«Европа в национальном сознании британцев и россиян»

Подобно тому, как характер человека закаляется с помощью его личного опыта, каждая нация является продуктом своей истории. Богатые и славные национальные истории характерны для Британии и России – этих двух полюсов Европы, в силу своей уникальности и пограничности претендующих на лидирующую роль в глобальном масштабе и болезненно переносящих адаптацию к новому мировому порядку. При этом интерпретация национальной истории становится одним из краеугольных камней национального сознания.

Следует оговориться, что национальная история существенно отличается от строго научной. Для национальной истории характерна мифологизация одних персонажей и периодов и замалчивание других. Применительно к Европе и европейской интеграции можно усмотреть определённые параллели в дискуссиях о степени принадлежности к европейской цивилизации той или иной страны.

Узловые и наиболее спорные моменты национальной истории Британии в отношении континента концентрируются вокруг оценок норманнского завоевания, Английской революции и Реформации, а также политики Англии в отношении начальных этапов европейской интеграции. Господствовавшая до недавнего времени вигская интерпретация истории делала акцент не только на уникальности развития Англии (богоизбранная страна), но и на то, что английская/британская политическая система превосходила любые другие (главным образом континентальную) политические системы. Священные свободы англосаксов были ликвидированы с норманнским завоеванием. Ниспровержение «нор-маннского ига» началось с обретением Великой хартии вольностей в 1215 г., а восстановление традиционных свобод приписывается «Славной революции» 1688 г.¹ Причём борьба за суверенитет парламента виделась не только как внутреннее дело короны и парламента, но и как внешняя борьба за сохранение обособленности от континента.

По утверждению специалиста по английской политической риторике Генрика Ларсена, континент ассоциировался сперва с абсолютистской монархией Франции и догматической католической церковью, а с конца XVIII в. – с республиканской доктриной народного суверенитета, которой противостоял парламентский абсолютизм². Именно такой версии придерживаются евроскептики, доказывая непохожесть исторического опыта острова и континента, а, следовательно, вред и предопределенность неудачи европейской интеграции применительно к национальным интересам страны.

Евроэнтузиасты, напротив, акцентируют внимание на вкладе кельтов, германцев, скандинавов и французов в культуру и историю населения островов. Они всячески борются с мифом о том, что со времён норманнского завоевания Англия развивалась самодостаточно и изолированно от континента. Многие современные историки показывают реформацию как катастрофу, которая привела к духовной самоизоляции от континентальной Европы. Тщательному критическому разбору подвергается история взаимоотношений с континентом в современной историографии Британии после Второй мировой войны. Историки подвергают суровой критике задержку со вступлением Англии в ЕЭС на начальных этапах европейской интеграции.

В России давняя полемика между славянофилами и западниками, а ныне – евразийцами и теми европеистами, которые выступают за участие страны в процессах европейской интеграции, особенно явственно проявляется в оценках татаро-монгольского ига, реформ Петра I и применительно к современной истории, включая оценку деятельности Горбачёва и Шеварднадзе, Ельцина и Козырева.

Для евразийцев во главе с лидером партии «Евразия» Александром Дугиным характерна положительная и даже хвалебная оценка роли монгольского ига, которую они рассматривают как третью мировую империю, чьё влияние на русскую культуру и историю сопоставимо с Римской и Византийской империями. «Роль Рима и Византии – объединительницы культур Запада и Востока, культуры земледельческой морской и культуры кочевнической степной – эта роль в начале XIII века, после падения империи Византийской, перешла на империю монголов».

Для европеистов монгольское иго – несомненное зло, поло-жившее конец европейскому государству Киево-Новгородской Руси. «После величайшей национальной трагедии, которую пережила наша страна в XIII веке, становится фактом то обстоятельство, что доселе многочисленные европейские элементы русской жизни оказались слишком слабыми, хрупкими, чтобы без ущерба перенести жесточайшее ордынское иго»³.

Та же полярность мнений и мифологизация или демонологизация исторических персонажей характерны применительно к реформам Петра I и перестройке Горбачёва и дальнейшим реформам Ельцина.

