«Экономический подход» Г. Беккера и реалии политического поведения

Политическую демократию Беккер определяет как «свободную конкуренцию групп давления за политические привилегии». Цель каждой группы давления – использовать политическое влияние для улучшения благосостояния своих членов. Конкуренция этих групп обеспечивает «равновесную структуру» политических привилегий [Беккер, с. 380, 356].

Беккеровская трактовка демократии имеет право на жизнь, но не является рыночной: она не только не содержит указаний, какие группы представляют спрос, а какие – предложение, что является товаром (а не предметом борьбы) и как формируются цены этого товара, но и не нуждается в концепциях спроса, предложения и товара¹.

Здесь мы оказываемся перед выбором: (а) придерживаться беккеровской трактовки политической демократии и признать, что утверждение о приложимости к ней экономического подхода принципиально невозможно (странно было бы говорить о рыночном равновесии для нерыночной ситуации) или (б) ввести рыночное определение политической демократии и посмотреть, стыкуется ли с ним беккеровский экономический подход. Второе направление кажется мне более интересным. Попробуем пойти по нему.

Для начала примем следующее рабочее определение политической демократии.

• 
  Политическая демократия – это высокоинституционализированный конкурентный рынок власти. Он является системой, состоящей из взаимосвязанных подсистем (субрынков).
  
• 
  Самый простой политический субрынок – рынок электоральный. На таком рынке:
  

• 
  сторона предложения представлена частями элиты, конкурирующими за избирателей, и напоминает сторону предложения на олигополистическом рынке товаров и услуг;
  
• 
  сторона спроса представлена избирателями;
  
• 
  роль товаров играют пакеты услуг (политические программы, предвыборные обещания), предлагаемые избирателям частями элиты;
  
• 
  совокупный платежеспособный спрос равен сумме голосов граждан; при всеобщем, прямом и равном голосовании каждый гражданин обладает только одной, неделимой частью платежеспособного спроса (единицей «электоральной валюты»);
  
• 
  инфраструктура рынка состоит из организаций имеющих отношение к политике (партии, НКО, СМИ, органы власти и пр.);
  
• 
  правила игры задаются правом, моралью и обычаями данного общества.
  

Более или менее очевидная универсальность принципа «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным», позволяет надеяться, что в большинстве случаев поведение психически здорового избирателя будет максимизирующим.

На этом схожесть между потребительским поведением homo politicus’а и homo oeconomicus’а заканчивается: их функции полезности существенно разнятся. Чтобы прояснить ситуацию, попробуем построить функцию индивидуальной полезности избирателя.

Допустим, что избиратель имеет свои представления о наилучшем, наихудшем и массе промежуточных состояний общества. Для методологического сближения с Беккером примем, что эти представления не обязательно должны быть четко осознанными, что они могут быть сколь угодно расплывчатым, образными, подсознательными и пр.¹ Предположим, тем не менее, что усилиями исследователей эти представления могут быть выявлены, вербализованы, с некоторой степенью адекватности оценены по N критериям и представлены как векторы N-мерного пространства политических предпочтений. Индивидуальные функции полезности задаются на этом пространстве.

Численные значения функции полезности зависят от выбора шкалы. Но на этот выбор имеет смысл ввести одно ограничение: функция полезности избирателя должна иметь не только положительные, но и отрицательные значения. Дело в том, что на электоральном рынке всегда есть люди, неудовлетворенные своим рыночным поведением. Обнаружить их можно среди тех, кто проголосовал, но оказался в меньшинстве, то есть среди избирателей, вынужденных подчиняться власти, программу которой они не одобряют. В рыночной терминологии эту группу можно описать как людей, которые потратили время на посещение рынка (избирательного участка), израсходовали «электоральную валюту» на покупку понравившейся им политической программы, но получили товар, потребительские свойства которого не соответствуют желаемым. Функция полезности с областью значений, ограниченной положительными величинами, состояние проигравшего избирателя адекватно не описывает.

Наличие негативных значений у функции индивидуальной полезности избирателя – одно из ее фундаментальных отличий от функции полезности, используемой в экономической теории.

Другое отличие, которое описанная выше процедура построения сделала более или менее очевидным: к данной функции (по крайней мере, в одномерном варианте аргумента) неприложим первый закон Госсена.

Стабильность предпочтений.

Чтобы сделать реалистичным тезис об универсальности принципа стабильности предпочтений, Беккер переносит вопрос о стабильности с эмпирически выявляемых предпочтений на «глубинные предпочтения»: «Стабильность предпочтений, - пишет он, - предполагается по отношению не к рыночным товарам и услугам /…/, а к основополагающим объектам выбора, которые производит каждое домохозяйство, используя для этого рыночные товары и услуги, собственное время и прочие ресурсы. Эти глубинные предпочтения определяются через отношение людей к фундаментальным аспектам их жизни, таким как здоровье, престиж, чувственные наслаждения, доброжелательность или зависть, и отнюдь не всегда остаются стабильными, если иметь в виду рыночные товары и услуги» [Беккер, с. 32].

