Центральная детская комиссия

я обязан лагерю отдыха, одному из последних среди тех, что были созданы евреями из Французской коммунистической партии сразу после войны

для того чтобы принести хоть немного счастья детям без вести пропавших депортированных расстрелянных, дать им возможность подышать свежим воздухом и в первый раз увидеть море.

С этой целью их отправляли на четыре или на пять недель во французские провинции или же в «братские страны» Советского Союза

после чего они, посвежевшие, возвращались домой, их глаза светились радостью, а в груди, в горле и во рту теснились

веселые песни

и на шее у каждого висел пионерский галстук.

Нужно ли было потом думать еще и о детях этих детей?

Пару-тройку десятилетий спустя у них по-прежнему оставалась возможность отправиться на отдых, но теперь не в страны коммунистического блока, а в Перигор

и все было как раньше

и даже оставалось достаточное количество евреев-коммунистов для того, чтобы составить руководящий отряд

и у некоторых из детей – хотя таких было немного – родители сами были евреями-коммунистами

и чуть реже встречались дети, чьи родители не были евреями, но зато были коммунистами

но родители значительного большинства детей уже не были коммунистами, хотя по-прежнему оставались евреями.

Сами же дети в основном были евреями, но далеко не всегда коммунистами

к величайшему огорчению руководящего отряда, который иногда открыто сожалел об их индивидуализме, неблагонадежности, распущенности и зависимости от частной собственности

однако опекал их, благожелательно и с большой теплотой заботился о них, учил их распевать «El pueblo unido hamás sera vencido»

или же «Here’s to you Nicolas and Bart rest forever here in our heart the last and final moment is yours that agony is your triumph»

и делил их на буржуазию дворянство и крестьян, когда наступало

14 июля,

часто самого Бертольда Брехта –

«Круглоголовые и остроголовые» или «Страх и нищета в Третьей империи»,

и в последней пьесе мне и случилось играть, когда мне было 11 лет,

я был штурмовиком из сцены «Меловой крест» и со всей суровость и грубостью, на которые я был способен,

говорил фразы типа: «А то я тут сижу и набиваю рот деликатесами».

– сбор приезд –

Нас целуют и говорят подниматься в автобус. Мы едем всю ночь.

Утром мы прибываем в Перигор в старинный каменный сельский дом под названием «Шато дю Рок».

Нас делят на отряды по возрастным группам: малыши, средняя группа, старшие, первая предподростковая группа, вторая предподростковая группа, подростки.

Малыши, средняя группа и старшие спят в доме, остальные – в палатках.

Вожатых с опытом так и зовут вожатыми. Начинающих, переходящих от одного отряда к другому, называют молодыми кадрами.

Подъем, завтрак, отрядные мероприятия, обед, тихий час, свободное время, отрядные мероприятия, душ, ужин, вечерние мероприятия, сон

Под конец пребывания в лагере – театральный фестиваль: каждый отряд показывает свой спектакль.

В последний день – матч: дети бросают вызов вожатым в старинной игре суль – напоминающей регби – в которой разрешены любые удары. Вожатые всегда выигрывают.

Для меня все начинается в 1980 году, когда Олимпийские игры проходили в Москве.

Американцы бойкотируют Олимпиаду. Наш лагерь отдыха тоже организует Олимпийские игры.

Нас распределяют по частям света: Австралия и Океания, Азия, Америка, Африка, Европа.

Я вхожу в команду Америки.

Во время соревнований следует носить одежду цвета своей команды: для Австралии и Океании это голубой, для Азии – желтый, для Африки – черный, для Европы – зеленый.

И красный для Америки.

У меня среди вещей есть красные шорты и футболка.

Пока не кончаются Олимпийские игры, я так и хожу.

В шортах и футболке.

Весь в красном я играю за команду Америки, которая в этом самом году бойкотировала Олимпийские игры в Москве.

Мы выигрываем турнир по волейболу среди юниоров (то есть волейболу, в который играют надувным мячом).

– гитара 1 –

В странах Восточной Европы очень любили такие названия, потому что они несут идею скорости и мощи: Торнадо, Торпедо, Динамо, такие вот названия.

