Дмитрий Власов Бьерн и Бенни

Это произошло очень-очень давно, когда еще не существовало летописей, потому что не было истории, а жили на Земле, на равнинах, скрытых от остального мира северными скалистыми горами, счастливые люди в гармонии с собой и природой. Отправимся же к ним, на десятки тысяч лет назад…

Линда еще спала. Бьерн погладил ее по гладкой, словно светящейся в рассветный час спине, вдохнул аромат мягких волос. Это был ни с чем не сравнимый запах, в котором угадывалось все – свежая и увядающая трава, смола плачущих деревьев, сама жизнь такого огромного и такого доброго, чуткого леса. Бьерн потянулся, разминая ставшие за ночь ватными каменные мышцы дровосека, и быстро вскочил с кровати. Доски пола скрипнули, и Бьерн испугался, что разбудил жену. Но она только перевернулась на другой бок, вытянула руку вдоль обнаженного тела, никогда не знавшего ни кремов, ни мазей, которые ей заменяли ключевая вода, соль морского залива, солнце и бодрящие травы. Бьерн тронул ее запястье, тонкое, будто прозрачное, в сравнении с его, коснулся обветренными губами плеча девушки, и вышел из дома, на ходу натягивая на рельефный торс рубаху из грубой ткани.

На крыльце он осмотрелся. Все было по-прежнему, как и должно быть. Небольшой и неброский, но крепкий деревянный дом со всех сторон окружал лес, который давал пищу, кров, тепло и еще что-то, о чем Бьерн никогда не думал, но что чувствовал каждый миг, соприкасаясь с природой, частью которой был он сам. Вот сосны – спокойные, надменные, не то, что клены – все чего-то волнуются, оглядываются, будто на них охотятся. Олени еще не стали бояться людей, приходят сюда с севера, и их можно покормить из рук, а потом они степенно следуют обратно, такие же неторопливые как все то, что велико и мудро. А то бывает, промелькнет лиса или рысь, на секунду выйдет на открытое место, уставится на человека двумя черными бусинками, и зашелестит по кустам дальше, оставляя едва приметный след.

Бьерн спустился к ручью, что бормотал в двадцати шагах от дома, умылся. Вспомнил что-то, вернулся в дом, прошел в угол и откинул занавеску. В люльках, которые сплел он сам, посапывали его златокудрые детки, мальчик и девочка, одногодки. Бьерн тихо закашлялся от нахлынувшего сладкого чувства. Они вырастут здоровыми и сильными, узнают любовь, у них появятся свои дети. Все будут счастливы, и так будет, разве может что-нибудь помешать им вырасти в лесу, в согласии с которым они живут? Каждое утро Бьерн начинал с того, что смотрел на них. Обязательно нужно смотреть на своих детей утром и вечером, когда они спят и не отвлекают родителей от простого созерцания.

Бьерн улыбнулся и снова вышел на крыльцо. Теперь он смотрел на гору – далеко-далеко отсюда, темная, неприступная ее громада возвышалась над лесом. Бьерн знал, что у ее подножия, с левой стороны, начинается морской залив, в котором водится много трески и макрели. Линда иногда ходила вместе с Бьерном к заливу и, пока он ловил рыбу с маленького плота в ста шагах от берега, купалась, а потом долго и почти неподвижно сидела на голом берегу, покрытом скользкими валунами. О том, что находится за горой, если ее обогнуть или спуститься с другой стороны, Бьерн не думал. И сейчас он лишь рассеянно любовался ее вершиной перед началом работы, обдумывая планы на день. Работа никогда не тяготила Бьерна, он не замечал ее. Работа давала ему и его семье жизнь, и сама была жизнью.

Часа через три Бьерн, тяжело дыша, отшвырнул топор в сторону, лег на траву и закрыл глаза. Линда, наверно, уже проснулась, пошла к детям. Она не любит ходить в рубашке, когда не холодно, но, заметив, что Бьерн смотрит на нее, спешит одеться, будто и не была с ним ночью. Бьерн улыбнулся. И почему у женщин это так? А разве эта прелестная забывчивая стыдливость не делает женщину женщиной, самым загадочным существом на земле? Не человек, не зверь, не изваяние каменное – женщина…

Он решил, что нарубил сегодня достаточно и решил вернуться за охотничьим снаряжением. Но не прошел и ста шагов, как услышал где-то рядом громкую ругань и пошел на звук. На вырубке, заваленной щепками и сучьями, сидел, прислонившись к единственному уцелевшему дереву, его родной брат Бенни, такой же крепкий, ладный парень, только какой-то нервный, капризный, всегда чем-нибудь недовольный. Бенни потирал ушибленную ногу и проклинал все на свете.

