Байджиев М. Т., 2004. Все права защищены Издательство "жзлк", 2004. Все права защищены

© Издательство "ЖЗЛК", 2004. Все права защищены

Произведение публикуется с разрешения автора и издателя

Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования

Дата размещения на сайте www.literatura.kg: 25 марта 2009 года
Мар Байджиев

ТАШИМ БАЙДЖИЕВ

Литературный портрет на фоне эпохи
Эта книга продолжает серию «Жизнь замечательных людей Кыргызстана» и посвящена жизни и творчеству Ташима Исхаковича Байджиева – известного ученого-манасоведа, писателя, педагога, ставшего жертвой сталинских репрессий в начале 50-х годов.
Публикуется по книге: Байджиев Мар. Ташим Байджиев. – Б.: 2004. – 304 с. (Жизнь замечательных людей Кыргызстана).

ББК 74.03(2)

Б 19

ISBN 9967-22-302-2

Первоначальное образование получил в сельской школе. В 1927 г. поступает в Киргизский педагогический техникум.

В годы учебы является одним из активных членов литературного кружка “Кызыл учкун” (“Красная искра”), объединявшего первых киргизских писателей. Публикуется в газетах “Эркин-Тоо” (“Свободные горы”), “Кызыл Кыргызстан” (“Красный Киргизстан”), в журнале “Чабуул” (“Атака”). Повесть “Смерть хитреца” была переведена на русский язык и опубликована в Ташкенте. Высокой оценки республиканского жюри была удостоена повесть “В пустыне жизни”, рукопись которой утеряна. Т. Байджиев наряду с К. Баялиновым и С. Карачевым был основоположником профессиональной киргизской прозы. Член союза писателей СССР с 1936 г.

После окончания педтехникума в 1931 г. работает инспектором Народного комиссариата просвещения, директором Гульчинского детского дома, завучем Джалал-Абадского педагогического училища. Открывает первые школы на юге Киргизии, создает (в соавторстве с З. Бектеновым) первые учебники по родной литературе и языку, первый орфографический словарь киргизского языка. Одновременно занимается переводами русской классики на киргизский язык.

В 1936 г. поступает в Киргизский педагогический институт и в 1940 г., пройдя через отчисление (по идеологическим мотивам) и восстановление в студенчестве, оканчивает русское отделение филологического факультета.

С 1940 по 1942 г. заведует сектором фольклора и эпоса “Манас” в Киргизском научно-исследовательском институте.

В 1942 г. назначается завучем (проректором) Пржевальского учительского института, но вскоре уходит на фронт. Принимал участие в боевых действиях, был тяжело ранен и в 1944 г. демобилизован из армии. На фронте была написала пьеса “Жигиттер” (“Джигиты”).

С 1944 по 1949 г. заведует сектором фольклора и эпоса “Манас” в Институте языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР. Готовит к изданию и переводу на русский язык трилогию “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”, работает над диссертацией по поэме “Семетей”, редактирует сборник “Киргизский советский фольклор”, создает учебник “Киргизская литература (фольклор)” и ряд других учебников по литературе и языку. Одновременно продолжает работу по переводу на киргизский язык произведений А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, А. Н. Островского, К. А. Тренева.

В 1948 г. по идеологическим мотивам был отстранен от научной работы и исключен из партии.

С 1949 по 1950 г. работает преподавателем Киргизского государственного университета.

В 1950 г. был необоснованно арестован, приговорен к 10 годам лишения свободы и заключен в Песчаный исправительно-трудовой лагерь (Карагандинская область). В 1952 г. скончался от истощения организма и инфаркта миокарда.

В 1955 г. был полностью реабилитирован.

Байажи Арботоев где-то в начале прошлого века был избран одним из биев (мировым судьей) Семиречья. Видимо, он владел грамотой – в исторических документах обнаружено его письмо, направленное русскому губернатору; его сыновья с библейскими именами: Ибрагим, Исмаил и Исхак – обучались в русско-туземной школе.

В 1916 году Байажи был одним из активных противников царского самодержавия, которое в нарушение договора о том, что туземное население будет освобождено от военной повинности, начало отправлять на фронт кыргызских новобранцев. Кыргызы подняли бунт. Царь натравил на них карательные отряды, сформированные из местных казацких поселенцев. Началась взаимная резня. Два народа, жившие мирно, занимаясь земледелием и скотоводством, начали топтать пашни, сжигать хаты и юрты, угонять скот, убивать друг друга.

Байажи с сыновьями и внуками бежал в Китай. Через два месяца все три сына бывшего бия Байажи скончались от эпидемии в возрасте 36, 34 и 32 лет. В 1917 году, после падения царизма, Байажи вернулся на родину с тремя овдовевшими невестками и осиротевшими внуками. Младшему внуку Ташиму – моему отцу – было в то время семь лет от роду.

