Гороховская Е. А

Сходства во внешних проявлениях совместной жизни муравьев и общественной жизни людей всегда привлекали внимание. Подобными сравнениями с античных времен наполнены философские работы и сочинения натуралистов, не говоря уже о художественной литературе (см., например [5, 6]). В конце XIX – начале XX в. возникают интенсивные взаимоотношения между исследованиями в мирмекологии и анализом человеческого общества. Хорошо известно, что с самого начала формирования социологии в XIX в. у нее возникли тесные связи с биологией. В конце XIX – начале XX вв. начало выделяться особое научное направление — зоосоциология, изучающая социальную жизнь животных. Примечательно, что первый фундаментальный труд в зоосоциологии принадлежит не зоологу, а известному французскому социологу Альфреду Эспинасу [8].

Понимание социальности как важнейшего явления в жизни животных невозможно без поиска аналогий между ними и человеком. Проведение подобных аналогий принято называть антропоморфизмом. В начале XX в. антропоморфизм при изучении поведения животных был признан недопустимым, и победа над ним стала считаться одним из важнейших научных достижений. Несмотря на это прогресс в области исследования социального поведения животных сопровождался постепенным возрастанием числа антропоморфных терминов — и общих, таких, как социальная организация, агрессивность, конкуренция, общение, и более специализированных: ритуал, ритуализация, социальная иерархия и социальный статус, приветствие, угроза, альтруизм.

Отрицательное отношение к антропоморфизму среди ученых известный американский этолог Дональд Гриффин иронически назвал «антропоморфофобией» [15]. Теперь антропоморфизм, который так долго ругали, признан в качестве полезного эвристического инструмента, без которого невозможно понять поведение животных. Конечно, можно использовать неантропоморфные термины, специально созданные для обозначения особенностей именно животных. Так делают, однако ими никогда не ограничиваются. К тому же технические термины приходится толковать и в конце концов обращаться к чему-то знакомому по аналогии с нашим собственным поведением. На основании моих исследований в области истории науки я прихожу к выводу, что ученым не удается ни описывать, ни анализировать поведение животных без понятий и терминов, выработанных в сфере гуманитарного знания, а также обыденных понятий, относящихся к человеку. Изобретение для этого специальных терминов, относящихся только к животным, часто оказывается неэффективным, так как они оторваны от богатой семантики гуманитарных понятий, которую невозможно полностью вербализовать, но в которой ощущается необходимость. Антропоморфные понятия связаны с мощными смысловыми полями, которые делают их по-настоящему работоспособными, порождающими множество значений и ассоциаций.

Этолог Хелен Фишер приводит в одной своей статье высказывание Лорена Эйсли, известного американского литератора и публициста: «В некотором смысле, когда мы перестаем антропоморфизировать, мы перестаем быть людьми, ибо, когда мы прерываем человеческий контакт с животными и отрицаем всю их связь с нами, мы <…> перестаем антропоморфизировать самих себя — отрицаем нашу собственную человечность. Мы повторяем старый-старый человеческий трюк замораживания живого мира и вместе с ним нас самих» [9, p. 95].

***

«Вторая сфера функционирования в общине — сфера обеспечения — включает функционально активных рабочих: муравьев-наблюдателей, санитаров, активных и пассивных фуражиров, строителей <…> Стерильность взрослых рабочих <…> переориентирует содержание конкуренции на те области деятельности, которые остаются им доступными в силу кастовой принадлежности» [2, с. 44].

«Только после завершения периода обучения и социализации муравей становится активным членом конкретного сообщества» [2, с. 49].

«Обычно междоусобице предшествует обоюдная разведка. <…> Вскоре после разведки наступает сражение» [3, с. 182].

«…квалификация рабочих возрастает по мере увеличения их опыта». «Старые фуражиры <…> служат кладезем информации и резервом рабочей силы» [1, с. 75].

«…существует мобилизация солдат на защиту сотоварищей» [1, с. 152].

Тенденция использовать антропоморфную лексику при описании поведения животных с таким уровнем социальной организации, как муравьи, вполне понята. По моему мнению, она определяется очевидным для всех различием между муравьями и людьми, начиная с размеров и кончая, естественно, морфологическим и физиологическим контрастом. Поэтому антропоморфные мирмекологические термины могли восприниматься как образные метафоры.