- Сильно ушибся? Могу я помочь тебе? – посочувствовал Бьерн. Он любил брата, хотя и не понимал его отношения к жизни.

- Ерунда, - быстро ответил Бенни, - дело не в ушибе. Который день подряд все из рук валится, - с тоской добавил он. – Знаешь, эта гора проклятая зовет к себе, сил больше нет противиться. Моя жена, ты знаешь, никогда темпераментом не отличалась, а теперь вовсе замкнулась в себе, волчицей смотрит. Не понимает! А у меня у самого теперь до нее желания нет. И к работе охота совсем пропала. Опротивело все, надоело. Хочу на гору сходить. Может быть, за ней и нет ничего, или все то же, что здесь, а вдруг… Вот, решился я наконец-таки. Пойдешь со мной?

- Значит, решился, - произнес Бьерн, - когда же?

- Завтра утром. Сейчас пойду собираться – надо поесть взять, стрелы наточить, сапоги подлатать.

- Сейчас мне надо найти и убить зайца, - стал перечислять Бьерн, - потом поднести поленья поближе к поселению, затем я займусь шкурами. И завтра мне тоже некогда, - нужно рыбы наловить, щели в доме начинать заделывать – осень скоро уже.

- Ну неужели тебе никогда не хотелось посмотреть, что там, за горой? – вспылил рассерженный Бенни. – Целыми днями то топором стучишь, то в реке по колено стоишь, то гоняешь по лесу, как последняя дикая собака в поисках добычи! Скука же, дрянь жизнь! Неужели тебе не интересно, что скрывает гора, что веками прячется от нас, медленно умирающих в этом чертовом лесу, знающих лишь работу да ерзанья ночью!

- Нет, - покачал головой Бьерн, - мне хватает того, что видят мои глаза. И ночи с женщиной, которую я люблю, прекрасны. А детям должно быть тепло, и у них должна быть еда. Больше мне ничего не нужно.

- Я один пойду, - тяжело вставая, буркнул Бенни, - завтра утром.

Несколько секунд братья недобро глядели друг на друга, облизывая губы. А из-за куста на них смотрела лисица, осторожно втягивая носом смолистый воздух. Она тоже покинула свое жилище для того, чтобы найти деткам пищу, и ей было досадно, что два больших сильных существа могут ее потревожить.

- Да пойду я, пойду! – сдался Бьерн и раздраженно пнул ногой свежий пень. Лисица исчезла.

- Можешь не ходить, заделывай свои щели, я уж сам как-нибудь, - заупрямился Бенни.

- Нет, пойду, - твердо сказал Бьерн, - мне за тебя спокойней будет. Поднимемся на твою гору, может, хоть угомонишься. Завтра в шесть я за тобой зайду, будь готов, крюки железные возьми и веревку не забудь.

Бьерн отвернулся от немного повеселевшего брата и быстро зашагал вон из леса.

- Здравствуй, дедушка Снорри! – поприветствовал его Бьерн. – Завари сегодня вечером священный корень, помолись немного за меня и Бенни – завтра мы на гору пойдем.

- А чего вы там не видели-то? – тихо спросил Снорри.

- Бенни совсем плох. Устал, говорит, от скуки. Говорит, что мы неинтересно живем, ничего не знаем. Сходим на гору, и он, глядишь, успокоится. Ничего-то там и нет, я думаю.

- Ах ты, - сокрушенно воскликнул Снорри и замер, - слышишь, как птицы поют? Это вечерние. Ах ты, - снова произнес старик, - помолюсь я за вас, но моего одобрения не ждите.

- А ты как считаешь, дедушка, что может скрываться там, за горой?