Если говорить о том, что лежало в основе восприятия европейской интеграции британцами и россиянами во второй половине XX века, следует сказать, какие ассоциации вызывало само понятие «Европа» в умах тех и других. Один талантливый российский студент получил в прошлом году премию от ЕС за лучшую статью об отношении россиян к европейской интеграции, которую он озаглавил «Россия и Европа – границы в головах». Именно «границы в головах» характерны для восприятия Европы как в Британии, так и в России.

Сам термин «Европа» для британцев на уровне национальной истории традиционно вызывал ассоциации с континентальной Европой – местом войн, революций и постоянной нестабильности. Не случайно первой реакций Гарольда Макмиллана на нежелание Франции пустить Англию в ЕЭС стало обращение к образам континентальной блокады времен войны с Наполеоном. До сегодняшнего дня термин «Европа» часто употребляется в Англии как синоним «Общего рынка». Именно в таком значении он фигурировал с начала 50-х годов в прессе, официальных документах и на парламентских дебатах. В 1966 г. государственный секретарь иностранных дел Джордж Браун издал специальную директиву, запрещавшую употреблять термин «Европа» в столь узком смысле на основании того, что Британия была и есть европейская держава. «С формальной точки зрения он был прав, – писала Нора Белофф, – но политически, и он знал это лучше, чем кто-либо, мы, конечно, Европой не были»¹.

Примечательно, что некоторые современные российские геополитики представляют Европу как синоним латинской Европы, а Россию – как «остров в сердцевине суши», отделенный на западе от романо-германской Европы поясом народов и территорий, примыкающих к этой коренной Европе, но не входящих в нее. «Этот промежуток между первым очагом модернизации и русской платформой я называю "территориями-проливами"», – пишет в работе «Остров Россия. Циклы похищения Европы» В.Цымбурский на сайте под амбициозным названием «Хрестоматия нового российского самосознания».

Влияние географического положения на историю взаимоотношений Британии с Европой давно стало «притчей во языцех». Им объясняют особый островной менталитет англичан и его внешнеполитические проявления – постоянная обособленность от континента была императивом к поиску ресурсов за морями, к превращению страны в заморскую империю и владычицу морей. Этим же объясняются претензии Соединенного Королевства на то, чтобы служить мостом между Европой и Америкой. Для сравнения стоит напомнить, что Россия, находящаяся на водоразделе между Европой и Азией, континентальная империя, в отличие от Британии, тоже всегда претендовала на то, чтобы использовать выгоды своей географии и истории и играть роль связующего звена между Европой и Азией.

Моё внимание привлекла статья в газете «Сандэй Таймс», где в статье «Поддастся ли Британия чарам Европы?» комментатор задаётся вопросом, могут ли жители этой страны изменить к лучшему своё отношение к Европе после десятилетий, в течение которых как тори, так и лейбористы подталкивали их к американской модели энергичного общества «пришёл-увидел-победил» как идеала, к которому следует стремиться?

«Людей подталкивали к обожанию Америки и подозрительному отношению к континенту. В 1960-70-х годах обозреватели возмущались пустыми американскими программами на британском телевидении. Затем эти программы стали популярными... Киноманы более чем когда-либо зациклены на Голливуде.

Американская одежда, будь то спортивная фирма «Найк», бейсболки «Нью-Йорк Янки» или джинсы «Левис» покорили Британию так, как итальянский «Бенеттон» не мог и мечтать... Более того, стало модным думать по-американски. А ведь когда-то всемогущий дух американской культуры сталкивался с большим недоверием в консервативной Британии. Мы могли говорить на одном языке, но это воспринималось как случайность истории. И, конечно, было что-то от немецкого в американской рабочей этике.

