Iii. Универсальное-индивидуальное. Взаимосвязь центр-периферия

1. 
   Взаимосвязь центр-периферия.
   

В свете этих трех географических факторов вопрос о едином центре был одним из основополагающих: с одной стороны, найти один центр для альпийского полунемца-полуитальянца и для греко-арабо-норманна Сицилии практически невозможно. С другой стороны, Апеннинский полуостров ограничен со всех сторон самой природой – морем и горными грядами, что создает идеальные условия для формирования суверенного государства, поэтому идея о едином государстве всегда присутствовала в коллективном бессознательном жителей Апеннинского полуострова и получала то или иное историческое воплощение.

Изначально, в Древнем Риме победила идея центра. Центром Италии был Рим, а центром мира (Римской империи) была Италия. Именно в эпоху Древнего Рима прокладываются основные дороги, соединявшие между собой самые крупные города сначала в границах Апеннинского полуострова: Аппиева дорога (Via Appia) от Рима до Таранто и Бриндизи (целиком вымощенная); асширялись древние италийские города.мскими колонистами и италийскими племенами, на территории которых они жили, ой итальянско Клавдиева дорога (Via Clodia) от Рима через центральную Этрурию до Лукки; Кассиева дорога (Via Cassia) вдоль Тибра по направлению к его истокам, а потом до реки Арно около Фьезоле; Аврелиева дорога (Via Aurelia) от Рима вдоль побережья Тирренского моря до Лигурии, впоследствии продленная до Прованса; Фламиниева дорога (Via Flaminia) от Рима через Умбрию до Римини; дорога Эмилия (Via Emilia), являвшаяся продолжением Фламиниевой дороги и ведущая на Римини и Пьяченцу, а впоследствии соединявшаяся в Милане с альпийскими путями через горные перевалы Монджиневро, Малый и Большой Сен-Бернар, Бреннеро на Галлию³. Дорожная сеть, строительство которой завершилось после окончательного объединения Полуострова, имела, в первую очередь, военное и политическое значение: она служила либо для быстрого переброса армии, либо для государственной почты, учрежденной Августом⁴. Но эта превосходная, ясная и логичная дорожная сеть из чистой топонимики превращалась в факт культурного сознания и способствовала превращению столицы в центр притяжения и формировала культурно-исторический стереотип мощного, всемогущего центра, накрепко связанного с периферией и занимающего по отношению к ней доминирующее положение. Идея центра, передаваемая поговоркой: «Все дороги ведут в Рим», - зафиксирована в паремиологии многих европейских языков.

При всем при этом, именно в древнеримскую эпоху закладываются многочисленные города и городки на территории полуострова – а вместе с ними закладываются основы полицентризма. Однако этот полицентризм не является противовесом центральной позиции Рима, так как позиции эти были слишком сильны. Характер централизации Рима был, прежде всего, административным и, как следствие, - политическим, экономическим и культурным. Процесс полицентризма сильнее проявляется в римских провинциях: возвышаются такие города, как Милан, Париж, Арль, Кёльн, Страсбург, Вена, Будапешт. Провинции, находясь в значительном отдалении от Рима, не воспринимают его как безусловный центр притяжения и единения, поэтому при первой возможности отделяются от него, чтобы стать самостоятельным государством со своим, близким и понятным, исторически закрепленным центром-столицей.

Идея центра коррелировала с идеей пространства замкнутого и имеющего границы. Согласно Ж. Ле Гоффу, Рим являлся результатом «борьбы двух путей развития, символизируемой легендой о происхождении города, согласно которой Рим, замкнутый стеной, восторжествовал над Римом без границ и без стен, о котором тщетно мечтал несчастный Рем. Римская история, которой положил начало Ромул, оставалась даже в период наибольших успехов лишь историей грандиозного закрытого мира…»⁵. Этот закрытый мир начинают со всех концов прорывать варвары, прежде всего, германцы, вестготы, остготы, гунны, венгры, самые сильные из которых смогли даже захватить и разграбить Рим, начиная с вестготов под предводительством Алариха (410 г.), гуннов под предводительством Аттилы (454 г.). Закрытый, иерархизированный и подконтрольный мир империи «вскрывается» со всех сторон, и варвары-кочевники становятся в ней естественным явлением⁶.

