Барбара о'брайен

Как и во время предыдущих визитов к психоаналитику, Операторы оставили меня у двери его кабинета.

Доктор Доннер направился мне навстречу. Кабинет, словно плотным туманом, был наполнен тревогой. Он улыбнулся и пригласил меня сесть на кушетку. Присев, я ждала, пока он объяснит, чем вызвана его тревога.

— Я обсуждал ваш случай с одним из моих коллег. — Доктор неопределенно повел рукой и глянул куда-то в стену. Обычное, словно приклеенное, приветливое выражение сползло с его лица. Оно как-то сразу стало измученным и усталым, и даже слегка испуганным. Он чем-то напуган, подумала я, и наклонилась вперед, чтобы получше разглядеть его лицо.

— После такого длительного периода шизофрения редко проходит без шоковой терапии. — Он подошел к столу и глянул в лежавший на нем открытый блокнот.

— Вы точно помните день, когда все это началось? Да, еще как помнила.

— Ведь шесть месяцев прошло. — Доктор уныло уставился в стену. — Не хотелось бы шоковой терапии. В большинстве случаев от нее мало проку, а иногда последствия бывают... нежелательными.

— На его лице ясно читался страх.

Тут я поняла, почему так пристально изучаю его лицо. К моему мозгу подключился Хинтон и изучал аналитика моими глазами.

— Боюсь, что все-таки придется лечь в больницу. — Словно что-то вспомнив, доктор отвел глаза от стены и внимательно посмотрел на меня. — Я так надеялся, ведь все признаки были налицо...

— Он замолк, словно ожидая от меня хоть каких-нибудь слов.

Давай, действуй, подсказывали Операторы. Действуй, что бы там ни было.

— Когда мне ложиться? — спросила я.

Доктор Доннер вздохнул. Перевернув страничку блокнота, он записал имена и адреса ближайших родственников. Да, все они живут в тысячах миль от меня. Нет, в городе у меня никого из близких нет. Мне надо было прийти к нему на следующий день в это же время, и он отвезет меня в больницу.

Я вышла из больницы и минут пять простояла у подъезда, но ни Хинтон, ни Кареглазая не появились. Не было смысла говорить доктору, что окончательное решение о больнице примут Хинтон и Кареглазая. Они проспорили всю предыдущую ночь, решая, как отремонтировать мою голову. Уже засыпая, я все еще слышала их недовольные голоса.

Кареглазая предлагала заложить мне голову камнями, чтобы Операторы не могли подключаться к моему мозгу. Хинтон возражал против камней.

— Чем тебе не нравятся камни? — возмущалась Кареглазая. — Толстый слой камней — самое надежное дело. Под ним прорастет новая решетка и не надо будет опасаться, что этому помешает какой-нибудь проныра Оператор.

— Вот об этом я и толкую, — огрызнулся Хинтон. — Мне нужно наблюдать, как образуется новая решетка, чтобы убедиться, что она растет правильно. Я против камней. Нужна доска с отверстием.

Лично я предпочла бы камни. Я знаю, что такое решетка. На языке Операторов это устойчивые поведенческие навыки. Моя решетка была повреждена и теперь должна была вырасти заново. Еще не хватало, чтобы этот чокнутый Хинтон руководил восстановлением моих навыков.

Я глянула на ручные часы. Обычно они подхватывали меня прямо на выдохе. Вернувшись в гостиницу, я открыла дверь номера и прислушалась. Тишина. Я вошла, села и стала ждать. Стемнело, пора было ложиться спать. Проснувшись, я взглянула на часы и поняла, что они так и не появились. Операторы никогда не давали мне поспать больше шести часов. Я проспала пятнадцать.

На следующий день, войдя в кабинет доктора Доннера, я увидела на его лице все то же тревожное выражение. Он ничего не знает, подумала я. Его Оператор, вероятно, знает, но сам он еще в неведении.

— Они исчезли, — сообщила я. — Голоса. Они исчезли и не вернулись.

У доктора отвисла челюсть, но тут же рот растянулся в широкой улыбке. Он вздохнул с облегчением и снова улыбнулся. Предложив мне сесть, он попросил рассказать все поподробнее. Слушая мой рассказ, он радостно кивал головой.

— Они вернутся? — спросила я.

Он глянул на меня настороженно-острым взглядом, словно подозревая, что я хочу его о чем-то предупредить. Затем он решил, что пора брать ситуацию в свои руки. До этого он только наблюдал за действиями Операторов. Он выпрямился во весь свой рост, и в его облике появилась уверенность.