Затем, когда Маргарет Тэтчер стала пропагандировать предпринимательскую культуру в 80-х годах, наступили перемены. Постепенно Британия отучилась находиться в зависимости от государства всеобщего благосостояния... Здоровое чувство наживы стало рассматриваться как явление положительное. Поворачиваем ли мы сейчас назад? В рамках ежегодного исследования общественного мнения в Соединённом Королевстве был проведен опрос жителей островов на предмет того, что лучше служит национальным интересам Британии: более тесные связи с Америкой или с Европой? Между серединой 80-х и серединой 90-х годов был отмечен существенный спад с 53 до 46% среди сторонников тесных связей с Европой. В то же время, соответственно возрос процент тех, кто ратовал за укрепление связей с Америкой, хотя большинство по-прежнему отдавало предпочтение одинаковому отношению к Европе и Америке».

При всей спорности этих суждений, сегодня, согласно данным службы исследования британского общественного мнения (British Social Attitudes), сохраняется взгляд на Европу как «мы и они». Лишь немногие в Британии осознают себя европейцами. Согласно наиболее фундаментальным исследованиям, британцы постоянно колеблются между Америкой и Европой¹.

Для советского периода российской истории было характерно восприятие образа Европы и европейской интеграции как части враждебного Запада во главе с США. В рамках «холодной войны» ЕЭС не имело самостоятельного имиджа и было частью более широкого понятия «Запад», ассоциировавшегося в первую очередь с НАТО и с противостоянием по линии Восток-Запад. Примечательно, что у россиян до сих пор отмечается чувство скрытой опасности со стороны Запада.

Эволюции отношения к европейской интеграции в СССР и России был посвящён доклад Ю.А.Борко на конференции «40 лет Римским договорам: Европейская интеграция и Россия»². Хотелось бы добавить к тому, что было сказано.

Новые архивные документы раскрывают ряд любопытных эпизодов, иллюстрирующих попытки СССР противодействовать интеграции европейских государств. Так, в начале 50-х годов, в связи с обсуждением плана о создании Европейского оборонительного союза (ЕОС), советские партийные работники требовали от итальянских коммунистов усилить националистические мотивы в агитации против ратификации договора о ЕОС. В ответ часть итальянской прессы клеймила СССР как азиатскую и неевропейскую державу, отказывая ему в праве выдвигать общеевропейские проекты. Так было, например, в 1953 г. в ответ на предложение СССР к западным державам подписать общеевропейский договор об обеспечении коллективной безопасности.

Попытки противодействовать европейской интеграции можно усмотреть в заигрываниях СССР с ЕАСТ. Новые архивные документы показывают, что позиция Советского Союза в отношении создания ЕАСТ была не столь односторонней, как могло показаться. Осуждая, с одной стороны, создание автаркических торговых блоков, СССР вместе с тем проявил интерес к «налаживанию сотрудничества в Европе на общеевропейской основе»¹.

В связи с этим интересна ранее неизвестная памятная записка МИД СССР от 28 января 1960 г. В ней говорится: «Советское Правительство полагает, что вступление Великобритании в упомянутую ассоциацию [ЕАСТ] не ухудшит условий для советско-английской торговли, которая, как известно, осуществляется на условиях взаимной выгоды и в развитии которой Великобритания заинтересована не менее чем Советский Союз. Советское Правительство также полагает и хотело бы иметь подтверждение от Правительства Великобритании, что, в соответствии с постановлениями Временного торгового соглашения между СССР и Великобританией от 16 февраля 1934 г. о взаимном предоставлении Сторонами режима наибольшего благоприятствования в области торговли, на Советский Союз будут распространяться все льготы и преимущества, которые Великобритания предоставит странам-участницам ассоциации»². И это на фоне резко отрицательного отношения Москвы к западноевропейской интеграции на базе «Общего рынка»!³

В 70-х годах, когда ЕЭС уже стала свершившимся фактом и разрядка набирала обороты, возобновились дипломатические заигрывания и зондаж на предмет некоего сотрудничества между ЕЭС и СЭВ. Однако похолодание отношений с Западом к концу 70-х годов положило конец этим идеям. И только с началом перестройки стал реализовываться курс на сближение с ЕЭС. Тогда же, с окончанием «холодной войны», начал формироваться более дифференцированный подход к Западу, Европе и ЕС на уровне массовых представлений.