Политические последствия падения Рима как города были относительно незаметными: когда первый из захватчиков Рима, Аларих, умер, его преемник вывел свое племя из Рима и повел из обедневшей Италии в Галлию, ничуть не заботясь удержанием Рима и установлением там своей династии⁷. К тому же в Константинополе был еще один император, который по закону являлся и императором Западной империи, но только не мог отвоевать её фактически⁸. Но моральные последствия падения Рима, крушения идеи центра «мировой» цивилизации оказались огромными: Рим казался чем-то вечным, непоколебимым и незыблемым. «Когда угас ярчайший свет, когда целый мир погиб в одном городе, тогда я онемел», - писал Св. Иероним в Вифлееме⁹.

Идея Рима довлела над историей Италии на протяжении многих веков, начиная с Римской империи. Средние века унаследовали культ Рима от античности, его заново «открыли» в эпоху Возрождения; в Новое время идея Рима также была важна для Италии. Для многих итальянцев Италия была (или должна была быть) прямой наследницей Древнего Рима, а итальянцы – потомками древних римлян. Во многом эта концепция была иллюзорной и подкреплялась только общностью территории. С исторической и эволюционистской точки зрения эта идея оказалась утопической и породила больше риторики, чем практической пользы. Кроме того, этот претенциозный постулат послужил поводом для насмешек со стороны других народов, которые видели, что итальянцы не в состоянии создать единое и сильное государство на Апеннинском полуострове, неохотно подчиняются общественным законам и зарекомендовали себя как плохие воины, в то время как древние римляне смогли связать единой политической и административной системой всю территорию современной Европы, а также сформировали одну из самых эффективных армий в истории человечества. Римляне чтили закон и заложили базу для современной юриспруденции, в то время как итальянский национальный характер многие рассматривают как анархический. И напротив, искусство и архитектура древних римлян не отличались особой оригинальностью, сохранившиеся архитектурные памятники поражают, скорее, размерами и массивностью, нежели полетом фантазии. Итальянцам же, наоборот, свойственен артистизм и склонность к искусствам, именно итальянцы, а не римляне, придали уникальный, неповторимый облик каждому городу, поселению и даже природе. И наконец, римляне особенно не интересовались философией, в то время как итальянцы подарили миру мыслителей от Блаженного Августина до Дж.-Б.Вико.

Римская империя была подобна огромному озеру, в которое впадали реки более ранних цивилизаций: греческой, этрусской, египетской, карфагенской, еврейской, кельтской и германской. А далее из этого озера брали начало «реки» новых европейских государств, для возникновения которых Древний Рим был питательной средой. Его историческое влияние было очень велико - в Средние века никто и в мыслях не мог допустить, что Рима больше нет. Поэтому он был возрожден как политическая и одновременно духовная идея, как Священная Римская империя, которая просуществовала до 1804 г., когда император Наполеон положил конец этой химере¹⁰.

Молодая христианская религия усиливает, как может, саму идею центра, которая в посюстороннем мире воплощалась в идее Рима, вытеснившего слишком далекий и недоступный Иерусалим. Традиционным считается жесткое противопоставление этих двух традиций: языческое, светское государство, воинственное и экспансивное, с гедонистической земной культурой и аскетическая религия, направленная на поиск «Царства Божьего», религия «не от мира сего», как бы отрицающая все ценности античного мира. Но сам факт, что Римское государство и Римская католическая церковь зародились на одном небольшом полуострове в одном и том же городе, говорит скорее о кажущемся характере такого противопоставления, в глубине которого лежит преемственность, основанная на единой природе централизованной власти.