— Нет. Нет. Они не вернутся. И в больницу не надо ложиться. Никакой шоковой терапии. Теперь с вами все будет в порядке. — Он бросил на меня еще один острый взгляд, чтобы убедиться, что я чувствую его уверенность. Вернувшись к столу, доктор пошелестел бумагами, всем своим видом показывая, что теперь командовать парадом будет он.

— Никакой больницы, — твердо повторил он. Никаких камней, подумала я, никаких камней.

— Займемся психоанализом, — произнес доктор Доннер. Значит, доска с отверстием, подумала я, и поняла, что Хинтон настоял на своем.

Доктор Доннер удивил меня. Мне всегда казалось, что психоаналитик должен держаться перед пациентом спокойным и невозмутимым, как скала, на которой волны эмоций не оставляют и следа. Доктор Доннер был нетерпеливым, нервным, беспокойным. Его состояние не передалось мне, я только наблюдала. С тех пор как исчезли голоса Операторов, мне казалось, что все опустело и иссохло у меня внутри. Я стала каким-то роботом без чувств и мыслей. После многих месяцев творимого Операторами бедлама наступил долгожданный покой и песчаный берег моего разума отдыхал после бури.

— Вы увлекались фантастикой? — спросил доктор Доннер. — Ваши образы словно вышли из сборника фантастических рассказов.

С трудом пробираясь через свое разумное прошлое, я не сразу ответила.

— Обычно я читала "Время" (Time). Пыталась читать на ночь вечерний выпуск "Времени", да все времени не хватало. На "Время" не было времени.

Меня позабавило повторение слова "время".

— Можно сказать, что у меня не было времени с пользой использовать время.

Доктор подступил с другого боку.

— Вы проявили удивительное самообладание, путешествуя по всей стране в течение полугода, учитывая ваше состояние здоровья.

Я с трудом удержалась от того, чтобы не назвать его слова нелепостью. Ведь я же не управляла собой. Управляли мною. Чтобы у него не оставалось сомнений, я добавила:

— Поймите; весь этот кавардак прекратился. Я в совершенном порядке.

За исключением того, что голова кажется ужасно пустой и высохшей, подумала я про себя.

— Да, вы избавились от основных симптомов. Вы поняли, что не существует никаких Операторов, что это просто шизофреничес-. кая галлюцинация. Между прочим, а почему вы это назвали "кавардак"?

Я тупо уставилась на него. И в самом деле, почему?

— Подумайте минутку, — сказал он с раздражением. — Не говорите, что у вас нет ничего в голове. Вы это без конца повторяете. В голове всегда идет мыслительный процесс.

Я попыталась подумать, но мне стало больно, и я отказалась от попытки. На иссохший берег моего разума набежала легкая волна: мой разум сейчас нуждается в отдыхе гораздо больше, чем в аналитике. Только я собралась перевести эту волну в слова, как набежала еще одна, более полная: пожалуй, лучше ни о чем не говорить. Я молча уставилась на доктора Доннера.

Аналитик посмотрел на часы, полистал свой блокнот и назначил время следующего приема, подождав, пока я старательно записывала все на листок бумаги.

Выйдя на улицу, я сразу отправилась в парк, где теперь проводила значительную часть времени. Это был обширный тихий парк с озером посередине. Там обитали утки, чайки, какие-то болотные птички и один величественный лебедь. Я всегда любила птичий мир, да как-то все не доводилось понаблюдать за его повседневной жизнью. Чего-чего, а времени теперь у меня было более чем с избытком.

По воде скользил лебедь, а у него на спине виднелась длинная черная палка. Сидевшая на одной скамейке со мной женщина с любопытством наклонилась вперед.

— Посмотрите вон на того лебедя, — обратилась она ко мне. — У него на спине какая-то палка, видите?

Я внимательно пригляделась. На высохший песок моего разума набежала очередная волна. Он впитал ее и перевел в слова.

— Да это нога. Возможно, она повреждена и сильнее болит в воде. А, может, лебедь просто отдыхает.

Женщина вглядывалась, прищурив глаза.

— И верно, теперь я вижу, — сообщила она.

Какой это был восторг ощущать, как мягкие, ласковые волны наполняли иссохшую пустоту моего черепа полезной информацией. Ведь я никогда в жизни не видела, какая у лебедя нога, да и самого лебедя тоже. Чтобы получше разглядеть, я приблизилась к самойводе. Нога и впрямь выглядела как черная палка. Я даже засомневалась, нога ли это, но доверилась моим волнам. Пока что они мудрее иссохшего берега.