Летом 2002 г. Институтом комплексных социальных иссле-ований совместно с фондом Фридриха Эберта было проведено подробное исследование отношения россиян к Германии и Европе в целом⁴. Оно показало, что при попытке самоопределения по шкале Запад-Восток россияне склонны рассматривать свою культуру как европейскую. При этом отмечается существенное различие в оценках понятий «Европа» (30-40% оценивают позитивно) и «Запад», не говоря уже об «Америке», симпатии к которым падают. Аналогичный перепад показателей разделяет понятия «Европа» и «Европейский Союз». Летом 2002 г. положительные ассоциации с Европой выразили 79% опрошенных, с ЕС – лишь 59%. Очевидно, Европа как культурно-историческое образование ближе и понятнее россиянам, чем Европа-ЕС, выступающая в виде институционального субъекта международной политики⁵.

Здесь небезынтересно привести данные другого социологического опроса, проведенного в 2000 г. в Перми. Интересны выводы о том, что среди качеств, присущих европейцам (англичанам и немцам), респонденты в обоих случаях отметили «культурность» и «воспитанность», тогда как по отношению к иным (проживающим в России) национальным группам эти качества не употреблялись вовсе. Главными же составляющими образа русского была доброта, отзывчивость, открытость и лень. Согласно полученным данным, образ европейца в сознании россиян отличается большей долей деловых, рациональных качеств, нежели у самих русских.

Данные социо-культурных исследований показывают, что ЕС не идентифицируется в массовом сознании как реально существующее политическое образование. Для россиян куда реальнее НАТО как военная организация, чем ЕС как экономический, политический и культурный союз. В российском сознании суверенность государства – один из высших приоритетов, что отчетливо проявилось в вопросе о Калининградской области. Российское общество заняло однозначную позицию защиты национального суверенитета¹. Это говорит об очевидной близости к британской позиции по вопросам европейской интеграции, традиционно противящейся усилению федералистских тенденций в развитии ЕС. Сходство можно усмотреть и в том, что как для России, так и для Британии, ЕС стал основным торговым партнёром, с которым нужно вести диалог и согласовывать свои действия.

Анализ восприятия Европы в России и Британии представляет собой богатую почву для проведения параллелей. Расклад сил в отношении европейской интеграции в современной России напоминает Великобританию на рубеже 1950-60-х годов – есть великодержавники и евразийцы и есть прагматики-либералы, они же евроэнтузиасты. Хотя для россиян и характерен более дифференцированный подход к Европе, нежели для британцев, являющихся членами Евросоюза, в силу совпадения многих «границ в умах» британский опыт как никогда актуален для моделирования взаимоотношений России и ЕС.
Л.О.Бабынина^*
«Великобритания – удобный партнёр?»
Среди тех, кто занимается проблемами Европейского Союза, и в нём самом, существует ряд устойчивых стереотипов, например, что Великобритания является евроскептиком и тормозом европейской интеграции. «Неудобный партнёр» – так называется книга известного британского учёного Стефана Джорджа. Действительно ли Британия неудобный партнер и в чём проявляется это неудобство?

С самого начала интеграционных процессов в Европе Британия не желала ни на йоту поступаться своим суверенитетом в пользу какого-либо наднационального органа управления. В то же время она всегда была заинтересована в экономической интеграции. Для Великобритании архиважен вопрос – на каких принципах осуществляется процесс интеграции. На протяжении всей истории европейской интеграции основной спор шёл между федералистами и антифедералистами. Британия последовательно поддерживает вторую точку зрения.

Основная идея плана Шумана – объединение западногерманской и французской металлургии и угольной промышленности – встретила одобрение со стороны правительства Великобритании, однако присоединяться к этому плану оно не стало. Одна из причин – являясь экономическим проектом по форме, «план Шумана» был федералистским по сути. Была выбрана достаточно узкая, но жизненно важная область экономики, где существовала возможность поступиться национальным суверенитетом.

