А. Е. Сериков Казнимое тело: семантика видов смертной казни

Когда я увидел в магазине книгу Мартина Монестье «Смертная казнь. История и виды высшей меры наказания от начала времен до наших дней» и после определенных сомнений все-таки ее купил, я чувствовал, что совершил что-то совершенно для меня необходимое, но при этом постыдное. Книга эта представляет собой напечатанный на глянцевой бумаге объемный том большого формата, каждый разворот которого содержит несколько иллюстраций. Название глав соответствует существовавшим когда-либо видам казни: умерщвление при помощи животных, перерезание горла, вспарывание живота, сбрасывание с высоты, голодная смерть, заключение в клетку, замуровывание, распятие, закапывание, сажание на кол, сдирание кожи, расчленение, разрезание на куски, раздирание, раздавливание, костры, зажаривание, распиливание, расстрел из лука и протыкание, отравление, дыба, забивание розгами и палками, колесование, четвертование, удушение, гаррота, забивание камнями, утопление, повешение, обезглавливание, головорубки, гильотина, расстрел, газовая камера, электрический стул, смертельная инъекция¹. 

Я долго прятал книгу Монестье от родственников и знакомых, не желая дать им повод подумать обо мне плохо. Я испытывал потребность найти для себя оправдание и нашел его в необходимости оживить реальными примерами и иллюстрациями курс прикладной этики, где обсуждается этическая приемлемость смертной казни.

Это, конечно, рационализация, вполне по Фрейду. Но она привела меня к тому, чтобы посмотреть на этическую дискуссию в контексте истории казни. И мне показалось, что современные аргументы «за» и «против» казни воспроизводят более традиционную структуру рассуждений о преимуществах и недостатках ее отдельных видов. В основном речь идет о гуманности, человеческом достоинстве и справедливости. Только раньше говорили о том, как выбрать наиболее подходящий с этих точек зрения способ умерщвления, а теперь доказывают, что уважение достоинства, гуманность и справедливость требуют отказа от казни как таковой..

Этот тезис родился в связи с моим интересом к процессам инновации в самых разных областях человеческой жизни. Мне показалось, что история смертной казни позволяет выстроить семантическое пространство признаков, на основе которых люди решали вопрос о предпочтениях того или иного ее вида. После чего можно будет проследить, каким образом происходил и происходит перенос значений с одних действующих лиц, обстоятельств и видов казни на другие. С этой точки зрения особый интерес представляют истории изобретения новых видов казни, таких как электрический стул или смертельная инъекция, наглядно демонстрирующие действие механизмов инновации. И это еще одно оправдание обращения к теме казни.

Интересно, что похожая проблема оправдания выбора темы, которая выглядит неприличной, стояла у самого Монестье. Он говорит, что после многочисленных работ, отвечающих на вопрос «почему?», ему захотелось ответить на вопрос «как?», то есть написать о смертной казни «под столь бесстрастным и смелым углом зрения». То есть просто потому, что это интересно. Но Монестье чувствует потребность в оправдании своего интереса и задает риторический морализаторский вопрос: «Когда же научный, технический и медицинский прогресс прекратит подталкивать общество к варварству?»² Ему вторит автор предисловия к книге Го Бриссоньер: «Историческое исследование видов смертной казни […] похоже на вызов. Ведь мы привыкли рассматривать этот вопрос скорее с принципиальной точки зрения. Мы “за” или “против”. Однако обзор используемых методов с описанием страданий приговоренного и его возможностей искупления вины приводит к выводу, что на земле царит зло, а упования на прогресс тщетны. Зачем же рассказывать об этом?»³. 

В этой ситуации возникает следующее предположение: сегодня зрелище смертной казни и казнь как тема обсуждения парадоксальным образом содержат в себе нечто отталкивающее и привлекательное одновременно. Что же привлекает многих из нас в смертной казни? Смерть как таковая или казнь? Наглядность границы жизни и смерти? Сакральность перехода? Вид казнимого тела? Другой вопрос: всегда ли и всем казнь казалась отвратительной? Это вопрос риторический, так как очевидно, что в течение большей части известной истории человечества она была любимым развлечением толпы. Да и сегодня в некоторых странах репортажи о смерт-ной казни транслируют по телевидению. В фильме Шона Мортона «Смерть в прямом эфире» обыгрывается фантастическая (пока) ситуация телеигры в русскую рулетку как эффективный способ поднятия рейтинга канала. В этом кино все хотят смотреть передачу, в которой один из участников убивает себя перед камерой.