Часами я наблюдала за птицами. Мне казалось, что они помогают удержать Операторов вдали от меня. Набегающие волны подсказывали: ты должна вспомнить шизофрению, а не кавардак; не Операторов, а свое подсознание; все, что нашептывали Операторы — это то, что подсознание подсказывало сознанию. Так я наблюдала за птицами, пока не ощутила, что на иссохшем берегу моего сознания помимо волн зашевелилось еще что-то. Как странно, подумала я, что мое подсознание называет себя Оператором, а мое сознание считает Вещью.

До появления Операторов

Когда, я думаю об Операторах—крючколовах, мне видится человек с крюком в спине. Привязанная к крюку веревка проходит через укрепленный на потолке блок. Подвешенный на крюке, не доставая ногами до поду, болтается человек. Его лицо искажено от невыносимой боли, он судорожно дергает руками и ногами.

Рядом стоит крючколов. Успешно загнав крюк, он готовит другие инструменты: нож и топор. Глядя на бьющегося в агонии человека, он прикидывает, то ли перерезать жертве горло, то ли рассечь череп. Крючколов сам делает свои инструменты и, если он в этом деле собаку съел, то ему и одного крюка достаточно. Чем отчаяннее дергается жертва, тем разрушительнее действие крюка. Оператору остается только смотреть да ждать, когда дело будет сделано самой жертвой. Всегда остается загадкой, как поведет себя человек, попав на крючок. Конечно, есть вероятность, что человек извернется и соскочит с крючка, вот тут-то крючколов и берется за другие орудия.

Не исключено,, что жертва сделает даже больше задуманного крюч-коловом: переломает позвоночник или вообще разорвется пополам, сделав особенно отчаянный рывок. Случись такое, крючколов, как и всякий другой в подобной ситуации, грустно задумается, созерцая руины, которых он не желал, не испытывая ни малейших угрызений совести. Вгоняя крюк, работая ножом и топором, он вовсе не стремится к разрушению, а лишь к ограничению или устранению Конкуренция, а не личная неприязнь заставляют крючколова браться за свои орудия. Человек на крючке не враг, а всего лишь препятствие. Еслипридется перерезать конкуренту горло, крючколов сделает это как раз в меру, и череп расколет культурно, ничего лишнего не разнесет. Из всех орудий крюк считается самым гуманным, он требует большого искусства и вызовет меньше всего нареканий.

Цель крюка — поймать и вывести из равновесия, и ничего больше. Если повреждения оказались больше предусмотренных, человек сам виноват. Не надо было упрямствовать и пытаться встать на ноги; не впадай в буйство, собери силенки и терпи. Когда случается трагедия, зрители тоже не склонны осуждать Оператора. В кругах, где он работает, крючок — нормальное орудие, это должно быть ясно и жертве, как только она попала ему в руки.

Если посмотреть, какой размах крючколовство приняло в деловом мире, просто диву даешься, как мало об этом знает начинающая свою карьеру молодежь. Мне казалось, что я была основательно подготовлена к работе, но выяснилось, что мне недоставало образования по предмету "Как распознать Оператора-крючколова". Помогла бы даже кратенькая лекция. Это заострило бы на предмете мое внимание, и он отложился бы в памяти. А теперь я пыталась складывать кубики вслепую, даже не представляя, какой должна быть картинка.

Я поступила работать в компанию Ноксов по той же самой причине, что и многие другие. В одночасье компания превратилась в самое разветвленное и процветающее дело. Доходы были баснословными, и над предприятием висел густой, маслянистый запах денег.

Я только делала свои первые трудовые шаги и, как большинство начинающих карьеру молодых женщин, подумывала, как бы мне перебраться в более высокооплачиваемую категорию. Мне казалось, что с моей подготовкой у меня есть реальный шанс ухватить свою долю этого денежного пирога. Почти тут же появилась подсказка, как добиться желаемого.

Прошло всего лишь несколько дней с начала моей работы, как фирма объявила о своих планах открыть новый конструкторский отдел. На должность начальника отдела прочили Кена Раерса, приятного, немногословного молодого человека, сидевшего через несколько столов от меня. Он проработал у Ноксов меньше года.

Самое яркое воспоминание о Кене — это его голова, вечно склоненная над кипой бумаг. Чтобы привлечь его внимание, надо было чуть ли не лечь ему на спину и кричать прямо в ухо. "Он такой сосредоточенный, — говорила о нем его девушка. — Он забывает обо всем, кроме того, чем занят. Наверное, поэтому никто не проворачивает столько работы, сколько он".