Хотелось бы думать, что в этой фразе слово «предполагается» является синонимом «доказывается», а не «постулируется». Тезис о применимости экономического подхода ко всем видам человеческого поведения представляет научный интерес только в том случае, если он доказуем. Так что постулирование хотя бы одной его составляющей – в частности, стабильности предпочтений – превращает весь тезис в тавтологию.

Между тем, утверждение Беккера, что глубинные потребности зависят от отношения людей к «фундаментальным аспектам жизни», по формальным основаниям не является доказательством, а в содержательном отношении представляется не вполне последовательным и не очень полезным.

Начну с формального момента. Приведенное утверждение (как, впрочем, и последующие рассуждения Беккера на эту тему), не содержит описания ни самих глубинных потребностей, ни механизма их отношения к фундаментальным аспектам жизни человека, то есть, является принципиально нефальсифицируемым (по Попперу), а значит, не может считаться научным доказательством.

Теперь о содержательной стороне дела.

Во-первых, в рассматриваемом утверждении глубинные предпочтения связываются с эмоциями и сложными переживаниями (завистью, доброжелательностью и пр.). Но эмоциональные состояния людей, групп и общества в целом, как известно, меняются. Соответственно, могут меняться и зависящие от них глубинные предпочтения.

Во-вторых, если даже допустить наличие стабильных политических предпочтений¹, то для сохранения хотя бы минимальной связи с эмпирически верифицируемой реальностью придется согласиться с тем, что они не обеспечивают стабильности паттернов наблюдаемого электорального поведения большинства избирателей².

Долгосрочная стабильность верифицируемых электоральных предпочтений свойственна, как известно, лишь меньшинству избирателей. В теории электорального поведения таких людей иногда называют традиционными непоколебимыми избирателями. Это люди, которые на протяжении двух и более прошедших электоральных циклов голосовали за одну и ту же партию (традиционность выбора), вне всяких сомнений проголосуют таким же образом и на ближайших выборах, причем сделают это независимо от того, каковы будут электоральные перспективы их партии (непоколебимость выбора). В краткосрочном плане (в рамках одного избирательного цикла) критерий устойчивости может быть ослаблен – здесь достаточно одной непоколебимости. Но и не отягощенные традиционностью непоколебимые избиратели большинства в электорате не составляют.

Предпочтения остальных избирателей (а таких - большинство) назвать устойчивыми нельзя. Среди этих «остальных» есть, например, люди, которые хотя и симпатизируют определенной партии, но будут голосовать за нее только, если она имеет реальные шансы на успех – это так называемые рационально голосующие. Есть среди них и те, кто до самого прихода на избирательный участок сомневается, за кого ему голосовать. Есть и такие, которые ничего не знают о партиях, но все же приходят на избирательный участок и голосуют случайным образом.

На реальном электоральном рынке борьба идет, главным образом, за голоса людей с нестабильными предпочтениями. Так что неустойчивость верифицируемых политических предпочтений является фундаментальной характеристикой этого рынка – одним из необходимых условий политической конкуренции и основной причиной высокой стоимости избирательных кампаний в демократических обществах. Электоральный рынок в условиях устойчивости предпочтений – это либо деградирующий рынок, либо уже не рынок.

Равновесие политического рынка.

Выше говорилось, что утверждение о рыночном равновесии применяется Беккером для модели, не являющейся рыночной. Постараюсь показать, что равновесие на электоральном рынке возможно лишь как частный (вырожденный) случай.

Напомню, что под рыночным равновесием в экономике понимается равенство предполагаемого предложения (выпуска) и предполагаемого совокупного спроса (предполагаемых совокупных расходов) при данном уровне цен. Помимо прочего, эта ситуация требует, чтобы продавцы и покупатели были удовлетворены своим поведением [Ackley, p. 108].

Посмотрим, приложима ли такая концепция равновесия к демократическому электоральному рынку.

Начнем с того, что на этом рынке цены не могут выполнять балансирующей роли между спросом и предложением. Под ценами я имею в виду количество «электоральной валюты» (число бюллетеней), затраченной на покупку пакетов услуг, которые предлагались избирателям различными группами политической элиты.

Невозможность для цен выравнивать спрос и предложение на электоральном рынке объясняется спецификой самих цен, а также спецификой предложения и спроса.

Фактические цены ориентирами для политического поведения быть не могут, так как становятся известными по окончании выборов. Роль ориентиров играют экспертные оценки результатов голосования. Эти оценки отслеживаются продавцами, и в некоторой степени обеспечивают коррекцию спроса. Но в пределах одной избирательной кампании масштабы возможной коррекции со стороны продавцов весьма ограничены – и в количественном, и в качественном (содержательном) отношении.

Количественную эластичность сдерживают высокие административные, финансовые, культурные и психологические барьеры, препятствующие появлению на рынке новых продавцов. Содержательная эластичность (изменчивость содержания программ и обещаний) ослабляется характерными для электорального рынка представлениями продавцов о необходимости оставаться в «своей» политической нише.

