Доклад Никандрова А. В. на Международном Круглом столе «Политический маркетинг и его инструменты: этико-философское осмысление проблемы»

(1 декабря 2015 г. Философский факультет МГУ. Ауд. Е-317)

к.полит.н., доц. кафедры

философии политики и права

философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

Раймон Арон, будучи одним из этих поддавшихся, вплоть до середины 60-х гг. разделял эти идеологические штампы о благой миссии Америки и невозможности спасения Европы без нее, заявляя, что «для антисталиниста не существует иного пути, кроме принятия американского лидерства»⁴, не обнаруживая, что «железная истина» – быть антисталинистом значит принимать безоговорочно лидерство США – не имеет никаких оснований ни в теории, ни в политической практике. Р. Арон был одним из крупнейших интеллектуалов, поддерживающих идеи и направленность знаменитого в свое время Конгресса за свободу культуры⁵ и принимающих активное участие в его деятельности, правым интеллектуалом-атлантистом, выступающим против влияния в среде левых западноевропейских интеллектуалов марксизма и компартий. Антикоммунизм, жесткая критика политики СССР и в особенности Сталина, – принципиальная позиция французского правого интеллектуала; Арон осознает и открыто утверждает необходимость борьбы против идей коммунизма, с одной стороны, и критики основанной на «марксистских догмах» (в интерпретации Сталина) политики Советского Союза, – с другой. «Арон отлично понимает, – говорит А.Б. Гофман, – антикоммунистическую направленность концепции ”деидеологизации”. Последняя, заявляет он, ”вовсе не разоружает Запад перед лицом коммунизма, …но дает ему наилучшее оружие»⁶. Цель Арона – разоблачить «марксистскую мифологию», показать, что для сильного и влиятельного коммунистического движения в Западной Европе нет никаких оснований в политической реальности; что интеллектуалы, следующие «марксистской парадигме», ослеплены мифами; – и этим мифам следует противопоставить интеллектуальное оружие. Речь идет, таким образом, об интеллектуальном сопротивлении «марксизму и советизму»: «В 1950 году, когда в Берлине произошло рождение ”Конгресса…” (речь идет о Конгрессе за свободу культуры – А.Н.), мобилизация сил интеллектуального сопротивления против Советского Союза значила гораздо больше, чем мобилизация против него вооруженных сил»⁷. В этой уверенности Арон не одинок: многие влиятельные философы разделяли его точку зрения: так, Фридрих фон Хайек начиная с середины 40-х годов «все более и более втягивался в сражение идей. Для Хайека интеллектуальная угроза была столь же велика, как и военная»⁸. C австрийским экономистом и политическим философом Раймон Арон познакомился в начале 40-х гг. в Лондоне, где помимо участия в голлистском антифашистском движении «Сражающаяся Франция» Арон общался с Хайеком, обсуждая будущую конституцию Общества «Монт-Пелерин» (основано в 1947 г.); столь же интенсивное интеллектуальное общение связывало Арона с Карлом Манхеймом и Людвигом фон Мизесом.

Как раз к миланской конференции Конгресса за свободу культуры была приурочена книга Р. Арона «Опиум интеллектуалов» (L’opium des intellectuels – Paris, 1955), написанная под влиянием идей Конгресса в 1952-1954 гг. и в процессе острых дебатов о марксизме, коммунизме, о Советском Союзе и Сталине с левыми интеллектуалами Сартром, Мерло-Понти и Камю (причем Жан-Поль Сартр и Альбер Камю в достаточно резкой форме отстранились от Конгресса и его идей). Книга Арона «Опиум интеллектуалов» совершенно естественным образом вызвала яростную полемику, без преувеличения – шквал критики: собственно, реакция интеллектуалов свидетельствовала о том, что книга изначально «предназначалась» быть причиной скандала. Эта работа Арона, быстро вошедшая в корпус классики антикоммунизма, выполнена всецело в духе идей Конгресса и представляется как раз-таки тем рафинированным интеллектуальным оружием, о необходимости разработки которого говорил Мелвин Ласки. Критика Ароном «сталинской догматики», – своего рода светского варианта религии, – не лишена оригинальности и известного блеска; в антимарксистской, антикоммунистической и антисталинской направленности ароновского «Опиума» присутствует много интересных и конструктивных моментов. Однако при всех достоинствах работы нельзя не заметить ее самой специфичной особенности: начиная уже с самого названия и заканчивая некоторыми приемами, автор преподносит свое произведение не столько как критику, разоблачение, книгу дискуссионную и вызывающую интеллектуальных соперников на диспут, – сколько как товар, хорошо сделанный (и, отметим, неплохо разрекламированный). Сведение марксизма и коммунизма к догматической системе, а компартии – к своего рода церкви, – помимо своеобразной, оригинальной метафоры, – в первую очередь рекламный трюк, красивая упаковка для товара, – интеллектуальной Кока-Колы. Учитывая все это, нет ничего удивительного в том, что многие французские интеллектуалы того времени предпочитали «ошибаться вместе с Сартром, нежели быть правыми с Ароном» – так как смысл и направленность работы Арона были очевидными.