Вспоминаю, как, глядя на торчащую из вороха бумаг темноволосую макушку, я подумала: "Так вот как это делается. Так мило и просто. Сидишь за столом и вкалываешь. Если приналечь и покорпеть восемь часов вместо шести, как предпочитают все остальные, твое дело в шляпе".

Картинка была предельно ясна, словно взята из типового учебника. Размечтавшись, я уже видела, как через пару лет получаю очень недурную зарплату, провожу отпуск в Европе и отправляю друзьям открытки из Парижа.

Я частенько поглядывала на Кенову макушку, испытывая чувство благодарности за то, что он направил меня по верному пути. Возможно, именно потому, что мой взгляд так часто останавливался на Кене, я обратила внимание, что на него поглядывает еще кое-кто, а именно — невзрачный паренек с одутловатым лицом, по имени Гордон. Он сидел в другом конце комнаты и очень много курил, но не нервно, а неспешно, раздумчиво, словно оценивающе смакуя каждую сигарету.

Прошло около месяца, и новый отдел начал работу. Я да и многие другие ходили с вытянутыми лицами и изумленно поднятыми бровями, узнав, что начальником отдела был назначен Гордон. Все, в том числе и я, пытались выяснить, в чем тут дело, пока одна из сотрудниц не сообщила мне таинственным шепотом:

— Кен сказал что-то ужасное про старшего Нокса. Видно, это и вправду ни в какие ворота не лезет, потому что никто так и не может узнать, что же он сказал. Нокс вызвал к себе Кена и устроил ему разборку. Кен взбесился и сказал, что только сумасшедший может поверить в такой бред. Слово за слово, и Кен словно с цепи сорвался. Теперь ему конец,

Скорее в силу какого-то подсознательного зуда, чем по объективным причинам, мне не давал покоя вопрос, знает ли Гордон обо всей этой истории, что вызвала такой взрыв. Кен молчал как могила. Гордон тоже помалкивал. Сидя за своим начальническим столом в новом отделе, он знай себе покуривал сигаретки, а если замечал на себе чей-нибудь взгляд, впивался в смотревшего своими холодными паучьими глазами.

Пришлось мне полностью пересмотреть свою теорию продвижения по службе. Оказывается, нужно обладать особой способностью, которая отсутствовала у Кена и которую он никогда не смог бы в себе развить. Это — искусство Оператора-крючколова.

Люди приходят в ужас, когда впервые сталкиваются с практикой крючколовства. "Я до этого никогда не дойду" — вот их первая реакция. Если говорить начистоту, то не всякий может стать крюч-коловом, поскольку это весьма сложное искусство. Это очень умное, хитрое и изобретательное племя, они вкладывают в свое дело весь талант и всю энергию. Чтобы понять Оператора-крючколова, надо следить за ним с того самого 'мгновения, когда его шустрое, чертячье копыто переступит порог облюбованной им организации.

Крючколов просто чует власть носом, и нюх выводит его на того, от кого исходит самый сильный запах власти. Выйдя на объект, крючколов обследует его на предмет выяснения слабых мест, и вот он уже досконально знает, где они расположены и какова слабина. Именно от них зависит карьера Оператора-крючколова.

Оператору случается и промахнуться в том случае, когда человек у власти оказывается без изъянов. Но, как правило, Оператор работает наверняка. Где власть, там и слабое место найдется. Ведь это не что иное, как скрытое чувство неуверенности. Обычно эта слабина делает человека настолько ранимым, что он сходит с ума лишь от одного подозрения, что кто-то догадался о его больном месте. Чтобы определить его, Оператору не требуется много времени, в этом его призвание, так же, как и в том, чтобы помалкивать о своем открытии.

Определив цель, Оператор начинает подготавливать оружие, чтобы поглубже вонзить его в самое уязвимое место. Внимательно оглядевшись, он определяет наиболее перспективного сотрудника, ибо в его руки будет вложено оружие или ему припишут, что удар нанес он.

Техника здесь отличается большим разнообразием. Наиболее предпочтительным и действенным вариантом будет тот, когда "везунчик" наносит удар сам. Для начала крючколов определяет его слабое место. Местечко оказывается небольшое, не слишком выраженное, прямо сказать, довольно размытое, но если покорпеть с микроскопом, то окажется, что это — неопределенное ощущение, что начальство недостаточно его ценит.

Найдя искомое место, Оператор начинает помаленьку его расковыривать, пока оно не превращается в приличных размеров язву. По мере этих трудов сотрудники начинают замечать, что человек на глазах меняется, и не в лучшую сторону. Это не ускользает от глаз начальства, и оно недовольно комментирует факт, который действительно соответствует истине. Над жертвой поработали искусные руки, и крохотное, неосознанное неудовлетворение превращается в смертельную обиду.