– начало –

А еще раньше существовали детские общежития в Экс-ле-Бене, Сент-Максиме, Монтрейе, Ливри-Гаргане, Ле Ренси, Аркейе и Андрези.

В Андрези, это недалеко от Парижа, находился большой и красивый особняк Денуваль, которым, по счастью, владел один коллаборационист. Я говорю «по счастью», потому что, раз особняком владел коллаборационист, его было проще реквизировать.

ЦДК возникла при ЕССВ, который был тесно связан с НДПР и БОРИ.

Центральная детская комиссия возникла при Еврейском союзе сопротивления и взаимопомощи, который был тесно связан с Национальным движением против расизма и Боевыми отрядами рабочих-иммигрантов.

Еврейские организации, вышедшие из коммунистического сопротивления и основанные во время или в самом конце войны, старались быть как можно более «национальными» и «центральными», речь шла почти всегда о «союзе» и о «Франции».

До сих пор между людьми, когда-либо имевших отношение к ЦДК, словно существует неписанное соглашение, некая неразрывная связь.

Она крепче, чем товарищеские отношения, разветвленней, чем структура секты, могущественней, чем дружба, коллектив, лобби, церковная конгрегация и даже сама Церковь.

Это на всю жизнь.

Есть здесь и свои ритуалы.

Один вопрос, ставший своеобразным паролем, остается неизменным долгие годы и помогает проводить грань между старыми и новыми поколениями,

а так же между более старыми «новыми» и совсем новыми «новыми» поколениями,

этот вопрос:

«Ты видел Любу?»

Люба – одна из первых вожатых, удивительного долголетия, ведь она начинала еще в Андрези.

Люба.

«Ты видел Любу?»

Вот что сейчас непременно спрашивают друг у друга два человека, когда оба понимают, что когда-то давно отдыхали в лагере ЦДК.

Я, например, никогда не видел Любу.

– набег –

- Набег?

- А что это вообще такое?

- Набег – это и есть набег. Я же сказал быть тихими и незаметными, вот, значит, как ты понял мои слова?

- А мы не можем без него обойтись?

- Да, разве нельзя обойтись без меня, мне кажется, что я слабое место вашего плана, что я неизбежно выдам каким-нибудь звуком ваш набег, хотя, поверьте, я ничего не знаю о том, на что вам предстоит совершить набег сегодня вечером тихо и незаметно.

- Подойдите ближе: говорю вам, что в набеге будут участвовать все. Первый набег может закончиться бегством.

- Ладно, так будет честно: сегодня вечером в набеге будут участвовать все.

- Друзья мои, я ни в коем случае не хочу показаться несдержанным и нескромным, но не могли бы вы оказать мне честь и рассказать, что такое набег перед тем, как я начну в нем участвовать.

- Набег (новичок, непосвященный, , невежда, салажонок, мелочь, зелень, дитя, девственник, юнец, чистая душа), набег – это ночное посещение палатки для девочек.

- Набег – ночное посещение палатки для девочек. Я нем как могила. Нем как могила. А это запрещено?

- Да

- За это наказывают?

- Строго?

- Очень.

- Я нем как могила.

*
- Ну вот, наконец-то набег?

- Да, это набег.

- Ты незаметно пересек парк.

- Да, совершенно незаметно, вокруг меня были мои товарищи, мы двигались бесшумно, как во сне.

- И теперь ты в палатке для девочек.

- Именно так, теперь я в палатке для девочек.

- Настоящее событие, не правда ли? И какое странное ощущение ты испытал, когда вошел с товарищами в палатку для девочек, когда вы все проскользнули внутрь. Как ты дрожал, какой тебя влек соблазн.

- Да-да, какая дрожь и какой соблазн. Страх, удивление и возмущение, вот чем нас встретили девочки, которые еще не спали.

- Нет нет нет нет нет… Ух.. Ничего себе... Нет… Так примерно отреагировали девочки, когда заметили, что вы проникли в их палатку.

- Да, именно так. Нет нет нет… И я решил предложить своим товарищам вернуться обратно в нашу палатку.

- Но?

- И?

- А что теперь?

- Теперь я сижу в палатке на краю постели одной из девочек.

