Исследование истории Древней Академии (347-274 B. C.) Перевод с английского Е. В. Афонасина

 

Примечание. Этот список не претендует на полноту. Здесь перечисляются только те работы, которые оказались мне полезными. Более полную библиографию см., к примеру, в: Überweg–Praechter–Flashar, Grundriss der Geschichte der Philosophie. Die Philosophie der Antike, iii: Ältere Akademie– Aristoteles–Peripatos (Basel–Stuttgart, 1983).   Algra, K. et al. (1999), The Cambridge History of Hellenistic Philosophy (Cambridge). Alline, H. (1915), Histoire du texte de Platon (Paris). Annas, J. (1976), Aristotle’s Metaphysics, Book M and N, transl. and comm. (Oxford). Baltes, M. (1988), ‘Zur Theologie des Xenokrates’, in R. van den Broek et al. (eds.), Knowledge of God in the Graeco-Roman World (Leiden). (Repr. in Dianoemata: Kleine Schriften zu Platon und zum Platonismus (Stuttgart–Leipzig).). – – (1993). ‘Plato’s School, the Academy’, Hermathena, 155: 5–26. Baltes, M., Dörrie, H. (1990–), Der Platonismus in der Antike, ii–iv (Stuttgart–Bad Cannstatt; готовятся еще два тома). Barnes, J. (1971), ‘Homonymy in Aristotle and Speusippus’, Classical Quarterly, ns 21: 65–80. – – (1975), Aristotle’s Posterior Analytics, trans. and comm. (Oxford). Bickermann, E, Sykutris, J. (1928), Speusippus Brief an Könige Philipp, Berichte Sächs. Akad. d. Wiss., Leipzig, Phil.-Hist. Kl., 80(3). Bolton, R. (1991), ‘Aristotle’s Method in Natural Science: Physics I 1’, in L. Judson (ed.), Aristotle’s Physics: A Collection of Essays (Oxford). Boyancé, P. (1934), ‘Sur l’Abaris d’Héraclide le Pontique’, Revue des études anciennes 36: 321–52. – – (1937), Le cult des Muses chez les philosophes grecs (Paris). – – (1948), ‘Xenocrate et les Orphiques’, Revue des études anciennes, 50: 218–31. Brink, C. O. (1955), ‘Oikeiōsis and oikeiotēs: Theophrastus and Zeno on Nature in Moral Theory’, Phronesis, 1: 123–45. Cherniss, H. (1944), Aristotle’s Criticism of Plato and the Academy, I (Baltimore; repr. New York, 1964). – – (1945), The Riddle of the Early Academy (Berkeley–Los Angeles; repr. New York, 1962). Cornford, F.M. (1935), Plato’s Theory of Knowledge (London). – – (1937), Plato’s Cosmology (London). Detienne, M. (1958), ‘Xenocrate et la démonologie pythagoricienne’, Revue des études anciennes, 60: 271–9. Diés, A. (1941), Platon. Œuvres completes, Tome IX: 2. Philèbe (Paris). Dillon, J. M. (1977), The Middle Platonists (London and Cornell; 2nd edn. 1996; Диллон Дж. Средние платоники. Перевод на русский язык Е.В. Афонасина. СПб., 2002). – – (1983), ‘What Happened to Plato’s Garden?’, Hermathena, 133: 51–9 (repr. in Dillon 1990). – – (1984), ‘Speusippus in Iamblichus’, Phronesis, 29: 325–32 (repr. in Dillon 1990). – – (1986), ‘Xenocrates’ Metaphysics: Fr. 15 (Heinze) Re-examined’, Ancient Philosophy, 5: 47–52 (repr. in Dillon 1990). – – (1990), The Golden Chain. Studies in the Development of Platonism and Chrisitanity (Aldershot). – – (1994), ‘A Platonist Ars Amatoria’, Classical Quarterly, 44: 387–92 (repr. in Dillon 1997). – – (1996), ‘Speusippus on Pleasure’, in K. A. Algra, P. W. van der Horst, and D. T. Runia (eds.), Polyhistor: Studies