Здесь вступает в дело крючколов и направляет эту обиду на начальника. Подающий надежды сотрудник начинает искренне верить, что начальник умышленно его "затирает". Затем крючколов обращает внимание жертвы на слабое место руководителя, на его скрытое чувство неуверенности, пока до жертвы не доходит, чем порождено это чувство. Да ведь начальник просто дурак, да еще и умных людей не ценит.

Когда жертва созрела, крючколов начинает обрабатывать ее отточенными и выверенными словами, косвенно подсказывая, как можно выпустить воздух из этого надутого болвана. Проходит не один день, пока "везунчик" улавливает суть. Ба! Да ведь этого безмозглого типа можно стереть в порошок парой слов. Когда трудами Оператора жертва доведена до крайней злобы и негодования, она сама выпускает смертельную стрелу в обидчика. И тут "везунчику" конец.

Иногда эта метода не срабатывает. У жертвы оказываются высокие понятия о нравственности, или здоровый уравновешенный характер, или он достаточно проницателен, чтобы разобраться в кознях крючколова. Тогда последний просто обставляет все дело таким образом, словно удар нанес "везунчик", успешно убедив в этом начальника.

В таком случае Оператор в основном обрабатывает начальника, а не кандидата на повышение. Работа тонкая и обычно требует много времени.

Для начала крючколов применяет тоненькую иголочку критического высказывания, якобы сделанного жертвой. Потом иголочки следуют одна за другой, создавая у начальника полную уверенность, что они исходят от "этого выскочки". Оператор любуется результатами своей работы, иногда слегка подправляя то форму, то длину иглы. У начальника все плотнее сжимаются губы, когда он слышит о новом "выпаде", он уже не скрывает своего раздражения при виде жертвы и начинает исподтишка к ней приглядываться.

Наконец наступает время для более серьезного оружия: ножа, кинжала или топора. Вот оно уже погрузилось в больное место, полилась кровь, и жертва приговорена. Многообещающему сотруднику, возможно, цены нет, он может быть отличным работником, но в глазах начальника он только тот тип, что ужалил его в самое больное место, куда сам начальник не осмеливается заглядывать. И теперь это место кровоточит.

Если жертва попалась на крючок таким способом, она мечется вслепую, пытаясь выяснить, почему так резко переменился ветер. Иногда доведенный до бешенства начальник выпаливает предполагаемому обидчику все, что нажужжал ему Оператор. Но обычно, затаив обиду, начальник воздерживается от разговоров о своем уязвимом месте. Но каждая встреча с обидчиком теперь для него что ложка уксуса. Дело неизбежно кончается увольнением "провинившегося", либо начальник делает из него козла отпущения и отводит на нем свою уязвленную душу.

Именно таким способом Гордон разделался с Кеном. Услышав от разъяренного Нокса обвинения в вероломстве, Кен сначала вытаращил глаза от изумления, затем возмутился и, наконец, разо-злился. Внешне сдержанный и немногословный Кен привык таить в себе свои огорчения. Тут его словно прорвало и в считанные минуты два взбешенных человека излили друг на друга поток оскорблений. Зло свершилось, и исправить дело было некому. Думаю, что Кена было легко сломать. Гордону не пришлось долго трудиться над осуществлением своего плана, тщательно продуманного во время бесконечных перекуров.

Если у вас есть склонность к крючколовству, учтите, что это очень трудное дело. Вам понадобятся отточенное искусство, актерский талант, проницательность, умение просчитывать свои ходы, хитроумие, трезвый расчет. Умные Операторы-крючколовы — профессионалы высшего класса. Иначе нельзя. Это их источник существования. Осознав в самом начале игры, что им далеко не уйти со своими деловыми качествами и подытожив свои ресурсы, они обнаруживают в себе таланты ничуть не хуже тех, что нужны для занимаемой должности. А дальше дело только за тем, чтобы оттачивать эти таланты.

Конечно, даже самый виртуозный Оператор не продвинется далеко, если "эго" начальника без изъянов. Но предприятие Ноксов было для Операторов просто находкой. Это была семейная фирма, которую возглавлял Нокс-старший, весьма толковый, смекалистый, хотя и малообразованный старикан. В правление также входили шесть его сыновей, получивших должное образование и удивительно тупоголовых, но однако соображавших, что в любой другой организации им бы не подняться выше курьера. Это и было уязвимым местом каждого из младших Ноксов. А шестикратно умноженная тупость сыновей безмерно удручала старшего Нокса и была его больным местом.

