Беломорский проект Константина Владимировича Беклемишева: истоки и итоги

В любом случае, эта история не ограничивается короткой жизнью Профессора, упомянутым десятком лет, территорией Московского университета и его морской биостанции…

* * *

…В 20-х г.г. прошлого века тридцатипятилетний доцент медицинского факультета Пермского университета Владимир Николаевич Беклемишев формулирует «…основные морфологические концепции, вырабатывавшиеся постепенно, начиная со студенческих лет»¹ и публикует их в статье «Морфологическая проблема животных структур»², которая не могла быть не замечена коллегами, но, как бы, не была замечена.

Абзац, опущенный Вернадским и приведенный Беклемишевым: «Если мы пожелаем составить себе верное представление о сущности жизни, мы должны вглядеться в нее в тех существах, где проявления ее проще, и мы быстро заметим, что она состоит в способности некоторых вещественных систем длительно существовать в определенной форме, непрерывно привлекая в свой состав вещество из окружающей среды и отдавая стихиям часть своего собственного вещества». И далее оба: «…жизнь есть вихрь…» и вихрь этот захватывает одинаковые молекулы, которые входят в него и выходят, но форма «живого тела» (у Вернадского) и «живого вещества» (у Беклемишева) для него более существенна, чем составляющая его материя (В.) или материал (Б.).

Тут даже и одно из фундаментальных в мировоззрении Вернадского понятий “живое вещество” поименовано не им самим, а Беклемишевым. Но и всё. Беклемишев выбирает простые примитивные проявления жизни, некие “прототипы” из которых выводятся все остальные организации; перед мысленным взором Вернадского гигантские, по преимуществу, биогенные круговращения атомов, возможно выходящие за пределы земной биосферы.

В нескольких работах Беклемишева есть очень уважительные ссылки на Вернадского, есть то, что кажется прямой перекличкой. Но логика движения мысли Беклемишева иная (настолько иная, что у Вернадского ссылок на Беклемишева я не обнаружила; их нет и, по-видимому, и быть не могло). Забавно думать, как современных биологов удручает то обстоятельство, что на путях Вернадского все живое (включая и биологов) – одно сплошное “живое вещество”, с которым так неудобно работать в смысле дарвинизма, но почему мы индифферентны в отношении путей Беклемишева, вглядывавшегося в сущность жизни через структуру “существ” и их сообществ?

Со студенческих лет и до последних дней В.Н.Беклемишева занимают морфопроцессы: дифференцировка паренхимы губок и бескишечных турбеллярий⁶ локального фитоценоза⁷, биоценозов реки и речной долины⁸, живого покрова Земли⁹.

Уже в той, 1925 года, работе В.Н. артикулирует две, на его взгляд, главные задачи, два основных метода существующих – и всегда существоваших – в области эмпирических наук. Первый из них, претерпевший с тех пор бесконечное количество трансформаций и переименований был, по-видимому, органичен всему психофизическому складу Владимира Николаевича. Тогда он назывался номотетическим и формулировался как поиск всеобщей связи явлений, законов природы. Теперь эта задача обозначается в терминах т.н. “системного подхода”; о методах же говорить не приходится: их тьма, что само по себе подозрительно.

Вторая задача или второй метод, неизбежный, но играющий вспомогательную роль – систематика: поиск и выявление различий, достаточных для спецификации явлений.
Нам трудно отрешиться (абстрагироваться) от общепринятых подходов к структуре, например, к структуре организмов: «…структура организмов представляет две основные проблемы: физиологическую и морфологическую. Какие условия вызвали возникновение данной живой структуры и поддерживают ее существование в непрерывном потоке обмена веществ? Каким образом структура органа приспособлена к его отправлениям, какая связь между особенностями структуры и особенностями функционирования органов? В ответах на эти вопросы заключается разрешение физиологической проблемы структуры в двух ее постановках: причинно-генетической и телеологической.» Но! «…существует и чисто морфологическая проблема структуры: что представляет структура сама по себе, как одно из проявлений формы организма, независимо от ее причинной обусловленности и целесообразной приспособленности» ¹⁰.