Учитывая принципиальные различия биологических основ социальной жизни муравьев и людей, мирмекологи тем не менее считали, что среди животных по сложности социальной организации с человеком сопоставимы только муравьи. Между социальной жизнью тех и других они видели наибольшее формальное сходство и богатство содержательных аналогий.

Даже мирмеколог Карло Эмери, который был не склонен сближать социальную жизнь общественных насекомых с человеческой, тем не менее считал важным их рассмотрение в социологическом контексте. Недаром он опубликовал в 1901 г. в журнале Revue d’Économie Politique статью «Общественные насекомые и человеческое общество». В ней он пишет, что «общества насекомых могут интересовать социолога в двух отношениях: с одной стороны, наиболее дифференцированные формы этих сообществ, их сложная организация, разнообразные проявления их деятельности заслуживают сравнения с тем, что мы наблюдаем в обществах людей; с другой стороны, эти общества, как и общества животных вообще, демонстрируют предел, за который не может выйти прогрессивное развитие социального порядка в отсутствии интеллекта, сравнимого с человеческим» [7, p. 26]. Однако в своей работе Эмери, борясь с неуместным, по его мнению, антропоморфизмом, широко распространенным в то время, сосредоточил свое внимание на различиях между человеческим обществом и обществами насекомых.

В целом между мирмекологией и социальными науками в конце XIX – первой трети XX в. существовали настолько тесные контакты, что Шарлота Слей, автор книги, посвященной культурной истории мирмекологии, призналась в искушении написать альтернативную историю социологии и антропологии как мирмекологических дисциплин [17].

История социологии и мирмекологии действительно свидетельствует о взаимном влиянии этих областей.

Исследования социальной жизни муравьев были важны для социолога Альфреда Эспинаса. В своей книге «Общества животных» [8] он рассматривает социальность не как исключительную характеристику человека, а как универсальное, нормальное свойство всего животного мира. Обсуждая границы социологии, Эспинас утверждает, что она «включает в себя в качестве различных стадий одной и той же эволюции проявление социального поведения как у животных, так и у человека» [8, p. 213]. В «Обществах животных» Эспинас уделил муравьям большое внимание. Он опирался на работы специалистов-мирмекологов, прежде всего, О. Фореля, и даже сам наблюдал за поведением муравьев. Согласно его классификации, по своей социальной структуре муравьи, наряду с другими общественными насекомыми, относятся к «материнским домашним обществам», представляющим собой семьи. Учитывая довольно распространенную и среди гуманитариев, и среди натуралистов традицию рассматривать общества пчел и муравьев как своего рода государства, Эспинас тоже ставит этот вопрос и бескомпромиссно отвергает такое уподобление. Он пишет, что эти общества «никак не заслуживают названия монархий и республик, которые им иногда дают», и их нельзя «научно приравнивать к городу и государству», поскольку «им недостает двух существенных качеств»: отсутствует «группировка индивидов в обществе по отдельным семействам» и правительство [8, p. 349]. Эспинас замечает, что, хотя у муравьев, в отличие от пчел, обычно не одна матка, а несколько, тем не менее муравейник, — одна семья, пусть и громадная, и поэтому не может считаться политическим обществом. Однако Эспинас подчеркивает высокий уровень социальной организации муравьев. Это проявляется, как он полагал, в чрезвычайно развитом разделении труда, причем не только и не столько на основе морфологических различий, сколько за счет дифференциации действий, а также в личной инициативе и большой вариабельности их поведения в ходе совместной солидарной деятельности. Интересно, что, по мнению Эспинаса, у муравьев мы встречаемся с феноменом собственности. Он связывает это с тем, что пространство, находящееся во владении муравьев, покрыто их дорогами, по которым они в массе циркулируют и которые защищают. «Это поле, — пишет Эспинас, — своего рода орудие, которое используют муравьи, так же как и гнездо» [8, p. 375].