Первым епископом Рима, согласно католическому учению, был сам апостол Петр. Это, конечно, легенда, потому что в 60-х гг. I в. еще не сложилась епископальная церковь. Во всяком случае, он должен был бы разделить честь основания римской церкви с Павлом, который, в отличие от него, был римским гражданином и прибыл в Рим в 61 г. О Петре известно, что он проповедовал в Антиохии, а оттуда перебрался в Рим, но, несомненно, после Павла. Апостол Пётр олицетворял монархический принцип в строении Христовой церкви, который католическая теология развивала, ссылаясь в основном на Евангелие от Матфея: «И Я говорю тебе: ты – Пётр, и на сем камне Я создам Церковь мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Матф., 16:18 -19). Именно эти строки, но на латыни, выбиты на куполе Собора Святого Петра в Риме, воздвигнутом над телом Апостола. Ключ – символ права и власти, хранитель ключа – это Петр и его приемники (папы).

Первые христиане были иудеями из самых бедных слоев. Следствием социального положения христиан, а также угнетения Иудеи римлянами было то, что древние христиане ненавидели богачей и представлявший их власть Рим¹¹. Но только римская цивилизация могла обеспечить в мировом масштабе организационные и политические условия для распространения и расцвета христианства. Поэтому уже к III в. традицию древних христианских общин заменяет иерархическая церковная организация. Рим становится духовным центром вселенской религии, но никак не политической силой, которая могла бы заново объединить Италию, раздробленную на множество государств с V по XIX вв. Наоборот, именно Ватикан будет противником объединения Италии и особенно явственно в эпоху объединения Италии. Римская католическая церковь в идейном плане пошла дальше Римской империи в своем универсальном восприятии мира без разделения на расы, нации и языки, «humana civilitas», о которой говорил Данте¹², поэтому она по определению должна была развиваться как наднациональное сообщество, и любые национальные границы ей только мешали. Для Европы Рим становится центром Священной Римской империи, а для Италии – одним из ее государств, враждовавших между собой.

Несмотря на материальный упадок в Средние века¹³ Рим оставался символом самой сильной из когда-либо существовавших в Западном мире империй. Поэтому неудивительно, что в 800 г. франкский король Карл пожелал быть коронованным именно в Риме и получил императорскую корону из рук папы Льва III¹⁴. Карл Великий не был идеалистом, но его империя была большая и включала в себя исконно германские области Фризию, Саксонию, а также преимущественно германскую Баварию. Управляя многонациональным государством, нужно было, с одной стороны, иметь сторонних арбитров, обладавшим авторитетом (римские папы), с другой, - максимально легитимизировать свою власть при помощи апелляции к исторически проверенному престижу Древнего Рима. Западноевропейский мир вновь обрел собственный смысл, логику и свой центр, на этот раз получивший эпитет «священный». А. Тойнби назвал этот процесс «эвокацией призрака Римской империи» (иногда употребляя эпитет «неудачная эвокация»), но подчеркнул, что Карл Великий сделал это со своей целью: «Франкский режим Меровингов был обращен лицом к римскому прошлому. Франкский режим Каролингов <…> был всецело обращен к будущему и к призраку взывал лишь затем, чтобы помочь живым выполнить их сверхчеловеческую задачу»¹⁵.

В Средние века решительно расходится идея и реальное существование города: Средневековье видит в Риме именно Священную империю, залог будущей эры, через которую Христос обещал спасение. Вместе с трудами Орозия, Пруденция и, конечно же, Блаженного Августина формируется убеждение, что история Рима связана самим Провидением с новой судьбой человечества (спасением). Эта теологическая установка предстает с наибольшей наглядностью в творчестве Данте, который мыслил параллельное развитие Церкви и Империи. Для Данте как семья Христа, так и семья Августа были задуманы Богом в двух избранных народах – у евреев и у римлян. Данте напоминает, что Христос родился римским гражданином, и два института – Империя и Церковь зародились в Риме в одно и то же время, чтобы обеспечить спасение человека и его души. Соответственно, предателей Империи, Брута и Кассия, пожирал Люцифер наряду с Иудой, предателем Христа. Таким образом, вся римская история становится священной историей, так как путь ее предначертал Господь и так как она ведет все человечество к обещанной эре справедливости и мира. Империя должна прийти к мировому господству, чтобы Христианство проникло во все уголки мира¹⁶.

