Дымные перегоны (Дневник в стихах) Дума о мире
жүктеу/скачать 196.05 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- На стальных магистралях
- Девчонки с бронепоезда
| Дымные перегоны
(Дневник в стихах) Дума о мире Порою над крышею дома, Еще не очнувшись от сна, Услышишь ворчание грома И думаешь: снова война! Но вот слышно, капли стучатся... Тут явно война ни при чем, И быстро угрозу несчастья Смывает весенним дождем. Зачем же в мои сновиденья Среди заревой тишины Навязчивой дьявольской тенью Вторгается призрак войны? Давно заросли пепелища. А дума все так же горька: Уж нет ли где в старом кострище Забытого уголька? Я знаю, бывает, бывает: Неспешно проходят года, И память, глядишь, забывает, Как выглядит злая беда. И опыт былой уж не годен. Я где-то на днях прочитал: Мальчишка родительский орден На кожаный мяч променял! Боюсь, в этом горестном деле Есть доля и нашей вины: Наверно, мы плохо воспели Героев великой войны?! Я знаю, что требует время Писать о труде, о страде, Но снова я к воинской теме Тянусь в стихотворной строке. Не всем эта тема приятна. Но мы тут молчать не вольны. Не всем еще в мире понятно, Как много беды от войны! Поэтому необходимо, Чтоб гром рокотал в вышине, Поэтому в радостях мира Нельзя забывать о войне. Начало Война начинается сразу, Врываясь внезапной бедой, – Как если, гуляя по саду, Наступишь на грабли ногой! Тем утром, лучистым и свежим, Сестра, помню, крикнула мне: – Война началась! – Я опешил. – Зачем?! Ты в своем ли уме?! Ан вот уж на всех перекрестках Бушует лавина речей, И плавится в солнечных блестках Сверкучая медь трубачей! Бегут за пехотой ребята. Над строем знамена плывут. А около военкомата Отчаянно бабы ревут. О чем они истово плачут? Иль мы не сильней, чем враги? Зачем они крестики прячут В бойцовские вещмешки?
Я вижу себя в этих датах В глухом тыловом городке, Я вижу войну на плакатах – С пунцовой гранатой в руке! Я верю без тени сомненья Всему, что у пыльных дорог Внушая стране утешенье, Вещает Информбюро. Но трудно понять, почему же Отходят флажки на восток? Иль наше оружие хуже? Иль хитростью враг превозмог? Иль, значит, без толку, задаром, Давно мы с азартом поем, Что мы их «могучим ударом На их же земле разобьем»?! Все ближе глухие зарницы. Все больше угрюмых калек. Все тягостней от границы Измученных беженцев бег. А вскоре дождливым рассветом Я вдруг увидал за окном: Унылая цепь силуэтов Плетется в тумане густом. Не беженцы! Наши солдаты! Какой у них горестный вид! Как будто бы в чем виноваты, Как будто бы совесть болит! Понурые серые шапки. Усталый, озябший обоз. Обмотки. Телеги. Лошадки. Ведерки висят меж колес. Должно быть, из долгих сражений Был в наш городок отведен Хлебнувший вина поражений, Потрепанный батальон. Он вышел из битвы гигантской. Но было неловко ему Похожим на табор цыганский К народу идти своему... Безмолвно шагали солдаты Сквозь мутную, мокрую пыль. Одно дело – песни, плакаты, Другое – суровая быль... Враги А поршень событий военных Колеса раскручивал в срок. Вот первую партию пленных Доставили в наш городок. Живые, прямые потомки Псов-рыцарей шумной гурьбой На станции возле колонки
