Е. П. Блаватская «Голос» с того света

...Вихрем несется «Голос» мой, следуя по прямому изгибу линии 40 град[усной] широты. Одним могучим взмахом звука перелетает он, как орел, через бурливо-пенящийся Атлантический океан, по временам задевая за верхушки мачт быстрых пароходов, которые еле-еле ползут в сравнении с летящим «Голосом». Пробарабанив мелкой дробью по подъему сапога Италии и перемахнув через залив Таренто⁶, он пронизывает высокий каблук между Атранто и Кастро⁷ и – летит далее. Ничто не останавливает громкого и храброго «Голоса». Он не прислушивается ни к северо-западному ветру, доносящему до него со стороны Альбиона крики и скрежет зубовный британских «интересов», ни к глухому гулу басовых дизраелевских⁸ нот спичей английского премиера⁹; с таким же презрением он отворачивается и от песчаной бородавки, именуемой Мальтой, на которой, как тысячи вареных раков морских, копошатся и суетятся британские солдаты¹⁰. Нет; все это лишь «суета сует» Европы, а он, «Голос» мой, – несет новости, животрепещущие и сенсационные, из великой Америки! Поэтому, пролетев меж Ионическими островами и Адриатическим морем прямо на Янину¹¹, он также мало обращает внимания направо (где Греция, которой и «хочется, и колется, да бабушка (Англия) не велит»¹²), как и налево (где сама злополучная Турция nolens volens¹³ предается воле Аллаха). «Некогда!» – шепчет под нос «Голос». Стремглав скользнув по макушке горы Иды¹⁴, пролетает далее над гордым Олимпом, не удостаивая ответом даже теней классического Пегаса и наездника его Персея. «Стой!.. Откуда?..» – кричат тени олимпийских полу-богов. Но «Голос», сурово проворчав ругательство с добавлением: «Чур меня, чур! Наше место свято... Пошли прочь!» – не останавливается. Он спешит миновать берега Черного моря, оставляя в стороне тифозно-зачумленный Эрзерум¹⁵; с благоговением минует археологически-девственный Арарат, свертывает в сторону, дабы удобнее и прохладнее было нестись между Курой и быстрым Араксом и, наконец, влетев турецкой бомбой в контору Вестника, орет на всю Эриванскую площадь:

– Имею честь рапортоваться... Как поживаете, князь? Что новенького?..

Но почтенный редактор, которому уже вероятно надоели доморощенные новости и который к тому же, быть может, и не в духе, отвечает «Голосу» довольно сухо, даже строго, напоминая ему при этом о его корреспондентских обязанностях.

– Не от меня вам, м[илостивый] г[осударь], ожидать новостей, а мне следует получать оные от вас, – говорит он вновь прибывшему. – Где вы это так долго пропадали?.. Верно, не раз теряли время по дороге?.. Вместо того чтобы избрать кратчайший и вернейший путь – подземный и подводный, передающий столь ясно и отчетливо всякий звук, вы, вероятно, забавлялись путешествием по земной поверхности!.. А?..

– Извините... – отвечает немного оскорбленный замечанием «Голос». – Я летел всего десять минут с небольшой фракцией¹⁶... Скорее прибыть из Америки трудно!..

– Десять минут! – последовал язвительный ответ. – Вы вероятно принимаете нас, жителей подножия [горы] св[ятого] Давыда¹⁷, за невежд – за готтентотов¹⁸? Законы акустики учат в каждой деревенской школе, и кто не знает, что мало-мальски честному звуку требуется при самых благоприятных обстоятельствах для того чтобы достичь из Нью-Йорка в нашу контору по меньшей мере десять часов, сорок четыре минуты и 35 секунд... А вы хотите уверить нас, будто долетели до нас в 10 минут!..