“Структура сама по себе” – то, над чем размышляет В.Н. Беклемишев, кажется нам непродуктивной, вымученной; мы к этому не привыкли, так нельзя…. “Cама по себе”, но как же так? А среда? А Дарвин? А эволюция? Ход мысли В.Н. иной, потому что – разъясняет позже К.В.Беклемишев - «…иначе мы заложим на входе то, что должны получить на выходе»¹¹.

«Создание естественной системы структур, которая одновременно представляла бы и морфологическое объяснение каждой из них, и описание всего их многообразия, означало бы окончательное разрешение морфологической проблемы структуры, по крайней мере в ее современной постановке¹². Но достижение такой цели возможно лишь при выполнении двух условий: во–первых, необходимо сознательно поставить себе целью создание естественной системы структур и правильно понимать значение такой системы, во-вторых необходимо расчистить путь к ней предварительной критикой главных понятий в области учения о структуре…»¹³.

Создание естественной системы структур – по В.Н. – упирается в две проблемы, которые поименованы еще Геккелем (по мнению специалистов не слишком четко): тектологию и архитектонику объекта. Тектология – декомпозиция, вычленение “конструктивных единиц”. Архитектоника – взаимное расположение этих единиц: общий план строения или “закон взаимного расположения частей”.

Современные публикации, по-видимому, повторяют ранее сложившееся представление: “Как сравнительный анатом, В.Н.Беклемишев был ярчайшим представителем идеалистической морфологии, придающей главное значение плану строения организмов»¹⁴; «…в области сравнительной анатомии К.В. Беклемишев, как и его отец, был сторонником идеалистической морфологии, придавая решающее значение плану строения организмов».¹⁵

Хотим мы того или не хотим, само слово «идеалистическая» несет определенную смысловую нагрузку – для людей моего поколения, к тому же и негативно окрашенную. Есть некая идея (тут всегда кстати Платон), которая воплощается… и т.д. Но проморфология, от которой, действительно, представительствуют оба - это иное; потому и пишет В.Н., еще в 1925 году, о необходимости «расчистить путь …предварительной критикой главных понятий в области учения о структуре». Задача, поставленная В.Н.Беклемишевым отнюдь не идеалистическая, она очень приземленная. «Конечной целью сравнительной морфологии В.Н.Беклемишев считал построение естественной системы организмов, представляющей собой закон, согласно которому реализуется многообразие органических форм»¹⁶. Закон, а не воплощение идеи.

Можно – условно – отметить отправную точку: «Проморфология или учение об основных формах есть наука о внешней форме органических индивидов и стереометрических схемах, которые лежат в ее основе»¹⁷. Условно – потому что это опять Геккель, и опять специалисты отмечают, что у Геккеля – туманно.

Применительно к сравнительной анатомии «…проморфология изучает симметрию животных, т.е. правила по которым в их телах располагаются различные органы… Из расположения органов можно вывести свойственные каждой группе животных элементы симметрии: плоскости, оси и центры симметрии. В своей совокупности они составляют геометрический план строения животных»¹⁸.

Я думаю – и боюсь, что четыре предшествующие страницы это подтверждают, что мы (я, во всяком случае) читаем В.Н.Беклемишева в меру своих, а не его способностей. Кому-то удается “ширь”, и этот «кто-то» сближает Беклемишева с Вернадским – а сближаемы они, как мне кажется, именно этой ширью, логикой шири, но не методологией. Кто-то локально проходит “вглубь” и не случайно В.Н. именуется то теоретиком паразитологии, то успешным практиком-энтомологом. Или сравнительным анатомом; судить о развитии или неразвитии его конкретных сравнительно-анатомических идей я не берусь, но его сравнительная анатомия не “одна из…”, а явственно какая-то другая, сложным образом перекликающаяся с 83760 файлами, выпадающими нынче¹⁹ из Интернета на запрос о “симметрии”. Даже если отбросить половину или три четверти их как информационный шум.