- Откуда мне знать? Может быть, Ермунганд, страшный змей, там стережет конец мира. А может, пустота там и тьма, смерть и отчаяние, зависть и зло. Не знаю, и знать не хочу! Никогда мне не было плохо в моем лесу, в коем родились предки моих предков, потому и прожил сто лет, и друзей много имел, и женщин, и мудрость всякую разумею, - сердито сказал Снорри и заковылял прочь, сутулясь больше обычного.
Стало холодно, и Линда уже оделась в оленьи шкуры, когда Бьерн вышел из чащи. Она встретила его долгим теплым поцелуем, таким, что вся усталость прошла, и тяжелые думы отступили. Но скоро Бьерн вспомнил про обещание, данное брату, и сказал не очень-то весело:

- Линда, крошка, приготовь мне теплую одежду да еды на дорогу. Завтра, как только взойдет солнце, мы с Бенни на гору пойдем. А я еще поохочусь схожу, может быть, удастся подстрелить к ужину зайца.

Больше он ничего не сказал, взял лук, стрелы, и отправился обратно в лес. И Линда промолчала, только потом долго смотрела на гору, серая лысая вершина которой блестела на солнце, катящемся к западу. Вдруг она быстро сбежала с крыльца, шлепая босыми ногами, и полетела куда-то, цепляясь юбкой за коряги.

Снорри же в это время, как всегда думал, сидя на крыльце. Его костистые жилистые руки покоились между коленями, немощное тело было расслаблено, голова опущена, глаза почти закрыты. Звонкий голос Линды вывел старика из оцепенения. Он поднял голову, сощурился. Какая чудесная девушка улыбалась ему! Снорри почти каждый день видел Линду, но не уставал восхищаться ею. Он смотрел на нее и сейчас, разомлев от удовольствия, причмокивая, шевеля редкими бровями. А Линда терпеливо ждала, пока старик насмотрится на нее вдоволь. Наконец, Снорри показал взглядом, что готов не только смотреть, но и слушать.

- Добрый вечер, дедушка Снорри, скажите, я все еще так же хороша, как прежде? – смущенно спросила Линда.

- А разве твой муж не сказал тебе об этом вчера? – проскрипел старик и беззвучно засмеялся. – Нет, он, конечно, не мог так сказать. Не сомневаюсь, после ночи он сказал, что ты стала еще краше! – уточнил Снорри.

Линда покраснела и закашлялась.

- Не сердись на дедушку Снорри, малышка, что мне еще остается, как болеть за любящих и подглядывать за женщинами из-за кустов? Мудрость мудростью, а без женщин и старикам нельзя. А твой муж тебя очень любит, я знаю. И ты его люби – горячо и беззаветно, бесстыдно и все ночи напролет… И тогда все будет хорошо.

- Конечно, дедушка. Но есть у меня к вам одна просьба.

- Все что хочешь, для тебя сделаю, кроме того, чего не могу! – старик встал во весь рост, как солдат перед генералом. Впрочем, ни солдат, ни генералов тогда еще не было.

- Не дадите ли вы мне пучочка сонной травы?

- Пойди ко мне в хижину и возьми под лавкой сколько нужно.

Линда ненадолго исчезла в его доме, а когда вернулась, поцеловала старика в бумажную щеку. В руке она держала букетик невзрачных пахучих растений.

- Спасибо, дедушка Снорри! – воскликнула она, - может быть, вы очень, очень помогли мне!

Убегая, Линда в благодарность на миг приподняла юбку, и старик захлопал в сухие ладоши.

Она спасет его сейчас, - одними губами грустно произнес дед, ни к кому не обращаясь, но сможет ли спасти его в следующий раз? И хватит ли сил у наших женщин, чтобы спасти всех нас?

- Это она, - со злостью произнес Бенни, ударил себя по коленям и резко поднялся.

- Кто? – встрепенулась Агнета, которая тоже не произнесла за утро ни слова.

- Линда, - поморщился Бенни, - затуманила мозги парню, истомила бесовскими ласками, одурманила зельем. Вот он и не пришел, а ведь обещал, что вместе с горой сразимся.

- Так ты сам зайди к нему, лихо вдали от дома одному-то, - тихо сказала Агнета.

- Нет! – крикнул Бенни, - не нужно мне одолжения! Один пойду, будь что будет.

