Альфред де Мюссе. Не надо биться об заклад

Не надо биться об заклад.

Комедия в 3-х действиях.

Пер. А. В. Фёдорова.

Действующие лица:

Ван Бук, негоциант.

Валентин, его племянник.

Аббат.

Учитель танцев.

Слуга.

Сесиль, её дочь.

Первая часть первого действия разыгрывается в Париже, потом – в замке баронессы.

Действие первое.

Сцена первая.

Комната Валентина.

Ван Бук, Валентин.

Ван Бук. Любезный племянник, желаю вам доброго утра.

Валентин. Любезный дядя, я к вашим услугам.

Ван Бук. Сидите, мне надо поговорить с вами.

Валентин. Садитесь. Итак, мне надо вас выслушать. Не угодно ли сесть в это кресло с подушками и положить вот сюда вашу шляпу?

Ван Бук ( садясь). Любезный племянник, и величайшему терпению и страшнейшему упрямству рано или поздно должен прийти конец. То, что терпишь, становится нестерпимым, и неисправимым то, чего не исправляешь, а тот, кто двадцать раз протягивал шест безумцу, желающему утонуть, со временем будет вынужден оставить его или погибнуть вместе с ним.

Валентин. О! О! Вот какое вступление, – у вас тут метафоры, давно уже восставшие от сна.

Ван Бук. Сударь, будьте добры молчать и не позволяйте себе шуток надо мною. Уже три года понапрасну тратятся на вас самые благоразумные советы. Какая-то беспечность или слепое неистовство, бесплодные решения, тысячи предлогов, вымышленных на досуге, проклятая снисходительность, всё, что я мог или могу ещё сделать ( но, клянусь своей бородой, я больше ничего не сделаю)!.. Куда вы меня тащите за собой? Вы так же упрямы…

Валентин. Дядюшка, вы сердитесь?

Ван Бук. Нет, сударь. Не перебивайте меня. Вы так же упрямы, как я, на своё несчастье, оказался доверчив и терпелив. Возможно ли, спрошу я вас, чтобы молодой человек в 25 лет проводил своё время так, как вы? К чему мои увещания, и когда вы изберёте себе занятие? Вы бедны, потому что, в конце концов, у вас нет других средств, кроме моих, но я, в конце концов, ещё не умираю, и мой желудок варит исправно. Что вы рассчитываете делать, пока я не умру?

Валентин. Дядюшка, вы сердитесь и готовы выйти из себя…

Ван Бук. Нет, сударь, я знаю, что делаю. Если в нашей семье я один занялся торговлей, то не забудьте, что благодаря мне поправилось наше состояние, разорённое вконец. Не смейте улыбаться! Если б я не торговал в Антверпене холстиной, вы бы умирали теперь с голоду в вашем цветном шлафроке. Но, слава Богу… Только ваши проклятые карты…

Валентин. Дядюшка, это уже пошлость, вы переменили тон, вы выходите из себя, вступление было получше.

Ван Бук. Чёрт возьми! Ты смеёшься надо мной? Я, очевидно, годен лишь на то, что бы платить по твоим векселям? Сегодня утром я получил ещё один: шестнадцать луидоров! Да ты смеёшься? К лицу ли тебе разыгрывать фешенебельного господина ( чёрт побери эти английские слова), когда ты не можешь заплатить портному! Подъехать на хорошей лошади, вернуться к себе в дом, где тебя ждёт богатая порядочная семья, – совсем не то, что выскочить из наёмной кареты и вскарабкаться на третий или на четвёртый этаж. Ты, в твоих атласных жилетах, возвращаясь с бала, берёшь у швейцара свечу, и он ворчит, если ничего не получает к Новому году! Бог свидетель, что ты его не обижаешь! Ты очутился в обществе, которое богаче тебя, и учишься у своих друзей презрению к себе, ты ходишь с острой бородкой и отпустил волосы до плеч, как будто тебе даже не на что купить ленту, что бы заплести их в косу. Ты пописываешь в газетах. Ты способен сделаться сен-симонистом, если у тебя не будет ни гроша, а это случится, ручаюсь тебе. Да, да, какой-нибудь писец больше тебя достоин уважения. Я концу тем, что перестану тебя кормить, и ты умрёшь на чердаке.

