Есть письмо о том, что принято к печати Социальная мысль об опасностях технической экспансии, перспективах ее преодоления и гуманизации техники в информационную эпоху

М. Хайдеггер посвящает этой тематике серию статей, в том числе «Вопрос о технике» и «Поворот». Техника, в трактовке Хайдеггера, это вид раскрытия потаенности. Однако, говоря о современной технике, следует обратить внимание на ее принципиальное отличие от техники прошлого.

«Царящее в современной технике раскрытие потаенного, – пишет Хайдеггер, – есть про­изводство, ставящее перед природой неслыханное требование быть поставщиком энергии, которую можно было бы добыть и запасти как таковую»².

Постановка добычи природной энергии есть производство в двояком смысле. Оно про-изводит, поскольку что-то извлекает и доставляет. Вместе с тем такое производство всегда с самого на­чала несет в себе установку на воспроизводство, на увеличение производительности в смысле извлечения максимальной выгоды при минимальных затратах.

Хайдеггер приводит пример гидроэлектростанции, поставленной на Рейне. С введением электростанции изменяется отношение к окружающей природе. Оно становится все более и более прагматичным. Рейн уже не столько объект для восхищения и воспевания в стихах поэта-романтика, а в лучшем случае часть ландшафта.

По мысли Хайдеггера, выведение из потаенности, которым охвачена современная тех­ника, имеет характер предоставления в смысле добывающего про­изводства.

Отметим, что при этом меняется и характер труда. «Вот, участок земли, – пишет Хайдеггер, – эксплуатируемый для произ­водства угля или руды. Земные недра выходят теперь из пота­енности в качестве карьера открытой добычи, почва – в качестве площадки рудного месторождения. Иным выглядит поле, которое некогда обрабатывал крестьянин, когда обрабатывать еще значи­ло: заботиться и ухаживать. Крестьянский труд – не эксплуата­ция поля. Посеяв зерно, он препоручает семена их собственным силам роста и охраняет их произрастание. Между тем обработка поля тоже оказалась втянута в колею совсем иначе устроенного земледелия, на службу которого ставится природа. Оно ставит ее на службу производству как добыванию. Полеводство сейчас – механизированная пищевая промышленность. Воздух поставлен на добывание азота, земные недра – руды, руда – на добычу, например, урана, уран – атомной энергии, которая может быть ис­пользована для разрушения или для мирных целей»³.

Как и Рейн, труд обнаруживает иные потаенности. Труд обнаруживает черты псевдодеятельности.

Вводя понятие «по-став» (Ge-stеll) (вызов, который сосредо­точивает человека на поставлении всего, что выходит из потаен­иости, в качестве состоящего-в-наличии)⁴, Хайдеггер отмечает, что «постав встает на пути свечения и правления истины… Опасна не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники; но есть тайна ее сущности. Сущность техники как миссия раскрытия потаенности есть риск… Угроза человеку идет даже не от возможности гибельного действия машин и технических аппаратов. Подлинная угроза уже подступила к человеку в подлинном его существе. Господство по-става грозит той возможностью, что человек окажется не в состоянии вернуться к более изначальному раскрытию потаенного и услышать голос более ранней истины»⁵.

Забывание бытием истины трансформирует и труд, превращая его в псевдоистину человеческого существования.

Продолжим эту тему, обратившись к статье «Современная техника» К. Ясперса. В этой статье он анализирует истоки технической экспансии и пытается выявить взаимообусловленность технического развития и модификации процесса труда. Ясперс вплетает тему труда в рассуждения о современной технике. Как видит немецкий философ изменения в характере труда в условиях технической экспансии и технической трансформации мира. Как и Хайдеггер, Ясперс размышляет о возможном преодолении опасности, создаваемой техникой. Ясперс много размышлял и писал о кризисе западно-европейской культуры, безусловно, его анализ последствий технического развития непосредственно связан с выводами относительно социокультурного кризиса рубежа XIX–XX вв.

По мысли Ясперса, задавшись идеей проследить предопределенность особенностей нынешней эпохи, следует обратиться ко времени изобретения орудий труда. С этого времени, собственно, и начинается оформления самого процесса труда, превращения труда в осознанную целенаправленную деятельность, необходимую для обеспечения жизненных потребностей человека. И техника в этом процессе играла немаловажную роль. «Техника, – пишет Ясперс, – это совокупность действий знающего человека, на­правленных на господство над природой; цель их – придать жиз­ни человека такой облик, который позволил бы ему снять с себя бремя нужды и обрести нужную ему форму окружающей среды. Как природа меняет свой облик под воздействием техники, какое обратное действие на человека, оказывает его техническая деятель­ность, т. е. как характер его труда, организация его труда и его воздействие на среду меняют его самого, – все это составляет основной фактор исторического развития»⁶.