Бенни закинул на плечо кожаный мешок, взял оружие и зашагал к выходу.

- Бенни, родной, любимый… - вдруг услышал он за спиной и остановился. Никогда раньше Агнета, красивая, но строгая, замкнутая в себе и холодная в любви женщина, дочь воина, погибшего в северных морях, не говорила с ним так.

- Не притворяйся, - жестко произнес Бенни, не оборачиваясь, - ты не сможешь сделать то, что сделала Линда с Бьерном. Я уже все решил. Да ты ведь и не любишь меня по-настоящему, - уже мягче, с ноткой какой-то надежды в голосе добавил Бенни. Честно говоря, если бы его спросили, что такое «любить по-настоящему», он бы не ответил.

- Какой же ты дурачок, - неровным шепотом произнесла Агнета, шурша одеждами, разлетающимися в стороны, - сколько ночей с тобой рядом я проплакала, не умея доказать тебе это! Но теперь я проснулась, я сейчас могу все, милый, слышишь? – Она запуталась в одной из хоронивших ее красоту юбках и с треском разорвала ее. – Возьми меня, люби меня! – закричала женщина и рванулась к мужу, обнимая его сзади сильными обнаженными руками, срывая с него толстые шкуры, увлекая его в дом, прочь от ненужного и страшного соблазна, на теплое брачное ложе.

- Не хочу, чтобы ты уходил, любимый, никогда, - шептала Агнета совсем близко. Душная волна окатила Бенни, бросила в жар, и он повернулся, сразу же попав во власть горячих влажных губ Агнеты. Бенни чувствовал, что Агнета не притворяется, что отчего-то, может быть, от отчаяния и страха проснулась в ней настоящая женщина. Они упали прямо на пол в прихожей, и Агнета разрывала на нем грубую ткань, словно тончайший шелк, кусала его губы до крови, прижималась к нему, жаждала его.

Вдруг Бенни очнулся, оттолкнул Агнету и вскочил. Он понял, что еще немного, и он не сможет уйти, если Агнета попросит его остаться. Он чувствовал, что слабеет, а Бенни, как все мужчины в селении, дорожил своей силой. Он был упрям, и упрямство, как всегда, одержало победу. Нужна ли была ему эта победа сейчас? В эту минуту он хотел стать слабым, но ничего не мог с собой поделать.

- Поздно. Гора сильнее, - бросил Бенни, и Агнета закрыла лицо ладонями, как после пощечины. Он хлопнул дверью и быстро зашагал по известным только ему лесным тропам навстречу неизведанному, обходя стороной дом брата и стараясь ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Темная гора возвышалась над лесом, звала, манила к себе, и он все убыстрял шаг. Он не слышал, как сидя на полу в пустом доме выла Агнета, и только проснувшиеся волки сбежались на ее вой и окружили дом, предчувствуя скорую беду.
Бьерн открыл глаза и с трудом оторвал от подушки странно тяжелую голову. Яркое полуденное солнце заливало лимонной желтизной стены спальни, и Линда, как всегда, бегала по двору, занималась хозяйственными делами.

Он пытался вспомнить, чем закончился вчерашний вечер. Кажется, он собрал кое-какие вещи, необходимые для путешествия, заштопал прохудившийся сапог. Потом Линда поставила на стол ужин – жареную рыбу, хлеб, сыр, вино. А ведь странный был у вина привкус! Больше Бьерн ничего не помнил. Впрочем, нет, понемногу стали приходить отрывистые, неясные воспоминания, - вот Линда ведет его к кровати, поддерживая под руки, как больного, ложится рядом, и он хочет что-то сказать, но не может, а перед его глазами проплывают розовые и оранжевые облака, и много-много обнаженных девушек с белыми крыльями за спиной кружатся вокруг него. Бьерн тянется к ним, но тело не слушается его, оно неподвижно и дрябло, как тряпичная кукла. Затем он долго, медленно падает в бездну, и наступает покой…

Он вышел на крыльцо и Линда, почувствовав его взгляд, обернулась. Целую вечность они неподвижно смотрели друг на друга. Потом Бьерн подбежал к Линде, обнял ее, как-то неловко поцеловал и отправился умываться.

- Как же долго я спал! – весело произнес он, когда вернулся. – Должно быть, сильно устал вчера, да и вина лишку выпил.