В свою очередь, мирмекологи, сравнивая муравьев и людей, с одной стороны, анализировали социальную жизнь муравьев по аналогии с человеческой, а с другой, — получали новое понимание человеческого общества и даже формулировали рекомендации по его усовершенствованию. Я останавливаюсь, главным образом, на работах крупнейших мирмекологов конца XIX – начала XX вв.: Эриха Васманна (1859 1931), О. Фореля (1848 1931) и У. Уилера (1865 1937), благодаря которым во многом сформировались понятийный словарь и концептуальный каркас мирмекологии. Все трое были знакомы друг с другом и переписывались. Эти люди были чрезвычайно яркими личностями с большим кругозором в гуманитарных областях. Из них только У. Уилер был профессиональным биологом, работавшим в университете. Эрих Васманн был членом общества иезуитов, священником, глубоко верующим человеком, много писавшим по философским вопросам биологии. Наряду с теологическим он получил и зоологическое образование. Редактирование биологического раздела в журнале ордена, которое было его обязанностью, оставляло много времени для мирмекологических занятий. Для психиатра Огюста Фореля изучение муравьев было, в сущности, хобби, но оно занимало огромное место в его жизни. О. Форель известен также тем, что разрабатывал проекты социальных реформ, причем на его деятельность в этой сфере серьезное влияние оказывали размышления над социальным устройством муравьев.
Влияние социологических идей на концепцию У. Уилера

Американский исследователь муравьев Уильям Уилер, создатель термина «мирмекология», находился под большим влиянием социологической традиции, в том числе идей А. Эспинаса и Вильфредо Парето (подробнее о влиянии последнего см. [17]). Эспинас понимал общества как «живые существа», «социальные организмы». В начале XX в. У. Уилер стал разрабатывать представление об обществе социальных насекомых как особом организме, более высокого уровня, чем обычный, которое впервые было представлено в его статье «Колония муравьев как организм» [25]. Позже он стал использовать термин «сверхорганизм». Эта концепция Уилера в целом ряде отношений перекликается со взглядами Эспинаса, которые он хорошо знал. Уиллер, так же, как и Эспинас, считал, что общества животных и человека суть «реальные организмы, а не просто понятийные конструкции или аналогии» при обозначении их термином «организм» [20, p. 309]. Подобно Эспинасу, он выделял среди обществ-организмов те, что основаны на функции питания, и семейные, основанные на функции воспроизведения [20, p. 309]. Эспинас утверждал, что обществам, как и организмам, присуще как индивидуальное развитие, так и эволюционное; Уилер также говорил об онтогенетическом и филогенетическом развитии колонии муравьев [20, p. 312]. Эспинас указывал на то, что общество, как и организм, развивается из зародыша, постепенно увеличиваясь и дифференцируясь путем разделения труда. А Уилер считал, что молодая оплодотворенная самка муравьев соответствует оплодотворенной яйцеклетке и производит колониальное тело — других муравьев, среди которых происходит дифференцировка на касты как результат физиологического разделения труда [20, p. 312]. Эспинас полагал, что общество — это живое существо, которое создается своим собственным сознанием. Уилер, ставя вопрос о том, что регулирует кооперацию и определяет единство колонии муравьев, как и любого организма, и, не давая на него определенного ответа, замечает: «…мне кажется, что, если организм необъясним на чисто биологических основаниях, нам следует лучше прибегнуть к психологическим агентам, подобным сознанию и воле» [20, p. 324].

В теории В. Парето для Уилера было важно то большое значение, которое в ней придавалось так называемым «остаткам» — иррациональной инстинктивной основе социального поведения. Размышляя о сходствах и различиях между обществами муравьев и человека, он, в частности, писал: «…большой теоретический интерес представляет тот факт, что общества насекомых, эволюционируя в течение долгих эонов геологического времени из социальных рудиментов, подобных простой семье, приобрели более интегрированную структуру, чем общества человека, хотя составляющие их индивидуумы демонстрируют максимум иррационального, или “инстинктивного”, и только минимум того, что нам приятно называть “интеллектуальным” поведением. Это может, по крайней мере, направить наше внимание на два соответствующих аспекта человеческого поведения и, вероятно, привести нас к подозрению, что мы крайне неправильно оценивали относительную важность рационального и иррационального в человеческих обществах» [25, p. 172]. Кроме того, представления Парето о распределении богатства (товаров, денег, услуг) как факторе, поддерживающем существование социума и определяющем его характер, повлияли на развитие уилеровской концепции трофаллаксиса как основы общества муравьев (под трофаллаксисом в мирмекологии понимается постоянный обмен пищей и гормональными веществами между муравьями).