И Гёте, и Шиллер, и Бах! Покуда он ржал, словно лошадь, Я в памяти рылся своей: Хотелось его огорошить Высокой культурой моей. Хотелось, чтоб с глаз его скрылась Тупая фашистская муть, Хотелось, чтоб в нем пробудилась Рабоче-крестьянская суть. Наверно, немного по-детски, С задиристым огоньком, Я им рубанул по-немецки: – Зачем вы пришли в чужой дом? В тот миг я был вроде полпреда, Который две грозных страны Прямой и разумной беседой Пытался спасти от войны. Ан, видно, я тут промахнулся. Никто меня слушать не стал. А рыжий детина ругнулся И нагло захохотал. Он вытерся. Сплюнул спокойно. Потом повернулся спиной И сам же себя непристойно Пошлепал по заду рукой. Такой бы наглец без уступки Всю землю у нас отхватил! Такой бы и дверь душегубки, Смеясь, за спиной затворил! Ну, что объяснишь этим шельмам? Они только силу поймут. Сказал я: — Эс лебе Эрнст Тельман! — И выкрикнул: — Гитлер капут! Солдаты оделись в мундиры, Что схожи с болотной травой, Тряхнули штыки конвоиры — И тронулся сомкнутый строй. И словно противное что-то Мелькнуло и скрылось во мгле. И гнилостный запах болота Остался на мокрой земле. Эшелон Как в праздник — под звуки оркестра Прощается с нами перрон. Наш путь начинается честно: На фронт нас везет эшелон. Мы едем — как некогда в лагерь, Как ездили в Крым невзначай. Еще не простыл в моей фляге Заваренный мамою чай. Еще не забыты те песни, Что пели мы школьной порой, Еще все печальные вести, Как ветер, летят стороной... Мне стать бы столичным студентом! Мальчишка с пытливым лицом, Я выглядел интеллигентом, А вовсе не бравым бойцом. Далекий от всякого спорта, Напичканный тьмою цитат, Я был для сурового фронта Не первого сорта солдат. Каким бы ни занят был делом, В пути я гадал об одном: Смогу ли я сделаться смелым? Сумею ли жить под огнем? На станции в нашу теплушку Велит посадить военком Учительницу-старушку С красавицей дочкой вдвоем... И мы, удальством щеголяя, Сбираем им общий букет, Точь-в-точь как с подножки трамвая, Скача за цветами в кювет. Старушка попутчица хочет Чему-то парней обучить. А девушка Леля хохочет. А рельсы прядут свою нить...
А фронт подступает упрямо. Вот с неба доносится рев, И двухфюзеляжная «рама» Выходит из облаков. И кажется, будто над нами Распахивается окно — И враг озирает глазами Все рельсовое полотно. С тревогой следят командиры За этим зловещим «окном», А бойкие парни-задиры С улыбкой толкуют о нем. Средь ночи на крыше, на небе ль Раздался вдруг скрежет и вой,
Как в небе рождался щемящий, Легко нарастающий звук. Хотелось умчаться, как птица, В любую далекую даль, Где голод, где холод ярится, Но где не свистит эта сталь! Красивым легендам не верьте: Мол, мужество смерти сильней! Важнее презрения к смерти Презренье к слабинке своей. Не выдать испуга! Не пикнуть! До скрежета челюсти сжать! Не думать, чтоб жить иль погибнуть, Но чтобы себя уважать! Тут надо, чтоб встал перед взором Какой-то высокий пример: Чапаев, Кутузов, Суворов, Смельчак, одолевший барьер! Я их призывал к себе властно. И пусть я был согнут в дугу, Я понял отчетливо, ясно: Я призван. И я не сбегу! Вот кончилась бомбардировка. Гудок просигналил «отбой». И мы по-телячьи неловко У поезда сбились гурьбой. Глядим мы с отчаяньем шалым, Как души, попавшие в ад: Раскиданы люди и шпалы, И рельсы, как крючья, торчат. Как факел, пылает теплушка. И тут же, укрыта травой, Попутчица наша – старушка С оторванной головой. Над матерью Леля бормочет, Дав волю горючим слезам, И словно бы голову хочет Обратно приставить к плечам. И смерти не верит нимало, Бесчувственный труп теребя: – Ну что с тобой, мамочка, мама? Очнись, умоляю тебя! Валерка лежит у дороги И тянется к Леле – помочь. Да, видно, поломаны ноги. Жестокая, страшная ночь! Надолго мне врезалось – шрамом, – Больней, чем любая картечь,
в скорби своей Наполнила душу отвагой