Среди покупателей на экспертные оценки результатов голосования ориентируются только рационально голосующие. Но и у них существуют достаточно жесткие ограничения на допустимую эластичность предложения. В более или менее стабильных политических условиях избыточная эластичность будет восприниматься многими рационально голосующими как показатель превращения серьезной политики в балаган и подтолкнет их к отказу от участия в выборах.

Остальные избиратели (большинство) ценами не интересуются: одни потому что преданы своим кандидатам (непоколебимые), другие потому что до самого последнего момента не знают, за кого проголосуют.

Так что эластичность спроса по цене, даже отдаленно напоминающая по своим масштабам эластичность спроса на любом олигополистическом рынке товаров и услуг, на электоральном рынке невозможна.

Теперь о структуре спроса. По сравнению с любым товарным рынком спрос на электоральном рынке качественно разнороден. Разные избиратели ориентированы на различные и во многом взаимоисключающие пакеты услуг¹. При этом они стремятся приобрести «свой» пакет не для личного или группового, а для всеобщего применения.

Замечу попутно, что качественная разнородность предпочтений делает неприменимым к электоральному рынку требования рациональности ожиданий и исключает возможность построения рациональной функции «общественно-политического благосостояния». Теорема Эрроу о невозможности здесь не нуждается в доказательстве – она очевидна.

Наконец, характер покупки электорального блага качественно отличается от характера покупки товара или услуги на обычном рынке.

1. Неучастие в голосовании не сберегает избирателю его электоральную валюту: на следующие выборы он все равно придет только с одним голосом.

2. Покупка электорального блага может быть лишь коллективной, так как его цена заведомо выше единицы электоральной валюты, имеющейся у одного избирателя.

3. Пакет благ с максимальной фактической ценой будет определять состояние политической среды в значительно большей степени, чем менее дорогие пакеты. Беккер прав, когда утверждает, что «из процесса конкуренции за политическое влияние никто не выходит абсолютным победителем или абсолютно проигравшим» [Беккер, 356]. Но из этого не следует, что по завершению сделок на электоральном рынке продавцы и покупатели будут удовлетворены результатами своего поведения.

Ситуация усугубляется тем, что в отличие от обычного рынка товаров или услуг, контракт, заключенный на электоральном рынке, может быть расторгнут досрочно только насильственным путем.

С учетом сказанного на электоральном рынке удовлетворенность своим поведением у покупателей и продавцов возможна только в двух случаях.

• 
  Если все участники рынка заранее согласны с любым исходом голосования. Теоретически подобное положение мыслимо. Но оно тождественно отсутствию у участников рынка каких бы то ни было предпочтений, то есть отсутствию рынка как такового.
  
• 
  Если элиты и избиратели в перспективе двух и более электоральных циклов рассматривают результаты данных выборов как оптимум по Парето. Помимо прочего, это означает, что большинство избирателей являются «традиционными непоколебимыми». Такая ситуация возможна¹, но не необходима и, более того, вредна, так как представляет собой одобряемый большинством избирателей раздел электорального рынка, который ослабляет политическую конкуренцию и ведет к деградации рынка.
  

Иными словами, экономический подход в смысле Беккера к электоральному рынку неприменим, а значит, не применим он и к политическому рынку в целом.

Здесь мне могут возразить: ситуация на субрынке не характеризует рынок в целом. В частности, неравновесие на электоральном субрынке может быть компенсировано равновесием на других политических субрынках; и даже если на политическом рынке в целом отсутствует равновесие (кратко- или долгосрочное), то оно компенсируется равновесием на других рынках, поскольку вся общественная жизнь может рассматриваться как совокупность влияющих друг на друга рынков и пр.

Такую аргументацию вряд ли можно считать корректной. Каждый из субрынков и рынков, конечно, связан между собой. Но предлагаемые на них блага в общем случае не являются 100-процентными субститутами друг для друга, а сила этих связей различна и отнюдь не обеспечивает участникам конкретного субрынка удовлетворенности собственным поведением – этой субъективной характеристики рыночного равновесия.

Сказанное выше подводит к следующей альтернативе.

А) Электоральные процессы можно описывать в рыночных категориях. Тогда электоральный рынок оказывается хорошим объектом для разработки обобщенной модели рынка – модели, для которой рынок, исследуемый экономической теорией, является частным и наиболее простым случаем.

Б) Можно утверждать, что электоральные процессы рыночными не являются. Из этого утверждения следует, что существуют нерыночные ситуации, в которых имеется спрос, предложение, конкуренция, цены и процесс купли-продажи. А это требует уточнения понятия рынка. Допустимо, например, ввести следующее ограничение – о рынке правомерно говорить тогда и только тогда, когда спрос и предложение балансируются ценами.

Мне ближе первый вариант. Полагаю его более продуктивным как для развития политологической теории, так и для междисциплинарных исследований.