– Конечно, уверяю... и даже утверждаю! – ответил уже совсем разобиженный «Голос». – Во-первых, вы, кажется, изволили забыть, что мы антиподы; и, живя быстрее других, имеем на этом основании полное право считать часы минутами. А во-вторых, если я предпочел прямому и кратчайшему пути, т.е. пронизыванию земного шара по экваториальному диаметру, путь поднебесный, то на это я имел достаточную и весьма вескую причину.

– Это какую же, позвольте узнать? – насмешливо осведомился г[осподин] редактор.

– Да вот хоть следующую. Вы полагаете вместе с прочими неразумными физиками, что твердые тела, как земля и дерево, служат гораздо лучшими проводниками звука, нежели воздух? А мы американцы – изобретатели телефона и фонографа можем практически доказать, что воздух – по крайней мере, в XIX веке – сделался гораздо удобнейшим и вернейшим проводником звука, нежели земля, вода и даже – дерево...

– Но как же так? – переспросил в свою очередь немного сконфуженный и озадаченный редактор.

– Да очень просто. Быть может, во времена допотопной человеческой добродетели воздух и был до того разрежен, что (как на высоте гор, напр[имер], где звук еле слышится за несколько шагов) мой «Голос» едва ли бы мог достичь Тифлиса из Нью-Йорка. Но в наш век, а особенно с 1877 по 1878 гг. дело оказывается иное. Но... вы должны дозволить мне небольшое отступление, а вместе с тем и вступление...

Вам в Тифлисе, – где у вас все на свете знают, – должна быть также хорошо известна и брошюра – «Невидимый мир», поднявшая было на дыбы всех английских ученых... Читали вы ее?..

– Да... нет... впрочем, не помню... – отвечает редактор.

– Так позвольте напомнить, что дело идет о таких великих ученых, как Жевонс (Gevons)¹⁹, и Баббэдж²⁰, и Бальфурт Стюарт²¹, и Тэт²², вполне доказавших в «Невидимом мире»²³, что даже зарождение и эволюция невысказанной мысли не может произойти без израсходования энергии, которая, действуя на невидимый эфир, должна переносить волны или вибрации движения своего в пространстве от самой минуты прикосновения – бесконечно.

Энергия материи, уносимая из области видимого – в область невидимых миров, превращается в лаборатории последних в нечто осязаемое и сознаваемое, хотя уже и невидимое простому глазу; словом – в сплошной мост (так выражается почтенный ученый, а не я), по которому мысль абстрактных невидимых существ, облеченная в конкретную форму, сходит с эфирных высот «того света» вниз; а мысли смертных восходят вверх... Поняли?

– Ничего не понимаю! Впрочем, продолжайте...

– А ведь очень просто. Благодаря постоянной, передаваемой по телеграфу лжи по всем направлениям света – особенно дипломатами, спекуляторами и репортерами – атмосфера мира сего до такой степени сгустилась с начала войны²⁴, что в сравнении с нею само кипарисовое дерево²⁵ – дрянь для звука. Понятно, что всякий звук должен вследствие этого нестись через такую атмосферу с легкостью, быстротой и ясностью, превышающими вдесятеро резонанс всякого другого тела? Вот почему «Голос с того света» и выбрал предпочтительно воздушный путь. Несясь с ловкостью почти военного (и вместе атмосферического) человека, он летел с такой невообразимой быстротой, что только благодаря этой самой ловкости уцелели крыши зданий во всей Западной Европе и Турции... Слышали о потерях, понесенных в Ла-Манше?.. О погибели «Эвридики» с 300 людей²⁶?

– Слышали... Так что же?

– Всю эту кутерьму произвел неудержимый полет моего «Голоса». К счастию Лондона, он лежал в стороне: иначе, ввиду испарений одного парламента, члены которого стали потеть в этом году ранее обыкновенного, не осталось бы в столице Джона Булля²⁷ камня на камне, ни самого премиера. Особенно последнему грозила опасность. Зреющие в голове его тайно от всех планы в силу того, что всегда так плотно закупорены в его мозгу, испаряясь в эфир пространства, лопаются с неудержимой силой газообразной карболовой кислоты в старой бутылке, разорвавшись, они...

