Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук Великий Новгород 2011

ПЕРЗЕКЕ Андрей Борисович

КОНЦЕПТУАЛЬНО-ПОЭТИЧЕСКАЯ ИНВАРИАНТНОСТЬ

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА (1917 – 1930-е ГОДЫ)

Специальность 10.01.01 – русская литература

Диссертация

на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Великий Новгород

2011

ПОЭМЫ «МЕДНЫЙ ВСАДНИК»

1.1. Аспекты мифологизма поэмы……………………………………………………27

1.2. Проблемы мифопоэтики «петербургской повести» в трудах пушкинистов….31

1.3. Пушкинская модель космогонии………………………………………………...38

2.1. О замысле поэмы………………………………………………………………....44

2.2. Поэтика утопии ………………………………………………………………...53

2.3. Столкновение идеального и реального в поэме…..……………………………60

2.4. Развитие антиутопической жанровой структуры.……………………………...73
3. Типология стихии в «Медном всаднике». Авторская интерпретация мифа

о потопе. О катастрофическом художественном сознании Пушкина

3.1. Природные первоэлементы в поэме. Бурный пейзаж………………………… 84

3.2. Масштаб и природа катастрофизма……………………………………………..97

3.3. Тема жертвы и природа трагизма……………………………............................103

3.4. Катастрофизм как свойство авторского сознания Пушкина и

поэтика катастрофы в «петербургской повести»……………………………....106

3.5. Образ народа в контексте изображения стихийного начала в поэме………...110

3.6. Пушкинская концепция и типология бунта…………………………………....121

3.7. О катастрофической картине мира в «Медном всаднике»……………………127

его фольклорная и литературная парадигма. Проблемы пушкинского

гуманизма в поэме

4.1. Своеобразие структуры поэмы с двумя героями………………………………131

4.2. О проблемах интерпретации образа Евгения в пушкиноведении……………136

4.3. Динамика становления образа Евгения в поэме. Принципы пушкинской

типизации. Избранность героя…………………………………………………...153

4.4. Евгений как герой традиционного сюжета о влюблённых……………………167

4.5. Фольклорно-мифологические мотивы в поэтике образа Евгения……............ 172

4.6. Сюжетная линия Евгения: Путь героя. Традиционное и авторское…………..185

4.7. Пушкинский гуманизм и проблемы русского Возрождения. Герой

Пётр и герой Евгений. Новый тип героя, его литературные

предшественники. «Наш герой» и автор в поэме……………………………….195
5. Образ власти в «Медном всаднике», его структура и поэтика.

Своеобразие эсхатологии поэмы

5.1. «Петербургская повесть» и контекст развития темы Петра в творчестве

Пушкина: эволюция архетипа «отца и сына»………………………………… 215

5.2. О поэтике изображения Петра-Медного всадника…………………………….. 243

5.3. Диалектика власти в поэме и семантическая основа образа Медного

всадника в пушкинской интерпретации………………………………………….248

5.4. Эсхатология «петербургской повести»…………………………………………. 259

РОССИИ ХХ ВЕКА (1917 – 1930-е годы)

процесса последующей эпохи и принципы его изучения

6.1. Итоги и перспективы осмысления «петербургской повести»………….................. 270

6.2. Опыт рассмотрения российской исторической реальности в свете

пушкинского литературного мифа……………………………………………….......273

6.3. Развитие пушкинских смыслов «Медного всадника» в литературе

начала ХХ века: основные тенденции……………………………………………….306

6.4. О поэтических смыслах «Медного всадника» с позиций теории мотива

и интертекстуальности………………………...............................................................313
7. Движущие силы и формы семантической интеграции поэмы «Медный

всадник» в русский послеоктябрьский литературный процесс ХХ века

7.1. Развитие катастрофического мироощущения в русском культурном сознании

революционной и постреволюционной эпохи и «петербургская повесть»

(общие черты явления)………………………...............................................................333

7.2. Миф о революции поэмы А.А.Блока «Двенадцать» в свете художественных

смыслов поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник»………………………………….350