Это комплексное представление о параллелизме Католической церкви и Империи характерно для всей Европы, но Италию характеризует национально-специфический взгляд на идею Рима: если Рим является центром Церкви и Империи, избранным самим Богом, тогда земли Италии, в центре которых находится Рим, должны рано или поздно стать центром этой Церкви и Империи, следовательно, задача Италии – мессианская: объединение других государств в империю под эгидой католической церкви. С этой идеей создают образ Рима три великих ума, которых остро волновала проблема национального единства, - Данте, Петрарка, и Макиавелли, воззрения которых были рассмотрены во II главе.

В 1840-х гг. возникает новое идейное движение «умеренных», не признающих ни восстаний, ни секретных обществ, но только легальные пути. Лидер этого движения, В. Джоберти в 1843 г. опубликовал свое главное произведение «О духовном и гражданском первенстве итальянцев»²³. В нем Джоберти так же, как и Мадзини, подчеркивает, что Италия исторически превосходила остальные европейские народы по многим параметрам, и именно в силу своего превосходства она должна была привести их к единой конфедерации с папой во главе. Мыслитель обращает особое внимание на цивилизационную миссию итальянцев: «Лишь тот народ может называть себя независимым …, который сыграл первостепенную роль … в культуре других народов. Это подразумевает, что он сохраняет нетронутыми характеристики этой цивилизации»²⁴. Как и Мадзини, Джоберти разделял идею о том, что от развития Италии напрямую зависит развитие всего человеческого рода. Однако приоритетную роль в этом процессе, по мнению мыслителя, должна была играть католическая церковь, ведь именно ей Италия была обязана своим величием и могуществом.

Другой крупный идеолог Рисорджименто К.Б Кавур, выбирая Рим будущей столицей Итальянского королевства, также настаивал на многовековом предназначении Вечного города стать столицей, для него это был ключевой момент новой идеологической пропаганды, на которой предстояло построить национальную идею и нацию²⁵. Другими словами, в работах трех идеологов Рисорджименто Рим не воспринимался отдельно от своей символической значимости, он и был символом. Не случайно, что К. Каттанео, у которого римская идея отсутствует, видел в нем лишь один из городов Апеннинского полуострова, но не более того.

Римская идея очень хорошо подходила к представлению о «миссии» Италии; сама идея о миссии различных народов возникла в эпоху позднего романтизма на рубеже XVII-XVIII столетий. Уже А. Гумбольдт и Ф. Шлегель писали о миссии германского народа, затем эту идею продолжили во Франции во время революции, затем в Англии. Миссия была неразрывно связана с представлением о нации, более того, миссия и должна была показать необходимость формирования и обособления единой нации.

Попыткой реализации мессианской идеи Италии стал фашизма. Он был логическим заключением идеологии Рисорджименто и одновременно реакцией на разочарование, наступившее в обществе, когда стало понятно, что объединение Италии не решило многих вопросов. Не удалось создать великую державу в духе Древнего Рима, которой мог бы гордиться каждый итальянец, а итальянцы не превратились в нацию, которая могла бы стать нацией-вождем для других европейских народов.

Фашистский режим обострил давнее противоречие «центр-регионы», когда Рим представлял идею насильственного единства, которое всегда будет либо теократическим, либо бюрократическим. Рим как активный актор истории насильно «втягивал» в нее территорию сельской Италии, в то время как жители городков и деревень (особенно в южных областях) ощущали себя принадлежащими не истории, но природе. Природа же была настолько суровой, что с ней надо было сражаться за свою жизнь, но именно поэтому здесь родилось столько выдающихся гениев: «Sono stati tutti con noi, su in montagna, perché non volevano più dipendere da Roma, da quelli di Roma. Non volevano più aspettare il permesso di Roma per fare un ponte di legno o per poter pasturare le vacche, o per chiamare il loro paese col nome che aveva sempre avuto. Erano stufi di dover salutare il primo merlo che arrivava da Roma con un'aquila in testa. Per portare, mica delle cose, ma delle parole, delle parole d'ordine. Gente che parla italiano, e magari latino, Roma, dell'unità di Roma. Unità, siamo d'accordo, ma l'unità fatta qui sarà sempre falsa. O teocratica o burocratica. Questo è un terreno sterile, che non dà frutto. Prende da tutte le parti, e non rende niente, è un paese fuori del mondo e del tempo. La storia la riceve, non la fa. Tutte le bellezze che ci sono, chi le ha fatte? Lo dice anche Berenson nel suo ultimo libro: non c'è mai stata una scuola romana di pittura, un pittore, nato a Roma, tra il Cavallino e Giulio Romano»²⁶.