Валентин. Добрый дядюшка, я уважаю и люблю вас. Будьте добры меня выслушать. Вы заплатили по моему векселю. Я стоял у окна, когда вы шли ко мне, и я видел вас, вы обдумывали наставление такой же длины, как путь от вас до меня. Сделайте милость, не трудитесь говорить. Мне известно, что вы думаете, я благодарен вам за то, что вы делаете. Что у меня долги и что я ни на что не гожусь – это возможно, тут ничего не поделаешь. У вас дохода 60000 ливров…

Ван Бук. Пятьдесят тысяч.

Валентин. 60000, дядя, у вас нет детей, и вы очень добры ко мне. Если я этим пользуюсь, что в том дурного? С шестьюдесятью тысячами ливров дохода…

Ван Бук. Пятьюдесятью, пятьюдесятью, ни сантима больше.

Валентин. Шестьюдесятью, вы сами же говорили.

Ван Бук. Никогда. Откуда ты взял?

Валентин. Допустим, что пятьюдесятью. Вы ещё молоды, бодры и любите пожить. Неужели вы думаете, что это мне досадно и что я жажду получить ваше состояние? Вы не нанесёте мне такого оскорбления, вы ведь знаете, что у сумасбродных голов не всегда бывают злые сердца. Вы браните меня за мой шлафрок, – у вас бывали и не такие. Вы недовольны моими жилетами, – так что же, по-вашему, ходить в одной сорочке? Вы говорите мне, что я беден, а друзья мои не бедны, тем лучше для них, я в этом не виноват. Вы воображаете, что они меня портят и что, глядя на них, я и сам заражаюсь презрением, но я презираю только то, что мне неприятно, а раз вы платите мои долги, вы сами видите, что я у них не занимаю. Вы упрекаете меня, что я езжу в наёмной карете, это потому, что у меня нет своего экипажа. Вы говорите, что возвращаясь домой, я беру свечу у швейцара, это для того, что бы не подниматься в темноте, к чему ломать себе шею? Вы хотели бы видеть меня на службе? Назначьте меня премьер-министром, и увидите, как я проложу себе дорогу. Но если я буду сверхштатным писцом в конторе адвоката, тогда, спрашиваю я вас, чему я научусь, кроме той истины, что всё суета сует? Вы говорите, что я играю в карты, так ведь я выигрываю, когда мне везёт, но будьте уверены, как только мне случится проиграть, я сразу же раскаиваюсь в своей глупости. Вы говорите, что совсем другое дело подъехать на прекрасной лошади и войти в прекрасный дом, ещё бы! Хорошо вам говорить! Вы прибавили, что гордитесь собой, хоть и продавали холстину; дай Бог, что бы я тоже мог её продавать! Это доказывало бы, что я в состоянии и покупать её. Что до моего дворянства, то оно мне дорого так же, как может быть дорого и вам, вот почему я, как чистокровные лошади, и не хочу запрягаться. Слушайте, дядюшка, или я ошибаюсь, или вы не завтракали. Этот проклятый вексель застал вас натощак, давайте заедим его вместе, я велю подать шоколад. ( Звонит).

Подают завтрак.

Ван Бук. Какой завтрак! Чёрт побери! Ты живёшь, как принц.

Валентин. Ну! Что поделаешь? Когда умираешь с голоду, надо же чем-нибудь развлекаться.

Садятся за стол.

Ван Бук. Я уверен, ты воображаешь, что раз я сел за стол, значит, я тебя простил.