Этические и юридические дискуссии о допустимости смертной казни — относительно недавнее изобретение. Одним из первых европейских мыслителей, обсуждавших эту тему в конце XVIII в., был Ч. Беккариа. Первая публичная дискуссия состоялась 1 июня 1791 г. в революционной Франции, когда Робеспьер высказал свои аргументы против казни: во-первых, она несправедлива, во-вторых, не предотвращает дальнейших преступлений, но способствует им⁴. Реально же публичная смертная казнь сохранялась в Европе как что-то само собой разумеющееся до середины XIX века. Если тогда народ и возмущался, то не столько казнью как таковой, сколько несправедливостью применения ее каких-то конкретных видов.

В древности казнь была не только самостоятельным зрелищем, но и элементом театрального представления. В этом качестве она могла быть либо скучная, рутинная, либо интересная, с творческим подходом. Ю. Монтейе пишет про Древний Рим: «После утренней охоты, во время перерыва на обед, казнят тех, кого не отдали на растерзание зверям, иногда с затейливыми художественными выдумками, чтобы потешить не только плебс, но и детей, на самых верхних ступеньках с учителями. Устроители жаждут разнообразить скучное сжигание на кострах поучительными сценическими постановками […] Мы видим машущего крыльями Икара. Он не решается прыгнуть. […] Крепкая рука толкает его в спину. […] Он прыгает и с криком разбивается»⁵.

Сегодня для многих казнь a priori выглядит омерзительной с моральной точки зрения, и поэтому ее эстетические аспекты не обсуждаются. Но раньше казнь и все, что с ней связано, могло рассматриваться как своеобразный предмет искусства, быть красивым или нет. Например, когда головы рубили вручную, красиво исполненным мог быть удар, а когда появилась гильотина, в качестве красивых могли восприниматься какие-то иные части ритуала. «Примером образцового обезглавливания может служить казнь Болье де Монтиньи, в июле 1737 года проведенная палачом Прюдомом. Одним ударом палач отсек приговоренному голову и показал ее народу со всех сторон, после чего положил на землю и стал кланяться публике, как актер. “Толпа долго аплодировала его ловкости”, — свидетельствует хроника»⁶. Брестский палач Ханце имел привычку выкладывать в ряд на краю эшафота отрубленные головы и прославился тем, что 11 декабря 1794 г. выложил в идеально ровную линию 26 голов⁷. 

В качестве зрелища казнь может провалиться, как это случилось с первым публичным применением гильотины в Париже в 1792 г., когда казнили вора Жака Пелетье. «Премьера гильотины чисто технически прошла успешно. Пелетье казнили точно так, как описывал, выступая в Учредительном собрании, Гильотен: с двухметровой высоты со свистом упал семикилограммовый нож, и голова казненного скатилась в корзину. Толпа была разочарована: “Как, и это — все?!” Площадь освистала палача, а затем принялась распевать песенку: “Верните мне добрую виселицу”»⁸ .

Однако первое разочарование гильотиной сменилось ее культом. «”Статус жертв спас гильотину”, — писал Жильбер Ж.Калландро. “Вязальщицы и санкюлоты с восторгом наблюдали, как сплетают с плеч знаменитые головы: короля, королевы, принцев, генералов. Членов парламента…” […] Гильотиной и сценами обезглавливания стали украшать игрушки, безделушки, мебель, посуду. Магазины помещали гильотину на вывески. Народ принял ее радостно и непринужденно. Во дворце правосудия сотнями продавали миниатюрные модели гильотины из красного дерева. ”Нередко, — пишет в 1793 году депутат Мерсье, — отец семейства, учитель, хозяин мастерской водили детей, учеников или подмастерьев на казнь, чтобы преподать им урок добродетельного поведения”»⁹. На казнь толпу зазывали громкими криками уличные торговцы. Во время казни толпа оценивала скорость действий палача, подсчитывая количество казненных в единицу времени. Для богатой публики казнь становилась поводом для приемов и вечеринок, заканчивающихся на рассвете у эшафота, когда начиналось гильотинирование.

