Андрей иванов семейная фотография на фоне гражданской войны
жүктеу/скачать 0.6 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ДЕЙСТВУЮЩИЕ: Григоренко Анастас Денисович, фотограф, Дарья Александровна, его мать, Оксана, его внучка, лет семнадцати-восемнадцати.
- Бурн Александр Оттович, штабс-ротмистр белогвардейской освободительной армии, очень молодой человек, чуть старше Оксаны.
- Но и не только фон. Именно на нем время от времени будут призраками проявляться фотографии, которые персонажи и видят и не видят, кто уж как смотрит. Это, своего рода, еще один герой этой истории.
| Андрей ИВАНОВ
СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ НА ФОНЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. «Любая власть требует одного — покорись, умри за нее и… дай денег!» Из высказываний А. Григоренко, правнука А. Григоренко во время неактуальных кухонных споров. История для театра в двух частях, основана на реальных событиях. 2010
ДЕЙСТВУЮЩИЕ: Григоренко Анастас Денисович, фотограф, Дарья Александровна, его мать, Оксана, его внучка, лет семнадцати-восемнадцати. Бурн Александр Оттович, штабс-ротмистр белогвардейской освободительной армии, очень молодой человек, чуть старше Оксаны. Костомаров Яков, командир отряда Красной Армии, лет двадцати. Гаюмов Сергей, непонятный командир не слишком понятного войска, лет двадцати пяти. Второй этаж двухэтажного особняка. Большая комната с тремя окнами, с плотными внутренними ставнями. Два из трех окон ставнями закрыты. Три двери. Первая входная с лестницы, ведущей на первый этаж. Вторая в жилую часть и третья в фотолабораторию. Само пространство комнаты — это одновременно и салон фотографа и нечто вроде гостиной залы. Огромный фотоаппарат на трехногом деревянном штативе. Приспособления для магниевой вспышки. В углу несколько уличных нарисованных полотен, на которых изображены: рыцарь на коне, полуобнаженная девушка, лежащая в райских гущах, нарисованный с крыльями Ангел и человек в костюме, стоящий в позе оратора на доисторическом автомобиле. Конторский стол. Небольшой салонный диван для посетителей. Несколько венских стульев. У правой стены широкая рама до потолка, обтянутая белой материей — это фон для фотографий. Но и не только фон. Именно на нем время от времени будут призраками проявляться фотографии, которые персонажи и видят и не видят, кто уж как смотрит. Это, своего рода, еще один герой этой истории. В углу лежит вывеска «Фотографiя А. Григоренко». На стенах, на всех свободных местах висят фотографии (дагерротипы) в рамках, на которых изображены сцены из мирной жизни: чьи-то портреты, пейзажи, дети, лошади, собаки, дома. Ни одной военной. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ Григоренко возится со своим фотоаппаратом, протирает тряпочкой. Оксана сидит на диване и чинит мужскую рубашку. Из открытого окна доносится смутный шум большой станицы. То петух голос попробует, то курица чего-то испугается, то кто-то кого-то зовет, словом, мирный, ничем не выделяющийся шумовой фон, вот, только если бы кто-то неподалеку не пел бы звонким, молодым, девичьим голосом. Слов не разобрать почти, но песня красивая, донская, раздольная. Оксана невольно тихонько подпевает. Затем бросает шитье. ОКСАНА. Диду, ну когда ж эта война кончится? ГРИГОРЕНКО. А ты не думай об ей, Оксанка. Делом займись. ОКСАНА. Как не думать? Как не думать?! (Пауза.) Она же все местечко опустошила. Одни бабы и остались с детьми. Иван Белокобыльский сгинул. Прокоп Петрович ушел. Митяй за красными увязался. А он цвета не