Признаюсь, у всех в эти годы Была козырная мечта: Попасть непременно в пилоты! Тогда и война – не беда! Я тоже надеялся асом В крылатое племя попасть! Но был я зачислен приказом В железнодорожную часть. Потомок земных машинистов, Не смог я парить в вышине. Громить мне досталось фашистов На рельсовом полотне. И долго при встрече с друзьями Томила мне душу вина: Я думал, что в битвах с врагами Лишь летчикам удаль дана. Однако мы тоже немало Хлебнули железа в бою. И всем нам геройства хватало Выдюживать лямку свою. Сирены. Налеты. Штурмовки. Воронки на рваных путях... Прицельные бомбардировки Досель еще ноют в костях. Гремели фугасные битвы, Набаты воздушных тревог. Как вымерших мамонтов бивни, Топырились рельсы дорог. К тому ж у врагов генералы Придумали, вишь, агрегат, Чтоб резать смоленые шпалы И стрелки корежить подряд. Что ж делать? Стучи молоточком По шляпкам стальных костылей, Давай собирай по кусочкам Мозаику мертвых путей! Мы шли под огнем, расчищали Исконную землю свою, На свой габарит расшивали Немецкую колею. Мы рельсам вправляли суставы, Сцепляли спаленную нить, Вели фронтовые составы, Чтоб сталью страну заслонить! И всюду, где тяжкой порою Мы шли в огневую пургу, Я видел немало героев, Которых забыть не смогу... Мишка Зыкин Под первым же «звездным налетом» Сыскать мне дружка довелось... Он лихо носился наметом Повсюду, где туго пришлось... По должности техник-путеец, Амбицией он не гремел, Но в деле, как хваткий гвардеец, Все видел, все знал и умел. Когда загорались вагоны, Пронзительным голосом он Кричал: – Расцепляй эшелоны! Гони их на перегон! Кидаясь навстречу пожарам, Он тут же подручных скликал И, топая с ними по шпалам, Руками теплушки толкал. Кто в бункер спешил затереться, Кто в землю вжимался, во прах, А он был такой, будто в сердце Хирург ему вырезал страх. Он сеял отвагу. И это Ко мне докатилось сквозь тьму, Заставило встать из кювета, Рвануться на помощь к нему. И он не придрался к испугу: С чего, дескать, морда в пыли? А стиснул мне руку, как другу, J И коротко бросил: — Пошли! И после, в пути нашем долгом Я знал: уж вовек не бывать, Чтоб кланяться вражьим осколкам, Под пулями пыль целовать!
неизменной Твоею счастливой звездой!
Сквозь мины дорога летела, А им хоть бы что! Ерунда! Мол, риск – благородное дело! Мол, смелость берет города! Теперь уж, наверно, не страшно Про них откровенно сказать: Им многим, шальным, бесшабашным. Нравилось воевать! Нигде я уж после, не скрою, Хоть много всего примечал, Не видел подобных героев И дружбы такой не встречал!
Мне есть что добавить к рассказу О подвигах русских солдат... Бои уже шли по Донбассу, И пятился немец назад. Мы отняли землю. Но воздух Еще был у фрицев в руках – Ватага ночных бомбовозов Разбойничала в облаках. Обуздывать вражеский происк Примчался в кипенье паров Напористый бронепоезд С десятком зенитных стволов. С утра ухмылялась усато Вся наша путейская часть: Зенитчицы были девчата. Ну где ж им в фашиста попасть! Ведь тут – бронепоезд! Ведь это – Легенда и миф на века! Стихи из любого поэта, Из тысячи песен строка!
над головой С немецким аккуратизмом
как будто по будням Справляя хозяйство свое,
к нашей радости общей! – Снарядом одной из девчат
Он рвущимся бомбовым грузом Задел двух собратьев своих. Вот номер! Единым снарядом Три «юнкерса» сбиты во мгле! Три черные облака рядом Стремглав потянулись к земле! Уж мы не язвили отныне. Иным был и голос и стиль: – Ну, девушки! Ну, героини! Воткнули фашистам фитиль! Назавтра они танцевали На станции в тесной избе И, кажется, даже не знали, Кто так отличился в стрельбе...