Жизнь и деятельность отца: годы учебы, работа в системе Наркомпроса, в Академии наук, авторство первых учебников по языку и литературе, творческая работа довольно подробно отражены в воспоминаниях его друга и соавтора Зияша Бектенова, в публикациях современников, учеников и других авторов. Я же попытаюсь сообщить о неизвестных или забытых фактах его жизни, о событиях тех далеких лет, которые мне хорошо известны, но о которых, увы, никто, кроме меня, уже не расскажет.
* * *

Война ворвалась в мою мальчишескую жизнь с раздирающей душу сиреной воздушной тревоги – проводились профилактические меры боевой готовности. Наш большой двор, полный шума детских голосов, звона трехколесных велосипедов, крика мальчишек, играющих в Чапая, затих, как муравейник перед грозой. Тихо стало в домах.

В первые же дни войны ушли на фронт папины друзья: известный писатель Мукай Элебаев, замечательный поэт и драматург Жусуп Турусбеков, детский писатель Кусеин Эсенкожоев и поэт Жекшен Ашубаев, с которыми мы жили в одном доме. Ушли, и... никто из них не вернулся.

Вскоре ушел на войну и наш отец. Мы вынуждены были переехать в родной аил, очень далеко от столицы. Там не было еще ни радио, ни электричества. Весь мужской состав учителей ушел на фронт. Мама, имея за плечами всего-навсего первый курс педучилища, преподавала в школе почти все гуманитарные предметы. В одном помещении одновременно обучались два класса, оба урока вел один учитель…

Отец вернулся весной сорок четвертого. Помню, как мы встречали его.

Я стоял у доски и решал задачку. Тетушка Батма вбежала прямо в класс и потребовала с меня мзду за добрую весть. Мы решили, что окончилась война, но она сказала, что несколько часов назад была на пристани и видела, как с парохода сошел мой отец и вот-вот должен прибыть в аил. Я отдал тетке свою шапку-ушанку, выбежал из класса и в рваных валенках без калош помчался к большому шоссе. За мной с криками «ура» бросились оба класса.

К аилу приближались три всадника в зеленых офицерских шинелях. Один – без ноги, другой – с изуродованным лицом и без руки, третий – с двумя костылями поперек седла. Кто из них мой отец? Может, тетушка ошиблась или попросту разыграла меня? Отца я помнил молодым, веселым, светлолицым, а эти трое были старые, худые и черные. Я остановился и заплакал.

Один из них начал всматриваться в толпу мальчишек, явно кого-то выискивая, и вдруг в нем мелькнуло что-то родное. Я бросился к отцу. Видать, и он не мог узнать сына среди изнуренных голодом оборванцев с обветренными лицами.

Отец поднял меня на седло, и я почувствовал запах махорки, пороха, лекарства и казенного сукна – видимо, это был запах войны...

Мальчишки бежали за нами, порой обгоняя всадников и с надеждой заглядывая им в глаза. А я был самым счастливым мальчишкой на свете. Отца и его спутников (они оказались из соседнего аила) встретила самая старая женщина нашего рода Жайсан-эне с чашей чистой воды, а за нею следовали все аильчане. Так у нас испокон веков встречают воинов, возвратившихся с поля брани.

Мы вновь переехали во Фрунзе.

Помню, как однажды мы начали писать диктант со слов «до Берлина осталось сто километров». А через несколько дней я проснулся от ликующих криков. Выбежал во двор, неистово залитый майским солнцем, и увидел, как люди обнимались, целовались и... плакали. Плакали все, но, видимо, в слезах каждого было свое содержание, свое пережитое.

Вечером весь дом смотрел салют. На крыльцо вышел двадцатидвухлетний Тендик, старший сын Касыма Тыныстанова. Он вернулся с фронта офицером вроде бы целый и невредимый, но при свете падающих огней разноцветных ракет я увидел, как по его тонкому и смуглому лицу катятся слезы. Вскоре он скончался в госпитале от контузии – и тогда я понял, почему Тендик плакал в День Победы...

Со дня победного салюта я прожил почти шестьдесят лет, но за те четыре грозовых года я познал жизнь в десять раз больше, чем за всё своё последующее время. И так думаю не только я, но и все наше поколение, опаленное войной.

До тех, кто жил в глубоком тылу, не доходили звуки канонады, мы не видели настоящих танков и пушек. Но война была рядом. Мы чувствовали ее, простаивая в длинных очередях за хлебом; чувствовали, когда наши матери, надев тяжелые кирзовые сапоги и неуклюжие ватники, уходили в ночную заводскую смену, водили трактора, тяжелыми кетменями копали арыки, по колено стоя в студеной воде, поливали колхозный картофель. Война была с нами, когда приходилось надевать перешитую отцовскую одежду, и мы взрослели, словно одежда эта обязывала все понимать и жить думами взрослых.