– И так далее, etc… и прочее и прочее... – прервал нетерпеливо редактор. – Скажите лучше, что у вас поделывает президент, конгресс и вообще свободная республика?

– Президент сидит в «Белом Доме» и погружен в «черные думы»... Демократы собираются его вытурить до окончания еще трехлетнего срока. Монгомери Блэр²⁸, бывший при Линкольне²⁹ генеральным почтмейстером, подал на него жалобу от 19 штатов. Теперь доказано, что он завладел президентским местом только благодаря плутовству и подлогам республиканцев во время баллотировки.

– А конгресс?

– Конгрес[с]мены суетятся и отдавливают друг другу мозоли, стараясь каждый наперерыв залепить пластырем раны и ссадины бедной и столь оскорбленной богини Свободы, причиненные ей из-за угла вороватыми республиканцами во время последней электоральной³⁰ кампании. Затем, так как не ворующих, «почетных» членов становится в стране с каждым годом реже, то конгрес[с] и выбрал в почетные члены женщину, всем известную филантропку мисс Элизабет Томсон³¹, поднесшую ему картину Карпентера³², изображающую «Прокламацию об эмансипации невольников» и стоившую ей 25000 дол[ларов]. Она первая женщина, выбранная конгрессом в Америке. Узнав об этом, весь женский пол возликовал, а затем опять поднял бунт, требуя своих прав. Насилу усмирили. В Вашингтоне в продолжение целой недели мужья ходили голодные и с фонарями под глазами. Теперь немного успокоились.

– А Нью-Йорк?

– Ньюйоркцы плачут о Туиде³³ – бывшем «короле» своем (финансовом), умершем в тюрьме, в которой он сидел за покражу 50 миллионов из городских сумм. С горя, что не может более красть, он отравился синильной кислотой. Его похоронили фран[к]-масоны³⁴ с музыкой и «почетным флагом». – А нью-йоркские барыни рыдают о потере старой мадам Рестель³⁵, вытравительнице, умертвившей на своем веку от 20 до 30 тысяч зародышей, гражданскими браками порожденных, наконец попавшейся после сорокапятилетней успешной карьеры, доставившей ей 5 миллионов долларов. Третьего дня Нью-Йорк был поражен известием, что она перерезала себе жилы в ванне. Ее тоже похоронили с почестями и собираются поставить ей памятник. Кстати о памятниках. Все приготовляются к открытию статуи Мадзини в Центральном парке. Все тайные общества Европы и Америки посылают своих представителей: масоны всех цветов, интернационалы, коммунисты, трэд-юньон³⁶ (союз рабочих), либералы, республиканцы, остатки когда-то могучих и опасных «карбонари»³⁷, – а ныне продающих гнилые селедки и яблоки на улицах Нью-Йорка, – и т.д. и т.д. Надеются, что ультрамонтане³⁸, вследствие приготовляемых спичей против папы и властей, вмешаются и что тогда выйдет в Парке драка. Атеисты и коммунисты только того и ждут. Но вот еще самая интересная нов... «Кук-кук-кукурику!.. Гау-гау-гау!.. Мя-я-я-я-у!..» – вдруг неожиданно раздалось из мундштука вместо приятного, сипло-глухого контральто «Голоса». Затем начали вылетать из аппарата самые разнохарактерные, неожиданные звуки и ряд столь пронзительных чиханий, фырканий, что испуганный редактор отскочил в сторону, боясь вызвать еще более оригинальные звуки.