Помню, впервые познакомившись с Операторами-крючколова-ми, я оценивала их вполне объективно, думая про себя: "Кошмарные люди, но как умны. То, что они делают, очень непросто, здесь нужно искусство и талант. Употребить бы их на благое дело". Но когда на сцене появился Мак-Дермот, меня охватил страх, и я уже не могла относиться к Операторам беспристрастно. Со страху можно натворить Бог знает что, и в результате с вами может приключиться что угодно. Вы можете пуститься наутек, или завопить что есть мочи, или заработать язву желудка. Но хуже всего, если вы загоните страх вглубь, запрете его на замочек и будете делать вид, что источника страха как бы не существует. Именно так поступила я, когда испугалась Мак-Дермота.

Через год Гордона снова повысили в должности, и возглавлять конструкторский отдел стал один из сотрудников фирмы по имени Босвел. А на его место был принят Мак-Дермот. Приглядываясь к нему, я сразу обратила внимание на то, что Мак-Дермот проводит изрядное количество времени у автомата с газировкой и в буфете. Похоже, наши девушки восприняли его как еще одного дамского угодника, но вскоре стало очевидно, что его интересуют их начальники. Мне он задал наводящий вопрос о Джиме Ноксе, в чьем отделе я работала, но я тут же пресекла его любознательность, ответив, что ничего не знаю. Вопрос был безобидный, но я догадывалась, что за ним последуют другие, поэтому предпочла закончить разговор, прежде чем он выйдет за рамки простой беседы. Вид у меня при этом был вполне дружелюбный, без всякой настороженности, однако мне не забыть то каменное выражение, которое появилось на лице Мак-Дермота. Он впился в меня немигающими глазами и после продолжительной паузы вдруг приветливо и широко улыбнулся и ушел, не задав мне ни тогда, ни потом ни одного вопроса. Однако вскоре мне пришлось два битых часа объясняться с Джимом Ноксом по поводу неприятности, которую подстроил мне Мак-Дермот.

Когда я впервые пришла в компанию Ноксов, меня предупредили, что даже обладая необходимыми деловыми качествами, каждый сотрудник должен в первую очередь заслужить доверие семьи Ноксов. То есть, согласно моему пониманию, если Ноксы доверили тебе какое-то дело, то они должны быть спокойны за его результат, а также за то, что секреты производства не попадут к конкурентам. Мне казалось, что я заслужила доверие Джима Нокса в том смысле, как я его понимала. Но оказалось, что в понятие "доверие" входит ряд вещей, о которых в течение долгого времени я не подозревала. Доверие Джима Нокса подразумевало, что он может не скрывать передо мной своего полного невежества относительно той части дела, которой он руководил, и должен быть абсолютно уверен, что я буду об этом молчать. Подразумевалось также, что, выслушивая Джима, я никогда и виду не подам, что понимаю всю его тупоголовость и полное несоответствие занимаемому месту. Именно это особенно ценились в доверенном сотруднике. Ибо после каждого разговора со мной, в котором всплывала вся его блистательная дурь, Джиму полагалось оставаться в неведении относительно собственной глупости.

Все это не представляло для меня трудности, хотя я и не понимала, насколько это важно. Просто для меня было ясно как Божий день, что отпрыски Нокса унаследуют все богатство своего папаши, останутся на своих денежных постах, а поэтому в их руках и власть. Я признавала это без всякого возмущения. Возможно, женщинам это дается легче, чем мужчинам. Женщинами скорее движет желание заработать, чем прорваться к власти и высоким постам. Чего не скажешь о мужчинах, которые, как правило, считают, что у них гораздо больше данных занять кресло соперника.

Мак-Дермот не отличался льстивой вкрадчивостью Гордона, но был намного умнее. У него был блестящий ум, жаль, что он не удовлетворился меньшим, но предпочел стать крючколовом. Ум Опёрато-ра-крючколова работает со скоростью, невиданной для обычного человека, но Мак-Дермот, казалось, работал на предельных скоростях. Помню, когда он появился, мне подумалось: "Какой-то он весь извилистый, в нем ни одной прямой линии нет, поэтому он и действовать прямо не может". Говоря такое, вы подходите к человеку типа Мак-Дермота со своей меркой, которая вам кажется единственно верной, потому что она выработана вашим воспитанием и окружением и стала для вас единственным мерилом человеческих взаимоотношений.

Но мерки — вещи производные. Не вы создаете их, вы их просто принимаете. Теперь я вижу, как много таких извилистых людей, как Гордон и Мак-Дермот. В каком-то смысле они великолепно приспособились к определенному типу деловых отношений.