Уилер считал необходимым создание «сравнительной социологии», изучающей социальный уровень организации в живом мире. В 1926 г. он писал: «К сожалению, наука сравнительная социология осталась неразработанной. Она фактически оказалась между двух стульев, потому что социологи оставили изучение обществ животных и растений биологам, а последние гораздо меньше интересовались этими обществами как таковыми, чем структурой и индивидуальной активностью их членов» [24, p. 435]. В 1932 г. Уилер вместе с Питиримом Сорокиным организовал в Гарвардском университете учебный курс по сравнительной социологии, в котором рассматривались общества животных и человека [17].

Мирмекологи подчеркивали удивительные черты сходства социальной жизни муравьев и человека и одновременно формулировали главные отличия между ними. Э. Васманн утверждал, что по уровню социальной организации ближе всего к человеку стоят именно муравьи [19]. В то же время он указывал, что, в отличие от человеческого общества, которое только в самой своей основе базируется на некоторых социальных инстинктах, но в остальном определяется разумом и свободной волей, муравьиные общества имеют органическую основу, связанную с полиморфизмом, то есть с морфологическими и физиологическими различиями особей, выполняющих в муравейнике разные функции. Однако если Уилер подчеркивал целостность общества муравьев, сравнивая его с организмом, Васманн делал акцент на большой психической независимости отдельных муравьев, их высокой способности к индивидуальной инициативе: «Именно этот высокий уровень индивидуальной независимости придает государствам муравьев среди всех ассоциаций животных самое большое сходство с политическими обществами человека, основанными на индивидуальном рассудке и свободной воле. Это сходство, конечно, не более чем простая аналогия; но это высшая степень аналогии, которая известна между социальными институтами человека и животного» [19, p. 12]. Отталкиваясь от существующей в немецком языке традиции называть сообщества пчел и муравьев «государствами» (“Bienenstaat”, “Ameisenstaat”), он полагал, что данный термин, пусть и в метафорическом смысле, больше всего подходит именно к обществам муравьев, причем «государство пчел» Васманн сравнивал с монархией, а про «государство муравьев» писал, что оно несет «демократический, республиканский, даже социалистический отпечаток» [19, p. 11 12]. При этом он резко критиковал тех современных ему социологов, которые не только уравнивали общества муравьев с республиками, но и, считая их более совершенными, чем у людей, предлагали соответствующие социальные реформы. Указывая на принципиально иную природу человека, Васманн называл эти проекты утопиями и замечал с иронией, что совершенное равенство и братство в обществах муравьев существует благодаря тому, что ими руководят исключительно социальные инстинкты, а не разум, и поэтому муравьи, в отличие от людей, не способны «эгоистически предпочесть свое индивидуальное благополучие общему благу» [19, p. 17 18].

О. Форель также видел параллели между социальной жизнью муравьев и человека: «…то, в чем муравьи превосходят всех животных — это социальный инстинкт. …Этот социальный инстинкт у муравьев таков, что нельзя удержаться от того, чтобы не видеть тут поразительной аналогии с небольшими враждующими обществами первобытных времен» [11, p. 312]. В то же время его занимали социологические и психологические различия между обществами муравьев и людей, сравнительный анализ которых, по его мнению, может быть полезен для лучшего понимания их обоих. Так, он считает, что муравьи демонстрируют нам «совершенный тип социализма, осуществленный в своих крайних пределах. Вместе с тем они показывают нам то, чего человек лишен, и в особенности то, чего у него слишком много (индивидуальности), чтобы управлять собой таким образом. Я думаю, что ничто не может лучше свидетельствовать об ошибочности теорий анархистов, чем сравнение между человеком и муравьями. Семья муравьев — их муравейник; таким образом, она отождествляется со всем коллективным обществом. Каждый индивидуум щедро заботится равным образом обо всех других …в прямом соответствии со своим телосложением и пользой для сообщества. Труд у муравьев свободен; у них нет начальников, тем самым они работают инстинктивно и с удовольствием, без чего их общество не может существовать» [11, p. 313]. И далее он наполняет это сравнением назиданием и иронией: «Мы (особенно в Швейцарии) чрезвычайно гордимся этим девизом: Один за всех, все за одного. Нам следует меньше хвалиться, ибо, по правде сказать, только благодаря законам, установленным обычаям и большим усилиям мы стремимся (и весьма несовершенно) действовать согласно подобному принципу, который, впрочем, отвергает наша алчная плутократия. У муравьев, напротив, более мощное сотрудничество (солидарность) царствует абсолютно инстинктивно; они работают, живут и умирают ради муравейника. <…> Правилом является не все за одного, а как раз один за всех» [11, p. 315]. Нельзя не заметить, что, противопоставляя различные стороны социальной жизни муравьев и людей, Форель применяет и к тем и к другим общие социально-политические понятия.