Оказалось, что, воспользовавшись временным отсутствием владетеля «Голоса», из его нью-йоркской лаборатории в комнату вбежала его кошка и две собаки. Начавшаяся между ними драка возбудила попугая; тот стал кричать по-петушьему, кудахтать, мяукать. Все эти звуки были тотчас же восприняты и зарегистрированы металлической пластинкой в открытом «телефоно-звукографе».
«Голос».
II
Во избежание новых выговоров от многоуважаемого редактора Вестника «Голос» потребовал: 1) вечного изгнания собак и кошек из окрестностей лаборатории, а затем 2) приспособления нескольких других матрикс, соединенных с телефонами Вашингтона, Бостона, Филадельфии, Чикаго и других столь же знаменитых городов республики. Таким образом «Голосу» дается возможность облетать все эти местности и посылать в Тифлис через нью-йоркский аппарат все новости с самого места происшествия. Судите сами, как оно выходит: и верно, и вместе с тем эффектно...

«Голос» в Бостоне, в так называемых «современных Афинах». Бостон – гнездо студенток медицины, Эльдорадо спиритических медиумов, столица спиритуалистов, фокус, в котором сосредоточивается американская высшая интеллигенция и к коему стремится вся аристократия страны; горнило религиозных ересей, в нем переплавляются все теологические, метафизические галлюцинации местных философов; галлюцинации клокочут, бурлят и, поднимаясь густым паром над «Афинами», разрешаются благотворным дождем, который ускоряет рост и способствует плодородности интеллектуальной жатвы на почве, столь усердно подготовленной пионерами «прогресса» – посредством удобрения оной – «медиуминическим» навозом.

Одно из самых замечательных явлений «прогресса» за последние годы – выставка младенцев («Baby show») во всех городах Соединенных Штатов и следующие за сим треволнения. Первым основателем этой «выставки» был, конечно, Барнум; а с его легкой руки подобная выставка получила право гражданства и теперь эксплуатируется всюду. Выставляются самые замечательные дети от 3-х месяцев до 7 лет всех цветов и оттенков – от белоснежного бэби до черного, как эбен, негритенка. Выдаются несколько премий, как-то: ребенку самому здоровому и толстому и самому худому и тщедушному; самому красивому и превышающему безобразием всех прочих младенцев. Для уродов премия еще выше; а недавно прибавили и премию «для самой красивой матери». Несколько месяцев тому назад «выставка детей» в Нью-Йорке окончилась двумя скандалами. Спекулянтами и антрепренерами в этом случае были два «преподобных» пастора, богобоязненная паства коих оставляла их уже давно умирать голодной смертью. Во время выдачи премий самая «красивая мать», 15-ти летняя красавица-южанка, оказалась вовсе не «матерью», а добровольной супругою всякого «алчущего» и «жаждущего» гражданина, нанявшая себе ради спекуляции птенчика напрокат. Скандал вышел неимоверный и затих, лишь уступая место еще более чувствительному: «преподобный» кассир исчез в это самое время из залы выставки, захватив с собою по рассеянности кассу, в которой хранилось около 7 тыс[яч] долларов.

В Бостоне на последней такой же выставке, на которой «Голос» присутствовал самолично, выставлялось дитя-дух или правильнее – полу-дух, так как его почтенная маменька находится во плоти бренной, красотой своей весьма гордится, – а «папенька» младенца был, – кто бы вы думали? – бесплотный дух! В этом ручались все спиритуалисты, приводили всякие доказательства и действительно победили скептиков. Эфирный младенец получил премию...

Не верите? Не угодно ли прочитать спиритские журналы за январь месяц – Banner of Light, Religio-Philosophical Journal³⁹, Голос ангелов и т.д.