Такие люди идут к намеченной цели кратчайшим путем и не испытывают ни малейших угрызений совести, если позади остаются трупы. "Какие безнравственные личности!" — возмущаются обыватели по адресу крючколовов. Что верно, то верно. Они строят свою жизнь отнюдь не по христианским принципам. И хотя это столь заметно со стороны, сами Операторы редко осознают этот факт. Самое удивительное, что и Гордон и Мак-Дермот были чрезвычайно набожными людьми. Многие даже посмеивались, что у Гордона крыша не совсем в порядке на почве религии. В каком-то смысле эти люди, стараются оправдаться перед собой. Если у них достаточно мозгов, чтобы обманывать других, то можно постараться и заморочить мозги самому себе там, где тебе хочется обмануться.

Еще до того, как он занял место Гордона, Босвел проявил кое-какие задатки крючколова, его главным достоинством была дотошность в работе. Проработав немного в конструкторском отделе, он сообразил, что мозгов у него побольше, чем у Гордона, и уж если тому удалось продвинуться вверх, то Босвелу и все карты в руки. И он подцепил на крючок Гордона.

Босвел воспользовался выигрышным положением преемника Гордона, от которого он унаследовал дела в полнейшем беспорядке. Работа была ювелирная: с наивным простодушием и несколько озадаченным видом он доложил о состоянии дел Леонарду Ноксу, словно сам не веря тому, что говорит. Подготовительный период занял около месяца. Можно было, конечно, выложить все свои претензии к Гордону за полчаса. Но, как говорится, капля камень точит, и Босвел регулярно капал Леонарду на Гордона, представляя каждый его про-мах в форме, рассчитанной именно на ум Леонарда.

Он убедил Леонарда в том, что человек с умом Гордона не мог создать неразбериху в делах просто так, по глупости, а что это скры-тый саботаж. При этом Босвел бесхитростно добавил: "Невозмож-но поверить, но кто знает, может, в этом что-то есть?" — имея в виду шурина Гордона, одного из исполнительных директоров в ком-пании, являвшейся одним из крупнейших конкурентов Нокса.

Леонард был прекрасно осведомлен о том, что Гордон уже лет двадцать не общается со своим родственником, да и конкурирующая фирма находилась совсем в другом городе, но у него был "пунктик" по поводу промышленного шпионажа, и поэтому идея о подрывной дея-тельности Гордона засела у него в голове. С огромным трудом Гордо-ну удалось доказать, что он вовсе не замышлял никакого саботажа, но пока он оправдывался, наружу во всей красе вылезла дурость началь-ства, чего последнее простить не могло. Гордона отправили рядовым клерком в отдел делопроизводства, а Мак-Дермоту, к всеобщему удив-лению, поручили курировать конструкторский отдел. Особенно бес-предельным было изумление Босвела, который теперь оказался в не-посредственном подчинении у Мак-Дермота.

Босвелу и в голову не могло прийти, что разыгранное им наи-вное простодушие, с которым он копал под Гордона, сыграет с ним злую шутку и его сочтут недостаточно опытным для серьезной дол-жности. Зато такой расклад пришел в голову Мак-Дермоту. Не про-шло и двух лет, как последний убедил Леонарда в том, что Босвел слишком простоват для своей работы. Здесь требуется умудренный опытом человек, "вроде тебя, Леонард", чтобы толково вести дело. Леонард, не долго думая, назначает Мак-Дермота единственным ру-ководителем конструкторского отдела. Больше всего в этой истории меня поразил тот факт, что Леонард и Джим Нокс с умным видом обсуждали все перестановки, ничуть не догадываясь о манипуляци-ях Мак-Дермота и Босвела. Возможно, требуется особый вид мышления, чтобы определить крючколова. Ноксы, например, не имели о них ни малейшего представления, зато у Кармоди, управляющего по сбыту, был отличный нюх на крючколовов. Да и наш юный курьер, Сэм Джексон, сходу определял их под любым обличием и видел насквозь. Помню, в тот день, когда Мак-Дермота снова повысили и он стал личным советником Леонарда, я подумала, что с такими людьми невозможно справиться, и мне стало страшно. Хорошо, что я не стою на пути у Мак-Дермота, подумала я с чувством облегчения. Но это чувство исчезло, когда Мак-Дермот всадил свой крюк в Кармоди. Теперь меня обуял настоящий страх.