У. Уилер полагал, что сходство между обществами муравьев и человека, при всем отличии их биологической конституции, далеко не поверхностное и обусловлено тем, что «сообщества животных для того, чтобы заслуживать название обществ, должны иметь определенные фундаментальные общие свойства» [23, p. 4]. К ним он относил, наряду с высокими пластичностью поведения и способностью к адаптации, сдвиг поведения от эгоцентричности в сторону социоцентричности [23, p. 1 2]. Сходство социальной жизни муравьев и людей он считал поразительным примером конвергентной эволюции. Этим объясняется, по его мнению, «удивительный параллелизм в развитии обществ людей и муравьев». Он соглашался с Дж. Лаббоком [16] в том, что у муравьев наблюдается три основных образа жизни, аналогичные трем главным стадиям в развитии человечества — охотничьей, скотоводческой и земледельческой [23, p. 5 6]. Главные отличия социальной организации муравьев от обществ людей Уилер видел в разной роли полов (у людей оба пола играют активную роль, а у муравьев — женский социум, состоящий из самок, откладывающих яйца, и бесплодных самок — рабочих), в наличии у муравьев морфологического полиморфизма и физиологического разделения труда, а также в принципиальном различии поведенческой и психической природы индивидуумов, составляющих общество.

Показывая, что социальная жизнь муравьев основана, прежде всего, на инстинктах, все упомянутые мирмекологи считали, что человеческое социальное поведение тоже имеет инстинктивные корни, но роль социальных инстинктов у людей ограниченна. Уилер, Форель и Васманн были уверены, что у муравьев есть эмоции и стремления, связанные с их инстинктами. Они единодушно отказывали муравьям в способности к рассуждению, но при этом высоко оценивали их способности к обучению и в целом пластичность поведения, утверждая, что в этом они не уступают млекопитающим (а, по мнению Васманна, даже человекообразным обезьянам) [10, 19, 23].
Социальный паразитизм и «рабовладение» в муравьиных сообществах

Особым предметом сопоставления с человеком стал удивительный феномен так называемого рабовладения, характерного для некоторых видов муравьев. Муравьи-рабовладельцы устраивают специальные набеги на другие виды муравьев, захватывая их личинки и коконы. В муравейнике хозяина из них развиваются взрослые муравьи, которые выполняют там самую разную работу: ухаживают за расплодом (яйцами, личинками и куколками) рабовладельцев, добывают пищу, занимаются строительной деятельностью и прочим. У одних видов (таких как кроваво-красный муравей-рабовладелец) рабочие муравьи работают в своем гнезде наряду с рабами, у других (как у муравьев амазонок) рабочие, морфологически специализированные как воинственная каста, способны только на набеги по захвату рабов и не могут ни ухаживать за своим расплодом, ни сооружать гнездо, ни даже кормить самих себя и полностью зависят в этом от рабов. Исследователь общественных насекомых Дж. Лаббок считал, что рабство у муравьев, как и у человека, приводит к деградации [16]. Васманн и Форель, напротив, подчеркивали принципиальное различие рабства у муравьев и у людей, поскольку у муравьев рабы и хозяева равны, рабы свободны и живут согласно тем же инстинктам, что и у себя дома. Васманн писал, что муравьи, в отличие от человека, способного размышлять над своим социальным положением и рассматривать рабство как лишение свободы и унижение, лишены самосознания и «поэтому среди муравьев-рабов нет беглецов, революционеров, заговорщиков, анархистов» [19, p. 80 81]. По мнению Фореля, рабство у муравьев носит гораздо более безобидный характер, чем у человека: «Муравейник амазонок — такой же республиканский, как и другой, только он содержит два сорта индивидуумов, где функцией одних является защита гнезда и разбой, а других — работа» [11, p. 313].