7.3. Интертекст «Медного всадника» в романе-антиутопии Е.И.Замятина «Мы»……..386

периода 20-х – 30-х годов

8.1. Дальнейшее расширение семантического пространства «петербургской

повести» в произведениях о революции и строительстве социализма

8.1.1. О методологических вопросах исследования………………………………....414

8.1.2. М.А. Булгаков. Роман «Белая гвардия»………………………………………..417

8.1.3. Ю.К. Олеша. Роман «Зависть»……………………………………………… 430

8.2. О тенденции распространённости мотивики пушкинского мифа о Медном

всаднике в литературном процессе эпохи…………………………………………....447

9. Типология творческого поведения, авторской судьбы, интертекста «Медного

всадника» и явление сверхтекста поэмы в литературе 1917 – 1930-х годов

9.1. Пушкинский литературный тип творческого поведения и авторской судьбы

в русской постреволюционной культуре…………………………………………….484

9.2. Основные принципы типологии в литературном дискурсе

«Медного всадника»…………………………………………………………………..510

9.3. Дискурс «Медного всадника» как явление сверхтекста: системный уровень,

свойства, значение в литературном процессе…………………………….................532

Заключение……………………………………………………………………….544

Многие учёные приходили к выводам, что «петербургская повесть» таинственная, «занавешенная», неисчерпаемая. О том, например, что ни один другой замысел Пушкина не отличался такой сложностью, пишет И.Ф.Бэлза [67, 170], «труднейшей для интерпретации» называет её Ю.Б.Борев [54, 113], множественность её смыслов демонстрирует Е.Г.Эткинд [400], обобщая подходы других исследователей. Подобные оценки художественных качеств произведения носят массовый характер и составляют длинный ряд.

Современная наука видит в событийно-образной системе поэмы отражение драматического внутреннего противостояния, характерного для созданной Петром цивилизации, которое сложилось вследствие властного насилия над стихийным и человеческим началом. В поэме показан максимализм каждой из враждующих сторон, их губительное неистовство и пик вражды, обернувшийся катастрофой российского мироздания. «Художественная идея «Медного всадника», – отмечает Г.Д.Гачев, – выявляет этот непрерывно идущий конфликт в сердцевине русской жизни и Петербурга как её образа» [90, 23] . Текст поэмы, по общему мнению исследователей, отличается чрезвычайной семантической насыщенностью, концентрированным выражением всеохватног всеохватного мировидения, высокой степенью ассоциативности. Лежащие в основе пушкинского творения универсалии, начиная от космогонии и кончая эсхатологией, погружены в российские реалии и в своём взаимодействии создают определённый алгоритм, предстающий как исторический код.

«Петербургская повесть» проявила выдающуюся способность находиться в состоянии широкого диалога с культурой, литературой и главными противоречиями российской реальности ХХ столетия, на что неоднократно обращали внимание её исследователи – А.Платонов [261], В.Б.Сандомирская [278, 11], Ю.Б.Борев [54, 116], Г.В.Макаровская [202, 4-6], А.Л.Осповат и Р.Д.Тименчик [244, 16], Е.С.Роговер [274], М.Ф.Пьяных [270] и многие другие. Отмечалось свойство провиденциальности «Медного всадника», сильное интеллектуальное и поэтическое притяжение к этому произведению в ходе духовного и художественного поиска, обострявшееся в напряжённые периоды российского бытия, к чему можно добавить наблюдения о вхождении образной символики его главных фигур и событий во взаимодействие с историческим процессом. Сегодня становится особенно очевидна сильная, многоплановая тенденция влияния мотивики, историософской концепции, принципов поэтики этого творения Пушкина на прозу и поэзию минувшего столетия, устойчивая обращённость к нему критики и литературоведения, литературной и философской публицистики.

Подобная цель исследования диктует постановку следующих задач:

– рассмотреть историософскую концепцию поэмы как вершину постижения Пушкиным дела Петра и его последствий для России;

– уточнить своеобразие художественно-мировоззренческой природы «Медного

всадника» и предложить систему подходов, создающую возможность его

обновлённой интерпретации;

– определить функции произведения в русской литературе и культуре ХIХ и ХХ века и выявить причины его широкой востребованности художественным сознанием новой эпохи в качестве ведущего литературного инварианта;

– подробно исследовать мировоззренческие основы и поэтические механизмы развития интертекста пушкинской поэмы в постреволюционной литературе 1917 – 1930-х годов.

Избранный для рассмотрения историко-литературный период включает в себя кризисное время разразившейся национальной катастрофы, которая началась как всесокрушающая революция, метафорически подобная потопу, и имела продолжение как созидательно-разрушительное пересоздание и своеобразное «усовершенствование» всех основ российского бытия в соответствии с победившими мировоззрением и идеологией. Революционный процесс сопровождался сменой власти и появлением судьбоносных для России новых властных персоналий и грандиозных преобразовательных программ. В эти годы были сформированы и последовательно внедрены в социальную практику принципы отношения новой государственности к человеку, народу, историческому прошлому, природному миру, её представления об общем и личном благе, конечных целях исторического движения.