Наша война была в нас самих. Мы побеждали свою человеческую слабость. Действительность для нас стала суровой и жестокой: голод был голодом, гибель близких – безвозвратной, горькой утратой. Детство наше кончилось очень рано.

Вернувшись с фронта, отец продолжил работу в Киргизском филиале Академии наук СССР в той же должности – заведующим сектором фольклора и “Манаса”. Редакция по подготовке выпуска трилогии “Манас”, “Семетей”, “Сейтек” на кыргызском и русском языках после репрессий 1937 года была обновлена и дополнена, но с началом войны некоторые члены редколлегии погибли на фронте, другие были перемещены по должности. По окончании войны сектор “Манаса” и редколлегия были восстановлены.

После долгих скитаний по частным квартирам мы всей семьей разместились прямо в одном из кабинетов академии. Ждали, когда нас обеспечат подходящим жильем.

1947 год. Осень. Хлеб покупаем по карточкам. Бывшие участники войны еще не сняли шинели. Советский народ еще не оправился от войны, но жизнь постепенно налаживается.

Отец со своим неизменным другом и соавтором Зияшем Бектеновым вот уже второй месяц живет на даче Совета министров. Они работают над новым учебником по литературе для 8-го класса кыргызской школы. Мы с Эмилем – сыном Бектенова – приходим сюда каждую субботу, чтобы отобедать в правительственной столовой, где от одного чтения меню кружится голова и текут слюнки. Котлеты, бефстроганов, азу по-татарски, оладьи, блинчики, сливки, мед, сдобы с изюмом!.. Огромный сад на даче усыпан созревшими фруктами: яблоками, абрикосами, сливами. Нам кажется, что это земной рай.

Под вечер появляются крупные деятели партии и правительства. В галстуках и шляпах чуть набекрень, они медленно гуляют по аллеям, беседуют. Если кто-то старше по должности острит, низшие по рангу громко хохочут, даже если не очень смешно. К месту и не к месту приводят цитаты из классиков марксизма-ленинизма, стремясь показать свою партийно-политическую эрудицию, угодить высшему руководству.

Я только что окончил пятый класс, Эмиль – шестой. На каникулах мы помогаем своим отцам: ножницами вырезаем страницы из старых изданий, клеим на новые, сортируем иллюстрации. Однажды, когда макет книги был готов, дядя Зияш поцеловал наши макушки и сказал:

– Эти два друга помогали хорошо. А не купить ли им по велосипеду, Ташим?

Мы с Эмилем обалдело посмотрели друг на друга.

– Если бог даст им здоровья и жизни, сыновья наши продолжат наше дело. Давай купим, – поддержал отец, ласково улыбаясь.

Мы с Эмилем чуть не онемели от радости.

В ту ночь мы не спали. Представляли, как мы с ним вперегонку мчимся от вокзала вниз по бульвару Дзержинского, на улице Сталина поворачиваем назад, проезжаем мимо нашей школы № 6. В те времена велосипед был неимоверной роскошью – не то что нынешние “мерсы” и “джипы”. Из пацанов нашего возраста только у двоих были велосипеды: у сына известного хирурга Ахунбаева Мустафы и у Эрнста Тугельбаева, отец которого работал, кажется, в Совмине. Оба они страшные пижоны. При виде знакомых девочек пытаются делать какие-то выкрутасы, звонят или со свистом мчатся вниз по аллеям; подражая циркачам, пытаются делать всевозможные трюки; нарочито громко хохочут, вызывая у пацанов восторг и зависть. А если попросишь покататься, указательным пальцем вертят у виска, что обозначает: “Ты что, чокнутый? Кто доверит кому-то свой велосипед?”. Ну, думаем, подождите, пижоны. Скоро и на нашей улице будут велосипеды. Вот тогда посмотрим, кто кого. Мы представляли, какими глазами посмотрят на нас эти два пижона, когда мы, посадив на раму по одной красивой девочке из женской 28-й школы, со свистом промчимся мимо них. Нам становилось искренне жаль этих бедняг.