К. Эмери высказывался по этому поводу в том же духе, характеризуя сходство между рабовладением у муравьев и у человека как исключительно поверхностное. Но все же, как и Лаббок, он посчитал весьма назидательным в моральном плане дегенеративное влияние рабовладения на муравьев, усматривая его в «специализации военной расы, неспособной осуществлять более необходимые для социальной жизни функции, оказавшейся в зависимости от рабочей расы и превратившей свое доминирование в некий род паразитизма». «К счастью, — восклицает он, — у муравьев нет политических агитаторов, социальная революция невозможна в их республике!» (впрочем, он тут же оговаривается, что термин «республика» по отношению к муравьям, как и «монархия» по отношению к пчелам, не применимы в их истинном значении [7, p. 36]).

Уилер, напротив, подчеркивал сходство социального паразитизма у муравьев и людей: «…многие организации, которые благоденствуют за счет капитала, накопленного другими членами общества, не возмещая это производительным трудом, очень похожи на многих социальных паразитов среди муравьев» [23, p. 503]. В понятие «социального паразитизма» в мирмекологии включаются, помимо описанного выше рабовладения, также явления временного и постоянного социального паразитизма. У временных социальных паразитов молодая самка не способна сама основать новую семью. Она проникает в муравейник чужого вида, причем чужие рабочие не только дружелюбно принимают ее, но часто выгоняют или убивают собственную самку (в других случаях это делает вторгшаяся), а затем начинают заботиться о потомстве самки-паразита. В конце концов, рабочие этого вида вымирают, и в гнезде остаются только муравьи чужого вида, которые в дальнейшем выполняют все работы сами. Уилер видел в этой разновидности социального паразитизма «прекрасную аналогию с некоторыми человеческими институтами, которые, начав существование со скромного и подобострастного паразитизма, приобретают с течением веков мощное и надменное господство» [22, p. 18]. У видов, являющихся постоянными социальными паразитами, вообще отсутствуют рабочие, а их самки проникают в чужое гнездо и откладывают там яйца, из которых развиваются только способные к размножению самки и самцы. К социальному паразитизму Уилер относил и другие явления, например, «разбой», когда у рабочих чужого вида отнимают добытую ими пищу, или «воровство», при котором некоторые мелкие виды муравьев делают свои гнезда в стенах гнезд чужих видов и питаются их расплодом. Примечательно, что в начале своей популярной статьи о социальном паразитизме у муравьев Уилер, размышляя вообще о феномене паразитизма в живом мире, весьма резко высказался об аналогичном явлении у человека: «Хотя человек предоставляет самые поразительные иллюстрации легкости, с которой социальное животное может принимать роли и паразита, и хозяина, его способности в этом направлении мало оценили социологи. …Мы паразитируем друг на друге в такой степени, что биолог дивится, как этот вид может выжить. Мы не только терпим, но даже поощряем в нашей среде целые паразитические профессии, институты, касты и нации, орды бюрократов, берущих взятки политиканов, посредников, перекупщиков и ростовщиков, обширный и разнообразный ассортимент преступников, бродяг, дефективных, проституток, белых-рабовладельцев и других носителей антисоциальных наклонностей, словом, так много непродуктивных, потребляющих пищу и занимающих пространство паразитов, что их поддержка поглощает почти всю энергию независимых членов общества… Я высказался о человеческом паразитизме довольно радикально. …Но муравьи, которыми я ограничиваюсь… так живо иллюстрируют развитие и последствия биологической зависимости, что вы сможете провести ваши собственные аналогии» [22, p. 7].