Для русской литературы этот период явился очередным циклом её развития, который начинался в условиях координально изменившейся реальности. Для определённой части её состава в ходе решения ею насущных художественных задач он был отмечен преемственностью по отношению к гуманистической составляющей предшествующей культуры, творческой интерпретацией классического литературного наследия. Именно в 1917 – 1930-е годы берёт истоки и развивается далее качественно новый этап широкой актуализация семантики «Медного всадника» в отечественной литературе и культуре. Поэма проявила способность входить в глубокий узнаваемый резонанс с явлениями самой действительности, с присущими в тот период национальному сознанию тенденциями духовного и философского осмысления происходящего, что создавало особые возможности для её рецепции и художественной интерпретации. Возникли условия для значительного усиления влияния новаторского пушкинского шедевра, в своё время предвосхитившего многие существенные черты литературы будущего, на формирование под его знаком не только своеобразия отдельных художественных текстов, но и в целом специфики литературного процесса начала советской эпохи.

В настоящий момент русская литература ХХ века уже принадлежит прошлому как окончательно сложившаяся данность.^* При обращении к ней в полной мере действует «пафос дистанции» (М.Бахтин), который способствует объёмному осмыслению получивших развитие и завершённых в себе явлений. Сегодняшняя наука интенсивно создаёт реальное представление о полноте её персонального и текстуального состава, искусственно нарушенного ранее, основных тенденциях, разноплановых идейных и эстетических установках, наиболее продуктивных классических традициях.

Специальное изучение в этом контексте влияния «петербургской повести» на литературную динамику двух первых десятилетий советского периода, носившую драматический характер, позволяет увидеть его неожиданно значительный формат. При этом как устойчивая закономерность открывается активное участие поэмы Пушкина в структуро- и концептообразующих процессах, обусловивших создание высокохудожественных произведений на остроактуальные темы с эффектом узнаваемого присутствия её семантики, ведущая роль этого пушкинского творения в возникновении литературы катастрофического художественного сознания, генерирующей в себе его интертекст.

В общем литературном потоке советской эпохи со всей определённостью становится виден выраженный текстовыми формами многих произведений концептуально-поэтический дискурс «Медного всадника»,

феномен которого ещё не нашёл адекватного отражения в посвящённых прошлому столетию современных историко-литературных обобщениях и впервые получает системное рассмотрение в настоящей работе.

Изучение ключевого периода 1917 – 1930-х годов для литературного развития ХХ века сквозь призму последней поэмы Пушкина имеет свою логику. В подобной ипостаси «Медный всадник» предстаёт как структурно-семантический комплекс, имеющий мощную энергию инвариантного влияния на художественные процессы в сфере искусства слова новой эпохи. В способности выхода за пределы своего века в формах интертекста раскрываются сущностные свойства пушкинского текста, предстающие под таким углом зрения, подтверждается непреходящий характер воплощённых в нём противоречий национального бытия. Это определяет необходимость предварительного рассмотрения «петербургской повести» как поэтического целого, которое на протяжении длительного периода выступает в России историко-литературной проблемой первостепенной значения, поскольку принадлежит к разряду высших ценностей национальной культуры и духа, не ставших мёртвыми раритетами.

Логика осмысления инвариантного потенциала поэмы Пушкина заставляет в настоящем исследовании вновь обратиться к актуальным вопросам интерпретации его базовых парадигм и выработать обновлённые представления о художественной концепции и поэтике самого сложного произведения русской литературы. Опирающиеся прежде всего на формы текста, они призваны служить исходными для анализа причин и путей его взаимодействия с реальностью и словесностью за пределами эпохи своего создания в ХХ веке. Таким образом, в рамках монографического исследования «Медного всадника» для полноты охвата явления его литературного бытия объединяются два взаимосвязанных подхода, определяя двухчастную структуру работы.

Благодаря усилиям многих литературоведов, писателей, философов о «петербургской повести» возникла огромная по своему составу литература, создающая диапазон движущихся парадигм её осмысления. К ней, изначально ставшей в русской культуре центром притяжения, обращались В.Г.Белинский, А.В.Дружинин, А.Н.Пыпин, Д.М.Мережковский, В.Ходасевич, В.Я.Брюсов, А.Белый, Н.П.Анциферов, Ю.Н.Тынянов, Б.В.Томашевский, Р.О.Якобсон, Г.П.Федотов, Д.Д.Благой, Г.А.Гуковский, Л.В.Пумпянский, А.П.Платонов, П.Г.Антокольский, Н.К.Пиксанов, Г.П.Макогоненко, И.М.Тойбин, Н.В.Измайлов, С.А.Фомичёв, Д.А.Гранин, Б.С.Мейлах, Е.А.Маймин, Б.И.Бурсов, Ю.М.Лотман, В.Н.Топоров, А.Л.Осповат, Р.Д.Тименчик, Г.Д.Гачев, Б.М.Гаспаров, С.Г.Бочаров, А.Н.Архангельский и очень многие современные исследователи, изучавшие обстоятельства создания пушкинского произведения, высказавшие конструктивные мысли о его идеях, сделавшие точные наблюдения над его художественным своеобразием и совершивших глубокие обобщения.