В Европе второй половины XIX века казнь все еще воспринималась в качестве зрелища. Последняя публичная казнь в Англии состоялась в 1868 г. Публичные казни во Франции были отменены только в 1939 г. «Во время второй Парижской выставки исполнение казни над убийцами Allerto и Seller было как бы одной из приманок иностранцев. Известное английское агентство для путешественников Кука и С° поставило присутствие на казни в программу своих экскурсий по Парижу, и в день казни 7 его громадных экипажей (более чем на 40 человек каждый), переполненных благородными джентльменами и леди, с раннего утра дежурили на месте казни»¹⁰. В 1873 г. на одну из казней в Париже собралось более 60 тысяч человек, в 1878 г. — 30 тысяч. В 1891 г. любители этого зрелища резервировали себе места за три дня до казни¹¹. 

Зрелище казни должно было обладать определенными качествами: не быть скучным, но и не отталкивать. Например, в 1790 г. в Англии четвертование за измену заменили для женщин костром, поскольку он, по словам лорда Логборо, «производил на зрителей куда более сильное впечатление, чем простое повешение»¹². То есть повешение скучно, четвертование зрелищно, но слишком шокирует, а костер предпочтительнее в качестве своеобразной золотой середины.

Зрелищность костра семантически связана с показательностью и назидательностью этого способа казни. Казнь была как бы сообщением, содержащим моральное наставление и играющим важную роль в воспитании как взрослых, так и детей. В Европе на костры отправляли либо за самые жестокие уголовные преступления, либо за супружескую измену, инцест, содомию, зоофилию, либо за колдовство и преступления против религии. Вообще назидательными считались мучительные способы казни и такие, когда тело казненного выставлялось на всеобщее обозрение. Вероятно, первое связано с надеждой на воспитательный эффект ужаса и сострадания, а второе — на длительность воздействия. Поскольку медленная смерть часто была также и мучительной, эти два эффекта наиболее полно объединялись в таких способах казни, как распятие и сажание на кол, когда жертва могла мучаться на виду у публики от нескольких часов до нескольких дней. С этой точки зрения интерес представляет изменение смысла колесования: сначала колесо использовали как инструмент, на котором ломали преступнику кости, после чего он оставался на колесе для всеобщего обозрения; затем для осуществления казни стали использовать Андреевский крест и другие специальные приспособления, а колесо сохранилось в качестве способа презентации тела и публичного назидания.

Отношение к казни как к зрелищу и элементу карнавала сохранялось в некоторых странах еще в конце ХХ века. «В Пекине казни обычно проводят на ”Народном” стадионе в присутствии пятидесяти тысяч человек и официальных лиц, сидящих на почетных трибунах. Процедура строится на принципах театрального действа. Осужденные стоят перед толпой, опустив головы. На шее у каждого висит табличка с именем, перечеркнутая крестом, что значит, что он уже не принадлежит миру живых. Тип и количество преступлений, фигурирующие на табличке, объявляют через громкоговоритель. […] В Либерии в 1980 году казнь на пляже Монровиады тринадцати высокопоставленных чиновников и бывших министров прошла в атмосфере веселой ярмарки с народными гуляньями. Заключенных провезли на микроавтобусе сквозь толпу любопытных — жестикулирующих и тараторящих мужчин, женщин, детей. […] Как только официальная казнь закончилась, солдаты приблизились, дали еще несколько очередей по окровавленным трупам, а потом стали фотографироваться на память, позируя и улыбаясь»¹³.

Смертная казнь становится новостным поводом и объектом масс-медиа. «В 1870 году больше двадцати пяти тысяч человек собрались посмотреть на казнь Тропмана. Серию убийств, совершенных им в Пантене, в деталях описывала ежедневная газета ”Пти Журналь”, выходившая во время процесса полумиллионным тиражом. Ответственный редактор господин Мийо устроил после казни праздник для пятисот своих друзей и сотрудников. С удовольствием назвав цифру принесенного отчетами дохода, он предложил тост “в память об убийце — благодетеле газеты”»¹⁴. 

В ХХ веке о казнях не только пишут в газетах, но рассказывают по радио, снимают документальное и игровое кино, передают репортажи с места проведения казней и показывают их в прямом эфире. Например, в 1970-1985 гг. в Камеруне, Заире, Эфиопии, Иране, Кувейте, Мозамбике, Судане, Ливии, Пакистане, Сирии, Уганде проводили публичные повешения, которые снимали для показа по телевидению или транслировали в прямом эфире¹⁵ . С начала 1980-х казни транслировались по радио и телевидению в Анголе, Камеруне, ОАЭ, Габоне, Экваториальной Гвинее, Ираке, Иране, Сирии, Мозамбике, Пакистане, Уганде, Северном Йемене, Сомали, Либерии, Нигерии, Чаде, Судане, Китае. «Чаще всего такими казнями, собиравшими тысячи зрителей, становились расстрел и повешение. В 1992 г. в Афганистане публично повесили 27 человек, В Саудовской Аравии обезглавили 66 человек, В Албании расстреляли 17 человек»¹⁶. 