На днях «Голос» заглянул в нью-йоркский ихтиологический аквариум, вероятно так называемый потому, что в нем очень много зверей и весьма мало рыб (на том же принципе истых антиподов, который заставляет нас называть реку, протекающую вдоль южно-западной стороны Нью-Йорка, – северной). Этот звериный аквариум – поистине одно из чудес света. Теперь в нем находятся два трехаршинных⁴⁰ великана супруги-оранг-утанги⁴¹ с единственным сыном. Сей юный прадед человечества умом и оригинальностью манер решительно покорил все дамские сердца толпящихся вокруг него красавиц. Юному феномену всего три года; но несмотря на пример скромности, подаваемый ему родителями, которые, нежно обнявшись, сидят целые дни, как Любаша в Аскольдовой могиле⁴² у «косящата окна»⁴³, он мало следует этому примеру. В то время как авторы его жизни – буквально с человеческим любопытством – следят за экипажами и толкотней на улице, передавая друг другу взаимные впечатления короткими, односложными ауканьями, младенец из лесов Батавии не по летам заигрывает с барынями. Этому интересному семейству отведена целая половина огромной комнаты, отделенной от другой половины толстой железной решеткой. Несмотря на это, пользуясь тонкостью рук, маленький оранг просовывает их сквозь решетку, явно настаивает на желании затянуть на свою половину дам, изъявляя при этом ни на чем не основанное отвращение к оборке их юбок. Вследствие нескольких испорченных туалетов теперь прибавили к решетке толстую, из цельного стекла стену и – бедный ребенок в отчаянии! Боясь за жизнь его, малютку, к великому огорчению родительницы, приковали к стене. Но нежная мать уже несколько раз освобождала из оков свое преждевременно развитое чадо. Мораль вышесказанного: в царстве животном, как и в царстве женщин, бывают «маменькины сынки».

Доселе никогда еще, ни здесь, ни в Европе, не видали двух шимпанзе разом. Бедный Понго – знаменитый в Берлине и Лондоне и ныне усопший горилла и друг его, чистокровный шимпанзе, были единственными представителями лесных людей. Здесь их было шесть, а теперь осталось пять. Они спят на детских кроватках, сидят за обедом в креслах и вообще ведут себя гораздо приличнее орангутанга. Недавно после тяжкой болезни, во все продолжение которой его навещал целый город, один из них умер. Самые знаменитые доктора были призваны на консультацию. Газеты ежедневно публиковали бюллетень о его здоровье – ничто не помогло. Бедный Галилео умер на своей роскошной постели с белоснежными подушками под теплым одеялом, до последней минуты окруженный многочисленными друзьями и рыдающими знакомыми. Его смерть и агония до того походили на человеческую, что несколько парадоксальных дарвинистов (с религиозными тенденциями) созвали по вскрытии тела его митинг; они весьма серьезно рассуждали о том, что следовало бы ввиду совершенной невозможности доказать за или против присутствия бессмертной души как в человеке, так и в обезьяне препровождать в последнее жилище и обезьян «высшей породы». «Теперь доказано, – рассуждали они, – что нижняя часть мозга шимпанзе представляет изумительное сходство, даже тождество с мозгом ребенка. Устройство оптических нервов (5-й пары), мукозное⁴⁴ тело, таз, легкие и начала нервов головных не представляют никакого различия с внутренним устройством человека. Вази-сфеноидальный (vasi-sphenoidal) угол черепа, угол, который, как это совершенно доказано наукой, делается тупее по мере того, как мы подымаемся выше на ступенях животного царства, немногим только острее у шимпанзе, чем у негра... Так почему же не предоставить и высшей породе обезьян некоторых прав на возможность присутствия бессмертной души в их телах?..»

Эти дарвинисты принадлежат к «обществу покровительства животных». От постоянной ассоциации и товарищества с последними «Голос» подозревает, что вся ученость их улетучилась и сделалась скотообразною.