Линда молча кивнула, делая вид, что ничего не понимает.

Бьерн прошелся по двору туда-сюда, словно не зная, куда деть себя, чего раньше с ним не случалось. С тоской и тревогой посмотрел на гору. Он не мог упрекнуть Линду за то, что она поступила с ним так, за то, что хотела любой ценой уберечь от несчастий любимого мужа, отца ее детей. Но, сам того не желая, он обманул, предал брата. Какая страшная эта гора! Бьерн даже удивился, вспомнив, что они с Линдой еще недавно считали ее красивой. Там был сейчас Бенни, один на один с добром или злом – кто знает?

- Он еще не высоко. Он только начал восхождение, и я уверен, что все у него будет хорошо. А мне нужно приниматься за работу, - вслух подумал Бьерн, но почти с ненавистью посмотрел на топор, соскучившийся по его руке. Бьерн сжал кулаки, сделал несколько глубоких вдохов и представил, как покоряются ему и падают к ногам вековые сосны. Равновесие, покинувшее было его, вернулось, мышцы запросили движения, задрожали, налились кровью.

Бьерн взялся за топор.

- Нет, подожди, - сказала Линда.

- Почему? – удивился Бьерн.

Линда взяла его за руку и увлекла в дом. Что-то творилось в ее душе, и она, всегда большая охотница до любви, сейчас неистовствовала. Они любили в спальне, на кухне, в детской, на кроватях и на полу. Бьерн забыл обо всем на свете, и надолго его перестали терзать мысли о брате с его проклятой горой. А Линде все было мало, и она целовала его снова и снова, не давая ему опомниться, не разрешая ни одной его клеточке, ни одной его думе разлучиться с нею. Так прошел остаток дня, потом кончился вечер, и только далеко заполночь любящие затихли в объятиях друг друга. Лучина потухла, голодные дети, про которых родители впервые забыли, уснули.

Лишь половицы в доме скрипели – это карлы, тихонько крадучись, несли к столу кувшин волшебного меда, дарующего счастье, любовь и мудрость. И внесли, и водрузили его на стол, а потом долго шептались о чем-то, глядя на улыбающихся во сне обнаженных мужчину и женщину. Они ушли под утро, когда солнце еще не взошло, но сразу после них прокрался в дом лесной медведь, унес мед и выпил весь кувшин до донышка. А Бьерну и Линде ничего не осталось, кроме сока с губ друг друга, который был слаще меда, но не обладал волшебными свойствами…

- Что случилось? – спросил Бьерн, хотя уже все понял.

- Бенни вернулся, - ответил Снорри.

- Где он?

- Он только что умер, - рассеянно моргнув светлыми ресницами, сказал охотник, и его тонкое сухое лицо, казалось, вытянулось еще сильнее. – Его кто-то укусил, а впрочем, я догадываюсь, кто… - он понизил голос и продолжал, - Ермунганд его испортил, точно! Так и дедушка Снорри думает, правда, дедушка? Бенни пришел еще до восхода солнца, дошел до крыльца и умер. Так Агнета говорит. А тебе мы хотели позже сказать. А для чего позже? – сам себе удивился охотник.

Бьерн ничего не почувствовал, словно всегда знал, что будет именно так. Он зачем–то посмотрел на небо – оно было светлым и чистым, и сосны пахли соснами, а не смертью – странно…

- Где он? – повторил вопрос Бьерн и содрогнулся оттого, что не было в его голосе жалости и скорби, а лишь страшная тяжесть прилипла к словам, будто камни с берега залива осенью. Бьерн понимал, что нужно сказать еще что-то, но в его горло словно влили смолу, и он только смотрел то на одного человека, то на другого.

- У меня в доме, - ответил Снорри, - его жена не захотела, чтобы мертвый муж лежал на их постели. В доме молодой женщины не должно пахнуть смертью, этот запах – для стариков. Я так думаю. А она будет ждать его, - сказал Снорри и покачал седой головой, глядя на Бьерна, - будет ждать, а потом дождется и станет спать с ним, как с живым. Она говорит, что Ермунганд взял его душу и его любовь к ней, а отпустил лишь тело, и оно не смогло долго жить без любви, и стало неживым. Она думает, что это не настоящий Бенни, а ее муж остался на горе и пирует со змеем, и когда вино кончится, он вернется.