В «плане Шумана» и договоре об образовании ЕОУС только треть статей посвящена практическим аспектам управления объединённых сталелитейной и угольной отраслей. Остальные, также как и преамбула, содержали изложение политических целей ЕОУС и подробное описание конституционного устройства объединения. Не удивительно, что Великобритания отказалась присоединиться к договору, мотивируя это невозможностью передать контроль над сталелитейной промышленностью и шахтами наднациональным органам. Однако уже в 1954 г. Англия стала ассоциированным членом объединения. Таким образом, подтверждалась необходимость сотрудничества, но отвергалась предложенная форма.

В Римском договоре подчёркивались сугубо экономические цели, намёки на политическую интеграцию отсутствовали. Этот проект оказался весьма удачным, особенно в области торговли и создания таможенного союза. Одной из причин подачи заявки на вступление Великобритании в ЕЭС в начале 60-х годов было сочетание успешного экономического развития ЕЭС и формальный уход от обсуждения вопросов политической интеграции. Отказавшись присоединиться к «шестёрке» с самого начала, Британия потеряла возможность участвовать в установлении правил деятельности ЕЭС. Позже Англия была вынуждена принять условия игры, которые её во многом не устраивали, и бороться за их изменения. Отсюда и «неудобство» английского партнёра.

В 80-ые годы в ФРГ сторонники интеграции считали, что Тэтчер действует в интеграционной сфере по принципу «только через мой труп».¹ Это не совсем так. Действительно, она решительным образом противилась любым мерам по созданию общей валютно-финансовой системы, принятию «социальной хартии» и усилению роли политических институтов ЕС. Однако как реальный и разумный политик она не могла не видеть плюсы от участия в ЕЭС и была готова идти достаточно далеко по пути либерализации экономических отношений и снятия барьеров, препятствующих функционированию единого экономического пространства.

Более того, именно при Тэтчер положение Британии в ЕЭС укрепляется. Из политического аутсайдера страна переходит на позиции политического и экономического лидера. Повышению авторитета Великобритании способствовало улучшение экономической ситуации внутри страны. Кроме того, Британия в 80-е годы имела премьер-министра, с которым нельзя было не считаться. Появляются новые сферы сотрудничества, в которых Соединённое Королевство было заинтересовано и, соответственно, являлось одним из локомотивов их развития. Это развитие сотрудничества в технологической сфере и на региональном уровне, установление принципа субсидиарности. Не без активных действий со стороны Великобритании в 1984 г. была запущена Европейская стратегическая программа исследований и развития в области информационных технологий.

Позитивные сдвиги в отношениях Великобритании и ЕЭС не означали ликвидации разногласий и «особой» британской позиции. Великобритания не поддерживала интеграцию в валютной сфере. Она не присоединилась ни к «валютной змее», ни к Европейской валютной системе (ЕВС), созданной в 1979 г.

Когда в 1985 г. на сессии Европейского Совета в Милане была принята декларация, выдвинувшая в качестве важнейшей цели Сообщества создание к 1992 г. единого внутреннего рынка, Британия не выступила против. Как подчёркивала Тэтчер, Великобритания была заинтересована в прогрессе на пути создания единого рынка. Конечно, возможность изменения Римского договора Британия обставляла рядом оговорок, например, соблюдением принципа единогласия, что было способом обезопасить себя от политической интеграции.

От принятия этого документа, вошедшего в историю под названием Единого Европейского Акта (ЕЕА), Британия получила больше, чем теряла, так как положения, не устраивающие Тэтчер, не прошли. Однако к ЕВС Великобритания тогда так и не присоединилась. Не стала Тэтчер и сближать свою социальную политику с общеевропейской. Зато Великобритания получала ощутимую помощь от расширения Фондов Регионального и Социального развития. Хотя ЕЕА встретил оппозицию в палате лордов, договор был ратифицирован.

Таким образом, Великобритания становится весомым участником европейской интеграции, выступающим против федералистского подхода, но заинтересованным в углублении экономической интеграции. В 1987-1988 гг. Британия активно участвует в обсуждении экономических проблем, таких как формирование бюджета ЕЭС, реформа единой аграрной политики и гармонизация налогов. Маргарет Тэтчер пыталась сориентировать деятельность Сообщества на рыночные принципы, которыми она руководствовалась во внутренней политике, – свободное предпринимательство, свобода торговли, отказ от протекционизма. Кроме того, Тэтчер делала акцент на укрепление связей ЕЭС с НАТО и США, а также уделяла большое внимание укреплению связей со странами Восточной Европы.

