Ингвар Амбъёрнсен Вид на рай
жүктеу/скачать 39.5 Kb.
|
| Ингвар Амбъёрнсен
Вид на рай Перевод с норвежского.© 1. Мать умерла. Все прошло совершенно недраматично. Если можно употребить выражение «недраматично» о переходе в Великое Неизвестное, в абсолют. Да, можно. Я недавно читал в «Дагблад»1 об одной женщине из Бейрута. Она была замучена насмерть тем что ей в промежность затолкали крысу, чтобы та отыскала дорогу из тела с помощью своих желтых зубов грызуна. Такую смерть можно справедливо назвать драматичной по сравнению с тем чтобы тихо уснуть в свежезастеленой больничной кровати без заслуживающих упоминания мучений. Рак засел в ее печени, с этим, как сказали врачи, ничего нельзя было сделать, но они хорошо ухаживали за ней когда время пришло. Она умерла 11 ноября. Я забыл какой это был день недели. Около девяти утра позвонили из больницы и сказали что я должен приехать сейчас же, когда я приехал все было кончено. Ее уже привели в порядок, я помню она выглаядела такой маленькой, почти как восковая кукла. Мне сказали, чтобы я не огорчался из-за того что не успел приехать вовремя; она не приходила в себя, и перешла прямо из забытья в смерть. После этого я вышел под дождь. Ветра не было, только плотный и тихий дождь, я ходил без цели по улицам центра, я не плакал, мне даже не было особенно грустно, как раз этого я немного стыжусь. Но, кроме этого стыда, который к тому же, должен признаться, не был особо мучительным, я чувствовал только пустоту. Пустоту не в негативном понимании, не так как это слово часто употребляется для описания бессмысленности, нет, пустота – состояние тотального нейтралитета. Я должно быть демал,- человек все время думает, - но я не помню о чем. Я остановился возле здания Дагблад и позволил взгляду скользить по газетным страницам, вывешенным за застекленными рамами, но я не помню что там было написано, не думаю что я читал. Реакция пришла позже, когда я пришел домой. Господи, несмотря ни на что у меня были очень близкие оношения с моей матерью, не истерические, не опасные, о которях я читал в книгах и видел в кино – и все же не уйти от того, что всю мою жизнь, традцать два года, были только она и я. Моего отца я никогда не видел, он погиб от несчастного случая на работе всего за четыре недели до моего рождения. Для меня он был только воспоминаниями матери и тоской, которую я смог привязать к нему только во взрослом возрасте. Он был мужчина, с которым мать была на пожелтевших фотографиях в альбоме, мужчина в бриджах и вязаных чулках в Кикуте зимой 46-го, мужчина в шерстяных купальных трусах с белыми полосками по бокам, который обнимал мою улыбающуюся мать где-то на Снаройе летом 50-го.Какой- либо свадебной фотографии их двоих не существовало, по крайней мере у нас дома, не знаю почему. Отец был привидением, силой, которая находилась под полированным камнем на кладбище в Вестре Акер, мать была женшиной которая замкнулась себе и утянула меня за собой. Она была единственным ребенком. Я был единственным ребенком. Никто не приходил в гости. Я сидел в пустой гостиной. На столе лежала раскрытая «Арбайдербладет»2, полупустая чашка чая стояла рядом. Все в точности как я оставил после короткого разговора по телефону несколько часов назад. Мне казалось совершенно нереальным, что я никогда больше не услышу осторожных материных шагов в подъезде, ключа в замке, звука сумок с покупками, опускаемых на пол в прихожей, ее голоса, который разговаривал со мной пока она вешала пальто, который рассказывал о чем-либо что произошло с ней в ИРМА3 или по пути туда или обратно. Да, нереально. Через несколько дней я позвонил в Армию Спасения. В тот же вечер пришли трое мужчин из Элеватора и забрали с собой материну одежду и мебель из спальни. Кагда я стоял в пустой белой комнате после того как они ушли, я ощутил огромный покой. Нереальное стало реальным. В ту же ночь, после того как я выключил телевизионный аппарат, я снова вошел в материну комнату. Свет я не зажег. Луна убывала, но все еще была большая; на белые поверхности падал голубой свет. Я подошел к окну и взглянул на блочные дома и лес, на пригород, где я вырос и в основном провел какждый божий день моей жизни. Странно. Три комнаты и кухня не так далеко от Осло. Семнадцать минут на метро, если уж быть совсем точным. Шестьдесят четыре ступеньки до двери на улицу. Шесть минут спокойной ходьбы до станции (персон. 