В простоте можно было бы цитировать Владимира Николаевича страницами, взяв в руки «Биоценологические основы сравнительной паразитологии»²⁰ - сборник его опубликованных и не опубликованных при жизни работ, подобранных, в числе прочих составителей, и его сыном, нашим Профессором – К.В. Беклемишевым. Ну, например: «…Живое всегда построено из разнородных частей, и части эти всегда типичны, т.е. повторяются, и в свою очередь обладают таким же строением из типичных частей. Во всем живом мы всегда ищем иерархическое строение и, действительно, обычно мы находим его построенным из конструктивных частей, последовательно объемлющих друг друга» ²¹.

Лучше бы, конечно, не цитировать, а использовать, подтверждать, развивать, но не сошлось. До того десятилетия, в течение которого Константин Владимирович Беклемишев участвовал в научной жизни станции, только раз, и только внешне идеи Владимира Николаевича²² были приложены к станционному проекту. Это были две студенческие работы, выполненные в рамках договора с Кандалакшским заповедником – работа Владимира Александровича Свешникова²³ и Марины Николаевны Соколовой²⁴. Логика морских исследований, проводившихся под руководством Л.А. Зенкевича, была иной²⁵, и мысль В.Н.Беклемишева к ней просто “не прививалась”. Классификация биоценологических связей, вынутая из контекста исследовательской парадигмы Беклемишева, в которой не было места статике, в которой жизнь признана вихрем, в которой конструктивные части не составляются как детские кубики, а последовательно объемлют друг друга, простодушному взгляду студентов могла представиться (видимо и представилась) формальным методическим приемом.

Жизненные пути В.Н.Беклемишева и материалы, с которыми он работал, были более разнообразны, нежели те, что выпали его сыну. Подробности биографии Владимира Николаевича, особенности научной среды (В.А.Догель, В.М.Шимкевич, А.А.Любищев, Б.С.Кузин – только несколько фамилий из ряда), в которой он находился и вызовы времени, которые ему приходилось принимать, обсуждаются в «Методологии систематики»: статье П.Г.Светлова и послесловии Г.Ю.Любарского.

В биографической справке Константина Владимировича Беклемишева²⁶ указаны две позиции: кафедра зоологии беспозвоночных Биофака МГУ, которую он окончил и где преподавал, и Институт Океанологии: аспирантура, работа, кандидатская и докторская диссертации. Рейсы. Научной средой, в которой сформировался он, была та, отцовская, уже уходящая²⁷, но сохраняющаяся в семье; вызовом времени – интерес военных к звукорассеивающим слоям в океане.

В той же биографической справке указано, что «К.В. Беклемишев был крупнейшим специалистом по экологии и биогеографии планктона в Мировом океане… Ему удалось провести полномасштабное районирование пелагиали Мирового океана, связав типы ареала планктонных организмов с водными массами и циркуляцией вод. Таким образом, получили обоснование биогеографические границы в такой подвижной, лишенной видимых границ среде как океаническая пелагиаль».

И дальше: «С юных лет К.В. Беклемишев поражал всех мощью своего интеллекта. Нередко к нему обращались люди, годами разрабатывавшие те или иные проблемы в разных областях биологии, но не сумевшие найти их решения. Выслушав их, К.В.Беклемишев в течение нескольких минут предлагал оригинальное решение, которое становилось для исследователя путеводной звездой». Еще одной, запомнившейся всем деталью оказалось то, что К.В. сумел развести экологическую и биогеографическую терминологию, безнадежно перепутанную и запутывавшую сами подходы к морским пелагическим (и не только морским, и не только пелагическим) сообществам.
Исследования, ведущиеся в Институте Океанологии - хотя и не отраслевом, а академическом – все же не настолько академичны, чтобы распространяться и на фундаментальные сравнительно-анатомические проблемы. Поэтому до перехода в Университет, Константин Владимирович занимался ими приватно: «…Сам В.Н.Беклемишев филогенетического древа не строил, сознательно ограничившись морфологическим выведением, но предоставил это дело мне, успевши дать основные указания и исправив первые варианты… Строилось оно по…методике перехода от системы к древу…»²⁸.