различает! Какая ему, слепышу, разница — к красным или белым? (Пауза.) Вот, глупый... И Антошка, брат его малой, коня оседлал нынче и куда-то ускакал. С копьем самодеяльным. ГРИГОРЕНКО. С копьем?... Хэ-ть ты! А я-то, пень голландский, гадаю, чем тебе так война насолила на хвост? Вона чего! Женихи ейные под ружье устрекачили! Значит, так любили тебя, внуча. ОКСАНА. Дураки они! ГРИГОРЕНКО. Так я не спорю. Дураки. (Фотоаппарату.) Где пятно приобрел, зараза немецкая? (Оксане.) А ты не переживай. В девках не засидишься. Не навек жа эта война проклятущая. Кто-нибудь да вернется, вот и... ОКСАНА. Калеками вернуться?! Без рук, без ног! ГРИГОРЕНКО. Ну... Будет! Хоть калеками — все живой человек. А не как мой сын, твой батька, сгинул и неизвестно где косточки его лежат... Довольно, Оксана, тоску гонять! (Пауза.) Куда мамаша-то пошла? ОКСАНА. А я откуда знаю? С полдня нет. ГРИГОРЕНКО. Вот егоза! (Пауза.) У меня ведь, Оксана, пластин мало осталось, беда. Скоро нечем будет фотографии делать. ОКСАНА. Диду, кому сейчас твои снимки нужны, Боже ж ты мой! Вот беду-то нашел… Пластины! Я ему про сокровенное, а он про пластины! ГРИГОРЕНКО. (Идет к столу, открывает ящик и достает оттуда груду даггеротипов.) А это, по-твоему, что? Все с шашками наголо! Все улыбаются. Тут тебе и белые и красные, и эсеры, и казаки, ну и… всякие проходимцы. Вона — полюбуйся! И непременно, чтоб шашка блестела и непременно, чтоб бесплатно! Никто ж гроша не дал! Зато благодаря фотографии мы еще живы. Оно дело полезное... Полезное, хоть и темное в некотором аспекте... (Внезапно рассмеялся.) Эт ты вспомни, внуча, сколько мы в Пятигорске за сезон зарабатывали, а! Вот времена были! За окнами, где-то еще далеко раздается удалая песня «Солдатушки» в исполнение нестройного мужского хора. Слышны отдаленные выстрелы. Свист. ГРИГОРЕНКО. От! Войска сновость в городишко вступают. Тока чьи? Иди, глянь на баз, Оксана! Оксана бросает шитье и идет к открытому окну. ГРИГОРЕНКО. Ну? Оксан? Видать? ОКСАНА. Белогвардейцы, похоже... Ну, точно, диду, они! ГРИГОРЕНКО. Смотри, не ошибись! Григоренко быстро отбирает несколько фотографий из кучи. Остальные снова кладет в ящик. Начинает развешивать фотографии белогвардейских офицеров по стенам, снимая попутно фотографии с мирными сценами. Входит Дарья Александровна. ГРИГОРЕНКО. Мамаша, где вас нелегкая носит? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. (Запыхавшись, но не от бессилья, скорее от радости.) Ай, Анастас! Няньчуковский-то наш деру дал, Анастас, слышишь! Совсем укатил, собака! В Крым, говорит, побег, а после в страны дальние, подальше от погибели красной. Вот такие новостишки… Чего гришь? ГРИГОРЕНКО. Это что же получается? Мы теперь владельцы всего дома? И аренды платить некому? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Тьфу, горшок-пирожок! Так и выходит. ГРИГОРЕНКО. Не мог этот винодел хренов раньше смотаться в свои крыма? (Пауза.) А погреб винный? Он что, все бросил? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Зачем жа? (Достает из кармана платья огромных размеров ключ.) Наш теперь подвал и двадцать тыщь галлонов вина тоже наши. Няньчуковский самолично мне ентот ключ вручил. Мотри, грит, Дарья Александровна… ОКСАНА. (Все еще глядя в окно.) Точно — белые! Вон молодой офицер на коне, лихой такой... Осанка... И воротничок белый-белый... Вполне симпатичный... Оксана оглядывается на родных. Те смотрят на нее с недоумением. ОКСАНА. Чего? ГРИГОРЕНКО. Кобыла! ОКСАНА. А шо такого? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Брысь от окошка! Вот, невеста из терема, мать ее курица! ОКСАНА. Уж и посмотреть нельзя! Отходит от окна. Затем бросается на диван лицом вниз и начинает причитания-рыдания, впрочем, родные делают вид, что ничего не происходит. В это же время на белом фоне начинают «призраками» проявляться на секунду-другую старые снимки с невероятной красоты мужчинами и молодыми людьми. И в черкесках, и в шляпах, и без них… Так вспыхнут на миг и погаснут, едва-едва видимые… ОКСАНА. Так и сгину в девках с вашими старомодными взглядами! И посмотреть ни на кого нельзя! Сколько женихов было — цельная улица! И где они? Чем вам Прокоп Петрович не люб был? А Митяйка? Ну и что, коли он цвета не различал? Зато на гармонике играл и пел лучше любого! До самого сердца голос проникал. Так бы и слушала всю жизнь. Так нет, он вам не ровня! А Прокоп Петрович и дело свое швейное имел и виноградники, так и тот вам рожей не вышел... А теперича война кругом, одна война и беспокойство. А жить-то когда, скажите? А Ваня Белокобыльский мне колечко рифленое подарил... Где оно, кстати? И он вам не по вкусу оказался, мол, чин мелкий, писарь конторский. А хоть бы и писарь, зато человек с пониманием был и вежлив. Конфеты дарил, парфюмом пах. Где теперь он? В каких окопах зарылся? У-у! ГРИГОРЕНКО. Уймись, кобыла! Небось, всех не перебьют, сказал жа! ОКСАНА. Да? А как всех перебьют? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Мы тоды тебе заграничного жантельмена выпишем! ОКСАНА. Ой, баба! Вы тоже!.. Оксана соскакивает с дивана и убегает в комнаты. ГРИГОРЕНКО. Че ж теперь делать-то, мама? Этот погреб винный нам горе принесет. Ах, ты, ёхарный бабай! И вывеску эту не уничтожить — кирпичом, зараза, выложил, во весь фасад: «Виноградные вина высших сортов господина Няньчуковского»! (Подумав.) Закрасить ежли, а? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Анастас, кто красить будет и чем? Молчи! Все равно уся Константиновка про тутошний погребок знает... Двери с первого этажа резко распахиваются, и на пороге появляется штабс-ротмистр Бурн. Совсем еще молодой человек, но старается держаться солидно. Немного пыльный, но с выправкой и не без приятности. БУРН. Господа?.. А! Могу я видеть господина Няньчуковского? Это вы? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Можете, ежли до Крыму ране него поспеете. Устрекачили они нынче по росе. БУРН. Занятно-с... Устрекачили. Что ж так-то? Нас испугался? Освободителей? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ни! Он за свой кошель убоялся. А на што вам, господин охвицер, Няньчуковский-то наш сдалси? Не родняшка ли вам будет или так друзьяк какой? БУРН. Я его и в глаза никогда не видел. А вот о погребке винном наслышан. У меня солдаты от жажды подыхают. Жарища-то у вас не питерская... ГРИГОРЕНКО. Ну вот, началось... Мама, ключи господину офицеру отдайте от погребка. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Каки-таки ключи?! ГРИГОРЕНКО. Мама! Не усугубляйте! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Оно так... Отдать-то и можно… Токмо Пал Степанович-та нам винцо-то все оставил. ГРИГОРЕНКО. Ма-ма! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. (Громче.) По праву владеем ныне. Так что, господарь хороший, нам бы это... грошику каку за пользование-то. ГРИГОРЕНКО. Мама! Ключи! БУРН. А вы... ГРИГОРЕНКО. Григоренко Анастас Денисович мы. Фотографию держу. Вот. БУРН. Вижу... Знатный аппарат. ГРИГОРЕНКО. Так точно, господин офицер. «Роденшток-Мюнхен»! Корпус из палисандра как есть, бронза. А уж объектив превосходный какой! Тяжел, правда, аппаратец, в полпуда чистоганом заряжен. Изволите сами видеть… БУРН. Зато исключительная и полезная вещь! Так где, говорите, ключи? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Так мы ж не добалакались по цене-то! ГРИГОРЕНКО. Мама! Ключи! Входит Оксана. Увидев офицера, замирает на месте. Бурн лихо козыряет. БУРН. Не ожидал-с! Разрешите представиться, штабс-ротмистр Бурн Александр Оттович! Командую конным отрядом русской освобо... Впрочем, сударыня, вам полагаю, не слишком это интересно. Позвольте узнать имя? ОКСАНА.(Смущенно.) Оксана я. БУРН. Ласкательное имя для прекрасной девушки. Не ожидал найти в этакой глуши предмет, достойный столиц и придворных балов! Вам говорили, сударыня, что вы очаровательно и сказочно прекрасны в своем естестве, так сказать… М-да-с… ОКСАНА. Вы меня в краску вгоняете, господин хороший. Да говорили... Ток не так... БУРН. Ах! Черт! Прошу пардону! Говорили? Так я опоздал? Вы замужем? ОКСАНА. Да что вы... ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Малая она у нас ешшо! ОКСАНА. Вы опять, баба? Только от титьки оторвали прямо! ГРИГОРЕНКО. Оксана! Ты ж!.. Постеснялась бы господина офицера! БУРН. Бойкость характера только делает уважение вам, сударыня! Надеюсь, мы еще свидимся… Прошу прощения, хозяйка, но мои солдаты голодны и умирают от жажды. Позвольте ключ? Не мне вам объяснять о крайности положения... Или вы не рады нам? Дарья Александровна медленно отдает ключ. Бурн раскланивается с Оксаной и Григоренко и быстро выходит. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Плакало наше винцо! ГРИГОРЕНКО. Да с каких это щей — оно наше-то стало, мама? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Тьфу ты, провались эта жись! И ты, полоротый, вместе с ей! Они ж все вылакают! (Оксане.) А эта-то, гляньте, расширилась аж до придворных барынь! Тебя тама на конюшню не пустют навозину грести! ОКСАНА. Баба! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да идитя вы оба! Пойду сама в погреб, хоть што-нить спасу... Дарья Александровна быстро уходит. Григоренко улыбаясь, смотрит на Оксану. В этот момент белый фон снова на мгновение оживает и проявляет фотографию красивой барышни с огромной шляпкой, облокотившуюся на садовую колонну. ОКСАНА. Ты чего, диду? ГРИГОРЕНКО. Не слухай ее, старую. Офицер, хоть и бахвал, но прав — королевна ты у меня, Оксаночка... ЭПИЗОД ВТОРОЙ. В темноте слышны беспорядочные выстрелы. Пьяные выкрики солдат. И все это перебивает громкий и нахальный стук в двери. ГОЛОС БУРНА. Открывай, фотограф! Дело есть! Па-а-адъем! Дверь высажу! А ну сказал! Со свечами в руках появляются Григоренко, Дарья Александровна и Оксана. ГРИГОРЕНКО. Ну, вот и началось! Я и не ложился! Иду, господин хороший, иду! (Матери и внучке.) А вы, цыц, пошли отсюда и тихо, мышками по щелкам! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ишь, высаживатель нашелся, мать его курица! Оксана и бабка уходят. Григоренко открывает двери. На пороге изрядно пьяный Бурн. В руке кувшин. БУРН. Отлично-с! Прошу пардону, господин фотограф, но обстоятельства-с... ГРИГОРЕНКО. Понимаю, понимаю… БУРН. Завтра выступаем. На красную сволочь крупным и беспощадным маршем! С шашками наголо! И всякое может быть... Требуется запечатлеть мою личность для истории и моей mama в полный рост и желательно на лошади... ГРИГОРЕНКО. На лошади только завтра, господин штабс-ротмистр. Не войдет сюда лошадь-то. А с шашкой наголо — это сколько угодно. БУРН. Отлично-с! С шашкой! ГРИГОРЕНКО. Только света мало, магниевая