После окончания Второй мировой войны римская идея утрачивает национальную и националистическую направленность. Однако благодаря «римской идее» Италия с 1950-х гг. смогла выступать инициатором создания единого европейского пространства, один из первых договоров по европейской интеграции - «Римский договор» - был подписан в 1957 г. в столице Италии, в дальнейшем Итальянская республика вошла в состав стран-участниц всех договоров, предшествующих Евросоюзу: с 1949 г. – в Совет Европы, с 1951 г. – в Европейское объединение угля и стали, с 1957 г. – в Европейское экономическое сообщество и Европейское сообщество по атомной энергетике, с 1972 г. – в Европейское соглашение о единых пределах.

2. 
   Универсализм итальянской культуры.
   

Именно в Италии сформировалась первая в истории школа светской мысли, плодами которой воспользовался весь мир, между тем как сама родина гуманизма вынуждена была пять столетий ждать применения новых идей на своей земле. Столь затянувшееся «опоздание» помешало созданию прочной связи между политикой и культурой, без чего любое национальное сообщество неизбежно страдает дефицитом сплоченности²⁷.

Главное достижение итальянского гуманизма - утверждение ценности собственного «я». Ученые штудии становятся атрибутом нового типа аристократии, которая добивается славы и признания не за счет родословной или имущественных показателей, но за счет ума и непрерывных интеллектуальных упражнений. Основная цель кропотливых и долгих занятий - овладение словом, это же усилие и становится главной наградой. Но для будущей нации итальянцев, породивших гуманизм и идею славы, обретенной через интеллект и ученость, гуманизм же и обернулся катастрофой. Итальянцы, склонные к риторике и подготовленные к ней в схоластических средневековых школах, были поражены просторами, который открывал для них приоритет художественного слова: «С этих пор итальянцы стали воспринимать вещи сказанные как вещи сделанные. Они вложили столько пыла в выражение явления, сколько другие народы вложили бы в осуществление этого. С этих пор итальянцы не отделяли действия и поступки от риторики»²⁸. К тому же, не следует забывать, что Возрождение было культурной революцией элиты и мало затронуло народ в отличие от европейской Реформации, которая изменила образ жизни и мировоззрение как правящих классов, так и горожан с крестьянами²⁹.

В связи с этим А. Грамши справедливо указывал на разницу в исследовании явления Возрождения в итальянских и зарубежных работах своего времени: «Чем объясняется тот факт, что итальянскому Возрождению посвящены многочисленные труды зарубежных исследователей и популяризаторов, но при этом не существует ни одной фундаментальной работы, написанной итальянцем? Как мне представляется, итальянское Возрождение стало наивысшей фазой развития «интернациональной роли итальянской интеллигенции» и поэтому не нашло отклика в национальном сознании, которое было подавлено и продолжает оставаться подавленным Контрреформацией»³⁰.

Интернациональную роль итальянской интеллигенции наглядно проиллюстрировал итальянский культуролог Н. Росси, описавший важную роль, которую гуманисты играли в развитии всей европейской культуры. Исследователь подробно описывает неизгладимое впечатление, которое производили итальянские гуманисты, прибывшие к европейским дворам в качестве дипломатов итальянских государств или папских посланников. Их воспринимали как мастеров элегантных фраз, к месту вставлявших латинские изречения, умело пользовавшихся разнообразными риторическими приемами и тонкой лестью. Росси подчеркивает их особую культурную функцию: они распространяли и популяризировали послание итальянского гуманизма и делали это настолько успешно, что Италия стала законодательницей интеллектуальной моды: европейские государи начали посылать своих детей и родственников для обучения в Италии. Мода сначала затронула лишь монаршие дворы, потом распространилась на школы, университеты, монастыри, а позже утвердилась в национальных литературах Франции, Испании, Великобритании, Португалии, Германии и Польши. Конечно, было бы и анахронизмом, и преувеличением дать этому сообществу гуманистов определение «интеллектуальной империи», скорее это было королевство художественное, литературное и гуманистическое³¹.