Именно благодаря этой погруженности в проблему, курс его лекций по зоологии беспозвоночных с самого первого цикла открывался не утверждением столпа, пути и истины или, что то же самое, танцем от печки, а вопросами. Кто-то сказал, что исследователь не может быть преподавателем, поскольку у них разные модусы. Преподаватель обязан дать слушателям “положительное знание”, а исследователь – сомневаться. Я случайно оказалась свидетелем разговора Константина Владимировича с и.о. зав кафедрой Т.И.Поповой. «Вы у нас недавно – говорила Тамара Игнатьевна – пусть зоологию пока почитает имярек, а Ваш курс тем временем отстоится». Профессор побагровел, пошел пятнами – у него была эта трогательная и непосредственная манера, когда что-то его внезапно задевало: … кому нужен отстоявшийся курс? … сегодня читать про вчерашний день!… курс не может отстояться!… нужно же все время думать!… Не помню его речи точно, помню его возмущение и свой восторг от такой неканонической картинки.

Вопрошания, которыми открываются его лекции, среди прочего, включают небольшое рассуждение: «При обсуждении системы животных очень полезно математическое понятие множества. Множество может быть совокупностью любых объектов, объединенных по любому признаку. В этом определении чрезвычайно важно, что множества можно выделять по любому признаку строго, правильно и законно. Значит животных можно таким способом делить на самые различные множества. Возникает вопрос: а на какие множества нужно? И далее – зачем нужно? Теперь спрашивается: зачем строить систему?» ²⁹.

Ну, с “зачем” все довольно просто. Общеизвестно, что вне системы, вне связывания понятий между собою, человек не может удержать в памяти сколько-нибудь значительный объем информации. Потребность в систематизации знаний – жизненная потребность. Но вот дальше…

«…Сказанное приводит нас к вопросу о “естественных” и “искусственных” системах. Спрашивается: что такое естественная система, и что такое искусственная?... в любом случае естественная система естественна на сегодня. Со временем… число признаков, которые мы умеем привлекать, увеличивается и система делается, как мы надеемся, все более естественной… Чем больше признаков удается привлечь, тем более естественной становится система» - там же.

Так ведь – нет! Или, по крайней мере – совершенно не обязательно. Как работать с этой бездной признаков, сколько множеств можно выделить «строго, правильно и законно»? Та “большая система”, которую мы на сегодняшний день считаем основной - эволюционное древо – несмотря на непрерывное возрастание доступных глазу и уму признаков³⁰, во-первых, не столько совершенствуется, сколько как-то подгнивает то тут, то там и, во-вторых, произрастает в стороне – в этом случае речь идет не о конъюнктуре, и поэтому не стыдно сказать – от вызовов времени. Артикулирование с позиций этой системы биосферных проблем либо придает им (проблемам) не всегда уместную академичность, либо приводит к чудовищной эклектике.

А между тем, угроза наиболее выскоорганизованной части “живого вещества” нешуточна, и пересаживание с ветки на ветку эволюционного древа то одной, то другой группы организмов вряд ли способно предотвратить какие-либо трансформации в биосфере или породить принципиально новые концептуальные подходы в головах³¹. «Если мощь воздействия человека на природу будет быстро обгонять рост сведений о ней, может оказаться, что люди будут жить на голой земле … Конкретные биологические работы должны способствовать конечной цели – сохранению управляемого человеком живого покрова Земли…»³²

Но для того, чтобы конкретные биологические работы в действительности способствовали сохранению “управляемого человеком”³³ живого покрова Земли, необходима действительно естественная система – такая, которая могла бы быть принята не только Homo sapiens′ ом, но и всем остальным живым веществом, если бы оно имело право голоса.