Валентин. Я? Ничуть. Но меня огорчает то, что когда вы сердитесь, у вас невольно вырываются выражения, отдающие лавкой. Да, сами того не замечая, вы изменяете той изысканной вежливости, которая вам так свойственна, но так как случилось это без свидетелей, вы понимаете, я не стану никому об этом рассказывать.

Ван Бук. Хорошо. Хорошо, ничего у меня не вырвется. Но довольно, поговорим о другом. Тебе надо было бы жениться.

Валентин. Господи, Боже мой! Что вы сказали?

Ван Бук. Налей мне. Я говорю, что ты входишь в лета, и тебе надо было бы жениться.

Валентин. Но, дядя, что такое я наделал?

Ван Бук. Ты наделал мне векселей. Но даже если бы ты и ничего не наделал, что же такого страшного в женитьбе? Ну, давай поговорим серьёзно. Право, что дурного, если бы ты очутился сегодня вечером в объятиях хорошенькой девушки, прекрасно воспитанной, с 50000 экю, которые будут радовать тебя завтра утром, когда ты проснёшься? Подумай, какое великое несчастье, и есть ли то, от чего тебе хандрить? У тебя долги, я их заплачу: женившись, ты образумишься. У девицы де Мант есть всё, что необходимо.

Валентин. Девица де Мант! Вы шутите!

Ван Бук. Раз уж у меня из уст вырвалось её имя, я не шучу. Речь идёт о ней, и если ты хочешь…

Валентин. И если хочет она. Это – как в песне:

Всё дело во мне – захочу ль я жениться,

Если она пойдёт за меня.

Ван Бук. Нет, всё зависит от тебя. К тебе благоволят, ты ей нравишься.

Валентин. Я её отроду не видел.

Ван Бук. Это не важно, говорю тебе, ты ей нравишься.

Валентин. В самом деле?

Ван Бук. Даю тебе слово.

Валентин. Ну, так она мне не нравится.

Ван Бук. Почему?

Валентин. По той же причине, по которой я ей нравлюсь.

Ван Бук. Бессмысленно говорить, что человек нам не нравится, когда мы и не знаем его.

Валентин. Так же, как говорить, что мы ему нравимся. Прошу вас, не будем больше об этом!

Ван Бук. Нет, друг мой, как подумаешь… Налей мне… Надо положить этому конец.

Валентин. Конечно, раз в жизни надо будет умереть.

Ван Бук. Я хочу сказать, что надо принять решение и остепениться. Что с тобою станет? Не сегодня, завтра я поневоле отступлюсь от тебя, предупреждаю. Я не хочу, что бы ты меня разорял, а если ты хочешь быть моим наследником, тебе нужно на что-то жить, пока ты будешь дожидаться моей смерти. Твоя свадьба обойдётся мне дорого, это правда, но зато я потрачусь раз и навсегда, и, в общем, это будет дешевле, чем все твои сумасбродства. Одним словом, я хочу сбыть тебя с рук. Подумай-ка – хочешь иметь хорошенькую жену, не иметь долгов и жить припеваючи?

Валентин. Если вы настаиваете, дядя, и если вы говорите серьёзно, ответ мой будет серьёзен, возьмите паштет и выслушайте меня.

Ван Бук. Ну, что же ты думаешь?

Валентин. Не слишком углубляясь в прошлое и не желая утомлять вас излишними предисловиями, начну с классической древности. Стоит ли напоминать вам, как поступили с человеком, который этого ничем не заслужил, который всю жизнь отличался нравом столь кротким, что даже снова принял ту, которая так оскорбила и обманула его, принял её после её падения? К тому же он был братом могучего монарха и увенчан весьма некстати.

Ван Бук. О ком ты говоришь, чёрт возьми?

Валентин. О Менелае, дядя.

Ван Бук. Чёрт побери тебя и меня заодно! Как глупо, что я тебя слушаю.

Валентин. Почему? Мне кажется вполне естественным, что…

Ван Бук. Проклятый мальчишка! Глупая голова! Нет сил заставить тебя сказать разумное слово. Ну, хватит! Довольно! Молодёжь теперь ничего не уважает. ( Вскакивает).