Учебник по литературе для восьмого класса вышел в свет летом 1949 года. В газетах появились хвалебные отзывы. Каждый день приходили письма и телеграммы благодарности со всех концов республики. Школьные учителя, директора, завучи, любители литературы и фольклора благодарили авторов за прекрасный учебник, в котором впервые было систематизировано и классифицировано устное народное творчество, теоретически разработана кыргызская фольклористика по жанрам и видам. Наши отцы заслуженно пожинали плоды своего труда, дарили, рассылали свой учебник с автографами руководству республики, видным деятелям науки и культуры. Да и гонорар, видимо, был довольно ощутимый. Отцы наши сняли наконец свои суконные шинели; их перелицевали и перешили нам с Эмилем. Мой отец пошил себе костюм из черного бостона, отец Эмиля – из темно-синего шевиота. Да и матери наши надели пальто с каракулевыми воротниками и стали походить на жен высшей элиты. На озабоченных лицах появилась улыбка. Они с нетерпением ждали праздников, когда собирались в складчину семейными компаниями: писатель К. Жантошев, лингвист Х. Карасаев, министры З. Эгембердиев, С. Абдуманапов, К. Кольбаев, хирург И. Ахунбаев, фармацевт И. Кашкараев. Радость наших матерей, возраст которых не превышал тридцати лет, можно понять: они были уверены, что нужде, страданиям и страху пришел конец.

В 1934 году, когда они выходили замуж за наших 25-летних отцов, им было по 17 – 18 лет. Имена их избранников уже были известны. Ташим Байджиев и Зияш Бектенов писали прозу, переводили русскую классику, под руководством К. Тыныстанова составили учебники по кыргызскому языку и литературе. У обоих – как по заказу – родились сыновья: я и Эмиль.

Кстати, матери наши были довольно высокого происхождения. Отец моей матери, Хафиз, происходил из именитого татарского рода Чанышевых, перешедшего на сторону революции. Его родной брат был однокашником атамана Дутова, которого он застрелил как врага Советской власти. До Октябрьской революции Хафиз был офицером саперных войск на строительстве дороги в Китай, женился на дочери известного кыргызского бия из рода саяк. В 1916 году Хафиз Чанышев с семьей бежал в Китай, где и появилась на свет моя будущая мать.

Мать Эмиля, Ракия, была не менее знатного происхождения. Ее отец, Найзабек Тулин, был юристом, работал в суде, дружил с такими выдающимися деятелями, как Ишеналы Арабаев, Абдыкерим Сыдыков, Ажийман Шабданов. Историки отыскали сведения о том, что в 1932 году в доме Тулина впервые был озвучен набросок устава социал-туранской партии. Именно этот документ стал главным обвинением против кыргызской интеллигенции в 1933 и 1937 годах.

В дальнейшем социальное происхождение наших родителей не раз обратится не только против них, но и против нас, их детей. В начале 30-х, когда семейная жизнь, казалось, начала налаживаться, кто-то пронюхал, что мой отец и Зияш Бектенов являются потомками биев. Обоих исключили из комсомола, их учебники изъяли из обращения, а редактора и руководителя учебника К. Тыныстанова арестовали и расстреляли. До 1940 года наши матери скитаются с детьми за своими мужьями, которые учатся в пединституте и живут за счет переводов или почасовых уроков в трудовых коллективах. Но вот “враги народа”, кажется, уничтожены, преследования по соцпроисхождению, кажется, прекратились – и жизнь вошла в нормальное русло. З. Бектенова назначают завучем учительского института, Т. Байджиева – зав. сектором академического института. Пришел конец скитаниям по частным квартирам. Но все это ненадолго. Началась Отечественная война – и оба друга ушли на фронт, оставив своих молодых жен с детьми. Кончилась война. Мужья вернулись живыми. И вновь жизнь вроде бы пошла на лад. Матери наконец-то облегченно вздохнули: они были абсолютно уверены, что дальше будет лучше. Я до сих пор помню их улыбчивые лица. Видимо, это были самые счастливые дни в их жизни.

Мы с Эмилем потеряли покой с того дня, как вышел сигнальный экземпляр учебника. Каждый день, идя из школы, мы заглядывали в магазин “Люкс”, что на пересечении бульвара Дзержинского и Токтогула. Там, поблескивая никелем, стояли два велосипеда “Харьков”. Но каково же было наше огорчение, когда именно в день получения гонорара оба велосипеда были проданы. Продавец успокоил нас, пообещав, что скоро прибудет новая партия. Однако велосипеды почему-то не шли.

Однажды отец пришел взволнованный и радостный. Оказывается, за учебник для 8-го класса им присудили премию Министерства просвещения – аж 30 тысяч рублей! Мы тут же побежали в “Люкс”. Продавец сказал, что скоро прибудут импортные велосипеды с ручным тормозом, но в два раза дороже советских. Мы долго советовались и решили упросить отцов купить нам импортные велосипеды. Так мы хотели отомстить владельцам “харьковских” великов Эрнсту и Мустафе за их жадность и пижонство.