Как многие – что тут таиться! – В те годы геройских атак Я тоже мечтал отличиться, Ан все выходило не так... Причислен к политотделу За «грамотное перо», Не раз принимал я умело Сводки Информбюро. Но я уж четвертые сутки От нудных бомбежек не спал И в тихой, уютной дежурке В наушниках задремал. Не внял я, как голосом радующим Москва диктовала в тот час Верховного Главнокомандующего Какой-то победный приказ! Наутро решительно, смело Открыл я свой явный пробел Начальнику политотдела, Который все время болел. Начальник мой сделался белым. Потом стал пунцовым, как мак. – Да как же? Да что ж ты наделал! Да я ж тебя, мать твою так! Стоял я безмолвный, печальный, Готовый к жестокой судьбе. – Поймите, товарищ начальник! – Да я не товарищ тебе!
Умел пропаганду вести. В Донбассе вдоль всех полустанков, Забывших про сон и покой, Призывы «Громить оккупантов!» Писались моею рукой. Не ради эстетских капризов, Искусством захваченный в плен, Карабкался я по карнизам Вокзальных разрушенных стен. Точь-в-точь как учил Маяковский, Вздымал я призыв и плакат, Чтоб яростный гонор бойцовский В дороге не гас у солдат. Я видел, что бой был неистов, Я ведал, что враг не дурак, А все ж малевал я фашистов Трусливою сворой собак. Я всласть донимал их там басней, Сатирою брал на рога! На фронте нет дела опасней, Чем переоценка врага. И, не открывая Америк, Я бойко писал о враге, Что Гитлер, и Геббельс, и Геринг – Все мечены буквою «Г». Я горд был, когда на вокзале, Затеяв в пути перекур, Солдаты до слез хохотали От этих карикатур. Мелитополь Уже абрикосы и тополь Роняли сухую листву, Когда мы вошли в Мелитополь — Как в солнечный сон наяву. Весь пригород, как в панораме, Сиял в обрамленье садов, А город вздымался рядами Старинных и стройных домов. Объятья. Улыбки. Вопросы. Беседы в радушных домах. Сушеные абрикосы Скрипели у всех на зубах. Нас кликали в гости молодки — И часто по кругу ходил Кувшин абрикосовой водки Под маркою «абрикотин»... А тут позвала нас актриса, Любимица местных кулис... На ней было платье из плиса. На мебели тот же был плис... На стол подавались за чаем Конфеты немецких сортов, И в комнате тихо звучали Пластинки немецких певцов. Артистка смеялась: – Трофеи! Но Мишка решил не шутить: – Вот юмор: фашистские звери Пластиночки любят крутить! Хозяйка ввернула: – Хоть дурно Перечить гостям, я скажу: Они жили очень культурно, Я умными их нахожу. Как ладно все немцы одеты: В мундирах, в плащах дождевых; Какие у них сигареты! Какие конфеты у них! Связисту Румянцеву Роде Понравилась «смелая» речь. Как сахар при жаркой погоде, Готов был сиропом истечь. Но Мишка насупился хмуро. Я тоже угрюмо притих. – Вот вы говорите – культура! А где же гуманность у них?! Мы вышли. Нам было обидно. Победа была так трудна, А тут оказалось, как видно, Иным не по сердцу она... А фронт наш в преддверии Крыма Застыл. Приближалась зима. Нам сделалось необходимо Искать потеплее дома. Пока лютовала погода, Мы силы копили во мгле. Я прожил почти что полгода У стрелочника в семье. А Родька Румянцев по-свински Полез в непотребную грязь: Примазался к подлой артистке, Острил, что «налаживал связь». Он, как о большом достиженье, Шептал, что условился с ней: – Покамест мадам в положенье... Но вскорости будет моей... В ту пору у многих людишек Была поговорка одна: Чего, мол, теряться? Все спишет, Все начисто спишет война! Она ж ничего не списала! Кто орден принес, а кто шрам. А кто-то – ни много ни мало! – Один только горестный срам. ...Порою припомнить занятно Подробности прожитых лет. Для местного драмтеатра Я делал какой-то портрет. Директор был тоже «мальчишка» – Совсем молодой партизан, По виду суровый с излишком: Чуть что – он рукой за наган! Что думал – все резал он прямо. Я помню такой эпизод, Как наша знакомая дама Попала в крутой переплет... Влетела к начальству артистка, Крича про сердечную боль – Отказывалась, скандалистка, Играть незаглавную роль. Вдруг он рубанул, как свинчаткой: – Да что вы кривляетесь тут? Вас кличут «немецкой овчаркой», Про вас вон частушку поют: «Комм, Мария, шляфен – Морген сахарин; Вшистко едно война, Фарен нах Берлин!» Артистка, как в зрительном зале, Пыталась продолжить игру, Но юный директор в запале Рывком расстегнул кобуру. – Актриса! Вы разве актриса? Вы попросту рыба тарань, Беременная от фашиста. Чужая, продажная дрянь! Как ветер, «сердечница» эта Взметнулась из-за стола, Аж пуля из пистолета Ее бы не догнала! Ведь вот как: война пощадила И внешность, и мебель, и дом, А душу живую спалила Своим искрометным огнем. Машинисты Ну что говорить про плохое? Все это – лишь сумрачный фон. Я лучше припомню героев, В которых был сердцем влюблен... Шумели, гудели бураны Над юной моей головой, Над станцией Партизаны, Над линией передовой. Сюда сквозь любые заносы, Сквозь лютые холода Везли битюги-паровозы Тяжелые поезда. Вели их сюда машинисты, Орлы среди наших ребят, Что сами не слишком речисты И мало о ком говорят.
