Философия Средних веков Патристика

Философия Средних веков

Патристика

КВИНТ СЕПТИМИЙ ФЛОРЕНТ ТЕРТУЛЛИАН (155 (65?) – 220 (40?))

Все это учения людские и демонские, льстящие слуху (1 Тим. 4,1; 2 Тим. 4,3) и рожденные изобретательностью языческой мудрости, которую Господь называет глупостью: немудрое мира (1 Кор. 1,27) избрал Он для посрамления даже самой философии. Она, конечно, есть материя языческой мудрости, безрассудная толковательница Божественной природы и установления. Как раз от философии сами-то ереси и получают подстрекательство. Отсюда эоны, какие-то неопределенные формы и троичность человека (trinitas hominis) у Валентина: был он платоник. Отсюда и Маркионов Бог, который лучше из-за безмятежности своей: этот пришел от стоиков. А эпикурейцы особенно настаивают на мнении, что душа погибает. И все философы сходны в том, чтобы отрицать воскресение плоти. А где материя уравнивается с богом, там учение Зенона; где речь идет об огненном боге, там выступает Гераклит. Тот же предмет обсуждается у еретиков и философов, те же вопросы повторяются: откуда зло и почему? откуда человек и каким образом? и, что недавно предложил Валентин, откуда Бог? Конечно, от мысли и преждевременных родов. Жалкий Аристотель! Он сочинил для них диалектику – искусство строить и разрушать, притворную в суждениях, изворотливую в посылках, недалекую в доказательствах, деятельную в пререканиях, тягостную даже для самой себя, трактующую обо всем, но так ничего и не выясняющую. Отсюда их нескончаемые россказни и родословия, и бесплодные вопросы, и словеса, ползучие, как рак (ср. 1 Тим. 1,4; Тит. 3,9; 2 Тим. 2,17). Удерживая нас от них, апостол особенно указывает, что должно остерегаться философии, когда пишет к Колоссянам: Смотрите, чтобы никто не увлек вас философией и пустым обольщением, по преданию человеческому вопреки промыслу Духа Святого (ср. 2,8). Был он в Афинах, и там в собраниях узнал эту мудрость человеческую, домогательницу и исказительницу истины; узнал, что она сама разделилась на многочисленные ереси из-за множества сект, противоположных одна другой.

Христом установлено нечто единое и верное; этому безусловно должны верить народы, а потому искать это, дабы они могли уверовать, когда найдут. Но разыскание единого и верного установления не может быть бесконечным; нужно искать его, пока не найдешь, и веровать в него, когда найдешь. И не нужно ничего более, нежели как сохранять то, во что уверовал. Поэтому сверх того веруй лишь, что не должно верить ни во что другое и не должно искать ничего. Ведь ты отыскал и уверовал в то, что установлено Им, – а Он ничего иного не приказывает тебе искать кроме того, что установил. Если кто и сомневается в этом, то да будет ему известно, что мы [т.е. нееретики] владеем тем, что установлено Христом. Тем временем, полагаясь на надежность [моего] доказательства, я напомню кое-кому, что не следует искать ничего сверх того, во что они уверовали, то есть того, что должны были искать: то есть не нужно толковать слова «Ищите и найдете» без разумной основы. (Опровержение еретиков, 9)

Сын Божий был распят, нет во мне стыда, ибо это постыдно. Божий сын мертв: это правдоподобно, ибо нелепо. И был он погребен и восстал из гроба: это определенно, ибо не вероятно. (Тертуллиан. О Плоти Христа, 12 // Тертуллиан. Избранные сочинения. М., 1994. С. 56.)

...Допустим теперь, что душа открывается через плоть, если будет сохранено утверждение, что она вообще должна была каким-то образом обнаружиться, не будучи известна ни себе, ни нам. В последнем случае, впрочем, различение напрасно, – можно подумать, что мы существуем отдельно от души, в то время как все, что мы есть, и есть душа. Одним словом, без души мы – ничто, даже не люди по названию, а просто трупы. Поэтому, если мы не знаем души, то и она себя не знает. Значит, остается исследовать лишь, действительно ли до такой степени душа не знала саму себя, что желала стать известной любым способом.