Казалось бы, чего же еще желать? Человек обрел возможности обеспечить свою жизнь, поддерживать существование, развиваться. Но с приходом современной техники ситуация изменилась. Проявились роко­вые последствия технического развития. В тех­нике и вместе с тем во всей жизни людей произошел переворот, темпы которого непрерывно возрастают.

Одним из роковых последствий стало изменение отношений человека с природой. С одной стороны, человек все больше господствует над природой, с другой – возникает угроза того, что при­рода в свою очередь в неведомой ранее степени подчинит себе человека. «Воз­никает опасность того, что человек задохнется в той второй при­роде, которую он технически создает в качестве своей, тогда как перед лицом непокоренной природы, постоянно трудясь в поте ли­ца, чтобы сохранить свое существование, человек представляется нам сравнительно свободным»⁷.

Жизнь человека меняет свои прежние очертания. Меняется среда его обитания, меняется сам человек. Напомню, что антропологическому кризису посвящены значительные работы крупнейших философов ХХ в.

Ясперс, рассуждая о последствиях технического развития и экспансии современной техники, держит в поле зрения и вопрос о трудовом участии человека. «Техника радикально изменила повседневную жизнь человека в окружающей его среде, насильственно переместила трудовой процесс и общество в иную сферу, в сферу массового производ­ства, превратила все существование в действие некоего техниче­ского механизма, всю планету – в единую фабрику [выдел. мной – Т. С.]. Человек оторвался от своей почвы, естественной среды. Человек становится жителем земли без родины, те­ряет последовательность традиции. Дух сводится к способности обучаться и выполнять полезные функции»⁸.

Предприняв подобное описание, Ясперс указывает на возможные опасности и прежде всего на разрушительный характер современных преобразований. Человек теряется в происходящем, не понимает происходящего, теряет уверенность, живет, ощущая невозможность найти нуж­ную ему форму жизни. Человек не может найти подлинно ис­тинное и прочное, на что он (отдельный человек) мог бы опереться в своем сознании.

Поэтому человек живет либо в состоянии глубокой неудовлет­воренности собой, либо отказывается от самого себя, чтобы превра­титься в функционирующую деталь машины, не размышляя, пре­даться своему витальному существованию, теряя свою индивиду­альность, перспективу прошлого и будущего, и ограничиться узкой полоской настоящего, чтобы, изменяя самому себе, стать легко заменяемым и пригодным для любой поставленной перед ним це­ли, пребывать в плену раз и навсегда данных, иллюзорных достоверностей.

«Тот же, кто таит в себе неудовлетворенность, проявляющуюся в вечном беспокойстве, – пишет Ясперс, – постоянно ощущает внутренний разлад. Он вынужден всегда носить маску, менять эту маску в зависимо­сти от ситуации и от людей, с которыми он общается. Он переста­ет постигать самого себя, так как, нося постоянно маску, он, в кон­це концов, сам уже не знает, кто он»⁹.

К чему же может прийти человек, существующий, действующий, бездействующий и пр. в этих условиях, в условиях таким образом протекающей жизни? Ясперс обращает внимание, что необыкновенную значимость этого вопроса. При этом ситуация складывается таким образом, что ответ на данный вопрос во многом (если не во всем) связан с перспективами технического развития. Техника в настоящее время становится едва ли не главной проблемой для понимания ситуации в обществе. И недооценивать значения техники и ее возможностей просто недопустимо. Современная техника уже внедрилась во все жизненные сферы, и сфера ее внедрения и воздействия непрерывно продолжает расширяться. Внедрение техники столь радикально изменяет жизнь общества и столь несопоставимо со всем, что происходило в прошлом, что человек не должен благодушно воспринимать происходящее, поскольку последствия этого благодушия могут быть катастрофическими.

Свою известную работу «Другая революция» (1982) французский культуролог и философ техники Жак Эллюль начинает с определения нашей реальности как рационалистической и технической. «Мы живем в техническом и рационалистическом мире, – пишет Эллюль»¹⁰. И являясь органической составляющей этого мира, сросшись с ним, мы тем не менее осознаем опасность этого мира.

Возвращаясь к постановке вопроса о технике Хайдеггером, отметим, что в существе по-става, для Хайдеггера, присутствует потенциальное спасение. Само осознание опасности очень значимо, именно в нем (в осознании) заключены перспективы спасения. И человек, осознавая или нет, ищет спасения в условиях опасности. «Предупрежден, значит вооружен» – гласит известная поговорка. Где же и в чем обрести это спасение, эту опору.