Обстоятельные обзоры «всадниковедения» как особой отрасли науки о литературе, предпринятые на переломе 70-х – 80-х годов прошлого столетия прежде всего Г.В.Макаровской, Ю.Б.Боревым, и в разной мере осуществляемые другими учёными, позволяют видеть основные тенденции изучения «Медного всадника», динамика которых продолжается вплоть до сегодняшнего дня. Безусловно прав Е.Г.Эткинд, считая, что на основе смены взглядов на пушкинские роман в стихах и последнюю поэму «можно выстроить всю историю русской культуры за полтора века» [400, 467].

Вместе с тем, несмотря на объёмную и многосоставную исследовательскую модель «петербургской повести», сами участники её создания неоднократно отмечали отсутствие процессов интеграции различных подходов к произведению, разнобой и противоречивость мнений, субъективность оценок, и в итоге – невозможность приблизиться к определению художественной концепции поэмы как целого, неуловимость её авторских смыслов. «Интерпретация Пушкина, – во многом справедливо отмечает С.Т.Махлина, имея в виду, прежде всего, ситуацию с «Медным всадником», – далеко не всегда соответствует мудрости и глубине Пушкина» [213, 152].

Осмысление «петербургской повести» связано с ярко обозначившимся кругом

проблем, ряд из которых не нашёл своего убедительного разрешения вплоть до сегодняшнего дня. Так, например, по-прежнему делаются упорные попытки определить содержание острого конфликта поэмы и ответить на вопрос: «чью же из конфликтующих сторон принимает Пушкин?» [235, 28]. Как и раньше, оказывается сложно сформулировать – что же, собственно, первостепенно в пушкинском творении? Благое намерение и ужасающий результат? Бунт стихии как угроза цивилизации Петра? Противостояние исторически правого «строителя чудотворного» и ничтожного Евгения или трагически неразрешимая дилемма между государственной необходимостью и частными интересами? Несчастная любовь Евгения и Параши, их разлука и гибель в страшном мире? Поэма включает в себя все эти и другие допустимые варианты обобщающих формул, не сводясь ни к одной из них и будучи шире их всех, вместе взятых. И в то же время, возможность более определённого ответа по-прежнему продолжает оставаться искомой, поскольку открывает путь к пониманию историософского смысла «Медного всадника», что и является одной из задач настоящего исследования.

Одной из главных особенностей изучения поэмы явилась устойчивость таких подходов к её содержанию, которые не были вполне ему адекватны, не исчерпывали его полноты и всегда давали повод подвергать их сомнению. Так, внимание многих исследователей сконцентрировалось на противостоянии двух фигур – Петра и Евгения при том, что в «Медном всаднике» был создан целостный образ мира^*, и пушкинская художественная концепция, вбирая в себя это противостояние, неизбежно оказывалась шире него. Кроме того, в процессе интерпретации главных персонажей поэмы обозначилось несколько направлений, каждое из которых, основанное на определённых принципах, стремилось достоверно определить смысл воплощённой в ней Пушкиным расстановки сил.

Государственно-классицистическое направление, которое составили взгляды В.Г.Белинского [387], Д.С.Мережковского, Н.П.Анциферова, Л.П.Гроссмана, Г.А.Гуковского и других литературоведов, видело в поэме Пушкина утверждение неумолимой поступи прогресса, цивилизации, космогенеза, воплощаемой в Петре, торжество идеи государства над идеей отдельной личности и безусловную историческую правоту царя – реформатора и победителя стихии. Обездоленный Евгений в качестве «малого мира сего» вызывал известное сожаление, и в то же время происходило признание его участи как неизбежной жертвы поступательного движения. Со временем под влиянием смены общественных парадигм произошёл трудный отказ от прочтения «Медного всадника» в подобном ключе, нашла своё подтверждение изначальная точка зрения А.Н.Пыпина, который в 80-х годах ХІХ века одним из первых увидел негативное отношение поэта к делу Петра [272, 83].

Гуманистическое направление, берущее истоки в статье о «петербургской повести» и её центральном конфликте В.Я.Брюсова и продолженное в работах многих других приверженцев «оправдательного» отношения к Евгению, находило в поэме не только пушкинское сочувствие «нашему герою», но и авторскую мысль о полном праве этой «бесконечно малой величины» на жизнь и тихое счастье, на бунт в защиту своих интересов от бездушного, деспотичного кумира с его грандиозными проектами. В контексте такого подхода исследователи (Г.П.Макогоненко, Б.С.Мейлах, И.Ф.Бэлза и другие) делали наблюдение, что некоторые черты Евгения благородны и достойны уважения, что в напряжённые сюжетные моменты он предстаёт равным Петру, его соперником и антагонистом, что на вершину человечности его поднимает чувство любви. В то же время, оценка этого героя с позиций его гуманистического потенциала в «Медном всаднике» была достаточно относительна и непоследовательна, поскольку сочувствие ему и признание его прав и некоторых достоинств всё равно оставляло Евгения в нише «маленького человека» недалёкого ума, с ограниченным кругозором и житейски приземлёнными бескрылыми мечтами, равнодушного к общему делу.