- Она сошла с ума, - пояснил охотник.

- Присмотри за Агнетой, не разрешай ей идти по следам Бенни, - попросил Снорри.

Еще до того, как все трое вошли в дом, Снорри обернулся и произнес:

- Послушай, сынок, и запомни: когда людям станет скучно с их женами, детьми и делами, когда захотят они большего, неизведанного, великие беды воцарятся на земле. Победят не герои, сынок. Герои никогда не побеждают. После долгих мучений выживут и победят те, кто будут, несмотря ни на что, пищу и дрова на зиму готовить, и в своем нехитром ремесле отыщут счастье.

А Бьерн ничего не сказал, и было не понятно, слушает он или нет.

Бенни лежал вверх лицом на деревянном столе, обнаженный до пояса. Нос его заострился, пальцы были сжаты в кулаки. На плече чернела маленькая ранка, как от укуса гадюки. А на посиневших губах его застыла смертельная улыбка, – кто скажет, что можно улыбаться искреннее, чем мертвец? Возле тела неподвижно сидела Агнета, и смотрела куда-то прозрачными невидящими глазами. Иногда из ее груди вырывался стон, который тут же переходил в страшный безумный хохот, и вновь становилось тихо, только неплотно прикрытая дверь скрипела и плакала на старых петлях.

Бьерн изо всех сил сжал виски ладонями, и на мгновение в глазах у него потемнело. Он не помнил, как оказался во дворе, как ноги понесли его прочь. Снорри, хромая, выбежал за ним и стал кричать, надрывая немощную глотку, в надежде, что еще может что-то изменить:

- Бьерн, сынок! Люби Линду! Она заслуживает любви, она должна быть счастлива! Не оставляй ее! Не ходи на гору! Не ходи, слышишь! Не ходи!

Он беззвучно затрясся, опустившись на колени, а эхо, оттолкнувшись от ненавистной горы, повторило его мольбу.

Вернувшись домой, Бьерн ничего не сказал Линде, пока она сама обо всем не узнала, и был молчалив еще много-много дней. Утром и днем он, как прежде, работал, часто, впрочем, впадая в странную задумчивость, сковывающую мускулы и сознание. Однажды под вечер Бьерн присел на ступеньку крыльца, расслабил уставшие за день конечности и долго смотрел вдаль, туда, где зевало, открыв красный рот, закатное солнце. Он впервые задумался о том, что гнал от себя уже много лет: а что, в самом деле, находится за этой горой? Что же такое случилось с братом, против чего невозможно устоять? Какие люди и звери встретились ему? Отчего он не пожелал идти дальше, а вернулся, хотя было уже слишком поздно? И что скрывается за другими горами, которых отсюда не видно? Какие женщины спят со своими мужьями там, куда обязательно попадешь, если долго-долго идти на юг, запад или восток?

Красавица Линда смотрела на мужа издали и плакала – тихо и горько. Она поняла, что Бьерна начинала одолевать какая-то таинственная жестокая сила, неподвластная ее маленькому сердечку.

Спокойная размеренная жизнь северного леса, такая привычная и милая, понемногу уходила из поселка, чтобы никогда больше сюда не вернутся. Начиналась бесконечная эпоха страстей, которая сулила человеку невиданные ранее взлеты и падения.

А медведь, который накануне выпил волшебного меда чересчур много, сидел на пне и с похмелья писал стихи:
На поляне, объятой туманом, дурманом,

На пригорке, приплюснутом светом согретым

Жил старик, и глушил он стакан за стаканом

Свою долю - ведь он был поэтом, сонетом.
Приходили к поэту бараны, куланы.

Он беседовал с ними о власти, о страсти.

Он рассказывал долго про страны, каштаны,

Очень добро смотря на их пасти и масти.
А бараны, куланы - зевали, кивали.

Были им непонятны желанья, страданья.

Про каштаны они понимали - внимали,

Но пустое для них - расставанья, скитанья.
А поэту казалось спьяну, с обману,

Что пришли его слушать пэры и сэры

И пришли к нему словно к Корану, чтоб рану

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Дмитрий Власов

1993 - 1998