Одним из вариантов спасения (хотя и весьма сомнительным) является уход от реальности. Человечество с давних пор пыталось скрасить тяготы повседневной жизни фантазиями о прекрасном будущем, мечтами о прекрасном острове Утопия. Согласно Эллюлю в ХХ в. «футурологи хватаются за образ такого будущего, предрассчитать которое нельзя, мысленно перескакивают через препятствия, конструируют нереальное общество...»¹¹. Футурологи пытаются преодолеть опасность технического и рационалистического мира, «из кольца техники и технологии они каким-то образом вырываются, но подобное предприятие справедливо именуется Утопией... Это слово витает над нами не случайно. Ибо утопия – это как раз то, что позволяет, по существу, не вступать в конфликт с техническим миром»¹².

По мысли Эллюля, все утопии были триумфом технологизма. То, что бессознательно предлагают нам футурологи – это радикально технизированный мир, из которого убраны только явные, вопиющие неудобства техники: это абсолютный триумф технического рационализма под прикрытием мечты. Утопия есть самая монотонная, самая тошнотворно скучная из всех мыслимых вселенных. Характернейшая черта утопии – это маниакальная страсть к организованности. Обитатель утопии безнадежно и окончательно инфантилен. При всем том утопия не просто теоретическая и заоблачная модель: сейчас мы благодаря нашему техническому оснащению и состоянии осуществить ее более или менее полностью.

Таким образом, Эллюль подчеркивает технологизм утопического сознания. Хотелось бы обратить внимание на то, что из данного рассуждения Эллюля следует, что в мечтах человечества будущее всегда организовано. И если мы обратимся не просто к мечтам отдельного человека, а к сочинениям мыслителей прошлого и настоящего, сочинениям, содержащим некий социальный проект (утопический или антиутопический), эти проекты предполагают трудоорганизованный образ жизни.

В работе Эллюля мы находим идейное пересечение с концепцией мега-машины Льюиса Мамфорда. «Природа уже не есть просто наше живописное окружение. – пишет Эллюль. – По сути дела, среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть прежде всего вселенная Машины»¹³.

Работу «Миф машины» Мамфорд начинает с рассуждения о возникновении новой среды обитания человека, о последствиях технического развития, о новой технике, о трансформациях, происходящих с человеком под влиянием технического изменения мира: «Все мы понимаем, что в нашем столетии было засвидетельствовано радикальное преобразование всей среды, окружающей человека, что в значительной степени представляет собой результат воздействия физико-математических наук на технологию. Этот переход от эмпи­рической и скованной традициями техники в режим экспериментов открыл невиданные горизонты в таких новых сферах, как ядерная энергия, сверхзвуковые перевозки, искусственный интеллект и мгновенная связь на дальние расстояния. Еще никогда, если начинать с эпохи пирамид, такие значительные физические изменения не осуществлялись за столь короткий период. Каждое из этих изменений по­очередно вызвало трансформации в человеческой личности, а если этот процесс будет продолжаться с неослабевающей скоростью и бесконтрольно, то уже вырисовываются контуры более радикальных преобразований»¹⁴.

Мамфорд сравнивает нынешнюю эпоху с переходом от «первобытного» состояния человека, которое было отмечено изобретением орудий труда и оружия с целью овладеть силами природы, к карди­нально иной ситуации, когда человек не только покорил природу, но и все дальше отделяется от органической среды. Этому все в большей мере способствует новая техника (Мамфорд называет ее «мегатехника»). Ее появление позволяет создать условия, необходимые для всеобъемлющей автоматизации труда. Мамфорд пишет о возникновении некой единообразной, всеохватной и выходя­щей за пределы земли структуры, предназначенной для автоматической работы. Появление и функционирование этой структуры приведет к тому, что вместо того чтобы активно функционировать в качестве самостоятельной личности, человек станет пассивным, бесполез­ным и машиноуправляемым животным.

Многие представители философии техники обращают внимание на то, что техника становится средой человека. «Техника окружает нас, – пишет Эллюль, – как сплошной кокон без просветов, делающий природу (по нашей первой непосредственной оценке) совершенно бесполезной, покорной, вторичной, малозначительной. Что имеет значение – так это Техника. Природа оказалась демонтирована, дезинтегрирована науками и техникой: техника составила целостную среду обитания, внутри которой человек живет, чувствует, мыслит, приобретает опыт. Все глубокие впечатления, получаемые им, приходят к нему от техники. Решающим фактором является заполнение нашей мысли, как и нашей чувственности, механическими процессами. Именно техника есть теперь “данность” без всяких определений: тут нет надобности ни в смысле, ни в ценности, она навязывает себя просто тем, что существует»¹⁵.