Еще одно явление, которое заставляет видеть параллели с жизнью человека — это муравьиные войны. Отмечая, что войны у муравьев по своей стратегии очень похожи на человеческие, Васманн утверждал, что они ведутся на основе инстинктивных способностей, без помощи интеллекта. О сходстве муравьиных войн с человеческими писал и пацифист Форель («войны, перемирия, разбой, воровство, внезапные набеги, тактика — у них есть все» [11, p. 314]), полагая, что эти войны не могут прекратиться из-за глубоко укорененных инстинктов муравьев и их неспособности заключать международные союзы. Тем не менее, ему внушали оптимизм нередкие случаи мирного сосуществования и совместной деятельности муравьев разных видов, живущих рядом в сложных муравейниках, в чем он видел урок для людей. А ситуация, когда семьи одного вида муравьев могут одновременно обитать в нескольких гнездах, напоминала ему конфедеративную систему его любимой Швейцарии, и он видел в ней модель будущего мирного устройства людей на всем земном шаре (подробнее об этом см. [17]).

***

Первая мировая война и социальные потрясения начала XX в. активно влияли на размышления мирмекологов о параллелях и контрастах между муравьями и людьми. В 1920 г. вышло второе издание знаменитого труда О. Фореля «Муравьи Швейцарии» [11] (первое опубликовано в 1874 г.). Специально для нового издания он написал введение, посвященное сопоставлению муравьев и людей, объясняя потребность в нем изменившейся социальной обстановкой и трагедией прошедшей мировой войны. В мрачном духе он размышлял о человеке, который, по его мнению, инстинктивно жесток и «обладает жаждой свободы для самого себя… и жаждой доминировать над другими и эксплуатировать их» [11, p. XIV XV]. По мнению Фореля, вывести человечество из исторического тупика может образование, поскольку способности человека на 70% определяются обучением, в то время как у муравьев они на 97% объясняются инстинктом и только на 3% — индивидуальной приспособляемостью. При этом, пользуясь возможностью пропагандировать свои социально-политические взгляды, Форель говорил о необходимости правильного социального образования детей и молодежи, дарования равных прав женщинам, запрета алкогольных напитков, создания всемирной сверхнациональной федерации народов, способной покончить с войнами и преодолеть рознь между людьми, и, наконец, о жгучей необходимости в «интегральном и не анархическом социализме» [11, p. XIV XVI].

В сжатом виде Форель выразил свои взгляды в брошюре «Человек и муравей» (1922) [12]. В ней он характеризует человека как «существо эгоистичное, похотливое, хищное, жадное, властолюбивое, мстительное и завистливое; он [человек] всегда в большей или меньшей степени стремится эксплуатировать или вообще угнетать себе подобных для улучшения личного благосостояния» [12, S. 29 30]. По мнению Фореля, социальные инстинкты муравьев более мудры, чем человеческие: «В то время как наследственный социальный инстинкт муравьев позволяет их колониям жить в глубоком согласии и любви без властителей и без управления, без вождей и руководителей, в чудно согласованной и организованной анархии, мы, люди, совершенно к этому неспособные, так легко впадаем в состояние бандитизма. А это вынуждает нас вновь подчиняться власти какой-нибудь более или менее угнетающей нас силы. В этом и заключается трагедия человечества, тысячекратно повторявшаяся на протяжении мировой истории» [12, S. 21 22]. Сравнение социальной организации муравейника и человеческого общества делается тоже не в пользу последнего: «…социализм муравейника несравнимо превосходит устройство всех наших государств, штатов, союзов и обществ, в особенности это касается единодушной общественной работы… и самопожертвования личности на благо общества» [12, S. 29]. Форель предлагал учиться у муравьев, опираясь при этом не на наши инстинкты, а на разум — то есть имитировать муравьев, оставаясь людьми [11, 12].

Взгляды Уилера были противоположны. Когда Уилер начал разрабатывать свою концепцию сверхорганизма, его, прежде всего, занимали мысли о сочетании кооперации и пластичности как обязательных свойств социума. В дальнейшем он стал отмечать усиливающиеся признаки сходства человеческого общества с сообществами насекомых, что внушало ему страх. Эти признаки он видел в стремлении человечества к сверхорганизации и сверхспециализации, которые обрекают его на общественное устройство, похожее на сообщества муравьев и термитов. Уже в 1912 г. он писал: «…стабильные и полностью упорядоченные общества насекомых… всегда вызывали восхищение тех, кто жаждет жесткого коммунистического контроля над человеческим обществом, в то время как индивидуалист отворачивается от них с чувством, близким к ужасу» [22, p. 731). В 1926 г. в работе «Эмерджентная и социальная эволюция» он подчеркивал, что «более интенсивная социализация будет аналогична таковой у высших социальных насекомых», когда независимая жизнь отдельного организма приносится в жертву общинным связям, и предполагал, что человечество движется к обществу, в котором «низкий интеллект сочетается с интенсивной и воинственной солидарностью целого» [24, p. 438].