Природа души, я полагаю, наделена ощущением (sensualis). Поэтому нет ничего душевного без чувственного ощущения (sine sensu) и ничего чувствующего без души. И, – чтобы выразиться короче, – ощущение есть душа души. Стало быть, поскольку душа сообщает ощущение всему и сама чувствует не только свойства (qualitates), но и ощущения всего, кто сочтет вероятным, что с самого начала она не наделена ощущением самой себя (sensus sui)? Откуда у нее знание того, что ей нужно в силу естественной необходимости, если ей неведомо собственное свойство судить о необходимом? Это, – я разумею знание себя (notitia sui), без чего никакая душа не смогла бы управлять собою, – можно распознать во всякой душе. Прежде всего это относится к человеку, единственному разумному существу, наиболее способному и предназначенному к обладанию душой, которая и делает его существом разумным, ибо сама она прежде всего разумна. Затем, как могла бы душа быть разумной, если сама она, делая человека разумным существом, не знает собственного разума (ratio) и не ведает о себе самой? Но она и знает как раз потому, что ей известны ее Создатель, Судья и ее собственное положение. Не учась еще о Боге, она произносит имя Божье; не узнав еще ничего о Суде Его, она объявляет, что препоручает себя Богу. Слыша только, что со смертью исчезает всякая надежда, она поминает умершего добрым или злым словом. (О Плоти Христа. С. 60.)

ГРИГОРИЙ НИССКИЙ (ок. 340-394)

Ибо человек – это великая и славная тварь – не обитал еще в мире существ. В самом деле, начальнику не подобало явиться прежде подначальных; лишь после того, как было уготовано сперва владение, следовало показаться царю – когда Творец вселенной заранее благоустроил пристанище для того, кому предстояло царствовать, как бы царский чертог. Его составляет земля, и острова, и море, и небо, чей свод простирается над ними наподобие кровли, и собрано было в этих чертогах всякого рода богатство. Богатством же я называю всякую тварь, все, что растет и прозябает, и все, что чувствует, дышит, имеет душу живую. Но, может быть, нужно причислить к братствам и все вещества, радующие человеческие глаза блеском и цветом и потому почитаемые драгоценными, как золото, серебро и любезные людям камни: все их тоже приготовил Он в преизобилии, укрывши в недрах земли, словно в царских сокровищницах. И вот в мире, полном сих дивных богатств, являет Он человека, дабы одними он любовался, другими распоряжался как хозяин, и дабы, наслаждаясь благами мира, получил понятие об их Подателе, а созерцая его красоту и величие, устремлялся ввысь, исследуя несказанное и превышающее разум могущество Творца. Вот почему был введен человек в мир последним, по сотворении всего остального; его не отбросили в самый конец, как жалкое ничтожество, но, напротив, ему уже надлежало родиться царем своих подчиненных. <...> Поэтому в основание человеческого устроения полагает Он два начала, смешав земное с божественным, дабы человек, через причастность свою обеим природам, мог наслаждаться обеими как чем-то своим и родственно близким: Богом – через божественную свою природу, земными благами – через однородное им чувственное восприятие. <...>

Достойно внимания также и то, что когда столь великий мир и столь многочисленные его стихийные части составлялись в одно вселенское целое, творение совершалось Божественной Силою мгновенно, как бы между прочим: все явилось одновременно с повелением ему быть. Устроению же человека предшествует совет; искусный мастер делает сначала набросок будущего создания, его словесный чертеж: каково должно быть оно, какому прообразу подобно, и для чего оно родится, и что будет делать, родившись, и над чем будет властвовать, – все это предусмотрено в слове, чтобы человек получил себе в удел достоинство, которое старше самого его бытия; чтобы приобрел власть над сущими прежде, чем появится на свет. Ибо сказано: «И сказал Бог сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею». Какое чудо! Устрояется солнце – и не предшествует никакого совета, так же и небо: ему нет равного в творении, но и оно созидается единым глаголом, и слово не предвозвещает, ни из чего, ни ради чего оно будет создано. Так же и все прочие части вселенной: эфир, звезды, находящийся посредине между ними и нами воздух, море, земля, животные, растения, – все порождается единым словом. К одному лишь устроению человека приступает Творец вселенной по всестороннем рассмотрении, так что заранее приготовил материал, из которого он будет составлен, и некую первообразную красоту, которой будет уподоблен его образ, и цель поставил, ради которой он будет рожден, и природу создал, сообразную этой цели и трудам, необходимым для ее достижения. <...>