Французского интеллектуала настораживает тот факт, что марксизм-ленинизм, – ”первая удавшаяся религия интеллектуалов”, ”идеология, ставшая эквивалентом религии” – хотя и «превзойден в научном плане; но в плане идеологическом, в том виде, в котором он распространен во Франции, он приобрел невиданное до сих пор влияние; это влияние он приобрел благодаря своему толкованию истории»⁹. Причина такого успеха «сталинской догматики» среди западноевропейских интеллектуалов, – в религиозном характере марксистско-ленинской идеологии, утверждает Р. Арон. «Священное писание» марксизма-ленинизма основано на мифах о мировом пролетариате, роли революции в истории, роли коммунистических партий в социалистических революциях, роли вождей и «священной доктрины» как идеологии в коммунистическом движении, руководимом компартиями. Только разоблачив все эти «догматы псевдорелигиозной основы марксизма-ленинизма»¹⁰, показав интеллектуалам, что марксизм – это не движение, к которому они принадлежат, а вера, внушенная им, – можно вырвать промарксистских ”прогрессивно мыслящих” (это выражение берет в кавычки сам Арон¹¹) интеллектуалов из-под влияния самой притягательной «секулярной религии» ХХ века, – марксизма-ленинизма. Впервые это обозначение – «секулярная религия» – по отношению к марксизму, к идеологии коммунистов Арон применяет в 1944 г., в статье с соответствующим названием, – «Будущее секулярных религий»; в это выражение Ароном уже тогда вкладывается противопоставление своего «реалистического осторожного либерализма» тому, что впоследствии будет названо «тоталитаризмом».

Марксизм-ленинизм, или «сталинская схоластика», – это священное писание коммунизма; история партии – его священное предание, съезды Коминтерна и партии – церковные соборы, сама компартия СССР вместе с зарубежными ее епархиями (диоцезами) – это вселенская церковь коммунизма; – подобные аналогии можно продолжить, но смысл ароновских отождествлений вполне ясен. «К коммунизму, говорит интеллектуал, – применима формула Мишле: ”Революция [1789 г.] не признавала никакой церкви. Почему? А потому что она сама была церковью”. Как и гражданская религия, коммунизм освящает долг индивидуума по отношению к партии, социалистическому государству, будущему человечества. Как и всякая другая религия, проповедывающая царство земное, коммунизм противополагает себя эзотерическому учению универсальной религии, как только ему удается прийти к власти»¹². В этом смысле понятие «секулярной религии» Арона сближается с понятием «политической религии» Э. Фëгелина, тесно связанном в его работе «Политическая религия»¹³ с концепцией тоталитаризма: «Тоталитарный режим ”не любит” религию, полскольку он сам превращается в религию»¹⁴.

Марксизм силен тем, полагает Арон, что «себе присваивает вечное стремление к справедливости, он предсказывает торжество обездоленных»¹⁵, то есть к спасению Спасение невозможно вне церкви, то есть партии, которая «не может и не смеет ошибаться, так как она проповедует и воплощает в себе историческую правду»¹⁶. Партия, преображенная в мессию, делает идеологию догматом, эквивалентом религии; а ее глава отныне – pontifex maximus новой религии, единственный законный толкователь мистических истин для верных: «Генеральный секретарь партии… тоже интеллигент: на закате своей блестящей жизни он дает верным какую-нибудь новую теорию капитализма и социализма, и эта книга как бы подчеркивает величие достигнутого. Императоры часто бывали поэтами или мыслителями, но впервые император властвует как диалектик, толкователь учения и истории»¹⁷. Однако, – и к такому выводу приходит сам Арон и подводит своих читателей-интеллектуалов, для которых предназначена книга, – судьба любой религии, в том числе и «сталинского догматизма», – «ослабление идеологической горячности»¹⁸, «испарение» революционного духа, исчезновение иллюзий вследствие победы духа сомнений. Такова судьба светской религии: «Светские религии превращаются в мнения, как только люди отказываются от их догматов» с появлением скептиков, которые «должны потушить фанатизм» и научить людей «сомневаться в идеальных схемах и в утопиях», «не верить пророкам спасения и проповедникам катастроф»¹⁹.