Итак, “естественная система” множеств. Начиная с турбеллярий Владимира Николаевича, более полувека оба они склоняются к поиску “наиболее общих и инвариантных свойств морфологических структур”³⁴.
Термин “проморфология” в дальнейшем закрепится все-таки за сравнительной анатомией. Перебор “конструктивных единиц” подводит исследователя к обнаружению некоего “прототипа”: «…прототип есть план строения, из которого конкретные планы выводятся с использованием наименьшего числа отличий, он формулирует сходства всей группы… чем больше в теле изменчивых, неопределенных признаков, тем оно примитивнее. Наоборот, чем больше пространственных отношений мы устанавливаем, тем тело менее примитивно»³⁵ - стр.62. Прототип, как его понимает В.Н., не может быть выдуман, как это предлагалось, например, Ремане; он не постулируется (напр., Геккель). Прототип – эмпирическая находка, из которой «…в результате последовательного проведения единой методики и неукоснительности следования функционально объясняемым фактам…» выводится система. Не лишенная недостатков и не защищенная от критики («…в морфологическом выведении так часто встречается сильный субъективизм…»), но «…проморфологический метод В.Н.Беклемишева является наиболее строгим изо всех мне известных»³⁶.
* * *

…«На летней практике возможно решение различных задач. Практика на морских биологических станциях дает возможность ознакомиться со многими примитивными видами, которые сохранили ряд черт строения, свойственных формам, стоявшим в основе крупных стволов животного царства. Такая практика служит, в первую очередь, развитием эволюционного и общебиологического направления в курсе зоологии беспозвоночных.

Практика на внутриконтинентальных биостанциях, в первую очередь, дает возможность для ознакомления с существующим разнообразием форм в пределах отдельных групп…»³⁷.

По предложению К.В.Беклемишева практика зоолого-ботанического отделения I курса с 1974 г. переносится на море. К нам, на Беломорскую биостанцию.

Она не была подготовлена; мы не были подготовлены. Так или иначе, с проморфологией было туго: мы все время соскальзывали в привычную колею: видовое разнообразие, сравнение по системам органов. Так было в первые два сезона; какова ее идеология сейчас, спустя четверть века после ухода идеолога – не мне судить.
Как бы “проморфология” не прилипла к сравнительной анатомии, она остается учением об основных формах и стереометрических схемах, которые лежат в ее (их) основе и, в силу этого, даже чисто терминологически, может быть применена к основным формам любого генезиса.

В случае Беклемишевых вообще как-то неприлично говорить о применении: вся их наука с паренхимой турбеллярий, «наземными сообществами», «биоценозами реки и речной долины», «воздушной фауной», «кровососущими членистоногими», всеми симметричными и асимметричными Protozoa и Metazoa, со всеми круговоротами Мирового океана, планктоном первичных и вторичных сообществ, океаническими, неритическими и дальне-неритическими видами, со звукорассеивающими слоями, и т.д., и т. п. – это не методология, и не подход, это абсолютно целостное мировоззрение.

А мировоззрение - если оно незаимствованное - это свобода. Это право, возможность и даже обязанность разворачивать предмет своего исследования любым способом, рассматривать его в любом ракурсе. В.Н. описывает речную долину: «Проморфологическая терминология речной долины. Речные долины бывают заняты… долинными комплексами, имеющими характерное строение и развитие. … Ось долины…»³⁸; К.В. продолжает: «Мировой океан распадается на ряд естественных участков, образующих закономерно построенные биотопические комплексы. Соответственно и биоценозы в океане расположены по правильному плану, повторяющемуся во всех океанах»³⁹.
Что было предметом их исследований, куда и мы были допущены или к чему привлечены в это, увы, краткое десятилетие? Это Геомерида⁴⁰, совокупность всего живого на Земле: …«в каждый данный момент времени от докембрия до наших дней, живой покров Земли всегда представлял организованное целое, существующее благодаря достаточно слаженному функционированию своих частей. И мы можем утверждать это с полной уверенностью, так как иначе его давно бы не было и не было бы нас самих»⁴¹. Но, например,… «современное состояние наших знаний не дает нам возможности составить представление о круговороте форм, веществ и энергии в пелагиали… Более того, ни у нас, ни за рубежом до настоящего времени не делалось попыток подойти даже к первой части проблемы – к определению пространственного строения пелагических биоценозов … и к комплексному описанию и пониманию пелагиали. Предлагаемая работа ставит перед собой в основном эти цели, оставляя на будущее изучение круговорота веществ и энергии…»⁴².