- На чьей постели?

- Я не знаю.

- А что делает девочка?

- Думаю, она спит.

- Ты уверен?

- Не знаю.

- А другие?

- Кажется, другие знают, на чьих постелях находятся.

- Ты их видишь?

- Нет.

- Ты их слышишь?

- Что они делают?

- Они смеются. Потом затихают. Смеются. И затихают. Смеются. Затихают.

- А девочки?

- А что девочки?

- Они больше не возмущаются?

- Ну, это же девочки.

- Тебе тяжело.

- Да, это был непростой набег.

- Но ты начинаешь узнавать разные вещи.

- Да что там. Я их и раньше знал, эти вещи.

- Что теперь происходит?

- В палатке все забегали.

- Словно решили смыться?

- Да, словно решили смыться. Тревога. Нас обнаружили. Нужно уносить ноги.

*
И вот я бегу через парк

И вот я бегу через парк

Лагеря отдыха для коммунистов

И вот я бегу через парк

Лагеря отдыха для коммунистов

В парке стоит ночной холод

Ночной ветер дует в парке

Лагеря отдыха для коммунистов

Полчище вожатых-коммунистов

Выбегают из дома для коммунистов

И бросаются за нами в погоню

Я бегу, тьма окутала парк

Я бегу, закрыв глаза, через парк

Лагеря отдыха для коммунистов

Где мои юные друзья-коммунисты?

Где мои товарищи-коммунисты?

Они разбежались по парку

Один вожатый, спортсмен и коммунист

Начинает преследовать меня

Я чувствую, как он бежит за мной по парку

Я бегу, закрыв глаза, через парк

Я слышу в ночи его торжествующий смех

Где мои товарищи-коммунисты?

Где же солидарность коммунистов?

У меня подкашиваются ноги

У меня подкашиваются ноги

Я падаю на неровной земле

Меня хватают по-коммунистически

Меня ведут в дом для коммунистов

В замке время пятого приема пищи

Вожатые улыбаясь ругают меня

Ко мне обращаются с коммунистическим наставлением

Говорят о коммунистических наказаниях

Говорят о немедленном возвращении домой

Меня ведут обратно в парк

Я прохожу мимо коммунистической магнолии

Меня отводят обратно в кровать

Я чувствую в тишине моих юных друзей-коммунистов

Затаив дыхание, они лежат в кроватях,

Сдерживая смех, они лежат в ночи.

– гитара 2 –

Ты что-то рассказываешь и одновременно себе аккомпанируешь.

Вот как я задумал, вот как хотел все сделать. Я говорю это для тех, кто спрашивает себя: «Зачем он принес с собой гитару, почему просто не говорит свой текст без лишней суеты и шума?»

Да потому что я рассказываю эпопею или, точнее, конец эпопеи и, не являясь действующим лицом главных моментов этой эпопеи, я хотел бы, нет, мечтал бы (но могу ли я это сделать?), мечтал бы стать хоть эпическим поэтом. А эпический поэт не только рассказывает, но и поет, аккомпанируя себя на струнном инструменте.

Эта гитара, значит, и есть мой струнный инструмент, Она электрическая, но я не играю на ней, как на электрической гитаре, вы наверное это заметили. Я играю очень спокойно, словно на гитаре без усилителя, то есть так, как могу.

Но это все же электрическая гитара, конечно, потому что я веду свой пристрастный рассказ о крайне малоизвестном эпизоде истории коммунизма в Западной Европе в эпоху, когда повсеместная электрификация уже завершена.

– изгнанник –

Ну конечно я его помню, я его очень любил, он был сефард

Но все же его выгнали не из-за этого

Конечно, не из-за этого, он провел ночь с девушкой

Она была несовершеннолетняя, хотя выглядела, как настоящая

женщина

Он ничего не пытался скрыть, откровенничал направо и налево

Наверное, кто-нибудь из коллег его выдал, как бы то ни было однажды вечером

Его застали в постели с этой девушкой и выгнали из лагеря

Можно было бы все тайно уладить и обойтись без скандала

Можно было бы можно было бы – что уж теперь говорить – сделали по-другому

– светлое завтра –

Вот что должны были показать в фильме: семья французских евреев свято верит в коммунистические идеалы. Сын коллекционирует партийные значки, дочь продает партийную газету, а отец семейства управляет ателье готового платья, но запрещает своему работнику называл его хозяином. А потом в фильме речь идет о гастролях в Париже советского оркестра, в котором играет племянник отца вышеупомянутого семейства. Естественно, день концерта – это самый важный день в его жизни, приходит весь район, все сторонники партии, а отец семейства на тот момент – настоящий король своей партийной ячейки.