Можно предположить, что ещё одно направление интерпретации природы противостояния между центральными персонажами возникло в результате неудовлетворённости «всадниковедения» его одноплановыми трактовками и стремления к синтетичности исследовательского взгляда. В работах С.М.Бонди, Е.А.Маймина, Ю.Б.Борева, М.Н.Эпштейна, А.Н.Архангельского получает обоснование идея двух равновеликих, но противоположных правд (с вариантом двух полуправд) главных героев и «трагической неразрешимости конфликта» [19, 5]. Важно отметить, что последователи этой концепции настаивают на беспристрастности Пушкина, не оказывающего, по их мнению, предпочтения «ни государственному» (Пётр), ни личному (Евгений) началу…» [54, 118], не дающего своим героям никаких оценок [213, 159], принимающего их обоих, но ни с одним из них не согласного, намечающего путь к собственно истине [19, 6].

Подобные подходы, имеющие свою логику и систему обоснований, в целом не приближали к пониманию реальных значений языка пушкинской образности и вызывали контраргументы. В первом из них явно происходила переоценка присущего поэме позитива Петра-Медного всадника и связанной с ним государственной идеи, имеющая своё объяснение, но уводящая от воплощённого замысла. Важно отметить, что в современном пушкиноведении существует тенденция обращаться к страшным историческим реалиям, вызвавшим оценку современниками царя-реформатора как Антихриста. Она связана с присущим ему деспотизмом, невероятной жестокостью, религиозным кощунством, садистскими указами, созидательно-разрушительным характером его реформ и их тяжёлыми последствиями. Всё это рассматривается с позиций формирования представлений и оценок Пушкина-историка, воплотившихся затем в художественной ткани «петербургской повести». Такой аспект подхода, характерный, например, для К.В.Викторовой [74], предстающий в развёрнутом виде и получающий убедительное наполнение историческими фактами у О.Г.Чайковской [376], становится необходимым звеном настоящей работы в постижении пушкинской концепции поэмы.

Семантический потенциал образа Евгения, в свою очередь, оказался в итоге

изучения недооценен. Это продолжает существенно влиять на общее состояние исследовательской модели «Медного всадника», поскольку развитие новых путей изучения сегодня тормозит традиционно прилагаемый к его герою ярлык «маленького», ничтожного человека, лишённого исторической памяти. Между тем, логика великого творения, единодушно признанного поэтическим шедевром, предполагает гармоничное соответствие человеческого масштаба личности главного персонажа философскому формату поэмы, что в полной мере является присуще ей и открывается при коррекции исследовательской оптики, из чего исходит данная работа. Кроме того, есть основания видеть роль пушкинского автобиографизма, который отмечен всеми исследователями в структуре образа бедного чиновника, более значительной, что создаёт особую возможность для переосмысления доминирующей парадигмы этого образа. Подчеркнём, что в современном «всадниковедении» уже сложилась тенденция её преодоления, идущая от А.П.Платонова [261], частично присущая взглядам на героя «петербургской повести» в книге о Пушкине П.Г.Антокольского [16], весьма противоречиво проявившаяся в труде Ю.Б.Борева, очерке Д.А.Гранина [98], статье М.А.Гордина [95], получившая серьёзное развитие в работе Г.Г.Красухина [172], а также характерная для позиций М.Н.Виролайнен [77], Н.П.Сысоевой [306], К.А.Медведевой [214] и ряда других исследователей.

Следует подчеркнуть, что в литературе о «Медном всаднике» из-за высокой степени сложности произведения возникает своеобразный релятивистский принцип понимания его художественной идеи, распространяемый на все её грани, и в том числе на позиционирование двух главных фигур. В своё время вопрос о текучести содержания поэмы – её тем, образов и мыслей в их взаимодействии друг с другом, и существовании в ней одновременно нескольких фактически параллельных смыслов ставил в своей книге А.Белый [39]. В дальнейшем подобная излишняя абсолютизация смысловой

многоплановости, многозначности, безусловно, присущих «петербургской

повести», привела к возникновению тенденции видеть в образной диалектике повествования внутреннюю антитетичность фигур Петра, Евгения, Петербурга, Невы, «расщеплённость» этих образов в самих себе, как писал об этом Д.Гранин [98, 216]. В конечном итоге, такой подход, присущий также Б.И.Бурсову [63, 448] и имеющий известную распространённость, обосновывал двойственность авторской позиции, отсутствие определённости в пушкинской идее поэмы, рассматривая это в качестве её особого достоинства.