Именно мировоззрение, а не просто эрудиция, знакомство со “смежной” литературой и специалистами (хотя и это тоже) вывело Константина Владимировича Беклемишева на те обобщения, которыми так богата его единственная монография. Все уже было в нем самом⁴³, был, как теперь говорится, “гештальт”, и все так и оказалось, когда дело дошло до конкретных вещей. Очень конкретных: представить себе объем проделанной им практической работы трудно до полной невозможности. Он справился потому, что это был мир его идей, их идей, вызревавших не вдруг, а с 1915 года.

Потом, в начале лета 1970 г. с интервалом в 17 дней не стало Льва Александровича Зенкевича и его пятидесятивосьмилетнего заместителя Якова Авадьевича Бирштейна. За три года до этого закончилась жизнь Георгия Георгиевича Абрикосова, которого мы так и не увидели, а Зенкевич, как рассказывают, надеялся, что он справится, переборет болезнь, вернется на кафедру; ушел в “молекулярную биологию” ровесник К.В. (на 4 года моложе) Борис Михайлович Медников. И возможно, и даже наверняка, у Профессора возникло чувство, что он должен принять кафедру. “Принять кафедру”, не то же самое, что “стать заведующим” – форма-то, может быть одна, да содержание совершенно разное.

Времена были не ужасающие, инфернальные злодеи предыдущего поколения ушли в прошлое, идеологические лагеря рассыпались. Ползучие наступили времена: как-то смешалось, за неимением ориентиров, вот это самое, высказанное Станиславским об искусстве, но универсальное: “наука во мне” и “я в науке”.

Беклемишев принял кафедру, принял ответственность за нас – и, фактически, отвечал один; больше-то никого такого уровня не осталось. Конечно, формальной основы эта ответственность не обрела: вообразить внепартийного⁴⁴ не только по букве, но и по духу, Профессора заведующим могли только очень наивные люди, к которым, отчасти, относился и сам К.В., и ни в коей мере не относился Зенкевич с его сорокалетним опытом заведывания: пригласил он Беклемишева не за тем.

Вот и сложилось так, что в 70-е годы, пока другие, как бы, руководили, Константин Владимирович отвечал. За науку. За кафедру. За студентов и аспирантов. Нас всех, кого только можно было, прогнал через повышающую статус кафедры процедуру защиты: кандидатов стало немеряно. Студентам читал без скидок на малую предварительную образованность. «Ортогон есть дериват диффузного плексуса» - и все тут! Учись профессиональному языку. Пересдавать приходилось не по разу; «У, живоглот!» - сказал коллега, вылетев с аспирантского минимума.

Он затеял рейс – это могло бы сохранить для кафедры тот уровень океанологического образования и исследований, которые были приняты при Зенкевиче, сохранить своего рода “окно в Европу” (Лев Александрович, один из основателей ИО АН′а, имел возможность брать кафедральных на «Витязь» или отправлять в море на других НИС – на «Батайске», например, и это был настоящий морской опыт).

У Профессора были уже опробованные и требующие развития идеи. Было университетское судно, была инерция заложенной Зенкевичем кафедральной жизни…

Рейс, в общем-то, провалили, так, без специально злодейских целей, ради: “и я в науке”. По большому счету, “окно в Европу” захлопнулось: океан слишком велик, чтобы ползать по нему с совсем уж мизерными идеями. С такими, которыми ни с кем, кроме своих же, не поделишься: все-таки океанология, как минимум, со времен того, первого плавания “Челленджера” (1872 -1876) - наука не провинциальная.

Осознание того, что мы занимались высокой наукой, пришло – во всяком случае, ко мне, безнадежно поздно.