После концерта, русский племянник спрашивает, может ли он принять душ в квартире своих родственников. Ему отвечают: «Ну конечно». А он пользуется случаем, чтобы удрать. И исчезает.

С этого момента на семью начинает наседать вся партия. Отец семейства сперва очень сильно настроен против племянника, он называет его проходимцем, хулиганом. Но постепенно – а за ним все время следят, ему не доверяют – в нем что-то переворачивается, его вера в партию слабеет и в конце фильма он верит гораздо слабее, чем в начале.

Фильм должен был называться «Светлое завтра», требовалось побольше ребятишек, чтобы снять сцену, когда дети возвращаются из лагеря отдыха, и еще одну – в школе дополнительного образования. И, стало быть, нас позвали в нем сниматься, со многими другими детьми при ЦДК, и нам пришлось практически играть своих родителей.

Почти все оставшиеся евреи-коммунисты парижского региона или их потомки появлялись в фильме. Мой отец говорил: «Надо же, Фанстен, Грюмберг, Громб, Вайсброт, Фридланд, Гутман, Кукавка, Херцбойн… Кажется, что это не фильм, а облава».

По правде говоря, наше участие в съемках ограничивалось хоровым исполнением ряда песен того времени. Но это были действительно известные песни. Ни один из нас, я это точно знаю, их не забыл и не забудет никогда. Ровно, как и наши родители, которые пели их по-настоящему, без притворства. Это песни на все времена. Вот, например, самая классическая из всех, самая чистая песня под названием «Молодость», проникновенная, гордая, торжественная, даже героическая:
«Мы пылкой юностью горим, наш взор направлен в небо, к птицам.

И стройной, дружной вереницей к святой свободе мы спешим.

Мы защитим свой хлеб и дом

И в завтра светлое придем к своим.

Уж недалек конец войны,

Поверьте вестникам весны,

Беда уйдет, растает тень.

Займется новый, светлый день!
Не сломит нас свирепый бой, смеясь, мы разобьем оковы,

Сметем тяжелые засовы, ведя победу за собой.

Да здравствует свободный мир!

Весна готовит летний пир горой!

Уж недалек конец войны,

Поверьте вестникам весны,

Беда уйдет, растает тень.

Займется новый, светлый день!»
А вот другая, более интернационалистическая, но точно так же поднимающая дух:
«Нас с вами миллионы на земле,

Кто хочет света, радости и счастья.

Давайте перекроем путь войне,

И обойдет нас стороной ненастье.

Все на планете:

К защите мира мир готов.

И, ликуя, каждый пусть ответит

На свободы громогласный зов».
А вот еще одна песня, которую, как мне кажется, я любил больше остальных. В нее такие слова:
«Одна у нас надежда,

Нам она диктует свой закон.

Отрадная надежда

С верой нашей дышит в унисон.

И все земли народы

Поднимут флаг свободы.

И молодежь,

Наш смелый вождь,

Нас поведет вперед.
Зло мы выгоним из мира навсегда,

Навсегда, навсегда.

И войны не будет больше никогда,

Никогда, никогда.

Да, мы хотим

Чтоб счастья путеводная звезда

Светила людям на земле всегда,

Навсегда, навсегда».

Была еще одна удивительная песня, посвященная Морису Торезу, легендарной фигуре Французской коммунистической партии, масштабу личности которого среди нас умели воздавать должное. Песня называлась: «Поднимем стаканы»:

Мы знаем, вечно будет так:

Свободы, что нас всех вскормила,

Морис несет багряный флаг,

И Сталина звезда сияет,

И помогает нам идти.