Таким образом, Раймон Арон одним из первых для переориентации интеллектуалов использует метод отождествления идеологии марксизма с религиозной идеологией, со своего рода секулярной религией; и в этом тождестве находит error fundamentalis марксизма как опиума левых интеллектуалов, предвосхищая свою книгу знаменитой цитатой из Маркса о религии. Интеллектуалы будущего, уверен Арон, не нуждаются в идеологиях, в любом виде идеологического papaver somniferum. Но какое мировоззрение (лишенное притягательного яда идеологии) должно, по Арону, восторжествовать в интеллектуальном мире Западной Европы? Это – американизм, американская идеология, которая лишена черт идеологии и поэтому на самом деле таковой не является: автор «Опиума интеллектуалов» называет все это «американской не-идеологией», талантливо избегая слова «либерализм» (ведь книга предназначена прежде всего для переубеждения левых французских интеллектуалов).

Заключительная глава «Опиума интеллектуалов» называется автором «Конец идеологической эры?», и в ней автор объявляет о решимости бороться против тоталитаризма с его истинами в последней инстанции, насаждаемыми государством. Р. Арон в этом смысле – «неверующий», мишень его критики – «государство, навязывающее нам правоверное толкование каждодневных событий… толкование всего развития и, в конечном счете, – смысл человеческого бытия. Оно хочет подчинить своей псевдо-истине творчество духа, деятельность общественных групп. Защищая свободу проповеди, неверующий защищает свою собственную свободу»²⁰. Однако что же конкретно можно противопоставить марксизму в плане теории, кроме апологии атлантизма и Америки с ее расплывчатыми «либеральными ценностями», культом свободного предпринимательства и т.д.?

Совсем иным методом были разного рода проекты, – группы, «имитирующие» деятельность интеллектуалов с целью их компрометации, поддержанные СМИ и политиками (но у большинства европейских интеллектуалов вызвавших резкую критику). Самый яркий пример такого рода – «новые философы» во Франции – ярко разрекламированный «проект»: эпатаж, броские фразы, ложные проблемы и фальшивые обобщения, гастрольные поездки новых «звезд», – настоящие «шоумены мысли»! «В марте – апреле 1977 года, – рассказывает замечательный советский публицист, литературовед, специалист по итальянской культуре Цецилия Исааковна Кин (1905-1992), – в Париже начался бум, какого не было уже лет десять, так как вышло несколько книг под эффектно-вызывающими названиями, и они были основательно разрекламированы. <…> ”На протяжении нескольких лет в мире мыслителей происходит настоящая смена караула. Новое поколение философов берет приступом вчерашние крепости, сотрясает засевших в них, колеблет их уверенность в себе. Плеяда молодых теоретиков врывается…”, и так далее. Низвергаются идолы (например, структурализм), утверждаются новые ценности»²¹. «Смена караула» была обставлена в высшей степени ярко и эффектно, по принципу «средств не жалеть», – целью было привлечь к «сенсации» максимальное количество «зрителей». По словам А.А. Костиковой, «сенсационность, основанная на отречении молодых интеллектуалов от их ”революционного” прошлого, от идеалов, которыми они были движимы в конце 60-х гг., стала тем привлекательным моментом, который впервые вывел философскую концепцию на самую широкую аудиторию. По сути дела молодые философы оказались объединенными в движение в результате активной деятельности средств массовой информации. Как отмечается, это была исключительная шумиха, поднятая средствами массовой информации, которая впервые непосредственно коснулась области идей»²².

Впрочем, «революционность» новых философов перешла в иное качество, распространившись на сферу политических идей и область взаимоотношений политики и культуры, – иными словами, в «епархию» интеллектуалов. Ненависть к «власти» и «господству» (понятия, которым новые философы придают особый смысл, связанный с «тиранией логоса» и «репрессивностью культуры»), воспевание «бунта» и «бунтующих масс», «истинности мышления бунта», – таковы основные «принципы» «молодых теоретиков». Все, что не является бунтом, – является фашизмом: жить и мыслить «по-новому» – значит бунтовать. Новые философы, пишет И.М. Кутасова, «выступили как критики всякой власти, всякого господства и всех разновидностей фашизма. Они заявили себя как продолжатели левых традиций антифашизма и антитоталитаризма. Но если идеологи ”новых левых” сосредоточивали внимание своих читателей на авторитарных, бюрократических, насильственных методах, применяемых буржуазными государствами, то ”новые философы” распространяют понятие ”фашизм” на все идеологии, на все общественные системы»²³.

