Альберт швейцер [Этика благоговения перед жизнью]

Альберт ШВЕЙЦЕР

Schweitzer, Albert (1875-1965), German-born theologian, philosopher, musicologist, medical missionary, and Nobel laureate. The variety of his interests was unified largely by the profound religious meaning he found in the natural world as well as in all of the accomplishments of humankind. The son of a Lutheran pastor, Schweitzer was born in Kaysersberg, Upper Alsace, Germany (now Haut-Rhin Department, France). Schweitzer was educated at the universities of Strasbourg, Paris, and Berlin and received three advanced degrees from Strasbourg—a doctorate in philosophy (1899), a licentiate (a higher degree than a doctorate) in theology (1900), and a doctorate in medicine (1913). He was ordained as the curate of the Lutheran Church of Saint Nicholas in Strasbourg in 1900; a year later he became principal of the theological seminary there. In music he gained fame as an organist and authority on organ construction. At the age of 30 Schweitzer turned away from the successful career he had established in theology and music. From 1905 to 1913 he studied medicine and surgery with the intention of serving humanity by becoming a medical missionary in Africa. In 1913 he and his wife, a trained nurse, went to Lambaréné, French Equatorial Africa (now in Gabon), and set up a hospital; there he cared for some 2,000 patients during his first year. For two years during World War I (1914-1918) Schweitzer and his wife, both German nationals, were interned in a prison camp in France. He wrote during that period two volumes of a projected philosophical study of civilization, The Decay and the Restoration of Civilization and Civilization and Ethics (both 1923; trans. 1923). Concerned in these volumes with ethical thought in history, Schweitzer contended that modern civilization is in decay because it lacks the will to love. He suggested that people should develop a philosophy based on what he termed “reverence for life,” embracing with compassion all forms of life. Schweitzer remained in Europe for several years after World War I ended. He returned to Africa in 1924, without his wife or their daughter, Rhena, who had been born in 1919. The African climate and internment had left his wife in poor health. In spite of many obstacles, he rebuilt his hospital and equipped it to provide care for thousands of Africans, including 300 lepers. In 1952 he received the Nobel Peace Prize. Schweitzer died in Lambaréné on September 4, 1965, by which time Rhena had joined him in Africa. Schweitzer’s other work includes the autobiographical Out of My Life and Thought (1931; trans. 1933).

Если познание будет давать только то, что оно может познать, то воля будет получать всегда одно и то же знание, а именно: во всем и всех явлениях заложена воля к жизни... Прогресс науки состоит только в том, что она все точнее описывает явления, в которых обнаруживается многообразная жизнь, открывает нам жизнь там, где мы раньше не подозревали и дает в руки средство, с помощью которого мы можем так или иначе использовать познанный про­цесс развития воли к жизни...

Всякое истинное познание переходит в переживание. Я не познаю сущность явлений, но я постигаю их по аналогии с волей к жизни, заложенной во мне. Таким образом, знание о мире стано­вится моим переживанием мира. Познание, ставшее пережива­нием, не превращает меня по отношению к миру в чисто познаю­щий субъект, но возбуждает во мне ощущение внутренней связи с ним. Оно наполняет меня чувством благоговения перед таинст­венной волей к жизни, проявляющейся во всем. Оно заставляет меня мыслить и удивляться и ведет меня к высотам благоговения перед жизнью. Здесь оно отпускает мою руку. Дальше оно может меня не сопровождать. Отныне моя воля к жизни сама должна найти дорогу в жизни...

Как в моей воле к жизни заключено стремление продолжить жизнь и после таинственного возвышения воли к жизни, стремле­ние, которое обычно называется желанием, и страх перед уничто­жением и таинственным принижением воли к жизни, который обычно называют болью, так эти моменты присущи и воле к жизни, окружающей меня, независимо от того, высказывается ли она или остается немой.

Этика заключается, следовательно, в том, что я испытываю побуждение высказывать равное благоговение перед жизнью как по отношению к моей воле к жизни, так и по отношению к любой другой. В этом и состоит основной принцип нравственного. Добро то, что служит сохранению и развитию жизни, зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей.

Фактически можно все, что считается добрым в обычной нравственной оценке отношения человека к человеку, свести к ма­териальному и духовному сохранению и развитию человеческой жизни, и к стремлению придать ей высшую ценность. И наоборот, все, что в отношениях людей между собой считается плохим, мож­но свести в итоге к материальному и духовному уничтожению или торможению человеческой жизни, а также к отсутствию стремле­ния придать жизни высшую ценность.

