Именно М. М. Бахтин помог осознать, что жанрология основополагающая

Понимание как способ бытия и способ познания литературного жанра впервые стало предметом философско-эстетической рефлексии в трудах М. М. Бахтина 1920-х годов. Сегодня мы вправе говорить о глубоком и плодотворном воздействии его жанрологической концепции на отечественную и зарубежную филологическую науку.

Однако до сих пор за пределами внимания литературоведов остается самое главное в теоретическом наследии М. М. Бахтина – это положение о жанре как «сложной системе средств и способов понимающего овладения и завершения действительности», о том, что каждому жанру принадлежат «определённые принципы отбора, определённые формы видения и понимания этой действительности, определённые степени широты охвата и глубины произведений» [1: 180, 181].

Российский учёный, в сущности, на многие десятилетия опередил западную философско-эстетическую мысль, занятую, по словам П. Рикёра, «прививкой герменевтической проблематики к феноменологическому методу» [8: 3].

Именно М. М. Бахтин помог осознать, что жанрология – основополагающая, базисная область науки о литературе, поскольку актуализация идеи понимающего потенциала жанра сущностно необходима при разработке любой литературоведческой проблематики. Исследовать явления литературного процесса без опоры на данные о понимающем потенциале жанра, на представления о понимании как способе существования жанра невозможно, поскольку писатель, по словам М. М. Бахтина, «мыслит и понимает едиными в себе комплексами – высказываниями» [1: 181], то есть на языке жанра. Без осознания понимающих возможностей форм эстетического моделирования действительности и жизни утрачивается исследовательская стратегия, текст превращается в совокупность художественно-информационных кодов, растворяется в бесчисленных контекстах, а постигающий смысл произведения не застрахован от субъективных, произвольных литературоведческих интерпретаций. По этой причине и процессы жанрового синтеза воспринимаются как свидетельство утраты жанром статуса ведущей категории поэтики.

Актуализируя теоретические идеи жанрологии М. М. Бахтина, выделим два наиболее значимых аспекта в философско-методологических подходах М. М. Бахтина к проблеме жанра: 1) онтологический (то есть жанровые законы «оформляющего понимания действительности и жизни» [1: 180]; «понимающее бытие» жанровой целостности); 2) эпистемологический (познание «понимающих» возможностей жанра). Тем самым мы пытаемся преодолеть намеченную в современной герменевтике [см., например: 8: 7] тенденцию к излищне категоричной автономизации категорий понимания как способа бытия и понимания как способа познания. Рассматривая «понимающую» художественную целостность, мы таким образом пытаемся дифференцировать в «учении о понимании смысла» «онтологию понимания» и «эпистемологию интерпретации» литературного жанра.

Целостность жанра является основой его исследования в герменевтической парадигме: жанр как «типическое целое художественного высказывания, притом существенное целое, целое завершённое и разрешённое» [1: 175], обладает смыслообразующим потенциалом, определяется «архитектонически устойчивыми» [2: 7] и исторически изменяемыми коррелятами. Специфика целостности любого жанрообразования, как показал М. М. Бахтин, детерминирована типом его проблематики, типом «предметного, тематического завершения» [1: 175–176], в которых и реализуется его «понимающий» потенциал.

Соотнося традиции герменевтического опыта с бахтинской теорией целостности жанра, следует прежде всего указать на то, что феноменолого-герменевтические подходы к анализу художественного произведения связаны «с выявлением в тексте духовности, которая, исторически меняясь, сохраняет некую неизменную сущность и своим постоянством обеспечивает непрерывность духовности, отражающую единство исторического процесса» [4: 47].

В литературном жанре эту «неизменную сущность», «культурную традицию» М. М. Бахтин в книге о поэтике Достоевского определил термином «архаика жанра», при этом рассматривал её как «архаику» не «мёртвую», а способную к «осовременению», способную «постоянно обновляться» [2: 142]. Архаика жанра – это не просто устойчивая форма, традиционная структура, а та «духовность», «неизменная сущность», которая связана с его специфической понимающей и познавательной сущностью и которая фиксируется его конструктивным принципом (тем, что М. М. Бахтин называет «костяком», «схемой» жанра). Этой «сущностью» определяются формы именно такого, а никакого иного «понимания действительности» (вот почему все жанры самодостаточны и незаменимы).

«Неизменная сущность», «духовность», обеспечивающая, как писал М. М. Бахтин, «единство и непрерывность литературного развития» [2: 142], – есть его специфический понимающий потенциал. Эта «сущность» определяется нами категорией-понятием «жанрообусловливание» [5: 10], а жанрообусловливающими факторами определяется специфичность жанроформирования и жанрообразования.