Масс-медиа становятся одним из факторов, влияющих на выбор способа казни: казнь оценивается с точки зрения того, как она выглядит на экране. Так, в 1977 г. в Оклахоме и Техасе были приняты законы об использовании смертельной инъекции в качестве официального способа казни. В Оклахоме с самого начала постановили использовать две инъекции: сначала анестезирующую, а затем убивающую. Однако в Техасе законодатели первоначально отклонили поправку об использовании анестезии, не желая облегчать смерть преступникам. «В конечном счете поправку приняли после постановления Федерального суда, разрешившего освещать в прессе казни, проходящие в штате: нельзя допустить, чтобы телевидение показывало людям слишком долгую и мучительную агонию»¹⁷. 

Казнь женщин часто имела сексуальную подоплеку, позволяющую рассматривать ее как прообраз современной порнографии. Думаю, помимо прочего, привлекательность казни в древности могла быть связана и с этим ее аспектом. С этим же связана возможность оценивать казнь как содержащую или нет сексуальное надругательство над жертвой.

В Древнем Риме приговоренные к смерти женщины участвовали в театральных постановках, где в соответствии с сюжетом пьесы отдавались на соитие с животными, символизирующими похотливость. Если соитие с медведем, ослом или другим животным не убивало женщину, ее незаметно удушали.

В Древнем Риме перед казнью девственницы ее по обычаю насиловал ликтор¹⁸, чтобы обойти закон, запрещающий казнь девственниц. Эта практика и связанные с ней представления, находят продолжение в последующей европейской истории. Говорят, что уже обезглавленную Марию Стюарт изнасиловал палач. А когда сжигали на костре Жанну д’Арк, ее девственность также привела к тому, что зрелище имело сексуальный аспект. Дело в том, что обычный для Англии и Франции метод сжигания преступника на костре заключался в том, что человека обкладывали поленьями и соломой целиком и поджигали со всех сторон. Таким образом, во время казни осужденного не было видно. Однако для Жанны д’Арк сложили особый костер, чтобы за ней можно было наблюдать снизу, и толпа вдоволь нагляделась на то, как горит ее тело. Суд установил, что она заключила сделку с дьяволом, чего не могла сделать непорочная дева. Поэтому ходили слухи, что пламя над ней не властно. Согласно анонимному автору — современнику событий, регент Бедфорд хотел показать народу, что половые органы Жанны горят, а значит, сделка с дьяволом состоялась. «Он хотел, — пишет Обыватель, — чтобы сгорело платье и жертва осталась нагой, дабы развеять сомнения народа. Пусть на время от нее отведут огонь, чтобы каждый разглядел ее и все то сокрытое, что только возможно и должно быть у женщины»¹⁹. 

На примере Жанны д’Арк мы видим, что казнь можно оценивать с точки зрения того, насколько прилично или неприлично выглядит жертва. Это всегда казалось особенно важным в отношении казнимых женщин, и особенно в отношении их ног. Когда в XV веке знатным японским женщинам разрешили делать джигай, т. е. вскрывать себе горло кинжалом, их заранее обучали технике исполнения этого ритуала. Один из аспектов заключался в том, что ноги следовало связывать под коленями, чтобы умирающее тело не приняло неприличной позы. Во Франции из соображений благопристойности женщин не вешали до середины XV века. Считалось неприличным смотреть, как дергаются их ноги, поэтому женщин закапывали заживо. Когда в 1448 г. одна цыганка вытребовала на суде право быть повешенной, ей во время казни обвязали колени полами юбки.

Иногда, наоборот, женщину наказывали обнаженной именно для того, чтобы ее дополнительно унизить. Думаю, именно это имело место, когда в Перудже в 1851 г. Марию Биоджи раздели донага и подвергли бичеванию за публичные призывы к отказу от курения. Этот случай — еще и пример того, как в недавнем прошлом жестоко наказывали за действия, которые сегодня являются образцом добродетели.