Валентин. Дядюшка, вы собираетесь рассердиться?

Ван Бук. Нет, сударь, но, право же, это непостижимо. Можно ли вообразить себе, чтобы человек моих лет стал служить игрушкой мальчишке? Ты принимаешь меня за своего товарища? И должен ли я повторять тебе, что…

Валентин. Как, дядя, неужели вы никогда не читали Гомера?

Ван Бук ( снова садясь). Ну так что ж! А хоть бы я его, в самом деле, и не читал?

Валентин. Вы говорите мне о браке, вполне естественно, что я указал вам на величайшего супруга древности.

Ван Бук. Очень нужны мне твои примеры! Будешь ты отвечать серьёзно?

Валентин. Хорошо, чокнемся от души, вы поймёте меня, если только не станете перебивать. Я привёл вам в пример Менелая не для того, чтобы похвастаться моими знаниями, но чтобы не называть имён многих иных порядочных людей. Говорить ли мне откровенно?

Ван Бук. Да, немедленно, или я ухожу.

Валентин. Мне было 16 лет, и я только что окончил коллеж, когда одна знакомая красавица впервые обратила на меня внимание. Разве можно в этом возрасте знать, что преступно и что невинно? Однажды вечером я было у моей возлюбленной, мы сидели у камина вместе с её мужем. Муж встаёт и сообщает, что собирается уходить. При этих словах мы с моей красавицей быстро обмениваемся взглядами, и сердце у меня начинает прыгать, – мы должны остаться одни. Я оборачиваюсь и вижу, как бедняга муж надевает перчатки. Они были замшевые, зеленоватого цвета, слишком широкие, с распоротым большим пальцем. Пока он стоял посреди комнаты и всовывал в них свои пальцы, неуловимая улыбка мелькнула на губах жены и обозначила лёгкой тенью ямочки на её щеках. Только взгляд любовника может заметить такую улыбку, потому что её скорее чувствуешь, чем видишь. Эта улыбка проникла мне в душу, и я проглотил её, будто стакан щербета. Но по странной случайности воспоминание об этой блаженной минуте неразрывно связалось в моём уме с воспоминанием о двух больших красных руках, барахтающихся в зеленоватых перчатках, я не знаю, отчего так грустны и жалобны были эти руки, такие доверчивые, но всякий раз, как я думаю о них, женская улыбка начинает играть у меня на губах, и я поклялся, что никогда ни одна женщина на свете не заставит меня надеть эти перчатки.

Ван Бук. Это значит, что ты, как истый волокита, сомневаешься в женской добродетели и боишься, что другие отплатят тебе за зло, которое ты им сделал.

Валентин. Именно так – я боюсь чёрта и не хочу ходить в таких перчатках.

Ван Бук. Ну! Это фантазии юноши.

Валентин. Говорите, что вам угодно. Таково моё мнение, лет через 30, если я доживу. Это будет фантазия старца, ибо я никогда не женюсь.

Ван Бук. Так ты полагаешь, что все женщины лживы и что все мужья обмануты?

Валентин. Я ничего не полагаю, ничего не знаю. Когда я иду по улице, я стараюсь не попасть под колесо, когда я обедаю – не подавиться рыбной костью, когда меня мучает жажда – не пить из разбитого стакана, а когда я вижу женщину – не жениться на ней, и всё-таки я не уверен, что не буду раздавлен, не подавлюсь, не поломаю себе зубов, не…

Ван Бук. Стыдись! Девица де Мант благонравна, хорошо воспитана, она прекрасная, честная девушка.