Пришел 1950-й год. Начались зимние каникулы. Ждем не дождемся велосипедов. Мечтаем о них денно и нощно. Увы, мечте нашей не суждено было сбыться... В последний день каникул – 10 января 1950 года – я остался без отца. А потом такая же участь постигла и Эмиля.

В конце 1949 года стало известно, что арестован близкий друг и сотрудник наших отцов, первый кандидат филологических наук, известный литератор Тазабек Саманчин. Его забрали прямо с лекций в пединституте. Человек он был экспрессивный, немного фанфаронистый. Я бывал свидетелем того, как он, слегка подвыпив, начинал поносить высшее руководство республики.

– Этого следовало ожидать, – сказал дядя Зияш, узнав об аресте Саманчина. – Сколько раз я предупреждал его. Видимо, ляпнул что-нибудь по-пьяни.

10 января 1950 года. Кончились каникулы – завтра в школу. 9 часов вечера. Я ремонтирую замок портфеля. Младшие – братишка и две сестренки – уже спят. Родители только что пришли из кино. Мать возится на кухне, отец лежа читает журнал “Советская этнография”. Вдруг активный стук в дверь.

– Байджиев Ташим Исхакович здесь проживает? – спросил мужской голос.

– Да, здесь, – сказала мать.

В прихожей послышались мужские голоса. В комнату вбежала мать.

– Ташим, мужайся. Они пришли, – сказала она в тревоге.

Вошли пятеро. Двое русских, лет под пятьдесят: подполковник и майор. Двое кыргызов: капитан небольшого роста и длинный лейтенант. За ними показалась сонная фигура нашего соседа – деда Паши Шипунова. Как выяснилось, он был в роли понятого.

Подполковник подал отцу ордер на арест. Отца посадили в угол и начали обыск. Все, что написано от руки и напечатано на машинке, все книги с нашей фамилией на обложке после тщательного просмотра передавали отцу, который визировал: “Изъято у меня при обыске”, – расписывался и ставил дату. Капитан проворно складывал изъятые бумаги, книги и фотографии в мешок с железным замком. Когда дошла очередь до романа Мухтара Ауэзова “Абай” на русском языке, они стали переговариваться между собой: видимо, решали, брать или не брать эту книгу, так как на обложке стоял автограф писателя, адресованный не отцу, а мне. М. Ауэзов был научным руководителем кандидатской диссертации отца по “Манасу”. В 1948 году, будучи у нас в гостях, Мухтар Омарханович подарил мне свою книгу с дарственной надписью.

В час ночи обыск с конфискацией рукописей и книг закончили; отца повели к выходу. Мой двенадцатилетний братишка схватил длинного лейтенанта за ноги.

– Куда вы забираете моего папу?! Он ни в чем не виноват! – закричал он.

Лейтенант оторвал руки пацана от своих сапог, отпихнул его и пошел за отцом.

Отца вывели на улицу. Там стоял “виллис”. Отец поцеловал нас и сказал:

– Не теряйте надежды. Разберутся, я ни в чем не виноват.

Дом наш стоял на том месте, где сейчас расположен Кыргыздрамтеатр. КГБ (Комитет государственной безопасности, в то время МГБ - министерство) находился там, где нынче Исторический музей, – в 150 метрах от нашего дома. “Виллис” прошел это расстояние, зажег два красных задних фонаря, остановился. В морозной ночи загремели железные ворота, два задних красных огонька повернули влево и исчезли…

Наутро я пришел в школу, на переменке отыскал Эмиля и тихо сообщил, что ночью арестовали отца. Он побледнел.

– Если взяли твоего, значит, заберут и моего, – сказал он.

На другой день, придя в школу, я вновь отыскал Эмиля, но он, завидя меня, отрицательно махнул рукой и скрылся в классе. Видать, отец запретил ему встречаться со мной. На то были свои причины.

В 1934 году, когда З. Бектенов женился на будущей матери Эмиля, ее отец Н. Тулин был арестован вместе с И. Арабаевым и А. Сыдыковым. Юного зятя несколько месяцев продержали в застенках НКВД, подвергли тщательному допросу и с трудом отпустили. Но тогда я об этом не знал и очень расстроился.

Прошло три месяца. 23 марта мне исполнилось пятнадцать лет. Этот день для нас всегда был очень радостным, мы ждали его весь год. Собирались две семьи, матери наши готовили вкусные блюда; отцы, довольные и счастливые тем, что сыновья повзрослели еще на один год, садились за стол, а мы с Эмилем, получив денежные вознаграждения, шли в кино, покупали лимонад, конфеты “Раковая шейка”. Ночевать оставались у нас, так как наутро не надо было идти в школу: с 23 марта начинались весенние каникулы.