Открытие естественнонаучного метода, науки в том значении, которые мы придаем этому термину сегодня, - это заслуга итальянца Галилея Галилео (1564-1642). Он постулировал представление о науке как об области знаний, основанных на эксперименте и наблюдении, производящихся благодаря силе интеллекта, не зависимых ни от морали, ни от религии. Однако на своей родине великий итальянец вместо признания предстал перед судом инквизиции, был вынужден отречься от своих воззрений и закончил жизнь в ссылке. Вся последующая европейская наука восприняла алгоритм научной работы, сформулированный Галилеем: гипотеза – эксперимент – наблюдение – измерение и исчисление - заключение, выраженное на универсальном языке математических формул. Соответственно Галилей сформировал и новый образ ученого: это не пассивный наблюдатель, но активный исследователь природных законов, который подчиняет своим действиям определенные природные явления и ждет от природы ответа. В открытии научного метода как такового, а не в защите гелиоцентрической системы, в усовершенствовании телескопа или открытии спутников заключается величие итальянского ученого. Он был методологом науки и оставил далеко позади не только своих предшественников, но и опередил следовавших за ним Р. Декарта и Ф. Бэкона. Декарт в своих физических экспериментах злоупотреблял гипотетическими построениями, не имея достаточной экспериментальной основы, так как ему виделась математизация физики. Бэкон, оценивший в полной мере потенциал эксперимента, пренебрег математикой³². Общеевропейское, если не общечеловеческое значение итальянца Галилея подтверждается еще одним постулатом: научный метод Галилея предполагает полную доступность открытия для научного сообщества, открытие науки - это общечеловеческое достояние. Если вспомнить подход Леонардо да Винчи (1452-1519), то его открытия были знанием для его индивидуального пользования, его секретом, недаром результаты своих экспериментов и рассуждений он тщательно зашифровывал.

Другой великий итальянец, Никколо Макиавелли (1469-1527) сделал для политики то же, что и Галилей для науки. Макиавелли первым стал рассматривать государство как некую объективную реальность. Он стал изучать то, что есть, а не то, чем государство должно было бы быть в идеале, если бы правители руководствовались религиозно-этическими принципами. Мыслители прошлого – Платон, Аристотель, Цицерон, Фома Аквинский – все они создавали утопии идеального государства, ничуть не заботясь, как прийти к нему, исходя из имеющейся ситуации. Таким образом, Макиавелли не только заложил основы современной политологии, изучая на конкретных исторических примерах, как государство рождается, функционирует и умирает, но и вывел политику из сферы этических догматов, которыми на практике мало кто из правителей руководствовался, но на словах придерживался, что вносило сумятицу и в без того запутанную практику государственного управления. В этом он подобен Галилею, вычленившему астрономию из астрологии, и взглянувшего на небо не через призму церковной доктрины, но через наблюдение и усовершенствованный им телескоп.

Макиавелли был настоящим патриотом несуществующей страны Италии и призывал возглавить объединение в сильное государство самых значимых политиков своего времени – Чезаре Борджиа, Лоренцо Медичи и Джованни Делле Банде Нере, возвещая, таким образом, бесперспективность феодальной раздробленности и необходимость создания консолидированного национального государства. Но он ясно видел и недостатки национального характера итальянских народов: «… мы итальянцы, бедные, амбизициозные и трусливые»³³. Но парадокс: Макиавелли универсальный был порожден Макиавелли типично итальянским, который был обескуражен положением дел в Италии и старался найти средство разрешения конкретной политической ситуации на Полуострове.

В каком-то смысле логическим завершением гуманистической культуры предстают работы Дж.-Б. Вико (1668-1744), утверждавшего единственный источник познания для человеческого интеллекта в области человеческой деятельности (истории, законах, общественных институтах, науке и искусстве, человеческих взаимоотношениях). Все это было создано человеческим интеллектом, в то время как природа была создана Богом, следовательно, непознаваема. Подобное выделение сферы исследования позволило Вико открыть концепцию эволюции (прогресса, становления) в истории, и в этом же понятийном ключе рассмотреть нацию как действующее лицо истории, находящуюся в непрерывном становлении и поэтому подверженной универсальным законам эволюции (детство – молодость – зрелость – старость)³⁴.