У М. М. Бахтина не случайно жанровое «видение и понимание» неотделимы от «выражения» этого понимания. В этом реализуется структурно-семантический принцип изучения жанра. Понимающие возможности жанровой структуры учёный связывал с «внутренним тематическим отношением к действительности и её становлению». При этом М. М. Бахтин подчёркивал: «Художник должен научиться видеть действительность глазами жанра. – Понять определённые стороны действительности можно только в связи с определенными способами её выражения», а эти способы выражения «применимы лишь к определенным сторонам действительности» [1: 182]. Здесь уже возникает проблема эпистемологического характера. Путь к понимающему потенциалу жанра лежит через понимание способов его выражения. Так в компетенции бахтинской герменевтики жанра оказывается и «оформляющее понимание действительности и жизни» [1: 180]. На этой основе создаётся теория понимания жанра, определяющая интерпретационные технологии, которые являются прикладным аспектом герменевтики жанра.

Итак, «понимающий» потенциал каждого жанра определен факторами жанрообусловливания и реализуется, по словам М. М. Бахтина, в «типическом целом художественного высказывания» [1: 175). Именно поэтому любой жанр, даже литературный вид, обладает своим предельно абстрагированным смыслом, улавливаемым реципиентом уже на уровне «предпонимания». «Видение» и «понимание действительности» реализуется в целостной системе дифференциации и интеграции жанрообусловливающих, жанроформирующих и жанрообразующих факторов и жанрообразующих средств [5: 9–12], а эпистемология интепретации раскрывает свои возможности в процессе установления их соприродности друг другу и создаваемому ими художественному целому.

Поскольку жанр как целостность обладает смыслосозидающим потенциалом, определяется корреляциями «устойчивого» («архаика» жанра) и исторически изменяемого («динамически живое»), то все его аспекты органически связаны между собою, они взаимопроникают, «прорастают» друг в друга, выполняя специфические функции оформления предметного смысла. Так появляются «горизонты» понимания. Они дают предварительное знание о жанре, а расширяясь, эти «горизонты» создают понятие о той эстетической целостности («смысловом целом»), которая и является предметом жанрологического анализа. «Сущность содержания» [3: 327] непосредственно определяется действием жанрообусловливающих, а «объём» жанрового «события» (В. Г. Белинский), «жанровая форма», «тип структуры» – энергией формирующих и образующих факторов и средств.

Познавательную природу жанра характеризует не сумма компонентов, а эстетическое качество «понимающего целого». Вот почему, когда в «Теории литературы» В. Е. Хализева мы обнаруживаем перечисление признаков романа, убеждаемся, что суммативный принцип не позволяет идентифицировать его понимающую специфику и познавательное качество [10: 363–372].

Сфера жанрообусловливания связана с проблематикой жанра («типом проблематики», «жанровым содержанием», или, по Белинскому, «сущностью содержания» [3: 327], а по Бахтину – с «тематической ориентацией на жизнь», «с внутренним тематическим отношением к действительности» [1: 177]). И определяется она (эта сфера), как известно, художественным воплощением специфической для каждого жанра концепцией человека в его отношении к миру [6: 8] (в скобках замечу – это одна из самых неисследованных областей жанрологии). А ведь в концепции человека каждого жанра объективизируется определенный уровень авторского задания по преобразовании внеэстетической действительности в собственно эстетическую.

М. М. Бахтин не только обосновал идею, согласно которой каждый жанр есть специфическая система «понимающего овладения и завершения действительности» [1: 181], но, в сущности, предвосхитил современную постмодернистскую эстетику, предусмотрел «требования онтологии понимания», которые много позже сформулировал П. Рикёр в своём исследовании «Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике» [8]. Какие это «требования»? 1) Исходить из того, что жизнь – это главное понятие (идея В. Дильтея); 2) выйти из заколдованного круга субъект-объектной проблематики и задаться вопросом о бытии; 3) различать понимание как способ бытия и как способ познания; 4) в познании дойти до связи «исторического бытия» с «совокупным бытием», то есть той связи, которая была бы изначальна, предшествовала субъект-объектным отношениям [8: 9–12], на котором строится традиционная теория познания.

Как показано в новейших философских исследованиях роли, значения идей М. М. Бахтина для современной эпистемологии [см., например: 7] в едином центре – «архитектоническое целое», семантизирующем единство онтологии, познания и этики, М. М. Бахтин заменил субъекта традиционной парадигмальной оппозиции «субъект-объект» – «автором и героем», то есть в «архаике» жанра заложил не бинарное, а тренарное отношение: субъект в двуединости «Я» - «Другой» и объект. Это уже, по сути, выход из «заколдованного круга субъект-объектной проблематики» [8: 13], позволяющий «задаться вопросом о бытии», о способе существования литературного жанра.