И на этот раз мать, как всегда, встала пораньше и начала готовить что-то вкусно пахнущее. В школе Эмиль, завидев меня издали, слегка махнул рукой. Однако вечером никто к нам не пришел. Мы с мамой молча сидели за накрытым столом, пригласили сестренок – десятилетнюю Жаркын, четырехлетнюю Алтын, братишку и отметили мой 15-летний юбилей. До самого утра я прождал своего друга, дом которого был в полукилометре от нашего. Я полагал, что в темноте ночи он постучит в окно и поздравит меня. Но он так и не появился. Я тайно от матери поплакал в подушку.

Случалось, я сочинял стихи, поэтому свою обиду выразил в поэтической форме:

Исполнилось 15 мне,

Но ты поздравить не явился.

Того забыть я не могу,

И будешь ты всегда в долгу.

Запечатанный конверт я передал через сестренку Эмиля Гулькаир. Но ответа не получил…

Наша школа № 6 расположена на бульваре Дзержинского, напротив гостиницы “Пишпек”. Учимся в третью смену. Мы приходили часа на два раньше и класс на класс играли на газоне в отмерного. Крик, шум, смех. Но с наступлением весны ни я, ни Эмиль не участвовали в этих играх. Молча стоим каждый на своей стороне. Лишь иногда поглядываем в сторону вокзала, откуда недавно мечтали промчаться мимо этой шумной ватаги на собственных велосипедах. Никто не знает о наших страданиях. И я невольно глотаю слёзы.

Эмиль – пацан довольно тихий и пассивный, без особых претензий, учится хорошо. Я намного шустрее, как говорится, с задатками лидера. Неизменный староста класса, редактор стенгазеты, капитан футбольной команды, всегда в окружении нескольких русских мальчишек. В конфликте с учителями я выступаю как полноправный делегат от учащихся. Если совершаем групповой побег с уроков, то “на ковер” к директору, как правило, вызывают меня. Однажды мы так расшумелись в классе, что не заметили, как зашел сам директор – Александр Александрович.

– Кому-кому, а тебе, Байджиев, не мешало бы вести себя поскромнее, – сказал он.

Я понял, что об аресте знают все учителя. Я мигом затух – и с тех пор начал замыкаться и уходить в себя.

Занятия в школе заканчиваются в 9.30 вечера. Каждый раз я прохожу мимо здания МГБ, окруженного высоким забором. Через 30-40 метров стоят часовые в красных погонах со штыковыми карабинами. Я знаю точно, что там, в подвале, томится мой отец. “ Папа, держись! Не падай духом!” – хочется крикнуть мне, но я опасаюсь бдительного часового. Боюсь чем-то повредить отцу.

Придя домой, прислушиваюсь, не звучит ли его мягкий, ласковый голос. Тишина. В комнату захожу на цыпочках, в надежде, что отец вернулся и спит. Пустота. О, как бы я хотел броситься ему на шею, крепко обнять и разреветься, как в детстве…

Потом выяснилось, что отец наверняка услышал бы мой голос. В августе, после того как Москва утвердила приговор, матери дали свидание на 30 минут. Отец сказал, что по воскресеньям иногда в открытую форточку слышит наши голоса. У забора МГБ рос густой тутовник, там порхали несметные стаи воробьев. Мы с братом и пацанами стреляли их, жарили шашлык.

Пошел пятый месяц, как мы с Эмилем перестали узнавать друг друга. Первомай. Поскольку наш дом был расположен рядом с правительственной площадью, парад мы смотрели прямо из нашего двора. 1 мая Эмиль не пришел смотреть парад. 6 мая он ждал меня у входа в школу. Глаза – красные от слез. “Забрали?” – спросил я по-кыргызски. Он молча кивнул. Мы незаметно для других пожали друг другу руки и разошлись по классам. На большой перемене пошли в туалет и впервые закурили сигарету “Ракета”.

– Пришли ночью, часов в десять. Переворошили все отцовы бумаги, в двенадцать увели, – рассказал Эмиль.

Зазвенел звонок. И мы – два осиротевших пацана – обреченно побрели в свои классы. С этого дня соленая судьба вновь соединила нас. Мы вновь стали друзьями – не разлей вода, но, увы, теперь уже по несчастью. О наших несостоявшихся велосипедах больше никогда не говорили. Лишь много лет спустя, когда сами стали отцами и дедами и мчались на его министерской “Волге” по берегу Иссык-Куля, я спросил у него: “А помнишь наши велосипеды?”. Эмиль молча кивнул. На глазах его блеснули слезы. Видать, и он держал те воспоминания в глубине души. Ведь на этих велосипедах замкнулось и закончилось наше детское счастье.