Работы Вико послужили отправной точкой для построения философской системы Канта, но для Италии они подготовили размежевание гуманитарных и естественных наук. В дальнейшем идеалистические философские работы Джентиле и Кроче положили начало отделению естественных наук и ученых, которых ими занимались, от культуры гуманитарной, что привело к размежеванию философии и наук. Так как философия исконно была «общей» областью церковной и светской науки, то католическая церковь поспешила занять освободившуюся нишу, создав неосхоластическую научную школу во главе с университетом «Сакро Куоре» в Милане³⁵.

Мало кто задумывается о том, что первой космополитической организацией, возникшей в Италии, были средневековые университеты. Первые из них – Болонский университет, специализировавшийся на юриспруденции, и университет г. Салерно со специализацией по медицине, возникли в XII в., преподнеся миру новую структурную организацию учебного процесса, которая сохранилась и до наших дней. Даже многие наименования из тематической области «высшая школа» восходят к той эпохе – «ректор», «доктор», «студент», «кафедра». Важной характеристикой итальянских университетов было то, что их основали не правители и не государство, но они родились как естественные организации, которые лишь потом государство догадалось вобрать в себя. Изначально это были частные центры (к примеру, в Болонье - Болонская школа глоссаторов), где преподаватели частным образом консультировали студентов за вознаграждение. Но слава подобных центров росла, и в поисках знания молодые люди приезжали со всей Италии и Европы, что создавало определенные трудности в обеспечении учащихся постоем и продовольствием³⁶.

В Болонье сформировался университет студентов, противоположный по духу «университету профессоров» в Париже. Это была попытка иностранных студентов, прибывших в Болонью за знаниями, которые могли дать только местные профессора и которые признавались по всей Европе, организовать некое «искусственное гражданство» с целью отрегулировать множество организационных вопросов, встававших перед иностранным студентом в чужом городе. Таким образом, был создан город в городе, где студенты сами устанавливали обязанности и права профессоров, номенклатуру читаемых дисциплин, длительность занятий, расписание, вознаграждения преподавателям. Они также регламентировали организацию проживания и питания, что было немаловажным, если учесть, что в отдельные годы количество иногородних студентов достигало 10 000 человек. С дидактической точки зрения, Болонский университет, как и другие итальянские университеты, отличала практическая направленность штудий, в отличие от абстрактных спекуляций Парижского университета³⁷. И если Ирнерий (ок. 1050 – после 1125), один из основоположников западноевропейского изучения римского права, вычленил юридические дисциплины из области изящной словесности, то монах-правовед Грациан (XI в. – 1150) вывел каноническое право из сферы теологии. Это все лишний раз свидетельствует о том духе практичности, который отличал итальянскую культуру XII-XIII вв.

Важно то, что первым, самым востребованным направлением было право, преподавание которого раньше являлось компонентом курса риторики. Действительно, риторика и юриспруденция в методическом аспекте сходятся: обе науки настраивают на совершенствование способов выражения мысли и на пристальном внимании к форме. Английский исследователь, занимавшийся историей университетов, Х. Рашдаль обращает внимание на разделение объекта изучения в Италии и Северной Европе по критерию «форма-содержание»: «К северу от Альп внимание было сосредоточено на диалектике, особенно в аспектах метафизики и логики. Знаменитые ученые Севера Европы от Д. Скота до Абеляра прославились именно в качестве диалектиков. В Италии, наоборот, в тривиуме средневековых дисциплин огромное значение придавали именно грамматике и риторике. В Раннем Средневековье в Италии грамматика и риторика имеют как литературное, так и чисто практическое назначение. Они более воспринимались в качестве подспорья в составлении юридических документов, в подготовке нотариусов и адвокатов, а не как необходимый этап обучения для изучения Священных текстов и патристики.