Не глядя на строгий запрет, Озябшего политотдельца С помятою пачкой газет. В безлюдье, ветрами продутом, Где стужа да жалящий снег, Казался мне чудом уюта Стальной машинистский отсек. Здесь жар не спадал и в морозы, Здесь пахло душистым дымком, И щедро в пути паровозы Поили горячим чайком. Не знаю, как выразить словом Те чувства, что так далеки... Вот раз с машинистом Бойцовым Я вез боевые листки. Взлетев из-за кустиков тощих, В туманный, предутренний час Блуждающий пикировщик Устроил охоту на нас. Под ливнем огня, под бомбежкой Свидетелем подвига став, Я видел, как вязью сторожкой Механик спасал свой состав. То он тормозил на разгоне, То, вновь набирая пары, Он мчал от разбойной погони, Как камень, летящий с горы. Вцепившись рукой в регулятор, Прильнув, избоченясь, к окну, Он сам был пилот, авиатор, Парящий по полотну! Он ловче был летчика даже, Хоть мчал не по воздуху он, Хоть груза в его «фюзеляже» Побольше — на тысячу тонн. Ведь летчик-то в сумраке мглистом Кружил каруселью шальной, А яростный путь машиниста Всегда по прямой, по прямой! Пехотные части с обозом, Уральская сталь с огоньком Тянулись за паровозом, Как гуси за вожаком. Не бойкого гонора ради Механик хвалился в пути: – Майоры, полковники – сзади, А я, генерал, – впереди! И впрямь – с генеральским уменьем Он поезд от гибели спас: Стервятник отстал в отдаленье, Истратив свой боезапас... С тех пор мне особенно близки Дела машинистов лихих, Их дерзкий запал машинистский И гордая сдержанность их! Все черные, будто бы негры, От смазки и от углей, На вид они были надменны, С повадками королей! Гордились лихой поговоркой: «Проскочим! Нам все нипочем!» Ходили боксерской походкой – С продвинутым левым плечом. Не зря машинистов, всех сразу, Куда бы их фронт ни занес,
Таили в себе их ладони Запасы невиданных сил. В гражданской нас вывезли кони, Теперь паровоз вывозил!.. Крым Едва по угорьям проталым Дохнуло теплом молодым, Напористым третьим ударом Открылась битва за Крым! Над гребнем Турецкого вала, Над камнем Ишуньских твердынь Стена из огня и металла Заметила небесную синь. Дул ветер с кремнистых откосов, Он нес сквозь туман и огонь То нежную цветь абрикосов, То едкую трупную вонь. Но нам все ясней становилось, Что солнце, залившее Крым, Бесспорной победы добилось Над пленом, над тленом ночным! В пути от Чонгарского моста Я жадно смотрел на людей, Срывавших поспешно и просто Приказы фашистских властей. Толкуя о хлебе, о севе, Крестьяне из разных концов На крыши вагонов насели, Как стаи шумливых скворцов. И некая бабка сурово, Браня комендантов в пути, Орала, что вправе корова Меж танками место найти! Три года земля ожидала Такой говорливой весны. Теперь она вновь оживала, Забыв про тяжелые сны... ...