Валентин. Не дай мне Бог дурно отозваться о ней! Она, наверно, лучше всех на свете. Вы говорите, она хорошо воспитана. Какое же воспитание она получила? Возят её на балы, в театр, на скачки? Выезжает ли она одна в 12 часов дня, что бы вернуться только к шести? Есть ли у неё ловкая горничная и потайная лестница? Смотрела ли она « Нельскую башню» господина Дюма и читает ли романы господина Бальзака? Водят ли её после хорошего обеда летним вечером, когда вечер дует с юга, на Елисейские поля смотреть, как борется дюжина широкоплечих молодцов? Есть ли у неё учитель танцев – какой-нибудь прекрасный танцор, важный и завитой, с икрами, как у прусского солдата, пожимающий её пальчики, когда она выпьет пунша? Принимает ли она днём визиты с глазу на глаз, сидя на мягком диване, при задёрнутых розовых занавесках? Есть ли у неё на двери золочённая задвижка, которую закрывают мизинцем, не глядя, и на которую мягко падает глухая и немая портьера? Подставляет ли она заботливо свой бокал, когда ей начинают наливать шампанское? Делает ли она вид, будто едет в маскарад, что бы на четверть часа сбегать к Мюзару, а потом вернуться скучать? Научили ли её закатывать глаза на манер влюблённой голубки, когда поёт Рубини¹? Проводит ли она лето в деревне у многоопытной подруги, попечениям которой поручает её семья и которая по вечерам оставляет её одну за роялем, а сама гуляет по аллеям, воркуя с гусаром? Ездит ли она на воды? Бывает ли у неё мигрень?

Ван Бук. О чём ты это говоришь?

Валентин. Так ведь если она всего этого не знает, значит, не многому её научили, и как только она выйдет замуж, она всё это узнает, а тогда – разве можно что-нибудь предусмотреть?

Ван Бук. У тебя странные понятия о воспитании женщин. Ты хотел бы, чтобы им следовали?

Валентин. Не хочу никому навязывать своих убеждений, но я хотел бы, чтобы девушка была травинкой в лесу, а не растением в кадке. Полно, дядя, пойдём в Тюрильи и не будем больше говорить об этом.

Ван Бук. Ты отказываешься от девицы де Мант?

Валентин. Не более, чем от всякой другой, но и не менее.

Ван Бук. Ты меня с ума сведёшь, – ты неисправим. У меня были такие большие надежды, эта девушка будет со временем очень богата. Ты разоришь меня и полетишь к чёрту, вот всё, что произойдёт. Что же это такое? Чего ты хочешь?

Валентин. Подать вам вашу трость и вашу шляпу, что бы пойти с вами, подышать свежим воздухом, если это вас устраивает.

Ван Бук. Очень мне нужно дышать этим воздухом! Я лишаю тебя наследства, если ты отказываешься жениться.

Валентин. Вы меня лишаете наследства, дядя?

Ван Бук. Да, клянусь небом! Приношу клятву! Я буду так же упрям, как и ты, и мы увидим, кто из нас уступит первым.

Валентин. Вы меня лишаете наследства письменно или только на словах?

Ван Бук. Письменно, естественно.

Валентин. А кому вы оставите своё состояние? Вы разве хотите учредить премию за добродетель или конкурс на лучшую латинскую грамматику?

Ван Бук. Скорей уж я разорю себя сам и в своё удовольствие, чем позволю тебе разорить меня.

Валентин. Сейчас нет ни лотерей, ни азартных игр, а пропить всё вы ведь не сможете.

Ван Бук. Я уеду из Парижа, вернусь в Антверпен, и, если нужно, сам женюсь и подарю тебе 6 кузин.

Валентин. А я уеду в Алжир², стану драгунским трубачом, женюсь на эфиопке и подарю вам 24-рёх внучатых племянников, чёрных, как чернила, и тупых, как брёвна.

Ван Бук. Боже мой! Не взяться ли мне за трость!..

Валентин. Осторожнее, дядя, берегитесь, как бы вам не сломать опору вашей старости.

Ван Бук ( обнимая его). Ах, несчастный! Ты злоупотребляешь моей добротой.