вспышка-то у меня давно кончилась. А где ж ее нынче достать? Пороху бы вот немного. Порох тоже ничего, если не дымный. Для одного снимка сгодится. БУРН. Отлично-с! Порох! Вот тебе мой револьвер. Сыпь свой порох. Открывает барабан револьвера и отдает патроны Григоренко. ГРИГОРЕНКО. Вы бы присели, ушибетесь ненароком. БУРН. Молчать! Меня не вышибить из седла! Это говорю я, штабс-ротмистр Бурн! Григоренко высыпает из патронов порох в специальную подставку для вспышки. БУРН. Прикажу, и бочку пороха доставят тот час! Надо? ГРИГОРЕНКО. Довольно и этих патронов… БУРН. Ты не смотри, фотограф, что я молод, но внутри я… нет, не я старый, но сердце у меня старого воина, потомственного! ГРИГОРЕНКО. Понимаю… Вы так молоды, а уже штабс-ротмистр… Похвально. А что за шум был намедни, господин хороший? Никак пороли кого? Крик стоял. БУРН. Пороли! По моему приказу. Новобранец один из Рязанской... под потником, сволочь такая, травы оставил — не проследил! Конь его всю спину в кровь за один марш! Не годный к завтрашней компании! Вот и порол! Хотя и расстрелять за такое отношение... Но пожалел! ГРИГОРЕНКО. Это вы правильно сделали. Патрончики ваши, вот примите... Сейчас все готово будет! (Кричит.) Оксанка, пластину! (Шепотом.) Ой, ночь жа вже, а я по привычке! БУРН. (Радостно.) Плевать! Оксана, пластину! ГРИГОРЕНКО. Да спит внучка-то, не стоит будить. БУРН. То есть, как не стоит? А моя mama? Ей будет приятно принять фотографию с моей невестой с шашкой наголо! То есть, тпру-у, я с шашкой наголо! И с невестой! Раз коня-то нельзя... ГРИГОРЕНКО. С невестой? БУРН. А что? Пусть mama обрыдается от счастья. Она так мечтала... Я же говорю, завтра компания — бой! Мало ли что! Вот и... Первой входит Дарья Александровна, делая вид, что только проснулась. За ней в проеме дверей вытягивает шею Оксана. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Пошто кричишь, Анастас? Луна на базу! БУРН. К черту луну и вас бабка к черту! Подать сюда мою невесту! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Эт где здеся невесты завалялись, бурьян рваный? Ни одной не вижу! Можа я? ГРИГОРЕНКО. Мама! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. А ты не мамь! Ишь, молодой разошелся! Мы не боимси! Мы всяких разных разностей повидали, так что ступай своими лошадьми и командуй! БУРН. Молчать! Не позволю! ГРИГОРЕНКО. Мама! Его благородию не Оксана нужна, а невеста для фотографии, для мамаши ихней. Понимаете? БУРН. Для mama, точно так-с! В натуральную величину. Я стою с шашкой наголо, вот так! А невеста моя сидит на стуле подле меня и выражает собой благость. Я так и вижу, как моя mama вытирает слезу своим шелковым платочком и бежит к тетушкам, похвастать Сашенькой... А тетушки в голос... О! (Внезапно громко.) Смирна-а! Аллюром марш! (Оглядевшись.) Пардон. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Бедная ваша мама... Небось, цельный галлон вылакал вина-та дармового! ГРИГОРЕНКО. Вы не обращайте внимания, господин офицер. Ну, разбудили её — теперь она сердится. Старый человек, что хотите.... БУРН. Я уважаю. (Подходит к ошалевшей Дарье Александровне и целует ей руку.) Миль пардон, сударыня! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. (Примирительно.) Вот ешшо, всю руку обслюнявил... БУРН. Вы на мою тетушку, Аглаю Федоровну похожи. Особенно, когда сердитесь. Не сердитесь, прошу, я ведь Аглаю Федоровну терпеть не могу... ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Что-то ить умное сказал-то, аль как? БУРН. Оксана! ГРИГОРЕНКО. Оксана, подь на час, дело есть... Тут же появляется Оксана. ГРИГОРЕНКО. Вот, господину офицеру приспичило маму свою обрадовать. Что, как бы оне и не воюют вовсе, а, в общем-то, даже хорошо живут, на невесту взглянуть предлагают. Понимаешь, Оксана? ОКСАНА. Так причипуриться бы надо! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. И така сойдешь. На снимке-та все одно румян не видать. БУРН. Бабушка права — вы прекрасны своим естеством-с. Оксана, миль пардон, но я искренне вами восхищаюсь, совершенно искренне. ГРИГОРЕНКО. Все готово, ваше благородие. БУРН. Да подождите вы! (Нежно приобнимает кончиками пальцев Оксану за талию и водит по комнате.) Вы Пушкина читали? А, впрочем, ни Пушкин, ни Гоголь не смогли бы описать всех чувств, которые вы вызываете своею красотой и очарованием. Вы – couleur locale. Ведь глядя на вас, Оксана, как-то невольно забываешь о священном долге перед Отечеством. (Надолго задумался.) Россия в огне! Россия в опасности! Я — офицер! Я – присягал! Я должен сложить главу за отчизну, освобождая ее от красного плена. А тут вы! И как вы думаете, где моя голова? Она у ваших ног, черт возьми! Но вы же понимаете — голова-то у меня одна! Не могу же я одновременно сложить ее на поле сражения и … А не выпить ли нам вина? ГРИГОРЕНКО. А как же фотография? БУРН. Непременно сделаем! А сейчас всем вина! Мы выпьем за здоровье моей невесты! ОКСАНА. Как же это? Вы ведь все понарошку затеяли. БУРН. Зачем же понарошку? Что за чепуха? Все по-настоящему, клянусь своими погонами! Вина, черт возьми! Григоренко подставляет кружки под кувшин с вином, которым размахивает Бурн. Он один и выпивает залпом кружку. Остальные к вину не притрагиваются. И пока Бурн пьет, то на белом фоне снова проносятся какие-то призрачные черно-белые фотографии, где и царь, и парад, и аллеи с гуляющими дамами, и гордые офицеры в мундирах, и еще черт знает что… И Бурн это видит! Трясет головой. Фотографии тот же час исчезают. БУРН. Хорошо-с! Это… (Показывает рукой на белый фон.) Idee fixe! Это так понятно… ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. О-о... не к добру усищи-то встопорщились! БУРН. Отставить! Много вы, гранд мамаша, понимаете-с! Вы ни-че-го не по-ни-ма-ете! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да куды ужо нам со свинячьим рылом да в калашный ряд! Вы, много тямоете, там в столицах! Из края пепел сделали в одночас. Внука мово извели единственного... БУРН. Война-с! Что тут?.. Но она кончится! И мы уедем с Оксаной в Питер! По коням! Оксана, вы бывали в Петербурге? У нас с mama квартира в собственности. Это от Миллионной рукой подать... Наша фамилия известная в обществе. Батюшка мой военный инженер, царствие ему небесное... Оксана, мы с тобой по Невскому, да на бал к Орловым... Уж непременно! И весь этот шалман при виде вашей красоты... Ах! Я так и слышу шепотки по углам... (Шепотом.) Кто это? Кто эта божественная, несравненная, нежная дама? А! Да это же жена штабс-ротмистра Александра Бурна! (Орет.) Черт возьми! ОКСАНА. Как вы красиво говорите... БУРН. Это не я, это мое сердце говорит... (Пытается приобнять Оксану покрепче.) Позвольте ручку... ГРИГОРЕНКО. Все готово к фотографии. Извольте! БУРН. Да! Кстати, прошу руки и все такое… ГРИГОРЕНКО. Что? БУРН. Руки вашей дочери, черт возьми! ГРИГОРЕНКО. Это внучка моя. БУРН. Ну, так и… имеете полное право. Так как? ГРИГОРЕНКО. Вы бы вот завтра пришли и обо всем по трезвости-то, как-то бы оно… правильнее было б. БУРН. Да полноте! Отставить невнятность! Я всегда трезв. Оксана, вашу ручку… А! Вижу, вижу, вашу радость! Ну, это