По замыслу «продюсеров», бренд «новые философы» был создан с целью противопоставления набирающим влияние «новым правым», которые отличались своей непризнью к атлантистским идеям и призывали к защите фундаментальных европейских ценностей²⁴; помимо «карнавализации» настоящих интеллектуалов, новые философы годились и для создания «шумовых эффектов», путаницы, дезориентирующей тех, кто прислушивался к голосам интеллектуалов. Среди этой «труппы»²⁵ особо выделяются упомянутые выше Б.-А. Леви и А. Глюксман, – предводители «нового движения», «герои» «Красного мая», идеологи 68-го. Антимарксизм и антикоммунизм, ненависть к СССР, перешедшая в ненависть к России, с одной стороны, – и страстная любовь к Америке, безоговорочная поддержка любых действий «гегемона», с другой, – таковы два базовых «принципа» вождей новых философов Б.-А. Леви и А. Глюксмана. Разоблачая поддельную эрудицию и фальшивый блеск риторики, свой вердикт о новых философах выносит Раймон Арон (сам будучи приверженцем атлантизма): «Лично меня ”новые философы” не волнуют. Им не присущ оригинальный стиль философского мышления; их нельзя сравнить ни с феноменологами, ни с экзистенциалистами, ни с психоаналитиками. Они пишут эссе, не укладывающиеся в университетские нормы. Успеху этих авторов способствовали СМИ и отсутствие… справедливой и признанной критической инстанции»²⁶. Жиль Делез был еще более резок в оценках: утверждая что мышление новых философов равно нулю, философ выносит безжалостный вердикт: «Во-первых, они оперируют грубыми, непрожеванными понятиями: Закон, Власть, Господин, Мир, Бунт, Вера и т.д. С их помощью они составляют гротескные связи, суммарные дуализмы: Закон и Бунт, Власть и Ангел. Во-вторых, и вследствие этого: чем слабее содержание мысли, тем важнее считает себя мыслитель»²⁷.

Впрочем, продвижение «новых» (точнее, нужных) идей и концепций не всегда было связано именно с группами, с новосозданными движениями. Подчас рекламная и прочая поддержка оказывалась и отдельным проатлантитстким интеллектуалам: один из самых ярких проектов такого рода – интеллектуал-социолог Жан-Франсуа Ревель (1924-2006), «утробный антикоммунист», с его многочисленными и очень сильно разрекламированными «бестселлерами», среди которых наиболее известны книги-памфлеты «Ни Маркс, ни Иисус» (1970), «Тоталитарное искушение» (1976), «Одержимость антиамериканизмом» (2002). Работы Ревеля не отличались научностью, обоснованностью или даже какой-либо особо интересной постановкой вопросов и т.п. Основная цель автора – создание чисто конъюнктурных «трудов», связанных с определенными событиями, решениями или намерениями атлантистов и их «союзников», и имеющих конкретную заданность (так, например, в основе «Тоталитарного искушения», как говорит советский публицист, исследователь и критик Э.М. Розенталь, лежит «идея создания военно-политического блока ”малой Европы” под руководством наднационального европейского парламента… Автор ”Тоталитарного искушения” полагает, что отчуждение французского суверенитета пойдет Франции только на пользу»²⁸. Однако, как иронично замечает Э.М. Розенталь, «сама по себе книга Ж.-Ф. Ревеля скорее всего осталась бы незамеченной, бестселлером ее сделала реклама, которая была тщательно продумана и подготовлена заранее. Ожидалось, что ребенок родится богатырского сложения, не вышло. ”Монд” обнаружила в ”Тоталитарном искушении” извращенные факты, необоснованные утверждения, эклектику и просто наивности. ”Юманите-диманш” высказался более определенно: ”Ему заказали бульдозер, а он дал терку для овощей”. Как бы там ни было, но Ж.-Ф. Ревель выполнил социальный заказ в срок»²⁹. Не более интеллектуальна (но исполнена, как обычно, в срок) и «Одержимость антиамериканизмом»: так, Л. Лами едко замечает, что в этой работе Ревель делает акцент на «свежей» идее, суть которой в том, что европейский антиамериканизм – результат плохого знания Америки и собственных неудач Европы; обвинения в адрес США по поводу «культурной колонизации» – не имеют, по Ревелю, никаких оснований, – соответственно, в основе ненависти к Америке лежит банальная «истерия». Сведение антиатлантистских идей к истерии, аллергии и далее в этом духе, – довольно распространенный прием «оправдания атлантизма»: проще наклеить ярлык, нежели отвечать на претензии обстоятельно и конкретно (тем более что честная дискуссия может привести и к нежелательным для «апологетов» американизма результатам).