***

1. 
   Брайен М. Общественные насекомые: Экология и поведение. М.: Мир, 1986.
   
2. 
   Захаров А.А. Организация сообществ у муравьев. М.: Наука, 1991.
   
3. 
   Мариковский П.И. Муравьи пустынь Семиречья. Алма-Ата: Изд-во «Наука» Казахской ССР, 1979.
   
4. 
   Anderson C., Mcmillan Е. Of ants and men: Self-organized teams in human and insect organizations // Emergence: complexity and organization. 2003. Vol. 5. Issue 2. P. 29 41.
   
5. 
   Costa J.T. Scale models? What insect societies teach us about ourselves // Proceedings of the American Philosophical Society. 2002. Vol. 146. P. 170 180.
   
6. 
   Drouin J.-M. Ants and bees. Between the French and the Darwinian revolution // Ludus Vitalis. 2005. Vol. 13. No. 24. P. 3 14.
   
7. 
   Emery C. Les insectes sociaux et la société humaine // Revue d’Économie Politique. 1901. Vol. 15. P. 26 40.
   
8. 
   Espinas A. Des sociétés animales. 2 ed., augmentee d'une introduction sur l'histoire de la sociologie en general. Paris: Baillière, 1878.
   
9. 
   Fisher H. Monogamy, adultery, and divorce in cross-species perspectives // Man and beast revisited / Ed. by M.H. Robinson and L. Tiger. Washington, D.C., and London: Smithsonian institution press, 1991. P. 95 126.
   
10. 
    Forel A. Ants and some other insects. Chicago: The Open Court, 1904.
    
11. 
    Forel A. Les fourmis de la Suisse. 2 éd. La Chaux-de-Fonds: Impr. coopérative, 1920.
    
12. 
    Forel A. Mensch und Ameise. Wien, Berlin, Leipzig: Ricola Verlag, 1922.
    
13. 
    Forel A. Le monde social des fourmis du globe comparé à celui de l’homme. 5 volumes. Genève: Kundig, 1921 1923.
    
14. 
    Forel A. The social world of the ants compared with that of man. 2 vols. London, New York: Putnam’s, 1928.
    
15. 
    Griffin D.R. Foreword // Interpretation and explanation in the study of animal behavior / Ed. by M. Bekoff and D. Jamieson. Vol. 1. Boulder: Westview, 1990. P. XIII XVIII.
    
16. 
    Lubbock J. Ants, bees and wasps. New York: Appleton, 1897.
    
17. 
    Sleigh Ch. Six legs better: a cultural history of myrmecology. Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press, 2007.
    
18. 
    Stichweh R. Evolutionary theory and the theory of World Society // Soziale Systeme. 2007. Jg. 13. S. 528 542.
    
19. 
    Wasmann E. Comparative studies in the psychology of ants and of higher animals. St. Louis: Herder, 1905.
    
20. 
    Wheeler W.M. The ant-colony as an organism // Journal of Morphology. 1911. Vol. 22. No. 2. P. 307 325.
    
21. 
    Wheeler W.M. Notes about ants and their resemblance to man // The National Geographic Magazine. 1912. Vol. 23. P. 731 766.
    
22. 
    Wheeler W.M. Social life among the insects // The Scientific Monthly. 1923. Vol. 16. P. 5 33.
    
23. 
    Wheeler W.M. Ants: Their structure, development and behavior. New York: Columbia Univ. Press, 1926.
    
24. 
    Wheeler W.M. Emergent evolution and the social // Science. 1926. Vol. 64. No.1662. P. 433 440.
    
25. 
    Wheeler W.M. Review of Auguste Forel’s “The social world of the ants compared with that of man” // Journal of Social Psychology. 1930. Vol. 1. P. 170 177.