ничего-с… Оксаночка… Моя mama будет несказанно рада. Идемте. Смелее. Бурн, как кажется ему одному, лихо обнажает саблю. Ставит рядом с собой стул и на него усаживает Оксану, при этом успевая поцеловать руку выше запястья. Становится очень серьезным. Григоренко колдует с фотоаппаратом. Командует. Вспышка. БУРН. На века! А-а, господин фотограф, а нет ли в вашем городке священника-с? У? Чего нам с Оксаной тянуть? Тот же час и обвенчаемся. А что? Его действия, направленные в отношении Оксаны становятся чересчур откровенными. Он уже пытается поцеловать не только локоток, но и шейку и… И получает кувшином по голове от подоспевшей Дарьи Александровны. Штабс-ротмистр Бурн бревном падает на пол. ГРИГОРЕНКО. Очнется ежели, то нам не… того… Хорошо, я патрончики-та его из револьвера на вспышку извел … Вы, мамаша, шли бы уж досыпать что-ли… Свое дело вы сделали, я ответ держать буду… ОКСАНА. Я так понимаю, мне уже нынче не невестится … Пойду и я, диду. На рассвете все равно расстреляют, так хоть высплюсь. Григоренко пытается втащить бесчувственное тело Бурна на диван. Сцена темнеет. И когда совсем становится темно, то вновь оживает белый фон. Только теперь на нем не вспышки, а плавные проявления старых фотографий. Это сон Оксаны и в нем возможно все… Через некоторое время белый фон замирает, исчезает. ЭПИЗОД ТРЕТИЙ. В темноте слышен выстрел. Затем еще и еще. Частая и беспорядочная стрельба. Раннее утро следующего дня. На диванчике лежит Бурн, который ошалело вскакивает. К выстрелам примешиваются раскатистые крики «у-рррр-аааа!». БУРН. Что?! Коня! Черт! Денис! Денис, твою мать! Кто это? Что? Где я, черт побери?! (Озирается.) Э! Дениска! (Бросается к окну, смотрит, пригибается в страхе. Старается выхватить револьвер из кобуры.) Красные! Денис, сволочь! Красные! Почему нет тревоги?! Всех под… А что я-то здесь делаю?! Господи! Из комнат выбегает Оксана. Бурн от испуга и неожиданности открывает по ней огонь, но револьвер издает только щелчки. Оксана ойкает и опускается на пол. БУРН. Черт! Прошу пардону-с, дамочка! Да простите же! Ошибся! (Бросается к окну, пригибаясь.) А! Полный двор красной сволочи! (Обнажает саблю.) Я – погиб! Я – погиб! ОКСАНА. Нет! БУРН. Что «нет»? ОКСАНА. Вы не можете погибнуть, вы мой суженый! Как это можно? БУРН. Суженый? Это, в каком таком смысле? Что за чепуха? ОКСАНА. Да уж тот самый и есть смысл. Вы у моего диду вчерась руки моей выпросили и в Питербурх звали ехать… Как же! БУРН. Какой руки?! Вы что?! На дворе красные! Вы что?! ОКСАНА. Это вы что? Вы-то что? Отказываетесь ли чё ли? БУРН. О! Как можно? Я ничего не понимаю! Я погиб – меня сейчас расстреляют, идиотка вы юная, это красные! Какие на хрен Питербурги?! ОКСАНА. Да никто вас не расстреляет, ей-Бо! А ну за мной, кавалер! Идите, сказала!.. Оксана хватает штабс-ротмистра за рукав и увлекает за собой в комнаты. Выстрелы во дворе, крики, команды. Через некоторое время из дверей, ведущей на нижний этаж входят Дарья Александровна, Костомаров и за ними Григоренко. Костомаров еще безусый молодой человек, но держится уверенно, с ответственностью за свое дело. Потная гимнастерка, наган в руке, через плечо на ремне сабля. Дарья Александровна семенит к дивану. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Утек, охвицеришко! Как есть утек! КОСТОМАРОВ. А точно он здесь был? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да вот вам крест! Я ж его кувшином по маковке приуспокоила намедни. Тут он и отдыхал. жүктеу/скачать 0.6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|