Этот же принцип лежал в основе мысли некоторых исследователей о двух

правдах в «Медном всаднике» и отсутствии по отношении к ним пушкинских предпочтений, о выражении в поэме не конечных положений и выводов, а переходности явлений и качеств, бесконечности развития, поступательного характера которого не могла нарушить гибель Евгения. Из этого делался вывод об отсутствии отрицания или подтверждения Пушкиным в своём творении допустимости подобной цены исторического прогресса. Демонстрируя достаточно распространённый в науке релятивистский принцип интерпретации «петербургской повести», Г.В.Макаровская, писала: «Поэма одновременно и гимн, и инвектива» [202, 61]. Подобная тенденция, отражая ощущение её носителями неисчерпаемости философских смыслов «Медного всадника», тем не менее, уводила в сторону от художественной концепции автора.

Настоящее исследование исходит из понимания того, что в диалектике сюжетного развития постигнутых Пушкиным причинно-следственных связей исторического движения, пересекающегося с онтологическими устремлениями Евгения и его судьбой, в поэме оказалась выстроена аксиология, сориентированная по оси добра и зла и пронизывающая её смысловое пространство. В событийно-образной системе произведения были сделаны авторские аксиологические акценты, сформировавшие его мировоззренческое ядро и имеющее выраженную формами поэтики текста определённость своих идейно-нравственных координат, осмысление которых выступает одной из главных задач монографии.

В ходе изучения «Медного всадника» возникло большое количество работ, посвящённых отдельным аспектам его проблематики. Так, к проблеме стихии обращались И.Л.Альми [9], И.З.Серман [284], Ю.Сугино [302]; тема статуи рассматривалась Р.О.Якобсоном [408], Д.Н.Крыстевой [176], Ю.В.Шатиным [385], Р.Илчевой [145]; семантику меди в поэме стремились определить Л.И.Ерёмина [127] и Е.С.Хаев [367]; проблема фантастического и чудесного и привлекала внимание Л.С.Сидякова [287], А.И.Иваницкого [140], связь поэмы с

Библией исследовали А.Е.Тархов [310,], Г.Зотов [138], Б.М.Гаспаров [88],

И.В.Немировский [38], Е. Манаенкова [209] и т.д.

Существуют многочисленные наблюдения учёных и над образами Евгения, Петра в его обеих ипостасях, Петербурга, проблемой безумия, тирании, любовным сюжетом, мотивом поиска утраченной невесты, композицией, историзмом, фольклорными традициями и длинным рядом других сторон и свойств «петербургской повести», а также стойкое стремление к интерпретациям обобщающего плана. Главным является то, что подавляющая часть исследований при их несомненной научной значительности выступает фрагментарными, внесистемными по отношению к поэме как художественному целому и не содержит в себе её осмысления в этом качестве.

Есть все основания считать, что сложившаяся к настоящему моменту в науке интерпретационная версия великого произведения в недостаточной мере отвечает принципам целостности, системности и носит экстенсивный характер. Потребность в системном подходе к «Медному всаднику» является давней проблемой «всадниковедения» [202, 63]. Она всецело актуальна на его современном этапе, когда на фоне существующих позитивных тенденций постижения поэмы не происходит заметной эволюции во взгляде на это пушкинское творение с его особым художественным статусом и неповторимой литературной судьбой. Выражая современные научные представления, О.И.Федотов отмечает универсальность понятия системности, возможность рассматривать любое литературное явление «и как системное единство составляющих его элементов, и как элемент системы более высокого порядка» [353, 10], что ложится в основу методологии настоящего исследования.

Дальнейшее развитие системного подхода к «петербургской повести», необходимость полноты которого наукой о литературе достаточно ощутима, призвано интенсифицировать сложившийся арсенал представлений, преодолеть на этом пути фактор инерции парадигм и осмыслить произведение в качестве концептуально-поэтического целого. Недостаток системности – ведущая причина произвольности, разноречивости, разбалансированности и вариативной повторяемости «по кругу» большинства литературоведческих концепций, несмотря на периодическое появление среди них интересных новаций. Продвижение в искомом направлении призвано положить начало новому этапу постижения «ребуса» (Г.П.Макогоненко) «Медного всадника».