Валентин. Выслушайте меня, брак внушает мне отвращение, но ради вас, дорогой дядя, я решусь на всё. Как бы странно вам ни показалось то, что я вам предложу, обещайте согласиться без оговорок, а я со своей стороны дам слово.

Ван Бук. В чём дело? Скорей!

Валентин. Сначала обещайте мне, а я скажу потом.

Ван Бук. Я не могу обещать, не зная, в чём дело.

Валентин. Так нужно, дядя, это необходимо.

Ван Бук. Ну, хорошо, я тебе обещаю.

Валентин. Если вы хотите, что бы я женился на девице де Мант, то для этого существует только один способ – дать мне уверенность, что она никогда не заставит меня носить ту пару перчаток, о которой мы говорили.

Ван Бук. А как я могу о том знать?

Валентин. Тут есть вероятности, которые нетрудно вычислить. Если у меня будут доказательства, что её можно соблазнить в течение недели, то вы согласитесь, что было бы опрометчиво на ней жениться?

Ван Бук. Разумеется. Но как же…

Валентин. Я не прошу у вас более длинного срока. Баронесса меня никогда не видела, и дочь её – так же, вы велите подать экипаж и поедете к ним с визитом. Вы скажете, что, к великому сожалению, ваш племянник хочет остаться холостяком, час спустя я приезжаю в замок, а вы потрудитесь не узнать меня, вот всё, чего я прошу, остальное касается только меня.

Ван Бук. Но ты меня пугаешь. Что ты хочешь сделать? Под каким видом хочешь ты явиться?

Валентин. Это моё дело. Не узнавайте меня – это всё, чего я от вас требую. Я проведу неделю в замке, мне нужен воздух, это будет мне полезно. Вы останетесь там, если захотите.

Ван Бук. Не сходишь ли ты с ума? И что ты собираешься делать? Соблазнить девушку в течение недели? Ухаживать под вымышленным именем? Превосходная мысль! Нет такой волшебной сказки. Где бы обошлось без этих пошлостей. Что я тебе, дядюшка из водевиля?

Валентин. Уже два часа, вам пора домой.

Оба уходят.

Сцена вторая.

В замке.

Баронесса сидит, разговаривая с аббатом, и вышивает. Сесиль берёт урок танцев.

Баронесса. Довольно странно, что я не могу найти свою синюю катушку.

Аббат. Вы держали её в руках всего четверть часа назад, она верно, куда-нибудь закатилась.

Учитель танцев. Если мадмуазель согласится ещё раз повторить фигуру, мы после этого отдохнём.

Сесиль. Я хочу научиться танцевать вальс.

Учитель танцев. Госпожа баронесса не позволяет. Будьте любезны повернуть голову и делайте шассе навстречу мне.

Аббат. Какого вы мнения, сударыня, о последней проповеди? Ведь вы её слышали?

Баронесса. Зелёная с розовым по чёрному фону, как диванчик там, наверху.

Аббат. Что вы изволили сказать?

Баронесса. Ах! Извините. Я задумалась.

Аббат. Мне кажется, я вас видел там.

Баронесса. Где это?

Аббат. В церкви Святого Роха в прошлое воскресенье.

Баронесса. Ну да, было прекрасно. Все плакали, барон только и делал, что сморкался. Я ушла с середины, потому что моя соседка была очень сильно надушена, а меня как раз сейчас лечат гомеопаты.

Учитель танцев. Сударыня, хоть я и говорю вам, вы не делаете шассе. Поверните же голову чуть-чуть в сторону и согните руки.

Сесиль. Но, сударь, если не хочешь упасть, надо же смотреть вперёд.

Учитель танцев. Что вы, какой ужас! Вот смотрите, – что может быть проще? Глядит на меня – разве я падаю? Вы двигаетесь направо, смотрите налево, двигаетесь налево, смотрите направо, ничего не может быть естественнее.

Баронесса. Непостижимо, что я не нахожу свою синюю катушку.