Наш путь ведет к социализму,

Морис шагает впереди.

За то, что б нашим стал весь мир,

За то, что б в будущем смогли мы

Для всех людей устроить пир.

Поднимем полные стаканы.

И выпьем за Мориса,

За труд и за любовь,

За мир без компромисса

Поднимем полные стаканы

И выпьем вновь

За мир, за труд и за любовь».
Впрочем, строчка «наш путь ведет к социализму» вызывала у нас крайнее замешательство и требовала некоторых идеологических разъяснений:

- Почему «наш путь ведет к социализму?» Это же не социалисты, они не социалисты.

- Нет, они не социалисты в том смысле, в котором ты сегодня понимаешь это слово, что социалисты – это те, кто поддерживают или входят в социалистическую партию. Нет, они никак не относятся к социалистической партии.

- Они коммунисты.

- Ну конечно.

- Коммунисты и социалисты разошлись, ведь так?

- Совершенно верно.

- Ты уверен, что это не ошибка? Ну правда, «ведет дорога к коммунизму, Морис шагает впереди», это же гораздо более логично: они же отказались от социализма, чтобы победил коммунизм, и если теперь они признают, что «наш путь ведет к социализму», это означает, что они ошиблись, это словно признание неудачи.

- Все совсем не так. Не знаю, заметил ли ты, что это песня не о провале коммунизма. Нет, это все довольно сложно. Тебе нужно понять, что коммунизм – это стадия развития социализма, это такая организация общества, которая позволит в конце концов прийти к социализму, который, в свою очередь, является высшей стадией коммунизма, если угодно. Но для того, чтобы прийти к социализму, нужно пройти через коммунизм. Впрочем, именно в этом социалисты и коммунисты не согласны друг с другом. Стало быть, здесь нет ни ошибки, ни недосмотра, ни опечатки, все правильно: «И Сталина звезда сияет, даря любовь и радость людям. Наш путь ведет к социализму, Морис шагает впереди».

Для того чтобы научиться хорошо петь все эти песни, мы проводили каждую среду в студиях Французской телерадиовещательной компании в 19 округе Парижа, на улице Алуетт. Данте, самый старший из нас и посему предводитель, был за вожатого и буквально рвал на себе волосы, безнадежно пытаясь заставить нас правильно исполнить эти несколько коммунистических гимнов.

Но когда мы утром все вместе шли по дороге, что вела к ФТК, из нас, разумеется, лезли строчки, которые нам предстояло разучивать днем.

И прохожие остолбенело следили за шествующей по улице веренице детей, распевавших такие вещи, как: «И Сталина звезда сияет, даря любовь и радость людям».

– Трелиссак –

- Это подростки.

- Неужели? Подростки? Какой ужас! Что с ними случилось? Почему не видно их лиц? Да совсем ничего не видно! Вообще, почему у них такой внешний вид? Хотя, честно говоря, ту с трудом можно говорить о каком-либо внешнем виде. Вообще никакого внешнего вида. Ну? А это что такое, что это на них? Это же грязь, верно? Высохшая грязь? Верно? Очень похоже на грязь. Высохшую грязь. Они полностью покрыты грязью, верно? Именно поэтому не разобрать, кто это такие?

- Ага, верно. Это грязь.

- Так значит это грязь? А почему же эти подростки с ног до головы покрыты грязью? Как так случилось?

- Они возвращаются после спелеологической экспедиции.

- Спелеологической экспедиции?

- Да, эти подростки ходили в спелеологическую экспедицию. Теперь они возвращаются домой.

- Но я вот не знаю, что такое спелеологическая экспедиция.

- Оно и видно, что ты не знаешь. Спелеология – изучение природных пещер: колодцев, гротов, провалов.

- Этим здесь занимаются? Изучают провалы?

- Подростки этим занимаются.

- Это интересно? Это приятно?

- Особенно приятно возвращаться домой. Когда ты идешь по парку. Когда сбрасываешь одежду, покрытую грязью. Когда, наконец, полностью избавляешься от нее.

- Похоже, им весело. Можно сказать, что они даже смеются.

- Да, они горды собой. Они спускались в гроты, в пещеры. Под землю. Они купались в подземных водах. Это дает им некоторые права.