Подобно тому как в этой жизни ремесленники придают всякому орудию вид, сообразный его назначению, так и Лучший из мастеров сработал нашу природу наподобие некоего орудия, пригодного для осуществления царской власти и соответствующей деятельности, наделив нас душевными преимуществами и самый телесный облик наш сделав царственным. В самом деле, душа являет свою царственность и возвышенность, далекую от грубой низменности простых поданных, тем, что никому не подчинена и самовластна, и самодержавно распоряжается своими желаниями. А кому, кроме царя, такое свойственно? Впрочем, что еще может означать сказанное о человеческой природе, что она создана по образу природы, владычествующей над вселенной, как не то, что она изначально, с момента своего творения, царица? У людей принято, чтобы художники, изготовляющие портреты государей, передавали сходство черт и сверх того облекали изображение порфирою, указывая на царское достоинство; и называют такое изображение обычно царем; так и человеческая природа, будучи устроена для начальствования над другими, наделена сходством с Царем вселенной и водружена в мире словно одушевленное Его изображение, подобное первообразу достоинством своим и именем. Только достоинство ее знаменует не порфировое облачение, не скипетр и корона (ибо достоинство первообраза не в них заключается): но вместо багряницы облечена она добродетелью, что царственнее всех одежд; вместо скипетра опирается она на блаженство бессмертия; а вместо царской короны украшает ее венец правды, так что все черты ее обличают царственное достоинство и полнейшее сходство с красотою первообраза. (Григорий Нисский. Об устроении человека // Чаша Гермеса: Гуманистическая мысль эпохи Возрождения и герметическая традиция. – М., 1996. С. 67-70.)

Продолжив то же рассуждение, мы придем к выводу, что, с одной стороны, существа, живущие во плоти, могут обладать чувственным ощущением, оставаясь вполне чужды разумной природе, а, с другой стороны, разумное начало не может возникнуть в теле иначе, как вместе с чувственным; вот почему человек был сотворен последним, после растений и животных: природа должка была последовательно пройти все стадии к совершенству. В самом деле, это словесное [разумное] животное – человек – составлено из всех видов душ. Питается он и растет сообразно растительному виду души, с которым сращена у него сила чувственная, по природе своей средняя между первой, более материальной сущностью и сущностью умной: она настолько же плотнее последней, насколько чище первой. В этой чувственной природе есть что-то тонкое и светлое, родственное умной сущности; и вот этой-то своей более светлой частью она соприкасается и как бы смешивается с разумной природой. Таким образом человек оказывается составленным из трех начал, подтверждение чему находим мы и у Апостола в его послании к Ефесянам, где он желает им, «к ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа». Телом он называет здесь питательную часть души, душой – чувственную, а духом – разумную. <...> Вот почему Апостол знает три различных произволения [направлении воли] в человеке; одно, занятое услаждением желудка и стремящееся удовлетворить его страстям, он называет плотским; другое, колеблющееся в середине меж добродетелью и пороком, возвышающееся над последним, но не способное раствориться в первой чисто и без остатка, именует он душенным; третье – дух – целиком устремлено к совершенной жизни по Богу. <...> В другом же месте, сравнивая среднюю природу с совершенной, он говорит: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием... Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может». Это значит, что насколько душевный человек выше плотского, настолько же духовный превосходит душевного.

Итак, если Писание говорит, что человек создан был последним после всего одушевленного, то перед нами не что иное, как философское рассуждение Законодателя о душе: в непреложной последовательности порядка творения он рассматривает последнее как совершенное. Ибо разумная душа содержит в себе и все прочие виды жизни; в чувственной содержится растительный вид во всех его проявлениях; а этому последнему подчинена лишь материя. Таким образом природа, как и подобает, совершает восхождение от малого к совершенному, поднимаясь, словно по ступенькам, от одной разновидности жизни к другой. (Об устроении человека. С. 74-75.)

АВРЕЛИЙ АВГУСТИН
(354-430)

Господь всемогущий, Ты создал нечто из «ничего», Началом, которое от Тебя, Мудростью Твоей, рожденной от субстанции Твоей. Ты создал небо и землю не из Своей субстанции: иначе творение Твое было бы равно Единородному Сыну Твоему, а через Него и Тебе. (Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. – М., 1991. С. 313.)

Я рассмотрел все, стоящее ниже Тебя, и увидел, что о нем нельзя сказать ни того, что оно существует, ни того, что его нет: оно существует, потому, что все от Тебя, и его нет, потому что это не то, что Ты. Истинно существует только то, что пребывает неизменным. (Исповедь... С. 180).

И человек, эта малейшая часть создания Твоего... столь маловажное звено в творении Твоем, дерзает воспевать Тебе хвалу. Но Ты сам возбуждаешь его к тому, чтобы он находил блаженство в прославлении Тебя; ибо Ты создал нас для Себя, и душа наша дотоле томится, не находя себе покоя, доколе не успокоится в Тебе. <...> Да! Меня не было бы, Боже мой; я вовсе не существовал бы, если бы Ты не был во мне, или, точнее, я не существовал бы, если бы не был в Тебе, из Которого все, в Котором все. (Исповедь... С. 65.)