Техника становится или уже стала нашим миром, средой, данностью. И мы уже иначе е мыслим жизнь, вплоть до того, что современное искусство полностью укоренилось в этой новой среде, творчество художника сосредоточивается в области техники, искусство становится отражением технической реальности. «Но, подобно зеркалу, отбрасывающему назад всякий попавший в него образ, – пишет Эллюль, – оно (искусство – Т. С.) ее (реальность – Т. С.) не знает и не исследует. Оно ограничивается ролью ее симптома, индикатора. Художники, киноработники, музыканты, скульпторы ровным счетом ничего не понимают в этой технической системе. Иногда искусство выступает как утешение, компенсация невыносимых сторон технической культуры, иногда оно слепо вторит той же технике, но всегда оно оказывается придатком к ней и во всех своих школах, во всех своих выражениях добросовестно выполняет конформизирующую роль»¹⁶.

Словно уже не Бог наделяет человека идеями, творческими способностями, вдохновеньем, – техника взяла на себя эти функции, техника становится Богом, как бы страшно это не звучало.

Эллюль говорит о технике, как о факторе порабощения человека. Однако, она могла бы статьи и фактором его освобождения. Но как это может произойти, где путь к освобождению.

Философ видит возможность будущей революции, которая способна привести к радикальному отвержению не только и не столько техники как таковой, но идеологии техники.

О какой революции идет речь? Прежде всего приходит мысль о том, что современная техника принципиально отлична от техники прошлого, и это отличие порождает надежды на изменение жизни, порождаемое этой новой техникой. Однако подобные надежды возникают у человека, втянутого в круговорот жизни-технической реальности. Человечество, попавшее в плен техники, порабощенное техникой, ждет освобождения от техники, хотя и в новом воплощении, но не утратившей своей сущности. Эллюль обращает внимание на то, что человечеству нечего ждать от этого преображения техники. «Вплоть до 1970-х годов техника, – пишет философ, – была монолитной силой, ориентированной лишь в одном направлении. Она была действительно системой и имела только одну мыслимую цель – рост во всех направлениях, развертывание мощностей, производства и т. д., хотя некоторые наблюдатели начинали уже ставить под сомнение этот рост. Сегодня автоматизация и информатизация способны мало-помалу сменить ориентацию техники. Сама по себе техническая мутация, информатизация техники, не вызовет никакого изменения в положении пролетариата, неимущих масс, никакого освобождения человека не принесет, если не будет решимости, сознательного выбора, воли, способной использовать технику в этом направлении. Назовем ее политической волей. Беда в том, что политика, какою мы ее видим сегодня, совершенно не в состоянии справиться с техникой и сама ею полностью детерминирована»¹⁷.

Итак, техника создает новый мир, новую среду обитания, овладевает творческими возможностями человека. И человек покоряется этому технизированному миру, человек становится его рабом, он уже ничего не может изменить, опираясь на знания и опыт прошлого и настоящего, все это сформировано техникой и не может быть направлено против нее. «Наши предшествующие знания уже ни на что не пригодны», – пишет Эллюль. Освобождение человечества от технического рабства возможно лишь при условии революции. И эта революция, согласно Эллюлю, должна включать непременно пять основных элементов:

1) Полная перестройка производственных мощностей западного мира с целью оказания бескорыстной помощи «третьему миру» для самостоятельного строительства своей истории; 2) Добровольная решимость не применять власть и силу, в какой бы то ни было форме, полная ликвидация централизованного бюрократического государства; 3) Всестороннее развертывание способностей и диверсификации занятий, включая расцвет национальных дарований, признание любых автономий, но в сочетании с подъемом образования. Сюда же относится вопрос о самоуправлении, которое возможно только для малых производственных единиц. Если индивид способен что-то сделать самостоятельно, коллектив должен воздержаться брать на себя его инициативу; 4) Резкое сокращение рабочего времени. Очевидно, что если «человек крайне занят участием в делах организации своего кооперативного ателье, своего жилищного комплекса, своей коммуны, своего природного окружения, то ему понадобится много времени. Однако это будет уже другой труд. В том, что касается общественно обязательного труда, никаких разговоров о 35-часовой рабочей неделе уже не может быть. Они совершенно устарели. Правы авторы, говорящие о двух часах ежедневной работы; 5) Прогресс измеряется отныне не возрастанием числа произведенных ценностей, а количеством сэкономленного человеческого времени. Отныне необходимо не рассчитываться за труд заработной платой, а равномерно распределять между всеми членами общества (независимо от того, работают они или нет) ежегодный национальный продукт – богатство, производимое за год автоматизированными и информатизированными заводами¹⁸.