- А я тоже буду этим заниматься, когда стану подростком? Я пойду в спелеологическую экспедицию?

- Нет. Странным образом, ты никогда не пойдешь в спелеологическую экспедицию. Больше не будут этим заниматься, когда ты станешь подростком.

- Как это грустно! А что я тогда буду делать?

- Для тебя останутся два других мероприятия, которые устраивают далеко от лагеря и которые оба длятся три дня. Первое – ты будешь пропалывать табачное поле.

- Это неплохое занятие?

- Нет, едва ли найдется занятие хуже. Это утомительно, тебе жарко и ты делаешь все время одно и то же. Крестьянин, который подкинул эту идею руководству ЦДК, был хитер, весьма хитер. Ему за просто так пропалывают табачное поле, выгодно это только ему. Пользы детям – никакой. Кроме той, что они на собственном опыте узнают, в каком положении находятся эксплуатируемые.

- Уже что-то.

- Но есть плюс: спать придется в сарае, на сене.

- А!

- И лежа на сене ты поцелуешься с высокой девушкой с темными кудрявыми волосами, которую будут звать Сесиль.

- Высокая темноволосая девушка даст тебе обещания на будущее, но она никогда не вернется в лагерь отдыха, и ты ее никогда больше не увидишь.

- Ну ладно. А второе мероприятие?

- Второе такое: ты поедешь в Трелиссак.

- А чем занимаются в Трелиссаке?

- В Трелиссаке? Греблей на каяках.

- Слушай… А там хорошо, в Трелиссаке?

- Да в Трелиссаке хорошо. Очень-очень-очень-очень хорошо… Очень.

*
Мы ездили в Трелиссак

Я там впервые сел в каяк

Мы проводили несколько дней, оторвавшись от «центральной власти», которая осталась в лагере

Передовая линия, авангардный отряд

Место служащее для испытания нравственности при отсутствии всякого контроля

Под предлогом катаний по Дардони на лодках

Автаркический покой естественная организация размытая субординация

Общие палатки

Обед каждый день в разное время

Я впервые увидел каяк

Мы занимались греблей вместе с другими детьми, которые расположились в этом же месте, что внесло основательный дух соревновательности, играли еще и в футбол и в различные водные игры

(Лицом к лицу на носу и на корме каяка двое кто упадет последним

кто упадет последним –

тот и победил).
Мы ездили в Трелиссак

Порой впятером набивались в один спальный мешок

Так и засыпали в тесноте

Но сначала тянули в рот все, что находилось рядом:

Бедро, ступню, локоть, большой палец, колено, живот, грудь
О! Как я хочу вернуться в Трелиссак

Всю ночь нести караул просто так просто ради себя

Чувствовать как что-то распускается внутри, словно почки на деревьях
Я хочу вернуться в Трелиссак

Идти по течению, следуя форме речных излучин

Повторять узоры

Которые рисует река

Пить воду из луж
Я хочу вернуться в Трелиссак

Перевернуть свой каяк

И долго так висеть

Вниз головой

Под текущей водой
Я хочу

Вернуться туда

В Трелиссак

Я хочу вернуться

Туда

В Трелиссак

Ты мое единственное зеркало

Скажи мне смог ли я вернуться к истокам

Или я заблудился

Скажи мне остался ли я таким же как был

Не совсем ли отклонился

От первоначального направления

Скажи мне на верном ли я пути

Или же я предал себя

И потерял

Скажи мне горю ли я еще или иду ко дну

Горю или иду ко дну…

– гитара 3 –

Все это, конечно же, идет от тайной сделки, негласного союза, который заключили между собой детский лагерь и гитара.

Что стало бы с лагерем без гитары, с одной стороны?

Но с другой стороны, что стало бы с гитарой без лагеря?

От меня не ускользнуло, как поднимался авторитет того, кто брал в руки гитару, так же как не ускользнуло то, что Ф., Д.-Ж. или Л. – вожатые, которые лучше всех владели гитарой, – не извлекали из этого всех преимуществ.

И все эти годы я вынашивал план научиться играть на гитаре, чтобы однажды в июле в лагере отдыха ЦДК поразить всех своей игрой.