Очевидным образом содержит сексуальное унижение такая казнь, как сажание на кол, поскольку женщин этим способом казнили через половые органы, а мужчин — через анус. При этом казнь мужчин могла символизировать их гомосексуальность. Так, Р. Вильнев пишет, что дядя иракского короля в 1958 г. «был посажен на кол, чтобы кара настигла его через место его греха»²⁰. Другие сексуально унизительные виды казни — перетягивание пениса, а также введение в вагину или анус «груши ужаса» — металлического аппарата с шипами, раскрывающегося изнутри. Символику сексуального надругательства содержала и такая казнь, как разрезание на куски, которая обычно начиналась с выдирания груди и половых органов.

Казнь достойная и унизительная

Приведенные выше примеры показывают, что казнь может быть либо достойной, либо унизительной. Это касается не только сексуального надругательства, но и других аспектов казни. В целом можно предположить, что достойность или унизительность казни зависела в разные времена и у разных народов от того, каковы были инструменты казни, кто выступал в роли палача, была ли казнь публичной или приватной, как выглядело казненное тело, сохраняло ли оно целостность и возможность быть похороненным в соответствии с обрядами, от того, в какой мере казнь символизировала социальное положение жертвы и степень аморальности преступления.

Например, разрывание собаками и другими животными всегда считалось оскорбительным и позорным видом казни. В Древнем Риме так казнили чужеземцев и дезертиров, а затем — христиан, т. е. тех, кто или не считался вполне человеком, или ставил себя вне общества и закона. Более достойной считалась смерть гладиаторов путем рассечения мечом горла, так же казнили врагов, не желавших сдаваться в плен и перешедших в христианство легионеров. В средневековой Европе смерть от клинка считалась единственным достойным видом казни для дворянина. Позже в качестве достойной казни стал рассматриваться расстрел. Нацистские преступники на суде в Нюрнберге, считая себя военнослужащими, добивались замены повешения расстрелом. Но им в этом отказали. Здесь очевиден символизм: достойная казнь — это смерть, подобная смерти солдата в бою, а вешают тех, кто этого не достоин.

В Японии харакири первоначально было не самоубийством, а казнью, когда сам осужденный или его друзья приводили приговор в исполнение. Это было более достойно, чем быть обезглавленным палачом. Существовало несколько способов казни, в зависимости от ранга осужденного. Представитель мелкой знати стоял между двумя офицерами и наклонялся, чтобы взять лежащий перед ним деревянный меч, и в это время один из офицеров отрубал ему голову. Среднепоместный дворянин сам вспарывал себе живот, после чего помощник отрубал ему голову. Дворянин высшего ранга сам вскрывал себе живот, а затем и горло, чтобы избежать отрубания головы.

Аналогичный обычай существовал и в Китае. Когда император выносил смертный приговор, он предоставлял мандаринам выбор между публичным отсечением головы и тихой смертью дома. В последнем случае приговоренному отправляли пакетик с ядом, желтую или белую — в зависимости от сана — шелковую веревку, либо золотую фольгу. Фольга прислонялась ко рту, вдыхалась, и человек задыхался. Очевидно, такая смерть рассматривалась как более достойная, чем публичная казнь.

Способ казни традиционно символизировал, с одной стороны, совершенное преступление, с другой стороны, соответствовал социальному положению осужденного. «Сводникам отрезали пальцы ног, богохульникам — язык, ворам отсекали руку или вырывали глаза, насильникам или уличенным в запретной любви — половые органы»²¹. В средневековой Европе разбойников обычно колесовали, цареубийц четвертовали, фальшивомонетчиков варили живьем, воров вешали, еретиков сжигали. Дворянам рубили головы мечом, но иногда им отказывали в этой привилегии, чтобы подчеркнуть тяжесть преступления и дополнительно унизить. Мучительность наказания соответствовала степени вины. Так, когда во Франции ввели дыбу для наказания сначала военных, а затем и гражданских лиц — бродяг, богохульников, должников и нарушителей общественного порядка — тяжесть груза, привязываемого к ногам жертвы, определялась тяжестью преступления.

Символом унижения всегда считалась виселица, причем чем выше находилась перекладина, тем унизительнее была казнь, а повешение головой вниз считалось более унизительным, чем головой вверх. Еще более унизительно подвешивание вниз головой за половые органы. В дохристианскую эпоху унизительным считалось распятие, но затем в христианской Европе оно было повсеместно отменено, его применение стало рассматриваться как богохульство. В некоторых исламских государствах оно и сегодня является дозволенной и, очевидно, унизительной мерой наказания. Унизительны все виды казни, предполагающие сексуальное надругательство над осужденным, прежде всего, сажание на кол. Унизительным считалось закапывание живьем, так как символизировало развратность жертвы: закапывали за предательство, дето-убийство, гомосексуализм, скотоложество. Унизительно утопление: топили неверных жен и их любовников, гулящих женщин, отцеубийц, предателей, струсивших на поле боя воинов, заразных больных. По той же причине унизительно забивание камнями. В исламских странах, живущих по законам шариата, его применяют за супружескую неверность, гомосексуализм, изнасилование. В средневековой Швеции камнями забивали женщин за те преступления, за которые мужчин колесовали.