В аквариуме появились тоже два огромных белых кита, плавающих в изрядной величины бассейне. Третий, посланный в Лондон живым, в прошлом сентябре умер [через] четыре дня по приезде своем туда. Но главную прелесть аквариума составляет дюжина тюленей. Они до того вышколены, что один из них вылезает по приказанию из воды, поднимается по лестнице на скалу и – звонит в колокол, призывая прочих тюленей к обеду. Они отвечают на вопросы посетителей лаем, обозначая буквы числом такого лая; играют в домино, а один даже гадает на картах! Носороги и слоны разгуливают здесь на свободе; павлины и мелкие обезьяны бесцеремонно забираются к ним на спины; но местные жирафы отличаются странным вкусом: они постоянно пасутся на шляпках посетительниц, срывая с них искусственные цветы и, по-видимому, находят их не менее вкусными, нежели кактусы их родимых африканских пустынь. Есть у нас и ворон, который читает весьма явственно молитву и представляет пастора; он привлекает громадные толпы зрителей. Поднявшись по данному сигналу на маленькую кафедру и благочестиво опустив голову, ворон начинает произносить молитву, а большой, серый попугай подхватывает каждый припев стиха и выкрикивает его на всю залу. Ученые обезьяны и собачки, играя роль паствы, сидят кругом на задних лапках, держа открытые молитвенники в передних. Пасторы и патеры, было, восстали против этого и потащили директоров аквариума в суд; но последние были – при громких ликованиях публики – оправданы.

Конституция Соед[иненных] Штатов предоставляет полную свободу гражданам верить или не верить в Божество. Вследствие этого закон не может признавать и богохульства по тому самому, что преступление против того, о чем конституция не упоминает, – не может считаться преступлением. В Америке всякий грех для того, чтобы правосудие взирало на него как на проступок, должен нарушать один из законов, установленных конституцией. Если бы ворон и попугай были выучены говорить молитву, адресованную к Браме или Будде, – духовенство смеялось бы над этим первое.

Из чего следует, что так как ни Брама, ни Будда, ни протестантский Иегова не красуются в конституции, то и права их совершенно равные. И логично, и ясно.

Оттого-то клерикалы так и суетятся, и интригуют, дабы Божество было признано в дополнительном билле (amendement⁴⁵) конституции. Но все напрасно; постановление подобного билля послужило бы только сигналом для самой кровавой революции, в которой деисты и атеисты перерезали бы друг другу горла.

В Страстные пятницу и субботу⁴⁶ давались в зале академии самые блистательные балы весеннего сезона. Это дни, в которые нью-йоркские дамы high fashion⁴⁷ хвастаются своими новомодными туалетами. Последняя мода копирована еще со времен Первой империи⁴⁸ – à la Pauline Bonaparte⁴⁹, и вероятнее всего в тот момент, как она позировала перед Кановой⁵⁰, если судить по наружному виду этих туалетов. Прозрачные, как паутина, узкие спереди, как дудка, эти платья набрасываются на тело с ногами, вдетыми в кожаные, телесного цвета [брюки], невыразимые в обтяжку!... Но если юбка и плотно прилегает к корпусу спереди, то зато сзади, вдоль спины, начиная от пояса вниз, эти юбки вздымаются, как волны морские во время урагана или холмы Чили во время землетрясения... Чудо, как эффектно!