Могли ли мы с Эмилем знать о том, что в то самое время, когда наши отцы денно и нощно корпели над своим учебником, а мы грезили о велосипедах, над ними активно и подло творились темные дела.
* * *

В 1937 году трагически погибли многие из тех, кто готовил полное издание и перевод на русский язык трилогии “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”, а также проведение 1100-летнего юбилея выдающегося памятника народного творчества. Среди них: руководители республики – Т. Айтматов, Б. Исакеев, Х. Жээнбаев, ученые и литераторы – И. Арабаев, К. Тыныстанов, Е. Д. Поливанов и другие.

В 1940 году вновь вспомнили о великом духовном наследии народа. 23 марта Совнарком принял постановление о возобновлении подготовки к 1100-летнему юбилею эпоса “Манас”. В научно-исследовательском институте под руководством Т. Байджиева формируется сектор фольклора и манасоведения. По вариантам сказителей С. Орозбакова и С. Каралаева Зияшу Бектенову поручается составить прозаический пересказ “Манаса”, К. Нанаеву – пересказ “Семетея” и “Сейтека”. Т. Байджиев посылает первому секретарю ЦК ВКП(б) Киргизии А. В. Вагову подробную справку о положении дел по изучению и изданию трилогии, просит содействия в продолжении прерванной работы, предлагает провести юбилей эпоса в 1942 году. Вновь формируется редколлегия по подготовке издания и перевода трилогии в составе: Кулатов, Атаев, Байджиев, Боконбаев, Жакишев, Маликов, Токомбаев, Шукуров.

Однако с началом Великой Отечественной войны активная подготовка к юбилею вновь прерывается. Отец уходит на фронт и возвращается домой только в 1944 году, после ранения под Киевом. З. Бектенов вернулся еще позднее – в начале 1946 года, с иранской границы.

В Институте языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР вновь открывается сектор фольклора и манасоведения. Два друга продолжают прерванную работу. Один, как и раньше, заведует сектором, другой в качестве старшего научного сотрудника составляет школьные учебники по языку и литературе. Оба работают над диссертациями: Т. Байджиев – по теме “Социально-исторические корни поэмы “Семетей” под руководством академика М. Ауэзова, З. Бектенов – по теме “Варианты “Манаса” под руководством академика В. М. Жирмунского.

Проведение 1100-летнего юбилея эпоса “Манас” намечается на 1947 год. Председателем юбилейной комиссии вместо Т. Кулатова становится И. Раззаков, назначенный Председателем Совета Министров республики. Оргсекретарем комиссии вместо покойного К. Рахматуллина по долгу службы назначается Т. Байджиев.

Прозаический пересказ трилогии “Манас”, составленный по вариантам С. Орозбакова и С. Каралаева для научного пользования, переводится на русский язык. В Москве издается русский перевод главного эпизода поэмы – “Великий поход”. Составители издания и авторы предисловия Е. Мозольков и О. Жакишев, манасовед И. Абдрахманов, сказитель С. Каралаев, художники-оформители и переводчики от имени партии и правительства Киргизской ССР представляются к Сталинской премии. Лично тов. Сталину, секретарю ЦК ВКП (б) по идеологии А.А. Жданову направляются сведения о том, что великий кыргызский эпос “Манас” является “одним из выдающихся достижений мировой культуры”. Центральная и местная пресса пестрит публикациями, восхваляющими издание кыргызского эпоса. По инициативе Постпредства Киргизской ССР в Москве народная артистка СССР С. Кийизбаева за исполнение партии Каныкей в опере “Манас” представляется к Сталинской премии.

Однако вскоре идеологический климат в Союзе резко меняется. Начало этому процессу положили печально известный доклад А. А. Жданова и принятое по нему постановление ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, за которым последовали другие партийные постановления 1946-1948 годов по вопросам литературы и искусства. Идеологический смысл этих руководящих документов в аспектах интересующего меня вопроса сводился к следующему.

Несмотря на то что в 1937 году буржуазные националисты были ликвидированы, их недобитые последователи вновь поднимают головы, ведут идеологическую диверсию против интернациональной политики партии и правительства. Это те, кто, проживая на территории СССР, не имеет ни роду ни племени, т.е. космополиты, деятели культуры и науки, в основном еврейской национальности, а в союзных республиках – буржуазные националисты коренной нации и русские шовинисты. Создав негласный единый блок, они ведут идеологический подкоп под Советскую власть, ностальгируя о дооктябрьской жизни через историю, литературу и гуманитарные науки. Иными словами, вновь объявляется война передовой интеллигенции страны.