1,47). Если бы кто-нибудь спросил меня ранее, я бы без промедления заявил, что мне знаком каждый миллиметр этой маленькой блочной квартирки, что я мог бы отчитаться за каждый уголок. И все же когда я стоял в материной комнате и смотрел на блочные дома на склоне подо мной, о меня дошло, что в общем-то ноги моей не ступало сюда с тех пор когда я был маленьким мальчиком, я имею в виду маленьким мальчиком; маленьким мальчиком, который спит у матери когда тени на стене мальчишеской комнаты становятся пугающими. Сейчас, когда занавески были сняты и все предметы вынесены из комнаты, до меня дошло, что я смотрел на эти блочные дома, этот знакомый ландшафт жестких серых углов на фоне темных раздутых елей, асфальтовые извилины дорожек и светящиеся точки фанарей, с новой и дерзкой точки. Понятия не имею почему мне пришло на ум слово «дерзкой», но именно оно пришло мне на ум. Мое бытие включало в себя новую белую комнату и возможность по-новому смотреть на окружающий мир, окружающий мир, с котрым я смирился как с застывшей картиной. Привда, я видел как вырастали дети и как семьи переезжали в квартиры и из квартир. Но сама рамка вокруг этого, геометрия, внутри которой люди эили свои жизни, в основном оставалась неизменной. От метро домой. Из дома до метро. Из дома в ИРМА. Из ИРМА домой. Те же углы, те же поверхности. Вид из гостиной, из моей комнаты, из кухни: только времена года, проходящие мимо, могли принести неожиданности в виде внезапного снегопада в конце апреля или солнца и тепла в ноябре. Иногда мне казалось, что только еще один ураган в состоянии меня разбудить, в дрегой раз меня могла внезапно озарить радость при виде нежданного луча солнца, спешащего по торцовой стене соседнего дома. Так стоял я посреди темной комнаты, свесив руки по швам, и вдруг почувствовал, будто я выжал из пригорода его тайну, и, по причинам, о которых я тогда не имел никакого понятия, но которые должно быть сильно подействовали на мое подсознательное, ясно ощутил контроль. Я думал: сейчас наступает конец. Теперь все начинается. Вот так это бывает когда у тебы кто-нибудь умирает и оставляет тебя на распутье в твоем внутреннем ландшафте. 2. Возможно это звучит странно, но думаю, тот факт, что я принял смерть моей матери так спокойно, каким-то образом относится к Гро Харлем Брюнтланд.4 Уже в тот же вечер, пока мои мысли безостоновочно крутились вокруг этой маленькой женщины, которую я, невыразительную и холодную, видел в больнице, Гро показали и в «Дагсревю»5, и позже в дискуссионной программе. Ее вид всегда действовал не меня успокаивающе. Я был несосредоточен, и не стал выискивать причину того почему она на экране, но она была там, и несла мне некую таинственную весть через свою неприкрытую близость, весть от нее мне о том, что человеческое быстротечное пребывание на земле бесспорно, но все же среди нас есть личности, которые способны дать другим веру в нечто постоянное, прочное как скала. И делают они это попросту своим присутствием. Гро под дождем. Гро на ветру. Гро на солнце и Гро в тени. Подтянутая, как морской волк. Бесстрашная, упрямая и смешная. Но прежде всего – надежная. Когда мать умерла, она руководила страной. Она делает это и сегодня. В данный момент совершенно немыслимо, что этой страной может руководить кто-то другой, а не Гро. И все же я уверен, что это ощущение надежности, которое она дает мне, и уже долго давала его и мне, и другим, необязательно покоится на правительственной власти. Одного сознания того что Гру есть, где-то там в темноте, уже достаточно. Свергните ее правительство и вытолкните ее на холод. Пока она есть, бесстрашная и со своей безустальной настойчивостью, она представляет собой надежность во все больше и больше хаотичной политической картине – она когда угодно может вернуться. Она словно медведица с малышами в своей берлоге. Что-то может задержать ее на пути домой с добычей. Но это всего лишь дело времени, временная отсрочка ее возвращению в то место, к которому она по праву принадлежит. Гро Харлем Брюнтланд не создана для того чтобы проводить свою профессиональную жизнь во врачебном кабинете6. Не создана для того чтобы просить детей-засранцев открывать рот и говорить а-а-а, или для того чтобы засовывать указательный палец стареющим мужчинам в ректум и нащупывать увеличенную предстательную железу. Гро – прирожденный лидер, и она умеет принимать последствия этого. Гро - не человек власти. Гро есть власть. Человек. А сам я коллекционер. Ребенком я коллекционировал марки и монеты, лимонадные крышки и птичьи яйца. Юношей я начал коллекционировать Гро Харлем Брюнтланд. Я знаю о ее жизни все вдоль и поперек, но меня интересуют прежде всего сведения не личного и политического характера. То, что я коллекционирую и что аккуратно вырезаю из газет и журналов, - это ее фотографии, выражение лица Гро, осанка. У меня есть Гро при любом ветре и любой погоде, у меня есть она в политическом шторме в Стуртинге7, и в втренную погоду на равнинах Финнмарка8. У меня есть Гро в Рио, у меня есть Гро в Вене и в Одда. У меня есть Гро в блузке и юбке, в спортивных штанах и свитере, у меня есть она в вечернем платье и в национальном костюме саамов9. У меня есть она в непромокаемом комбинезоне. На парусной доске. Гро в вызывающей позе в момент когда она всей тяжестью своего тела противостоит порывам ветра. Она баба, борющаяся с ветром, женщина, которой нравится быть там где штомит сильнее всего. 1 Норвежская газета 3 Название супермаркеда 4 Норв. Женшина-политик, премьер-министр Норвегии в 90гг. 5 Программа новостей 6 Гро Харлем Брюнтланд по образованию врач 7 Стортинг – норвежский парламент 8 Область северной Норвегии 9 Фино-угорская народность, живущая на севере Норвении жүктеу/скачать 39.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|