Поскольку теоретизированная модель познания (система) входит органично в познание в целом, представляющее собою, как показал М. М. Бахтин в работе «К философии поступка», «поступок ответственно мыслящего участного сознания» («поступок мыслью»), то эпистемологическая концепция жанра непосредственно нацелена на выявление его онтологии понимания, его гносеологической природы и когнитивного потенциала. Но когда объектом исследования становится познание в целом, «поступок мыслящего участного сознания» рассматривается прежде всего в свете бытийных, а не когнитивных характеристик [7: 4]. В эпистемологии М. М. Бахтина «субъект относится к объекту через систему ценностей или коммуникативных отношений и сам предстаёт в двуединости „Я и Другой”, „автор и герой”, и уж если противостоит объекту, то только в таком качестве» [7: 5]. Тем самым М. М. Бахтин вводил в эпистемологию и понятие историчности [7]: изменение художественного познания во времени фиксировалось жанрологическими понятиями «нов», «не тот», а сохраняющийся понимающий потенциал и конструктивный принцип его «архаики» – понятиями «стар», «тот». В категории «архитектоника» и оформилась мысль о том, что жанр «всегда тот и не тот, всегда и стар и нов одновременно» [2: 142]. Жанр как целостность рассматривается в этом случае в единстве типологического и исторического, фиксируемого в герменевтической концепции соприродности «целого» и «частей». «Целостность» жанра как «смыслообразующая целостность» раскрывает свои гносеологические и когнитивные возможности в том случае, если «бытийные характеристики» осмысливаются в феноменолого-герменевтической парадигме, а сам этот процесс осмысления средствами анализа «архитектонической целостности» является основой рефлексии жанра. С точки зрения жанрообусловливания, детерминации типом проблематики «сущности и объёма самого содержания» произведения, бытие жанра и заключается в художественном понимании. Это бытие, которое, говоря словами П. Рикёра [8: 10], существует, понимая.

Существование жанра в процессе понимания – это и есть «способ бытия», заданный «совокупным бытием», абстрагированным коллективным художественным опытом, сфокусированным в сфере жанрообусловливания и закреплённым в конструктивном принципе жанра.

Феноменологией и герменевтикой от «Логических исследований» Гуссерля, которые, как отмечал сам М. М. Бахтин, были одним из источников его эстетики, до «Бытия и времени» Хайдеггера, который параллельно с Бахтиным разрабатывал проблемы «новой онтологии», уже было осмыслено, что нельзя на место онтологии понимания ставить эпистемологию интерпретации. В жанрологии М. М. Бахтина это проявляется в том, что он в стратегии своего феноменолого-герменевтического исследования дифференцировал «способы видения и понимания действительности» и способы познания познавательных качеств жанра [2: 181].

В философии жанра М.М. Бахтина хорошо просматривается апелляция к действительности и жизни как к основной инстанции и аксиологическому критерию: «Если мы подойдём к жанру, – писал он, – с точки зрения его внутреннего тематического отношения действительности и её становлению, то мы можем сказать, что каждый жанр обладает своими способами, своими средствами видения и понимания действительности, доступными только ему ... своими средствами оформляющего понимания действительности и жизни» [2: 180]. И хотя бытие каждого жанра определено тем, что ему доступны только определенные способы и средства видения и понимания действительности, это вовсе не лишает писателя права на внеканоническую инициативу, проявляющуюся, прежде всего, в сфере жанрообразовательных процессов. Способы изображения, то есть «основные возможности жанрового построения» [1: 183], учёный связывал со спецификой художественного «овладения эпохой» [1: 183]. Говоря о «бытии» жанра, который существует, понимая, М. М. Бахтин в понятие о самой реальности включил и реальность духа, создаваемую «ответственно поступающей мыслью». В жанрологии это выразилось в актуализации бинарной оппозиции «исторического бытия» как выражения субъект-объектных отношений и «совокупного бытия» как выражения попыток выйти за пределы субъект-объектной проблематики, «задаться вопросом о бытии» [8: 9]. Типологическое в жанре, составляющее суть его «архаики», и есть воплощение «совокупного бытия», поскольку культурная традиция жанра, составляющая «сущность содержания», определяющая его конструктивный принцип и «объём содержания», представляет собой формулу «добытой эстетической истины» [9: 189], ту «действительную жизнь» жанра, которая существует до субъекта художественного познания (писателя, художника) как данность автономного «духа». Жанрообусловливание и предстаёт как область художественного опыта («жизненный мир» жанра), предшествующего субъект-объектным отношениям, которые реализуются в процессе эстетического познания (создания произведения в жаровой парадигме). В такой творческой практике достигается единство «архаики» жанра («тот», «стар») и его «неповторимой повторяемости» («не тот», «нов»), единство «архитектонически устойчивого» (типологического, видового) и «динамически живого» (исторического, индивидуального), то есть связь «совокупного бытия» с «историческим бытием». Существование жанра в процессе понимания – это и есть «способ бытия», заданный «совокупным бытием», абстрагированным коллективным художественным опытом, сфокусированным в сфере жанрообуславливания. Этот опыт воспринимается писателем как «духовность» жанра, его «культурная традиция», открывающая возможности для всех жанровых инноваций художественного познания, основанного на субъект-объектных отношениях. В этих отношениях писатель выступает как само воплощение интенции, как носитель стремления, тенденции, намерения, коррелирующего с определённой областью значений.