Я оглянулся на мир созданный и увидел, что Тебе обязан он существованием своим и в Тебе содержится, но по-иному, не так, словно в пространстве; Ты, Вседержитель, держишь его в руке, в истине Твоей, ибо все существует истинно, поскольку оно существует. Ничто не призрачно, кроме того, что мы считаем существующим, тогда как оно не существует. И я увидел, что все соответствует не только своему месту, но и своему времени, и Ты, Единый Вечный, начал действовать не после неисчислимых веков: все века, которые прошли и которые пройдут, не ушли бы и не пришли, если бы Ты не действовал и не пребывал... (Исповедь... С. 183.)

Как абсолютно Твое бытие, так абсолютно и знание; неизменно Твое бытие, неизменно знание и неизменна воля. В бытии Твоем неизменны и знание и воля; в знании Твоем неизменны бытие и воля; в Твоей воле неизменны бытие и знание. (Исповедь... С. 351.)

Итак, мы видим, что Ты сделал, ибо мир существует, но существует он потому, что Ты его видишь. Глядя на внешний мир, мы видим, что он существует; думая о нем, понимаем, что он хорош; Ты тогда видел его уже созданным, когда увидел, что нужно его создать. (Исповедь... С. 373.)

О самопознании

Старайся дознать, что такое высшее согласие: вне себя не выходи, а сосредоточься в самом себе, ибо истина живет во внутреннем человеке; найдешь свою природу изменчивою – стань выше самого себя. Но, становясь выше себя самого, помни, что раз­мышляющая душа выше и тебя. Поэтому стремись туда, откуда возжигается самый свет разума... (Августин. [Учение о душе и познании. Вера и разум.] Антология мировой философии: в 4 т. Т.1. Ч.2. М.: Мысль, 1969. С. 599.)

А если ты не понимаешь, что я говорю, и сомневаешься, верно ли все это, обрати внимание по крайней мере на то, не сомневаешься ли ты в самом этом сомнении своем, и если верно, что сомневаешься, разбери, отчего оно верно; в этом случае тебе навстречу идет свет, конечно, не солнца, а свет истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в сей мир (Иоан. 1,9). Этот свет невозможно видеть телесными глазами; нельзя видеть его даже и теми очами, которыми измышляются вторгающиеся в душу при помощи телесных глаз призраки... Всякий, кто сознает себя сомневающимся, сознает нечто истинное и уверен в том, что в данном случае сознает, следовательно, уверен в истинном. Отсюда всякий, кто сомневается в существовании истины, в самом себе имеет нечто истинное, на основании чего он не должен сомневаться, ибо все истинное бывает истинным не иначе, как от истины. (Об истинной религии. // Августин Блаженный. Творения: в 4-х т. Т. 1. СПб.: «Алетейя», К.: «УЦИММ-Пресс», 2000. С. 442)

Вера и разум.

К изучению наук ведет нас двоякий путь – авторитет и разум. По отношению ко времени первенствует авторитет, а по отношению к существу дела – разум. Ибо первое предпочитается, когда нужно располагать, а другое наиболее ценится при достижении... Авторитет же бывает частью Божественный, частью человеческий; но истинный, прочный и высший авторитет тот, который называется Божественным. (Августин. Антология... С. 594.)

Когда мы умозаключаем, то это бывает делом души. Ибо это дело лишь того, что мыслит; тело же не мыслит; да и душа мыслит без помощи тела... Разум есть взор души, которым она сама собою, без посредства тела, созерцает истинное... Все, что мы созерцаем, мы схватываем мыслью или чувством и разумением. Но то, что мы схватываем чувством, мы чувствуем существующим вне нас и заключенным в пространстве... (Августин. Антология... С. 595.)

Устами пророка Он сказал: «Если не поверите, не поймете». «Это имеет в виду Господь, когда говорит: Если кто-то захочет исполнить Его волю, то узнает, что это учение Господне, даже если я говорю от себя». Что значит исполнить Божию волю? Если не понял – веруй! Разумение есть плод веры. Не следует стремиться понять, чтобы поверить, а верь, чтобы понять, ибо, если не поверите, то и не поймете. (Августин. Комментарий к Евангелию от Иоанна, 29, 6.)

Что же обещано верующим, братья мои? И познаете истину. Но как? Разве не ведали они ее, когда говорил Господь? Они не должны были поверить, чтобы понять, напротив, уверовать – чтобы понять. Так уверуем и мы, не будем ждать познаний, чтобы поверить. То, что мы надеемся узнать, нельзя увидеть очами, услышать ушами – это должно быть в сердце человеческом. Так что же такое вера, если не верить в невидимое? Вера – это верить в то, что незримо: истина – это узреть то, во что уверовал. (Августин. Комментарий к Евангелию от Иоанна, 40, 8-9.)