Мы - воспитанники школы Зенкевича, и что было написано пером в наши студенческие годы, не вырубается никаким топором. А написано было про количественные методы. Главное в океанологической науке – количественные методы. И это правда. Но не вся. У Л.А.Зенкевича были не только методы, но и свои цели и задачи. Он описывал и сравнивал моря и океаны, их необъятные ландшафты, многомильные акватории и территории, бентос тоннами и планктон декалитрами. И он нашел эту планетарную фигуру, сочетающую в себе лито- и гидросферы, описал ее конфигурацию, ее симметрии и асимметрии, особенности акваторий⁴⁵. Его количественные методы работали на отнюдь не ювелирные задачи⁴⁶ и оправдали себя. Мы же хорошо понимали про численность и биомассу (школа!): если их экстраполировать на межстанционные пространства, получится картина дна. На самом деле, для Белого моря это было уже не так актуально. В самом общем виде эта картина существовала со времен Дерюгина⁴⁷ и отлично развивалась ленинградской школой А.Н.Голикова⁴⁸ и ЗИН′овской биостанцией.

Беломорский проект Беклемишева имел в виду иное: морфологию доступной исследованию части Геомериды: «…понятие прототипа хорошо известно в морфологии организмов линнеевской системы,… но не упоминалось в биоценологии. Предстоит еще разработать вопрос о морфологических типах сообществ… Очевидно существенными признаками являются структура доминирования и иерархическое строение сообществ. Важен и план взаимного расположения популяций в сообществе… При всякой классификации биоценозов очень важна будет и классификация естественных участков среды. Это видно и из изучения архитектонических комплексов, и из опыта построения прототипических комплексов пелагиали и континента, и a priori.»⁴⁹.

Понятно, что разрабатывался не только основной теоретический посыл – он не обещал в ближайшее же время стать, что называется, “диссертабельным”, но и отдельные составляющие проекта – это был, так сказать, прикладной аспект: материал для курсовых, дипломных и диссертаций. Был целый ряд публикаций под общим названием «Биологическая структура Белого моря».

Пожалуй, этот-то прикладной аспект и заслонил, в конце-концов, само направление поиска. Тем более что обстоятельства не благоприятствовали: сейнер не мог работать на мелководьях; маломерный флот был и занят и не приспособлен к автономному плаванию. Водолазные методы – тогда плохо обеспеченные и слабо разработанные, творчески реализовались фактически в одном человеке - О.И.Малютине. Среди подводников только он был биологом и мог не только собирать материал, но и размышлять над увиденным под водой. Требовалось время – и на саму работу и на размышления.

Возникала пауза, как кажется мне теперь, издалека – чтобы собраться и поразмыслить – куда и как двигаться дальше. А “дальше”-то и не случилось: исчерпано было благоприятное стечение обстоятельств, а вскоре не стало и Константина Владимировича.

Наш сборник 1990 г. увидевший свет через семь лет после ухода Профессора открывается пятью статьями, так или иначе связанными с эпохой “CЧC”.

А.Н.Пантюлин продолжает исследование гидрологической структуры: «…приведенные данные подтверждают правомерность выделения промежуточного слоя в качестве самостоятельной водной массы и вносят уточнения в сложившиеся ранее представления…»⁵⁴, и у него еще слишком мало материала для того, чтобы вывести так и не завершившийся проект на новый виток. Это случится позже: «Для условий Белого моря принимается наиболее общее понимание эстуария, основа которого заключается во взаимодействии разнородных водных масс в некоторых топографических условиях… Иерархическая система может быть… основой для привязки и анализа биологических, химических, геологических наблюдений, базисом для проведения сравнительных междисциплинарных исследований»⁵⁵.