Вам следует знать, что хотя мы и антиподы и считаемся христианской нацией, но кроме воскресных шабашей считаем грехом соблюдать какие бы то ни было праздники, как, напр[имер], Светлое Воскресенье или Рождество; последнее даже ничем и не отличается от простого дня. Поэтому, всю Страстную неделю, пока в главной католической церкви шли вечерние службы, в двух шагах от нее в театре музыкальной академии шла волшебная пьеса «Красавица в спящем лесу»⁵¹ с балетом, превращениями и другими прелестями. А в других театрах, именно в двух главных – Бродуэй⁵² и Бутса⁵³ (брата того Бутса⁵⁴, что застрелил президента Линкольна) – шла пиэса, два месяца заставляющая охать и ужасаться весь Нью-Йорк, а именно – драма «Ссыльные в Сибири». Как гласят афиши, эта драма переделана из известного романа Любомирского «Les Exiles en Sibérie». О Боже мой, что за карикатура! Тут главный шеф жандармов – Шельм (!!) (славное имя) с американской бородкой, в гороховых панталонах, красной жилетке и в жакете с огромным меховым воротником из кошачьих шкурок! Перед этим Шельмом бегают солдаты-жандармы, S.V.P.⁵⁵, – в красных зуавских штанах, в генеральских голубых эполетах и в меховых шапках; адъютантов и генералов государевых Шельм колотит по зубам и тут же ссылает в Сибирь. Зала в Зимнем дворце и представленный в нем bal masquè⁵⁶ нечто восхитительное, поразительное, увлекающее и, благодаря овладевающему всяким русским смеху, умиротворяющее при виде подобного идиотства американских антрепренеров. Представьте себе, маски⁵⁷ завернуты в какие-то трактирные занавески вместо домино; а мебель обита пестрым ситцем и верхняя часть диванов и кресел (на вышине головы) покрыта вязаными салфеточками (должно полагать, чтобы сальные головы придворных не пачкали оных). Придворные же сановники подъезжают к дверям бальной залы, открытых прямо на улицу, в санях, запряженных собаками!!! – Ну согласитесь, что после этого гг. тифлисцы не имеют никакого основания жаловаться на синьоров Туроллу и Сиэни, которые весьма может быть, по недостатку средств, и не всегда в состоянии угодить публике. Ведь наши антрепренеры не чета вашим: они миллионеры, и если, давая русскую драму, они даже не позаботились узнать, носили ли русские великие князья 50-х годов в Петербурге подбитые мехом халаты, как китайские мандарины, и ездят ли их придворные на собаках и оленях, то, право, тифлисская публика должна считать себя гораздо менее оскорбленной, чем нью-йоркская!..

Оглушенный пальбой из пушек, от которой императорский дворец в Иркутске, осажденный целой сотней (sic)⁵⁸ взбунтовавшихся нигилистов-каторожников, разваливается, как карточный дом, а придворные бояре – неизвестно, по телеграфу ли или иначе, очутившиеся там же все, в Иркутске, – разбивают себе носы и валяются по полу в крови и беличьих шубах (!!!) «Голос», не желая оглохнуть от всего этого шума, удирает в Филадельфию – в страну квакеров, стачек рабочих и подлогов. Он летит по Брод-стриту – улице шириной в 300 ф[утов], а длиной в 22 мили⁵⁹, которая пересекает прямой линией весь город и считается самой длинной улицей в мире.

Ярко светит луна, освещая белые дома города «друзей»⁶⁰, и внимание «Голоса» привлечено блестящим лучом царицы ночи, который безуспешно старается проникнуть в отворенное окно, борясь с белым светом газовой лампы. Пока оба луча вытесняют друг друга «Голос» садится отдохнуть на подоконник и с любопытством заглядывает в комнату. В ней сидят два квакера, члены «общества трезвости» и распивают вино. Они ведут разговор о м-ре Джоне Мортоне, экс-президенте всех конно-железных городских дорог, который в настоящую минуту сидит в тюрьме. Накануне избрания своего в губернаторы Пенсильвании он был уличен в воровстве 600 тыс[яч] дол[ларов] акционерских денег, привлечен к суду, приговорен и посажен в острог на 15 лет. «Друзья» злорадно улыбаются и среди благочестивых вздохов и библейских изречений уговариваются подать в суд прошение на жену и детей Мортона, оставшихся в бесчестии и нищете, с тем, чтобы оттягать от них последний коттедж, в котором те умирают с голода. Возмущенный «Голос» превращается в вихрь, летит назад в Нью-Йорк и, направив на «друзей» целый поток ругательных криков через телефон, приводит полупьяных членов общества трезвости в ужас и бегство. Весь квартал просыпается и кричит караул. На другой день появляется в местных газетах сенсационный рассказ о том, как тень старого Стиля, партнера Мортона, перерезавшего себе при жизни горло, чтоб избегнуть тюремного заключения, являлась в Брод-стрит; как тень покойника схватила «друзей» за волосы и задала им трепку, и т.д., и т.д. Спиритуалисты возликовали и тотчас же с торжеством отпраздновали это новое доказательство непогрешимости их учения – о «матерьялизации» духов.