Вера способствует познанию и любви к Богу, однако не в том смысле, что до того мы Его не знали и не любили. Она помогает узнать Его в особом сиянии и обрести любовь нерушимую. (Августин. Троица, VIII, 9, 13.)

Итак, что я разумею, тому и верю; но не все, чему я верю, то и разумею. Все, что я разумею, то я знаю; но не все то знаю, чему верю. Я знаю, как полезно верить многому и такому, чего не знаю. (Августин. Об учителе // Антология... С. 597.)

Время и вечность

Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время: если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое. (Исповедь... С. 292.)

Теперь ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедшего не существует и что неточно выражаются о трех временах, когда говорят: прошедшее, настоящее и будущее; а было бы точнее, кажется, выражаться так: настоящее прошедшего, настоящее будущего. Только в душе нашей есть соответствующие тому три формы восприятия, а не где-нибудь (то есть не в предметной действительности). Так, для настоящего прошедших предметов есть у нас память или воспоминание; для настоящего настоящих предметов есть у нас взгляд, воззрение, созерцание, а для настоящего будущих предметов есть у нас чаяние, упование, надежда <ожидание>. Говоря таким образом, я не затрудняюсь в понимании тройственности времени, оно становится тогда для меня ясным, и я признаю его тройственность. (Исповедь... С. 297.)

Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существуют три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. (Исповедь... С. 306.)

И кто может поставить себя хотя на минуту в такое состояние, чтобы проникнуться всеобъемлющею светлостью этой неизменяющейся вечности сравнить ее с временами, не имеющими никакого постоянства), коих отблеск есть не что иное, как перемежающееся и непрестанно изменяющееся мерцание, а затем видеть, какое бесконечное различие между временем и вечностью? Продолжительность времени не иначе составляется, как из преемственной последовательности различных мгновений, которые не могут проходить совместно; в вечности же, напротив, нет подобного прохождения, а все сосредоточивается в настоящем как бы налицо, тогда как никакое время в целом его составе нельзя назвать настоящим. Все прошедшее наше слагается из будущего, и все будущее наше зависит от прошедшего; все же прошедшее и все будущее творится из настоящего, всегда сущего, для которого нет ни прошедшего, ни будущего, что мы называем вечностью. И кто в состоянии уразуметь и истолковать, как вечность, неизменно пребывающая в настоящем, для которой нет ни будущего, ни прошедшего, творит между тем времена и будущие, и прошедшие? Неужели мое перо или мой язык в силах слабым словом разрешить эту великую задачу? (Исповедь... С. 308.)

Можно измерять только время текущее (cum praeterit), а прошедшее, равно как и будущее, которых нет в действительности, не могут подлежать нашему наблюдению и измерению. (Исповедь // Антология ... С. 587).

Итак, два града созданы двумя родами любви: земной – любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, а небесный – любовью к Богу_, доведенною до презрения к самому себе. Первый затем полагает славу свою в самом себе, последний – в Господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава – Бог, свидетель совести. Тот в своей славе возносит главу свою, а этот говорит своему Богу: слава моя, и возносяй главу мою (Пс. III, 4). Над тем господствует похоть господствования, управляющая и правителями его, и подчиненными ему народами; в этом по любви служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь. Тот в своих великих людях любит собственную силу, а этот говорит своему Богу: возлюблю Тя, Господи, крепосте моя (Пс. XVII, 2). <...> Мы находим в земном граде два вида: один – представляющий самую действительность этого града, а другой – служащий посредством этой действительности для предызображения небесного града. Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, а граждан града небесного рождает благодать, освобождающая природу от греха; почему те называются сосудами гнева Божия, а эти – сосудами милосердия (Римл. IX, 22 23). (Августин. О граде Божием. Кн. XIV. Гл. XXVIII // Августин Блаженный. Творения: в 4-х т. Т. 4. СПб.: «Алетейя»; К.: «УЦИММ-Пресс», 1998. С. 48).

Итак, этот небесный град, пока находится в земном странствовании, призывает граждан из всех народов и набирает странствующее общество во всех языках, не придавая значения тому, что есть различного в правах, законах и учреждениях, которыми мир земной устанавливается или поддерживается; ничего из последнего не отменяя и не разрушая, а, напротив, сохраняя и соблюдая все, что, хотя у разных народов и различно, направляется к одной и той же цели земного мира, если только не препят­ствует религии, которая учит почитанию единого высочайшего и истинного Бога. (О граде Божием. Кн. XIX. Гл. XVII // Творения... С. 351)