Н.Л.Семенова подводит некий итог: «…донное население всей кутовой части Кандалакшского залива представляет собой единое целое…»⁵⁶, то есть сколько-нибудь информативная структурированность не обнаружена. О.И.Малютин рассматривает распределение Gersemia fructosa, обнаруженной на 85 из 298 станций на всех диапазонах глубин, за исключением поверхностной водной массы: «…относительно приуроченности G. fructosa именно к определенным осадкам в настоящий момент сделать окончательный вывод не представляется возможным…наибольшие биомассы наблюдались в кутовой части Кандалакшского залива»⁵⁷. М.Н.Воронцова дает обстоятельные анализ асцидий, собранных в рейсах 1974-1975 г.г.: «…все три фактора – водные массы, глубина и характер осадков - в Кандалакшском заливе взаимосвязаны… Поэтому без специального анализа нельзя с достоверностью оценить степень влияния каждого отдельно взятого фактора на распределение асцидий в Кандалакшском заливе, а следует рассматривать сразу совокупность факторов…»⁵⁸. Эти работы тоже подводят некий предварительный итог: вопросов больше, чем ответов. Моя собственная статья ни в какой мере не касается рейсовых материалов – сама я была только в 2-х или 3-х; фауниста из меня не вышло, и вообще все это предприятие показалось необыкновенно романтичным, но сомнительным – особенно в части экстраполяции биомассы/численности. Но неожиданно для меня тогдашней, так ничего и не понявшей, статья заканчивается утверждением: «…изучение принципов организации прибрежного сообщества в его натуральном, неизменном виде – проблема не только теоретическая, но и прикладная…»⁵⁹. Не логику, не цельную мысль, но какой-то вирус я, по-видимому, тогда подцепила.

Дальнейшее исследование могло развиваться “вверх” - с присоединением макроэстуариев: эпиконтинентальных морей Атлантики и Ледовитого океана, т.е. выходом в Океан. Такого шанса не было, и не будет. Или “вниз” – с присоединением типичных эстуариев (размером 1-35 км) и микроэстуариев (0,01-0,5 км). В том и другом случае речь могла бы идти о “гомологичных биотопах”, таких, которые «…занимают сходное положение по отношению к другим биотопам. Они формируются под влиянием сходных процессов и имеют близкие физические характеристики и сходное распределение течений.»⁶¹.

О гомологии океанических биотопов известно следующее: «…взаимное расположение структур вод в открытом океане закономерно. …Следовательно, можно устанавливать взаимные гомологии биотопов по признакам, принципиально сходным с признаками, которые используются при гомологизации органов животных и растений. Гомологичные биотопы занимают сходное положение среди остальных биотопов, сходно построены сами и возникают под действием сходных процессов»⁶². Это рассуждение почти целиком может быть перенесено и на уровень моря. Вообще же оно восходит к довольно затейливому рассуждению Владимира Николаевича о существовании в биоценозах аналогов “органов” и “тканей”⁶³.

«… Донные биотопы гомологичны между собой в той мере, в какой гомологичны между собой водные массы, омывающие эти участки дна. В пределах этих участков более дробная гомология определяется типом осадконакопления, которое влияет на условия питания бентоса и ведет к развитию на дне тех или иных жизненных форм донного населения»⁶⁴. То есть, можно до бесконечности различными методами считать и пересчитывать флору и фауну, и не выйти на верный путь: «…основные категории морских организмов выделены нами по признаку сходства занимаемых ими экологических ниш (т.е. по сходству жизненных форм)…»⁶⁵. Работать нужно с жизненными формами – и не только в их грубой общепринятой классификации, но и почти “поштучно”: с полиморфными видовыми популяциями!

Говорят о “школах” крупных ученых, об их учениках. Мне кажется, что это такие, более или менее обозначающие некий род общения, фигуры речи. Если школа одного лица держится долго – она, скорее всего, состоит из эпигонов. Если она не состоит из эпигонов, она не держится долго, и непонятно почему она “школа”.

Другое дело, когда личность оставляет неизгладимый след в той среде, в которой она провела какое-то время. Ты ходишь совсем другими дорогами, ты, как последний Иван непомнящий, судишь и рядишь о каких-то проблемах, которые кажутся уж такими современными, такими глубокими, такими недоступными скромному разуму. И вдруг тебя заносит в проложенную этой личностью колею, и весь морок куда-то улетает.

В нашем случае личности было две, а угодивших в колею пока ничтожно мало; недостает не только до критической массы, или мозговой атаки, но даже для полноценного обмена мнениями. Но, к тому же! - «..И вот вопрос: насколько ожидать // От ближнего вы вправе, чтобы он // В заботах о словах был вам подстать. // Оттенков смысла больше, чем ворон, // И тот, что вы имеете в виду // Тьмой для других быть может заслонен...» Джон Уэйн.