Политика британского премьера во многом расходилась с общей тенденцией развития Европейского Сообщества, которое предполагала создание политического и валютного союзов, проведение общей внешней и оборонной политики, полную ликвидацию контроля на границах. Особенно негативно Тэтчер относилась к идее принятия европейской Социальной Хартии, в которой усматривала способ усиления влияния профсоюзов.

После отставки Тэтчер Джон Мейджор произвел определённую коррекцию курса Британии в ЕЭС, что позволило подписать соглашения о создании политического и валютно-экономического союзов. Однако в глазах значительной части британцев основным достижением правительства было не подписание Маастрихтских соглашений, а те исключения, которые были сделаны для Британии. В первую очередь это касалось введения единой валюты. Страна оговорила для себя право участвовать в валютном союзе, но не участвовать в его завершающей стадии – в создании единой европейской валюты. Вторым важным исключением был отказ присоединиться к социальной хартии. Не согласилась Британия и широко открыть свои границы, аргументируя это необходимостью контроля над нелегальной иммиграцией и незаконной транспортировкой оружия и наркотиков.

С приходом к власти лейбористов активность Британии в европейских делах усилилась. Но, как писала газета «Таймс», «каждый британский премьер должен найти третий путь между обязательствами по отношению к ЕС и выходом из него». Не избежал этой участи и Тони Блэр. Победа лейбористов на всеобщих выборах 1997 г. совпала по времени с подписанием Амстердамского договора. Остро встал вопрос о роли и месте Великобритании в процессе становления ЕС. Будет ли Британия довольствоваться ролью стороннего наблюдателя, как это было при подписании Римского договора, или станет активным участником построения нового политического и экономического устройства Европы?

Европейская политика правительства Блэра дала чёткий ответ на этот вопрос. Британия активно включилась в строительство новой Европы. Однако при подписании Амстердамского договора лейбористы заняли позицию, не сильно отличающуюся от позиции их предшественников. В результате Великобритания осталась за бортом третей стадии Экономического и Валютного союза, лишь частично присоединилась к Шенгенским соглашениям и была против расширения принципа большинства при голосовании.

В то же время британское правительство подписало Социальную главу ЕС, активно включилось в процесс совершенствования общеевропейского трудового законодательства. Основу британских предложений составили принципы идеологии «третьего пути». При этом «новые лейбористы» предложили отказаться от затратных социальных дотаций и пособий, традиционных для континентальной Европы. Эти инициативы не были встречены с энтузиазмом партнёрами по ЕС, которые намеревались решать проблемы безработицы за счёт общеевропейских программ.

Впервые с инициативой более тесного сотрудничества в области внешней политики Британия выступила в 1985 г. Однако только в 1998 г. Блэр принял предложение Франции о создании европейских вооружённых сил под эгидой ЕС, которые имели бы автономный от НАТО статус. На практике Великобритания наложила множество ограничений на проведение в жизнь этой декларации.

Главным вопросом для Великобритании остаётся проблема евро. До 1998 г. Великобритания, оставаясь вне третьей стадии ЭВС, имела право голоса на переговорах по единой валюте, но с мая 1998 г. она потеряла это преимущество. Усиление влияния Британии при принятии решений в ЕС, которого так добивается Блэр, требует полнокровного участия Британии в проектах Евросоюза, в противном случае основные вопросы будут решаться без неё.

Введение наличного евро в начале 2002 г. активизировало дискуссию по вопросу необходимости присоединения Британии к еврозоне. Успешное введение единой валюты – самый значимый прорыв в области интеграции за последние десятилетия. Неучастие Британии существенно снижает уровень её влияния в ЕС. Проблема присоединения к евро сложна и многогранна. Противники вступления приводят показатели темпов роста Великобритании и стран еврозоны, которые не в пользу последних. По темпам роста ВВП Великобритания существенно опережает другие страны региона. Однако основные вопросы, связанные с вступлением или не вступлением в еврозону, лежат не в области экономики, а в области политики и национального самосознания. Корни проблемы в том, в каком качестве видит себя Великобритания в области международных процессов.