Анализируя состояние «всадниковедения» за длительный период времени и выстраивая текущие задачи изучения пушкинского шедевра, следует отметить, что его массив составляют в своём большинстве отдельные, специально посвящённые ему статьи, разделы в составе общих авторских исследований творчества поэта [346], целевые разработки сквозных литературных проблем, в орбиту которых попадает поэма наряду с другими текстами Пушкина, а также произведениями других писателей в качестве одного из компонентов изучения. Так, например, «Медный всадник» рассматривается в свете проблемы поэтики безумия в русской литературе 20 – 30-х годов ХІХ века [17], проблемы петербургской повести в русской литературе ХІХ века [112], романтической мифологии Пушкина [24] и т.д. Подобный формат изучения произведения не может способствовать успешному воплощению принципа системности. Кроме того, у многих исследователей в оценках поэмы парадоксально совмещаются глубокие, точные представления, которые подтверждаются последующими интерпретациями, и представления спорные, неорганичные для поэмы, искажающие пушкинские смыслы, воплощённые в её поэтических формах.

О «петербургской повести» существуют многие сотни статей и несколько

посвящённых ей монографических работ, позволяющих их авторам решать более масштабные исследовательские задачи. Так, принцип анализа, избранный Г.В.Макаровской в её книге «Медный всадник». Итоги и проблемы изучения» [202], был направлен на систематизацию основных подходов к поэме, начиная с

В.Г.Белинского, и способствовал осмыслению состояния «всадниковедения», созданию ориентиров для продолжения научного процесса его развития.

Монография Ю.Б.Борева «Искусство интерпретации и оценки. Опыт прочтения «Медного всадника» [54], восприняв подобный путь, одновременно давала теоретическое обоснование избранной в ней методологии исследования и вносила системность в изучение поэтического строя пушкинского произведения как целостного явления, рассматривая его от первых строк до финальных. Отличаясь разительной противоречивостью интерпретации «петербургской повести» в диапазоне от новаторских подходов до неподтверждаемых текстом интерпретаций, от преодоления одних сдерживающих понимание поэмы парадигм до консервации других, заключая в себе научные прозрения и непоследовательность взглядов, работа учёного явилась значительной и этапной ^*.

Солидный вклад в понимание истории создания и атмосферы эпохи вокруг «Медного всадника» внесла книга А.Л.Осповат и Р.Д.Тименчика «Печальну повесть сохранить…» [244], системно выстраивая общекультурный и пушкинский биографический контекст, связанный с этим шедевром, и способствующий пониманию целого ряда его содержательных сторон и литературной судьбы.

Целенаправленное компактное исследование А.Н.Архангельского «Стихотворная повесть А.С.Пушкина «Медный всадник» [19] предлагало несколько конструктивных подходов к поэме и развязывало целый ряд проблемных узлов её изучения. Вместе с тем, последовательное рассмотрение

Евгения в рамках парадигмы «маленького человека» не позволяло её автору

выйти на принципиально новый уровень концептуальных обобщений.

Изданная недавно книжка А.О.Панича «Медный всадник А.С. Пушкина: от мифа к вымыслу» [247] в известной мере отразила актуальные потребности науки и оказалась обращена к восприятию поэмы как художественному целому, включая её важнейшие малоизученные философско-религиозные аспекты^*. Своим появлением она знаменовала признание незаконченности исследования пушкинского творения, которое существует в современной науке о литературе.

Следует отметить как положительное явление, что в монографических

работах Ю.Б.Борева, А.Н.Архангельского, А.О.Панича в связи с их спецификой происходило обращение к поэтике текста «петербургской повести», которое приобретало здесь устойчивый характер. На ней в той или иной степени стремились основываться исследовательские концепции поэмы, в ряде моментов далеко не бесспорные, однако вносящие реальный вклад в коллективные усилия нескольких поколений пушкиноведов.

Степень обращённости к конкретике художественных форм «Медного всадника» выступает одной из самых главных проблем его изучения. Заметим, что с поэтической точки зрения пушкинское произведение – явление виртуозного, непревзойденного мастерства в создании текста повышенной сложности с особой концентрацией мотивов, смысловыми наложениями, филигранным искусством композиционных и других приёмов, развёрнутых и неразвёрнутых метафор, аллегорий, фигур умолчания и т.д., на основе чего возникает «густая» семантическая аура поэмы. Настоящее исследование исходит из того, что критерием адекватности тексту Пушкина различных интерпретаций выступают формы его поэтики.

Сегодня всё больше становится очевидным, что в существующем массиве

«всадниковедения» достаточно много декларативности, рассуждений «по поводу», невольных смысловых подмен, создающих искажение пушкинского замысла. Целый ряд исторически сложившихся парадигмальных представлений о смыслах поэмы не соответствует их художественному выражению в тексте, а некоторые текстовые формы остались почти не прочитаны и, соответственно, не включены в общий интерпретационный контекст. К тому же нередко размышления о поэме выходят за рамки литературоведческой проблематики в область философии, истории, культурологии, библеистики, что способствует её включению в широкие интеллектуальные контексты. Однако порой подобные конструкции частично или полностью теряют связь с текстом, перестают его «слышать» и привносят несвойственное ему звучание.

