Представление (Représentation)

Преступность (Délinquance)

Совокупность преступлений и правонарушений, рассматриваемая с социологической точки зрения. Преступные элементы являют собой часть общества. Как и все остальные, они живут – хорошо или плохо – внутри общества, подчиняются, в той или иной мере, его законам, используют к своей выгоде его особенности, одним словом, являют собой сколок с общества. Совершая правонарушение, сегодняшний преступник ставит себя вне закона, однако нельзя сказать, чтобы он руководствовался при этом какой-либо идейной «программой»; его цель – обогащение, а то и просто стремление кое-как выжить. Кто такой преступник – виновник или жертва? Я думаю, что чаще всего и то и другое одновременно. Вот почему наказание преступлений столь же необходимо, сколь и недостаточно.

Сегодня много говорят о подростковой преступности. Большая часть правонарушителей-подростков «успокаивается», стоит им повзрослеть, завести семью и детей. Настоящие преступники – это те, кто никогда не «успокаивается». Руссо, живи он в наше время, сказал бы, что их необходимо сажать в тюрьму, чтобы принудить к свободе. К сожалению, преступники редко читают Руссо, а свободными чувствуют себя как раз не в тюрьме, а за ее стенами.

Пресуществление (Transsubstantiation)

Если память меня не подводит, я, кажется, впервые пишу это слово. Между тем Вольтер включил его в свой «Философский словарь», что, конечно, многое говорит о времени, в которое он жил, как и о том, насколько оно отличалось от нашего. Sic transit gloria Dei … (Так проходит Божья слава (лат.).  – Прим. пер. ).

Так что же такое пресуществление? Преобразование одной субстанции в другую, в частности преобразование хлеба и вина во время таинства евхаристии в плоть и кровь Христа. Что за абсурд, воскликнет кое-кто! Именно так думал и Вольтер, поражавшийся не только тому, что «вино, претворенное в кровь, на вкус остается все тем же вином, а хлеб, претворенный в плоть, на вкус остается все тем же хлебом», но и тому, что верующие готовы «есть и пить собственного бога, а потом испражняться и мочиться собственным богом». Вполне понятное удивление человека, столкнувшегося с чем-то совершенно непонятным. Впрочем, как сказал Паскаль, чем стала бы религия, если бы в ней не было ничего удивительного и все было бы понятно? Для искренне верующих католиков (как и для православных. – Прим. ред .) это вовсе не абсурд, а таинство и чудо. Собственно говоря, почему бы и нет? Если Бог сумел создать мир, стоит ли придираться к мелким частностям? Странно другое. Почему Вольтера, в принципе считавшего факт сотворения мира вполне правдоподобным, так уж шокировало реальное присутствие Христа в хлебе и вине? Вот если бы он создал что-то из ничего, тогда я тоже счел бы пресуществление поразительной вещью.

Привычка (Habitude)

Легкость, возникающая в результате повторения. Еще Аристотель заметил, что часто выполняемое действие становится почти инстинктивным («Риторика», I, 11). Поэтому мы и говорим: привычка – вторая натура. Это и в самом деле нечто вроде приобретенной натуры, которая исправляет или замещает то, что заложено природой. Неясно только, как наблюдательно заметил Паскаль, является ли сама эта природа первой привычкой («Мысли», 126–93).

Уменьшая трудности, привычка делает не таким необходимым участие в действии сознания. Иногда она способна вовсе обходиться без него, предоставляя тело, так сказать, самому себе. Это «нерассуждающая непосредственность» (Равессон (204), «О привычке»), позволяющая думать о чем-нибудь другом. Так виртуоз, свободный от необходимости читать ноты, думает только о музыке.

Кабанис и Дестют де Траси подчеркивают, что последствия привычки неоднозначны. Они могут как способствовать развитию способности, так и мешать ему. Тренированное ухо слышит то, что недоступно другим; развитое обоняние способно улавливать запахи, не различимые для других. В то же самое время привычный шум или постоянный запах в конце концов перестают нами восприниматься. «Привычка усиливает все активные навыки, – отмечал еще Юм, – но ослабляет пассивные» («Трактат о человеческой природе», книга II, часть 3, глава 5; судя по всему, эта идея заимствована им у Джозефа Батлера (205)). Именно этим, по мнению Мен де Бирана, объясняется различие между пассивными (чувства: видеть, слышать, обонять, испытывать прикосновение) и активными (ощущения: смотреть, слушать, нюхать, трогать) впечатлениями. Первые привычка ослабляет или делает менее четкими; вторые оживляет и делает более точными. В результате мы хуже слышим (например, тиканье будильника или дорожный шум), но лучше слушаем (например, музыку или подсказку). Таким образом, привычка может служить «реактивом», способным осуществить внутри нас «реакцию диссоциации», т. е. разложения на пассивное (то, что Мен де Биран связывает с телом) и активное (то, что связано с нашим Я или волей) («О влиянии привычки», гл. I и II). В этом пункте тема привычки, первоначально трактуемая Кондиль-яком и Юмом в духе эмпиризма, переходит в плоскость спиритуализма. Эта тенденция продолжается вплоть до Равессона, который указывает: «Человеческая восприимчивость снижается, непосредственность восприятия увеличивается – таков общий закон привычки» (Равессон, указ. соч., II). Дух как будто спускается к природе, или природная непосредственность становится духом. Что это, проявление дуализма? Не уверен. Спиритуализма? Это лишь одно из возможных объяснений. Не исключено, а может быть, и более верно, что душа есть не более чем привычка тела.