Но ничего не получалось. Мне не хватало упорства.

Сейчас я научился играть чуть лучше. Я не многое умею делать, но для детского лагеря этого было бы вполне достаточно.

Вот только уже слишком поздно.

Иногда моя молодость вновь проходит у меня перед глазами, и я представляю, какой бы она была, если бы у меня хватило сил раньше сесть за гитару: моя тогдашняя жизнь, но с моим сегодняшним уровнем игры.

Да что уж там теперь, жизнь такова, какова она есть. Не нужно расстраиваться.

– Моско –

Ну конечно я помню, шум был страшный

Но у меня не было ни малейшего представления из-за чего. Я ровным счетом ничего не понимал

Некоторые бывшие отдыхающие и чьи-то родители ругались с руководством ЦДК

Ссора случилась из-за фильма, показанного по телевидению. Его снял один тип по имени Моско

«Террористы в отставке» – у всех фильмов Моско были превосходные названия его следующий фильм назывался «Ни работы ни семьи ни Родины»

В фильме «Террористы в отставке» речь шла о БОРИ (Боевых отрядах рабочих-иммигрантов), о партизанах

О евреях, о людях воевавших Испании, которые участвовали потом в Коммунистическом Сопротивлении и фильм рассказывал о том, что после войны все эти люди

Были просто-напросто брошены Коммунистической партией на произвол судьбы и никто не захотел их признать

И что национальное примирение произошло за их счет

Именно из-за этого ругалось руководство ЦДК

Они говорили: «Это все ложь, это все выдумки, все не так, нельзя так говорить».

– женщины –

Адам Райски, историк и руководитель Боевых отрядов рабочих-иммигрантов, цитирует в одной из своих книг полицейский отчет:

«В 11 часов 40 минут, на углу улиц Шаронн и Буле, Бекассин (Софи Шварк) встречается с женщиной по фамилии Гольджевич. Чуть позднее они входят в дом номер 36 по улице Амло и выходят через несколько минут. В 19 часов 10 минут Гольджевич садится на метро на станции Трините и выходит на станции Сен-Манде. У выхода из метро она встречается с женщиной, которую сопровождает маленький мальчик лет семи. В руках у женщины довольно громоздкий сверток. Гольджевич берет сверток и уводит ребенка. Они спускаются в метро и едут на Восточный вокзал, где перед поездом, отправляющимся в Орлеан, в 19 часов 40 минут она встречается с Викториной и Анжель (Тешка Тененбаум). Викторина уезжает с ребенком и свертком».

Вот так они припрятывали детей и тем, кто потерял свою семью, находили другую. Они учили их избавляться от привычки скрывать, что они евреи. И в ожидании лучших дней пытались так организовать их жизнь, чтобы они чувствовали себя в новом доме, словно в маленькой детской республике, основанной на принципе самоуправления, потому что это наилучшее из всех возможных устройств любого общества.

– «продается» –

Ну так вот, это неверно.

Те, кто так говорят, никогда не были ни в одном лагере отдыха ЦДК.

Я не могу назвать конкретных цифр. Но с какого-то периода я начал замечать перемены не в лучшую сторону, что-то начало ломаться. В середине восьмидесятых стало понятно, что все идет к разорению. С каждым годом сокращалось время, которое дети проводили в лагере, в то время как стоимость их пребывания там возрастала в обратной зависимости.

Тем не менее родители исправно платили у них не было выбора дети закатили бы им страшную истерику.

Но долго так продолжаться не могло. В какой-то момент пришлось расстаться с каменным сельским домом.

Вот так всегда и кончается. В жизни. В театральных пьесах.

Ты веселишься и наслаждаешься жизнью. А в это время мир меняется. И однажды утром ты просыпаешься, а денег больше нет. Нужно менять место продавать что осталось. Приходят другие люди. Разбивают землю на участки. Строят новые дома.

Что с этим можно поделать?

– гитара 4 –

Стоит нам услышать где-то пиликанье скрипки или шумный звук проходящего оркестра, как мы уже целиком отдаемся музыке, мы не можем ей сопротивляться, она у нас в крови. Включи нам что угодно: современный шлягер, народную песню, мы уже довольны, мы начинаем подпевать, подтанцовывать и забываем обо всем на свете. Больше ничего для нас не существует.