Примером таких умозрительных построений, связанных с интерпретацией «петербургской повести» и обладающих своей определённой, нередко оригинальной внутренней логикой, мысль которых идёт не от текста, а проделывает прямо противоположный путь, могут служить статьи Д.С.Мережковского «Пушкин» [224], В.Я.Брюсова «Медный всадник» [58], книга А.Белого «Ритм как диалектика и «Медный всадник» [39] и многие другие исследования и эссе [43], посвящённые пушкинскому произведению. Отрыв от форм его поэтики был зафиксирован [400] в известных работах Г.А.Гуковского [47], А.Д.Синявского [289], Б.М.Гаспарова [88].

Это явление периодически возникает и в монографии Ю.Б.Борева, например, в тезисе о том, что будущее России в поэме Пушкин видит лишь в гармонии Петра и Евгения [54, 118], не имеющем опоры на текст. Также большой мере оно в свойственно концептуальным, обобщающим работам последнего времени, таким, как статья В.К.Кантора, видящего в «Медном всаднике» апофеоз Петра [148], И.О.Шайтанова, который считает, что в «петербургской повести» бескрайнее российское пространство, не желая расстаться со своей волей^*, бунтует против просвещения и всемирности, предложенных России Пётром. Исследователь определяет характер авторской позиции Пушкина как «промежуточной» между крайностями и видит поэму как диалог её автора с П.Чаадаевым [382, 160-202].

Таким образом, речь идёт о масштабной и давней тенденции прочтения «Медного всадника», переходящей в современность и влияющей на состояние исследовательской модели одного из самых востребованных творений русской

литературы. Можно утверждать, что поэтика – одно из самых тонких мест

«всадниковедения» на всём протяжении его развития. Поэтому «возвращение к тексту» под знаком пристального изучения содержательности его форм при выстраивании обобщающих теорий выступает, наряду с другими, глубоко перспективным путём дальнейшего поступательного движения этого раздела науки о литературе. Кроме того, успешность исследования «Медного всадника» связана с необходимостью учитывать интегральный принцип построения его поэтики^*, при котором все элементы сюжета составляют единое художественно-концептуальное целое. Оно «управляет» каждым из них, обладает выраженным структурно-смысловым концентром и требует для своего понимания соответствующих методов анализа. Этот принцип в диссертации ложится в основу подходов к изучению пушкинской поэмы.

Становится очевидным, что движение к корректировке научной концепции «петербургской повести» с учётом основных сложившихся парадигм её прочтения лежит через преодоление одних, дальнейшее развитие других, а также выработку новых ракурсов постижения поэмы, что и стремится быть осуществлено в настоящей работе. Она предпринята с пониманием того обстоятельства, что проблемы интерпретации «Медного всадника» невозможно исчерпать, но можно в известной степени продвигаться по пути их решения.

Степень изученности инвариантного потенциала произведения Пушкина в послеоктябрьской русской литературе ХХ века периода 1917 – 1930-х годов имеет свою специфику. Проблема интертекста «Медного всадника» в произведениях писателей советского периода, обозначенная в самых общих чертах рядом учёных, тем не менее, не обрела развёрнутой исследовательской

конкретики, системности и далека от стадии зрелой литературоведческой

концепции. В современной науке не появилось ни одной посвящённой этой

проблеме монографической работы помимо существующих отдельных

наблюдений над избранными авторскими текстами^*.

Следует отметить, что большинство механизмов формирования

инвариантного влияния поэмы остаётся не выявлено, включая скрытые процессы на уровне художественной структуры текстов, методология подходов к исследованиям подобного типа – не выработанной. Попытки некоторых литературоведов очертить круг произведений ХХ века, в которых отразились смыслы «Медного всадника» ([213]; [270]; [274]), показывают, что масштаб распространения интертекста пушкинской поэмы современной наукой определён весьма условно. Соответственно, мощная и представительная тенденция подобного пушкинского присутствия, которым оказался отмечен период становления литературы новой эпохи, не получает своего отражения в существующих историко-литературных обобщениях.

Между тем, прояснённость подобных вопросов способствует обретению полноты представлений о причинах и реальном формате «прорастания» художественной системы «Медного всадника» в культуру России ХХ века. При этом открывается особый ракурс для дальнейшего развития научного понимания комплекса смыслов и свойств пушкинского творения, и одновременно – для осмысления феномена русской литературы советской эпохи в свете его беспрецедентной роли в её формировании.