Вступление в еврозону это отказ от значительной части национального суверенитета, но не вступление – потеря политического и экономического влияния в ЕС. Многие британцы полагают, что если уж Англия участвует в Европейском Союзе, то она должна быть там влиятельным членом. Любопытно, что наибольшую поддержку идея присоединения к евро находит среди групп профессиональных работников, менеджеров и высококвалифицированных рабочих, то есть групп с достаточно высоким социальным и образовательным статусом.

Великобритания всегда активно поддерживала вступление новых членов в Единую Европу. Каждое расширение ЕЭС, а затем и ЕС, объективно способствовало укреплению позиций страны в политическом отношении. Значительное число стран, вступивших в ЕС позже Британии, традиционно сориентированы на неё в политической и экономической областях. Возможность расширения ЕС за счёт стран Центральной и Восточной Европы всегда признавалась Британией с политической точки зрения. Кроме того, каждое расширение, особенно такое значительное, как предстоящее, усложняет процесс принятия решений в ЕС, что, с точки зрения Лондона, выгодно из соображений торможения федералистской тенденции.

В руководстве ЕС это понимают, поэтому институциональная реформа Евросоюза направлена именно на упрощение механизма принятия решений. Одно из последних предложений Романо Проди содержит положение, по которому государства «неспособные принять новую конституциональную систему» будут исключаться из Союза с предоставлением особого статуса. Безусловно, это камень в огород Соединённого Королевства.

Тем не менее, для конструктивного сотрудничества Великобритания может многое предложить ЕС. В Британии первоклассные гражданские службы, британские вооруженные силы достойны всяческого уважения, без их участия говорить о создании европейских сил быстрого реагирования не приходится. Возрастающее значение английского языка неоспоримо. Проведённые консерваторами, и продолженные «новыми лейбористами» структурные экономические реформы стали примером для остальной Европы. Благодаря созданию благоприятного инвестиционного климата около 40% всех инвестиций ЕС приходится на Великобританию. Британия первой из европейских стран провела крупномасштабную приватизацию и либерализацию таких секторов экономики, как воздушный транспорт, телекоммуникации и энергетика.

Опыт Британии в решении проблем безработицы и социального контракта интересен для остальной Европы особенно сейчас, когда эта проблема находится на первом месте в Германии и в других странах. Тони Блэр сумел завоевать популярность на континенте, что для британского премьера редкость. Крупнейшие страны ЕС – Франция и Германия – выражают заинтересованность в более тесном сотрудничестве с Великобританией в различных областях – Франция в формировании европейских вооружённых сил и институциональной реформе, Германия в поддержке экономических реформ и в развитии торговли.

Многие трудности Британии как члена ЕС связаны с тем, что её экономика и политика во многом ближе к США, чем к Европе. В последнее время экономическое сближение с Европой увеличивается, но принципы организации бизнеса, социальной сферы и экономики по-прежнему сильно различаются. В области внешней политики Великобритания остаётся основным союзником США, проводником их интересов в Европе. Блэр постоянно доказывает, что он не «лакей» Буша, а Британия – «мост», соединяющий Европу и Америку.

Современная политика Лондона не ставит вопрос об автоматическом участии в европейской интеграции, а предлагает своё видение этих процессов. Говорить об удобстве развития партнёрства с Британией другим странам ЕС не приходится. Возможно, при дальнейшем углублении интеграции взаимоотношения между сторонами перейдут от состояния «ни шатко, ни валко» к значительному ускорению. Вопрос в том, проведёт ли Великобритания референдум, присоединится ли к еврозоне и к другим программам ЕС, пусть и со своих позиций. В противном случае федералисты во главе с Романо Проди преуспеют в проведении ускоренной политической интеграции, и тогда Британия вновь надолго останется вне магистрального европейского процесса.