...Поистине нравственен человек только тогда, когда он по­винуется внутреннему побуждению помогать любой жизни, кото­рой он может помочь и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-либо вред. Он не спрашивает, насколько та или иная жизнь заслуживает его усилий, он не спрашивает также, мо­жет ли она и в какой степени ощутить его доброту. Для него свя­щенна жизнь как таковая. Он не сорвет листочка с дерева, не сло­мает ни одного цветка и не раздавит ни одного насекомого. Когда он летом работает при лампе, то предпочитает закрыть окно и сидеть в духоте, чтобы не увидеть ни одной бабочки, упавшей с обожжен­ными крыльями на его стол.

Если, идя после дождя по улице, он увидит червяка, ползу­щего по мостовой, он подумает, что червяк погибнет на солнце, ес­ли вовремя не доползет до земли, где может спрятаться в щель, и перенесет его в траву. Если он проходит мимо насекомого, упавше­го в лужу, то найдет время бросить ему для спасения листок или соломинку.

Он не боится, что будет осмеян за сентиментальность. Тако­ва судьба любой истины, которая всегда является предметом на­смешек до того, как ее признают... Сегодня кажется не совсем нор­мальным признавать в качестве требования разумной этики вни­мательное отношение ко всему живому, вплоть до низших форм проявления жизни. Но когда-нибудь будут удивляться, что людям потребовалось так много времени, чтобы признать несовместимым с этикой бессмысленное причинение вреда жизни.

Этика есть безграничная ответственность за все, что живет.

Но как ведет себя этика благоговения перед жизнью в конфликтах, которые возникают между внутренним побуждением к самоотречению и необходимостью самоутверждения?

И я подвержен раздвоению воли к жизни. В тысячах форм моя жизнь вступает в конфликт с другими жизнями. Необходи­мость уничтожать жизнь или наносить вред ей живет также и во мне. Когда я иду по непроторенной тропе, то мои ноги уничтожают крохотные живые существа, обитающие на этой тропе, или причи­няют им боль. Чтобы сохранить свою жизнь, я должен оградить се­бя от других жизней, которые могут принести мне вред. Так, я могу преследовать мышь, живущую в моей комнате, могу убить насеко­мое, гнездящееся в доме, могу уничтожить бактерии, которые под­вергают мою жизнь опасности. Я добываю себе пищу путем уничто­жения растений и животных. Мое счастье строится на вреде дру­гим людям.

Как же оправдывает этика эту жестокую необходимость, которой я подвержен в результате раздвоения воли к жизни?

Обычная этика ищет компромиссов. Она стремится устано­вить, в какой мере я должен пожертвовать моей жизнью и моим счастьем и сколько я должен оставить себе за счет жизни и счастья других жизней. Таким образом она создает относительную, при­кладную этику...

Этика благоговения перед жизнью не признает относитель­ной этики. Она признает добрым только то, что служит сохранению и развитию жизни. Всякое уничтожение жизни или нанесение ей вреда независимо от того, при каких условиях это произошло, она характеризует как зло. Она не признает никакой практической взаимной компенсации этики и необходимости. Абсолютная этика благоговения перед жизнью всегда и каждый раз по-новому поле­мизирует в человеке с действительностью. Она не отбрасывает конфликт ради него, а вынуждает его каждый раз самому решать, в какой степени он может оставаться этическим и в какой степени он может подчиняться необходимости уничтожения или нанесения вреда жизни и в какой мере, следовательно, он может взять за все это вину на себя.

Человек становится более нравственным не благодаря идее взаимной компенсации этики и необходимости, а благодаря тому, что он все громче слышит голос этики, что им овладевает все силь­нее желание сохранить и развивать жизнь, что он становится все более твердым в своем сопротивлении необходимости уничтоже­ния и нанесения вреда жизни.

В этических конфликтах человек может встретить только субъективные решения. Никто не может за него сказать, где каж­дый раз проходит крайняя граница настойчивости и сохранения и развития жизни. Только он один может судить об этом, руководст­вуясь чувством высочайшей ответственности за судьбу другой жизни.

Что говорит этика благоговения перед жизнью об отноше­ниях между человеком и творением природы?

Там, где я наношу вред какой-либо жизни, я должен ясно со­знавать, насколько это необходимо. Я не должен делать ничего, кроме неизбежного, — даже самого незначительного. Крестьянин, скосивший на лугу тысячу цветков для корма своей коровы, не дол­жен ради забавы сминать цветок, растущий на обочине дороги, так как в этом случае он совершает преступление против жизни, не оп­равданное никакой необходимостью.