Сесиль. Мама, почему вы не хотите, что б я училась танцевать вальс?

Баронесса. Потому что это неприлично. Читали вы « Жослена»³?

Аббат. Да, сударыня, там есть прекрасные стихи, но признаюсь вам, что основа, весь фон, так сказать, повествования…

Баронесса. Фон чёрный, весь диванчик такой, вы увидите, он из палисандра.

Сесиль. Но, мама, ведь мисс Клэри танцует и мадмуазель де Рембо тоже.

Баронесса. Мисс Клэри – англичанка. Я уверена, аббат, что вы на ней сидите?

Аббат. Я, сударыня? На ком?

Баронесса. Не на ком, а на чём. На этой катушке. Вот она. Нет, это красная. Куда же это она запропастилась?

Аббат. Я нахожу, что сцена с епископом прекрасна, бесспорно, виден гений. Много таланта и лёгкости.

Сесиль. Но, мама, почему же англичанке прилично танцевать вальс?

Баронесса. Я читала ещё один роман, который мне прислали от Монжи. Не помню уже ни заглавия, ни автора. Читали вы? Неплохо написано.

Аббат. Да, сударыня. Кажется, отворяют ворота. Вы ожидаете гостей?

Баронесса. Ах, правда! Сесиль, послушай-ка.

Учитель танцев. Госпожа баронесса хочет говорить с вами, сударыня.

Аббат. Никто не въезжает, это выводят лошадей.

Сесиль. Вы звали меня. Мама?

Баронесса. Нет. Ах, да! К нам должны приехать, наклонись ко мне, я скажу тебе на ухо… Это жених. Ты хорошо причёсана?

Сесиль. Жених?

Баронесса. Да, очень приличный, лет 25 или 30, или моложе – нет, не знаю, скольких лет. Прекрасно, иди танцевать.

Сесиль. Но, мама, я хотела вам сказать…

Баронесса. Невероятно, куда девалась эта синяя катушка? Синяя у меня была всего одна, и надо же, что б именно она пропала.

Входит ван Бук.

Ван Бук. Здравствуйте, баронесса. Мой племянник не смог приехать со мной, он поручил мне выразить вам своё сожаление и извиниться перед вами за то, что не сдержал слова.

Баронесса. Ах, вот как! Он в самом деле не приехал? Вот моя дочь берёт урок, вы позволите ей продолжать? Я позвала её сюда, потому что у неё в комнате слишком тесно.

Ван Бук. Надеюсь, я никому не помешал. Если мой сумасшедший племянник…

Баронесса. Вы не хотите чего-нибудь выпить? Садитесь же. Как вы поживаете?

Ван Бук. Мой племянник, сударыня, очень огорчён…

Баронесса. Послушайте, что я вам скажу. Аббат, вы останетесь с нами, не правда ли? Ну, что же, Сесиль, что там у тебя?

Учитель. Сударыня, мадмуазель устала.

Баронесса. Пустяки. Если б она была на балу, она бы и в четыре часа утра не чувствовала усталости, это ясно, как день. ( Ван Буку). Так скажите мне, неужели ничего не вышло?

Ван Бук. Боюсь, что так, и если говорить начистоту…

Баронесса. Ах, так он не хочет! Ну, это мило!

Ван Бук. Баронесса, не подумайте, что я тут сколько-нибудь виноват. Клянусь вам душой моего отца…

Баронесса. Словом, он не хочет, не правда ли? Значит, ничего не вышло?

Ван Бук. Ах, баронесса, если б я мог вполне откровенно…

За сценой сильный шум.

Баронесса. Что это там? Поглядите-ка, аббат.

Аббат. Баронесса, перед воротами замка опрокинулась карета. Сюда несут молодого человека, он, кажется, без чувств.

Баронесса. Ах, ой! Ко мне несут мертвеца. Живо приготовить зелёную комнату. Я верну его к жизни. Идёмте, месье ван Бук, дайте мне руку.

Все уходят.

1836 г.