Колесование считалось в Европе самым унизительным видом казни. «Даже виселица не так омерзительна, как колесо», — писал Т. Готье²². К колесованию обычно приговаривали злостных уголовных преступников и наказание колесованием за незначительные преступления или преступления по неосторожности народ воспринимал как несправедливость. Считается, что именно после такого случая Людовик XVI упразднил колесование во Франции незадолго до революции. Дело заключалось в том, что молодой кузнец случайно попал брошенным молотком в голову отца и убил его. Когда юношу должны были колесовать, толпа смяла эшафот и освободила его, после чего сожгла обломки эшафота, Андреевского креста и колеса и принялись танцевать фарандолу. В итоге юношу помиловали, а колесование отменили как казнь. Я же делаю из этой истории следующий вывод: народ воспринимал в качестве несправедливых не саму смертную казнь и не колесование как таковое, а его применение в случае непреднамеренного отцеубийства. Возможно, что другой способ казни, более достойный и менее жестокий, был бы воспринят народом как вполне уместный.

Виды казни, таким образом, соответствовали видам и степеням тяжести преступления. Казнь как таковая сама по себе не рассматривалась как высшая мера наказания. В этом качестве она стала рассматриваться лишь относительно недавно. Основную роль в этом процессе сыграло уравнивание всех видов преступления и категорий преступников перед гильотиной в революционной Франции и уравнивание всех тяжких преступлений перед виселицей в Англии²³. Когда доктор Гильотен убеждал революционных французских депутатов узаконить новый вид казни, он говорил о равенстве перед смертью, независимо от совершенного преступления, чинов, званий и заслуг виновного. В июне 1791 г. они проголосовали за сохранение смертной казни, после чего несколько месяцев обсуждали сравнительные преимущества повешения и обезглавливания и склонились к последнему, потому что оно традиционно считалось привилегией благородного сословия.

В дополнение к тому, что гильотина сама по себе была своеобразной привилегией, приговоренному к казни на ней гарантировались особые права: отдельная камера, освобождение от работы, дозволение курить, читать и писать без ограничения, дополнительное питание и неограниченное число передач, а также то, что казнь не состоится в воскресенье, во время религиозного праздника или 14 июля. Таким образом, гильотина не унижала, а символизировала равенство и достоинство всех граждан.

Англия же долгое время оставалась страной виселиц, в которой «к повешению приговаривали без учета смягчающих обстоятельств за любую провинность вне зависимости от степени тяжести»²⁴. Еще в 1823 г. число преступлений, за которые в Англии приговаривали к виселице, превышало 350. В 1837 г. их оставалось 220, в 1839 — 15, в 1861 — 4. Публичное повешение детей в Англии просуществовало до 1833 г., когда к виселице приговорили девятилетнего мальчика за то, что он украл чернила. Общественное мнение посчитало тогда приговор несправедливым, и он был отменен.

Унизительность утопления в воде и жестокость смерти на костре семантически связаны с верой в очищающую силу воды и огня. Многие виды смертной казни, вероятно, ведут свое происхождение от обрядов жертвоприношения, где огонь и вода — средства очищения не только тела жертвы, но и ее души. Очевидно, поэтому они выбирались как средства казни наиболее аморальных преступников, чьи души требуют очищения в особой степени. Это, таким образом, особого рода гуманизм по отношению к жертве. Возможна и противоположная ситуация: казнь может не очищать душу, но еще более осквернять ее морально. Например, кальвинисты во время религиозных войн в Европе рекомендовали «связывать католиков парами и оставлять умирать от голода, чтобы они съедали друг друга»²⁵. 

Происхождение казни от жертвоприношения подтверждается верой в магические свойства мест и предметов казни, а также особым социальным статусом палачей. Особые магические свойства традиционно приписывались виселицам и повешенным. Считалось, что части тела повешенного, куски веревки и виселицы помогают в лечении болезней и приносят удачу, а под виселицей растет корень мандрагоры. Целительные способности приписывались и палачам.