Эти пять положений, по мысли Эллюля, составляют основное содержание политико-технической революции, способной освободить человека от власти техники. Повторимся, что для решения этих задач недостаточно одного лишь широкого внедрения автоматизации и информатизации. Даже при том, что многое достигнуто в области производства необходимых для жизни благ, и достигнуто именно благодаря автоматизации и информационным технологиям.

Однако никакие технические достижения и никакое совершенствование технических возможностей не спасет человека из созданного техникой плена. Освобождение от рабства в техническом мире неизбежно предполагает постановку и попытку решения вопросов о смысле жизни и новой культуре, о такой системе организации, которая не была бы ни принудительной, ни анархической, открывая поле для нового размаха творческих способностей.

Политико-техническая революция необходима, в противном случае опасности технической экспансии будут усугубляться. И либо позитивные потенции современной техники будут переориентированы в целях освобождения человека, либо человечество ждет огосударствление техники. «Информатика, сросшись с бюрократической властью, застынет несокрушимой глыбой. – пишет Эллюль. – Это – исторический тупик человечества, который будет по-настоящему осознан только в конце, потому что ведущий к нему путь так приятен, так легок, так соблазнителей, так полон ложными удачами, что представляется маловероятным, что человек отвергнет его и вступит на трудную, аскетическую, добровольно самоотверженную и нешумную дорогу, которая позволит в конечном счете прийти к той гуманизации техники и власти, о которой сейчас так много говорят»¹⁹.

Интересно, что эти рассуждения Эллюля созвучны высказываниям американского социолога Уильяма Самнера, представителя социал-дарвинизма. Самнер выступал как оппонент социалистов, а Эллюль ратует за социалистические трансформации. Полемизируя с социалистами, Самнер утверждал, что неравенство является естественным условием развития общества и в принципе неискоренимо: «Нужно понять, что мы не имеем других альтернатив кроме как: свобода, неравенство, выживание сильнейших и несвобода, равенство, выживание самых слабых. Первая ведет к развитию общества, последняя – к его кризису»²⁰. Эллюль же и в первом из своих революционных предложений, и в пятом, явно выступает против неравенства. Хотелось бы заметить, что цель политико-технической революции Эллюля – освобождение из мира техники, уничтожение порабощающей технической галактики. При этом все атрибуты общества, построенного в условиях победного марша техники, должны быть устранены, как тормозящие процесс освобождения и коренных перемен. В этом смысле «огосударствление техники» рассматривается как застой, остановка движения к освобождению, «машинизация» и явно соответствует второй из указанных Самнером альтернатив.

Эллюль обращает внимание на то, что в результате намеченных им действий произойдет отказ от культа эффективности производства как высшей ценности, которая сформировалась в эпоху технического прогресса, и обусловлена экспансией техники. Распад технической системы, по мысли философа, вовсе не обязательно будет вести, да и не должен вести, к техническому, экономическому и прочему регрессу²¹.

Каков же прогноз самого Эллюля? Как ему видится будущее человечества в условиях совершившейся политико-технической революции? Эллюль предполагает, что новый мир и новое общество должно быть создано новым человеком: «Чтобы подойти к свободному социализму с человеческим лицом без технического регресса, чтобы освободить индивида, который спонтанно продолжал бы работать, трудиться в техническом мире, перестав, однако, подчиняться логике технической системы, требуется подлинная мутация человека. Мутация психологическая, идеологическая, нравственная, перестройка всех целей жизни. И это должно произойти в каждом»²². Добавим, что единственной силой, способной преодолеть инерцию современного общества. Эллюль считает экстатическое христианство в его евангельской чистоте: низвержение всех идолов, бескорыстие и любовь в отношениях между людьми, полный отказ от всякой власти, воля к неустанному обновлению и свобода. Парадокс новой технократической мысли Эллюля в том, что дальнейшее развитие техники и возрастание ее социальной роли он считает возможным только при радикальном («революционном») переключении энергии общества с технических на духовные цели²³.

1. Хайдеггер М. Вопрос о технике // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986.

2. Ясперс К. Современная техника // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986.

3. Эллюль Ж. Другая революция // Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 147.

4. Мамфорд Л. Миф машины. М.: Логос, 2001.

5. Ярошенко С.С. Проблематика субкультуры бедности в американской социологии: эволюция принципов исследований и подходов. Дис. канд. социол. наук. М., 1994.