Тут же возобновились поиски “врагов народа” по всей территории Союза. Вновь воспряли духом завистники, неудачники, бездарности, амбициозные мыркымбаи, ищущие недостатки в ком угодно, только не в себе. В Кыргызстане начали обвинять историков за то, что они исследуют прошлую жизнь народа, хотя история – это та самая наука, которая изучает именно прошлое. Естественно, под особым прицелом оказался Институт истории, языка и литературы, а больше всех досталось, конечно, заведующему сектором фольклора и эпоса “Манас” Т. Байджиеву. К тому же учебник для 8-го класса, над которым работали наши отцы по личному поручению И. Раззакова, был посвящен фольклору, классификации эпоса, малых жанров народного творчества, наследию выдающихся акынов прошлого. Более того, по стечению обстоятельств именно в это время выходит в свет сборник народных песен, собранный аспирантом А. Тайгуроновым под редакцией Т. Байджиева.

В одной из акынских песен, записанных из народных уст, оказались стихи следующего содержания:

Пришла свобода в мой народ

В семнадцатом году.

А если вдуматься глубже в смысл,

Началась эта свобода раньше.

Плохую жизнь устроила богачам

Партия, вышедшая из бедняков.

Тут же появилась газетная статья начинающего литератора Токтоболота Абдумомунова под названием “Вверху блестящая, изнутри пестрая книга” (“Кызыл Кыргызстан”, 15.02.1948 г.). Какая свобода имеется в виду в словах “началась эта свобода раньше”? – вопрошал критик. Уж не февральскую ли буржуазную революцию называет автор песни? А в словах “плохую жизнь устроила баям (богачам)” наверняка звучит сочувствие эксплуататорскому классу. Спрашивается, с какой целью аспирант опубликовал такие стихи и куда смотрел редактор Т. Байджиев? Значит, они солидарны с безвестным автором, тоскующим о прошлой жизни. Такой вредной книге не место на книжных полках, а издательство, напечатавшее ее, должно нести ответственность! Автор статьи явно намекает на то, что аспирант А. Тайгуронов – внук государственного деятеля манапа Шабдан-баатыра, а Т. Байджиев – внук одного из биев Семиречья. Вот-де они и тоскуют по прошлому, сочувствуют свергнутой власти имущих.

В Академии наук на обсуждении сборника и статьи Т. Абдумомунова ученые К. Юдахин, Ж. Шукуров, З. Бектенов, Т. Саманчин, писатели А. Токомбаев, У. Абдукаимов единогласно сошлись на том, что выход подобной книги – одно из достижений кыргызской фольклористики, а песни, вошедшие в сборник, собраны из уст исполнителей в том виде, в каком они бытуют в народе, и это нельзя считать какой-либо политической вылазкой или ошибкой составителя и редактора. Да, в сборнике есть ошибки. Например, в песне о Сталине вместо слова жайнаган (сияет) напечатано жыргаган (наслаждается), в результате чего получилось, что Сталин не сияющая, а наслаждающаяся звезда. Но это не политическая ошибка, а типографская опечатка, которую можно исправить при переиздании. Ученый совет института осудил молодого критика за дилетантство, за опрометчивость, за незаслуженное обвинение составителя и редактора сборника в идеологических ошибках. Т. Байджиев соглашается с тем, что в книге имеются технические ошибки, предлагает переиздать ее с аналитическим предисловием, дополнить материалами рукописного фонда, собранными на юге республики. (Я полагаю, что отец имел в виду песни, записанные из уст слепого акына Барпы Алыкулова, которого привез с джалал-абадского базара молодой географ Бакас Чормонов. Вспоминаю, что старец жил в это время на квартире вдовы Жусупа Турусбекова, я приводил его в академию, а отец записывал песни и стихи, которые слепец исполнял речитативом).

В конце обсуждения слово дали Т. Абдумомунову, видимо, в надежде, что юный критик, осознав свою опрометчивость, извинится перед старшими, после чего протокол и заключение Ученого совета отправят в ЦК и на этом инцидент будет исчерпан. Однако молодой критик встал в позу. “Все, что я думал об этой книге, я сказал в своей статье. Больше сказать мне нечего”, – заявил он и вышел из аудитории.

8 июля того же года в молодежной газете “Ленинчил жаш” появилась еще одна разносная статья “Нет, это не фольклор” Ж. Самаганова.

Книга под названием “Кыргызский советский фольклор” не отвечает требованиям советской идеологии, напичкана антинародными, малохудожественными стихами, – утверждал автор. – Т. Абдумомунов разоблачил политические и идеологические недостатки, однако профессор К. Юдахин и руководители института подняли на штык эту критику, продолжают расхваливать сборник <...> Эта книга - не советский фольклор, а вредная книга. Поэтому надо изъять ее из обращения и привлечь к ответственности тех, кто ее выпустил,- заключил автор статьи.

Далее я привожу ряд архивных документов, которые красноречиво свидетельствуют о дальнейшем развитии событий, связанных с судьбой моего отца.