И ты расцветала, как вишня, Девчонка, хлебнувшая бед, Виктория, Веточка, Вита, Соседка семнадцати лет... Я видел, как тучи светлели, Как в них утихала гроза, Как все веселей голубели Твои озорные глаза! Однажды, в сиреневый вечер, Завыла сирена, как зверь. И кто-то поспешный, как ветер, Влетел в темноте в мою дверь. И голос Виктории страстно, Порывисто, как на бегу, Позвал меня: – Где вы? Мне страшно! Я больше так жить не могу! Ко мне себя жарко прижала И молча застыла, дрожа. Я даже слыхал, как дрожала Звенящая стрункой душа. Но девичье сердце – загадка. Что было в нем: страсть или страх? Мне было и жутко и сладко Сжимать ее руки в руках. Я ей говорил: – Успокойся! Я был с ней, как брат иль отец. Я бойко твердил ей: – Не бойся. Войне уже скоро конец! Я гладил худые ладошки, Как будто спасал их от бед. Давно ли я сам при бомбежке Нырял без оглядки в кювет?! Нам в жизни бывает не страшно, Когда помогаем другим. С того-то я, видно, отважно Держался под громом ночным. Как птаха, согретая мною, Девчонка смирила испуг И с первым сигналом «отбоя» Стремглав упорхнула из рук. Под самый канун Первомая Не спал я две ночи подряд, Плакатным шитьем подновляя Дырявый вокзальный фасад. Усталый, измученный с виду, Лучистым предпраздничным днем Я встретил на улице Виту С нарядной подружкой вдвоем. Немного смутившись от встречи, Она мне кивнула: – Привет! В кино нынче праздничный вечер. Хотите, возьмем вам билет? Исконный ценитель искусства, Я грустно сказал: – Не смогу. Сегодня ночное дежурство. – Сбегите! – Ну как я сбегу? – Как знаете! – Обе с улыбкой Отвесили легкий поклон И скрылись в листве за калиткой, Где хрипло басил патефон. Первомай Казалось, ушло все плохое. Счастливым стал солнечный край. Но ввек не забудут в Джанкое Трагический тот Первомай. Пока украшались эстрады, Пока накрывались столы, Чужих бомбовозов армады, Урча, наплывали из мглы. Ну что мне бомбежки? Работа! Уж сколько я их переждал! Однако такого налета Я даже во сне не видал! Качалась земля, громыхала Страшней, чем Помпея в свой час, Каленой зарей полыхала И сыпалась пеплом на нас. От гула тряслись перегоны. Весь узел светился, как днем. Как брызги, взлетали вагоны, Груженные грозным огнем! Среди полыхающих рельсов Я видел опять в эту ночь, Как Мишка с отрядом путейцев Теплушки расталкивал прочь. Я видел, как, снятый с платформы, Взорвался вдруг ящик гранат И напрочь подсек непокорных, Отчаянных наших ребят. Я видел, как, насмерть стоявший, Бессильно поник головой Старик ветеран, не желавший Оставить свой пост часовой. Горела, дымилась дорога.
Но еще я видал: Вонзилась фугасная бомба
Те головы, руки и ноги, И пальцы, где был маникюр... Мы знаем, как выглядят люди, А это все сгрудилось там, Как склад неизвестных орудий, Развинченных по частям. Плитняк стал похожим на марлю, На бинт у хирурга в руке, И кровь киноварной эмалью Застыла на плитняке... Вдруг – словно о чем-то забытом – Я вспомнил. И стало темно! Ведь там же Виктория, Вита! Она же спешила в кино! Такое несчастье для мамы! Так это нелепо – суметь В разгаре концертной программы, В предпраздничный день умереть! И горе и плен испытала, Видала и муки и кровь, И, выжив, душой расцветала, Готовилась встретить любовь, Тянулась так жадно и звонко К весеннему солнцу! Чтоб жить! И нет ее! Сгасла девчонка! И негде цветы положить! И так это просто бывает, Когда торжествует беда, Которая всё убивает, Которая жжет города! Нет, я не певец пацифизма! Коль горе заденет страну, Я вновь буду стойким, Отчизна! Но я ненавижу войну! жүктеу/скачать 196.05 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|