М.М. Бахтин, создавая теорию жанра, пошёл дальше В. Дильтея, своего предшественника в области философской методологии (см. статью В.Дильтея «Истоки герменевтики»), который первым перевернул традиционное представление об отношениях между пониманием и бытием в том плане, что снимал оппозицию онтологии понимания и эпистемологии интерпретации. Он углублял идею связи, в терминологии М.М. Бахтина, «живой единственной историчности» конкретного жанрообразования с «совокупным бытием», с «исторически недействительным субъектом» [см.: 7], существующим как специфическое бытие, как «память жанра» [2: 142], которая предшествует субъект-объектным отношениям и предполагает жанровую проблематику и тип художественного целого. Вот почему М.М. Бахтин особо подчеркивал: «…Действительность жанра (то есть понимание как способ существования) и действительность, доступная жанру, органически связаны между собой… Жанр… есть совокупность способов коллективной ориентации в действительности с установкой на завершение» [1: 184].

Онтология понимания конкретного жанрообразования реализует его «автономный» понимающий потенциал, объективно существующий до субъекта художественного сознания. Эта «автономность» не позволяет жанрам ассимилироваться, несмотря ни на какие жанрово-родовые взаимосвязи и взаимодействия.

Теория М. М. Бахтина, в которой актуализированы проблемы «понимающего» потенциала жанра, «способов и средств видения и понимания действительности», нацелена на преодоление «трудности перехода» от «эпистемологического понимания» к «понимающему бытию» литературного жанра. Это преодоление осуществляется в учении о «типах завершения целого», то есть «тематической исчерпанности» и специфики «художественно-оформляющего завершения действительности» [1: 175–190].

М. М. Бахтин нацеливал на изучение сферы жанрообусловливания, потому и на выработку эпистемологических принципов анализа «понимающей» специфики жанров, которая реализуется в процессе смыслообразования и в которой проявляется «самозначимая действительность литературных произведений» [2: 30]. Это предстаёт сегодня как важнейшая литературоведческая задача, от решения которой зависят и способы познания (интерпретации) художественных текстов.

Философско-методологическая парадигма М. М. Бахтина основана на деятельностном принципе: поскольку жанр существует, понимая, то он являет собой (в отличие от вида) не застывшую, «мертвую» «устойчивость», не матрицу, а «устойчивую тенденцию развития литературы» [2: 142]. «Архаика» жанра, обусловленная спецификой «совокупного бытия» («духовной традицией») и определяющая его самодостаточность, именно потому остается, как сказано в книге о Достоевском, «вечно живой» [2: 142].

1. [Бахтин М.М.] Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении: Критическое введение в социологическую поэтику. – Л.: Прибой, 1928.

2. Бахтин М.М.Проблемы поэтики Достоевского. – М., 1963.

3. Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9 т. – М., 1978. – Т. 3.

4. Борев Ю.Б. Теория художественного восприятия и рецептивная эстетика, методология критики и герменевтика // Теории, школы, концепции. / Критические анализы: Художественная рецепция и герменевтика. – М.,1985.

5. Головко В.М. Русская реалистическая повесть: герменевтика и типология жанра. – М.; Ставрополь, 1995.

6. Канунова Ф.З. Проблема личности и жанр // Проблемы литературных жанров. – Томск, 1972.

7. Микешина Л.А. Значение идей Бахтина для современной эпистемологии // Единство места и времени: Сб. статей. – WWW.I-U.RU (Российский Гуманитарный Интернет-Университет. 2008).

8. Рикёр П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. – М.: «Academia-Центр»; Медиум, 1995.

9. Стенник Ю.В. Система жанров в историко-литературном процессе // Историко-литературный процесс. – Л.: Наука, 1974.