Кармоди проработал у Ноксов двадцать лет и отлично организовал сбыт. Да и своим настоящим процветанием дело Ноксов во многом было обязано Кармоди. До нас доходили слухи, что на заседаниях правления Мак-Дермот постоянно придирался к Кармоди, который отличался вспыльчивостью, самостоятельностью в решениях и нетерпимостью ко всякому постороннему вмешательству в дело сбыта, что свидетельствовало о его пренебрежении к семейству Ноксов. Невзирая на последнее обстоятельство, в течение двадцати лет Кармоди пользовался доверием Ноксов, поскольку его ценность для фирмы перевешивала все прочие соображения, Тонны денег были заработаны для фирмы его руками.

Надо полагать, старшему Ноксу не очень-то нравилось ощущать себя эдаким суетливым придурком в глазах Кармоди, да еще и улыбаться при этом. И все же не думаю, что Нокс захотел бы расстаться с ним, если бы его не убедили, что Кармоди не такой уж незаменимый. Когда Джим Нокс как-то заметил, что Мак-Дермот весьма лестно отзывается о способностях Сори Сандресона, заместителя Кармоди, я поняла, что Мак-Дермот намерен снять с него скальп.

Неожиданно Мак-Дермот предложил новую систему сбыта, которая, как он заранее рассчитал, вызовет протест Кармоди, так как она шла вразрез с его собственной схемой. В один прекрасный день противостояние закончилось тем, что Кармоди взорвался и заявил, что он скорее подаст в отставку, чем согласится с планом Мак-Дермота, добавив несколько выразительных слов в адрес "старого осла Нокса", который еще прислушивается к таким бредовым идеям. Месяц спустя Кармоди ушел, а его место занял Сори.

К этому времени я уже семь лет проработала у Ноксов, получала очень хорошую зарплату и имела все шансы на повышение в недалеком будущем. Все это в определенном смысле держит вас на крючке. Меня зацепило настолько прочно, что я постаралась убедить себя, что, уйдя от Ноксов в другую фирму, я попаду точно в такое же окружение. Хоть это и была чистая правда, все же я поступила неразумно, оставшись. К тому времени обстановка, в которой я так хорошо разбиралась, наполняла меня постоянным и нарастающим страхом. Как я только ни пыталась избавиться от этого чувства, но выхода не было. Если бы я перешла в другую фирму, мне удалось бы сменить обстановку и избавиться от ужаса, охватывавшего меня каждое утро при входе в контору Ноксов. Но слишком многое удерживало меня там и не хотелось терять заработанное.

Я так извелась, думая о Мак-Дермоте и его интригах, что в конце концов решила выкинуть из головы все мысли о нем, словно бы ничего и никого не было и нет. Когда страх доводит вас до такого состояния, все странным образом искажается в вашем сознании.

Мне кажется, это сравнимо лишь с фантасмагориями, созданными Джорджем Оруэллом в романе "1984 год". Целый штат государственных чиновников занят тем, что переписывает подшивки старых газет и документов, подгоняя факты под каждую новую пропагандистскую программу правительства. То же самое происходило со мной когда я обдуманно искажала абсолютно ясную картину, а мое подсознание послушно перелопачивало и искажало весь мой прошлый опыт, чтобы привести его в соответствие с моей программой самообмана.

Пользуясь доверием Джима Нокса, я чувствовала себя в некоторой безопасности, и, думаю, это обстоятельство еще долго помотало бы мне держаться на плаву. Но моя опора рухнула в одночасье. Нет, я не потеряла доверие Джима, и не Мак-Дермот, а совсем другой человек, Литтер, погубил Джима. Литтер использовал самого младшего из Ноксов, чтобы поймать Джима на крючок. Осознание того, что даже Ноксы готовы вцепиться друг другу в горло, вырвало меня из состояния тупого неприятия действительности.

Во всём семействе младший Нокс был самого недалекого ума и у него было меньше всего шансов занять престижное кресло даже в папашиной фирме. Вот почему Литтер так легко его обработал. Когда миновала буря, Джима отправили в отдаленный филиал, а его место занял младший Нокс. Литтер стал его правой рукой. Я лишилась чувства относительной безопасности, с ужасом ловя на себе убийственный акулий взгляд Литтера.

Вскоре я ушла от Ноксов. Правда, не так, как рассчитывала. В том, что случилось со мной в последующие месяцы, я не виню никого, кроме себя. Возможно, Литтеру и удалось бы сломать меня но он не успел. Хотя я ушла от Ноксов с крючком в спине, вогнала я его сама. Когда мне удалось его выдернуть и как следует рассмотреть, я пришла к выводу, что это было делом исключительно моих рук. Единственным утешением послужило то, что я сама его выдернула и разглядела все его изгибы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