Именно поэтому у нас такое переменчивое настроение. Оно зависит от того, что мы сейчас слушаем. Впрочем, если музыка есть – хорошо, если нет – не важно, она играет у нас в голове. Но если бы это было возможно, мы бы хотели, чтобы повсюду звучала музыка, музыка и еще раз музыка.

Больше всего мы любим, когда она плывет словно ниоткуда, когда мы слышим, как она льется где-то рядом, щемящая и покоряющая, небольшой кусочек, самый конец замирающей мелодии.

– возвращение домой –

дает повод всем дружно поплакать навзрыд.

Стоит затяжной, повсеместный, всеобщий плач.

Мы плакали везде:

внутри дома, на крыльце, на улице, посреди собранных для отъезда чемоданов.

Мы громко рыдали, бросались друг другу в объятия и прятали на груди у товарищей свои заплаканные покрасневшие горячие лица.

Наши слезы сливались в единый поток.

А слезы все прибывали.

Иногда дети собирались в группки,

становясь в круг, плотно прижимались плечами друг к другу

и делались похожими на плачущих чудищ о трех, четырех, пяти, десяти головах.

Эти чудища испускали особенно длинные, сильные и патетические завывания.

Слезы вызывали новые слезы, плач переходил в крик и дальше в горестный вой.

Плакали и для того, чтобы слышали другие, и для себя.

Слезы были невероятно заразительны.

Дом и парк накрывал один могучий плач,

высокая волна безутешных слез.

Плакали все,

за исключением некоторых малышей,

еще совсем ничего не понимающих,

которых усыпляло долгое ожидание

и которые еще так мало прожили, что их не трогали слезы других людей.

Остальные плакали все,

Мальчики, девочки, девушки, молодые люди, отдыхающие и вожатые

и даже руководство,

даже руководство плакало,

тихо, сдержанно и стыдливо, но все-таки плакало.

Плакали и самые сильные, и самые крепкие духом, и даже главные авторитеты, и всеобщие любимчики,

они тоже плакали,

причем на редкость красиво.

Их мускулы напрягались, плечи вздрагивали и все тело ходило ходуном.

И когда все уже плакали в один голос,

кто-нибудь из нас поднимал голову и начинал петь

одну из песен,

что мы выучили за месяц, прожитый вместе.

Слова поднимались из самой глубины отчаяния,

которое подчеркивали трагические улыбки.

Пели севшими голосами, и такое пение опровергало любые радостные слова и казалось, что мы поем нечто прямо противоположное тексту песни.

А когда песня кончалась, мы начинали рыдать пуще прежнего и с еще большим сочувствием друг к другу сжимали товарищей в объятиях.

Внезапно наступала пора ехать,

шум мотора и

вид набитых чемоданов

водворяли тишину и порядок,

и один за другим затихали последние всхлипы.

Навсегда, навсегда.

И войны не будет больше никогда,

Никогда, никогда.

Да, мы хотим

Чтоб счастья путеводная звезда

Светила людям на земле всегда,

Навсегда, навсегда».

мы неторопливо ехали под сенью деревьев,

на дороге поднималась белая пыль,

а день быстро угасал.

А потом были еще

смех,

сон.
Об авторе: Французский драматург и режиссер Давид Леско родился в 1971 году. В 1999 и 2002 годах он поставил свои первые пьесы – музыкальные комедии «Заговорщики» и «Ассоциация». В 2003 году его пьеса «Женитьба» заинтересовала режиссера Анн Торрес. Годом позже Давид Леско опубликовал пьесу «Улучшение» и затем сам выступил в роли режиссера. Пьеса 2006 года «Банкрот» была сначала показана за рубежом, во Франции она была издана в 2007 году, к этому же году относится и первая французская постановка пьесы. В 2008 году Давид Леско получил премию Французского общества драматических авторов и композиторов как Лучший новый драматург и был награжден Гран При в области драматургии за опубликованную в 2007 году пьесу «Европеянка».