in the History and Historiography of Ancient Philosophy presented to Jaap Mansfeld (Leiden), 99–114 (repr. in Dillon 1997). – – (1997), The Great Tradition. Further Studies in the Development of Platonism and Early Christianity (Aldershot). Dodds, E.R. (1928), ‘The Parmenides of Plato and the Origin of the Neoplatonic ‘One’, Classical Quarterly, 22: 129–142. Dorandi, T. (1991), Filodemo, Storia dei filosofi: Platone e l’Academia (Naples). Dörrie, H. (1967), ‘Xenokrates, 4’, in RE IX A 2, 1512–1528. Dörrie, H., Baltes, M. (1987), Der Platonismus in der Antike, I (Stuttgart–Bad Cannstatt). Düring, I. (1966), Aristoteles. Darstellung und Interpretation seines Denkens (Heidelberg). Falcon, A. (2000), ‘Aristotle, Speusippus, and the Method of Division’, Classical Quarterly, 50: 402–14. Festa, N. (ed.) (1891), Iamblichus. De communi mathematica scientia liber (Leipzig: Teubner; repr. 1975). Foucart, P. (1873), Des associations religieuses chez les Grecs, thiases, eranes, orgeons (Paris). Fowler, D. H. (1987), The Mathematics of Plato’s Academy: A New Reconstruction (Oxford). Gaiser, K. (1963), Platons ungeschriebene Lehre, Anhang: Testimonia Platonica: Quellentexte zur Schule und mündlichen Lehre Platons (Stuttgart). Gigante, M. (1977), Polemonis Academici Fragmenta (Naples). Gigon, O. (1960), ‘Prolegomena to an Edition of the Eudemus’, in I. Düring, G. E. L. Owen (eds.), Aristotle and Plato in the Mid-Fourth Century (Cöteborg), 19–33. Glucker, J. (1978), Antiochus and the Late Academy, Hypomnemata 56 (Göttingen). Gosling, J.C.B. (1975), Plato, Philebus (Oxford). Gottschalk, H.B. (1980), Heraclides of Pontus (Oxford). Guthrie, W.K.C. (1975), A History of Greek Philosophy, IV (Cambridge). – – (1978), A History of Greek Philosophy, V: The Later Plato and the Academy (Cambridge). de Haas, F. (1997), John Philoponus’s New Definition of Prime Matter (Leiden). Hackforth, R. (1945), Plato’s Examination of Pleasure (Cambridge). Halfwassen, J. (1993), ‘Speusipp und die metaphysische Deutung von Platons Parmrnides’, in L. Hagemann and R. Glei (eds.), Hen kai Plēthos: Festschrift für Karl Bormann (Würzburg), 339–73. Happ, H. (1971), Hyle: Studien zum aristotelischen Materie-Begriff (Berlin). Heinze, R. (1892), Xenokrates. Darstellung der Lehre und Sammlung der Fragmente (Leipzig; repr. Hildesheim, 1965). Hercher, R. (1871), Epistolographi Graeci (Paris). Hicks, R. D. (1925), Diogenes Laertius, Lives of Eminent Philosophers, Loeb Classical Library (Cambridge, Mass and London). Isnardi (Parente), M. (1956), ‘Teoria e prassi nel pensiero dell’Accademia antica’, La Parola del Passato, 11: 401–33. – – (1977), ‘Dottrina delle idee e dottrina dei principi nell’ Accademia antica’, Annali della Scuola Normale Superiore di Pisa, Classe di Lettere e Filosofia, Serie III, Vol. VII, 3, 1017–1128. – – (1979), Studi sull’ Accademia Platonica antica (Florence). – – (1980), Speusippo, Frammenti (Naples). – – (1981), ‘Per la biografia di Senocrate’, Rivista di Filologia e di Instruzione classica, 109: 129–62. – – (1982), Senocrate–Ermodoro: Frammenti (Naples). Johann, H.-Th. (1968), Trauer und Trost (München). Kayser, F. (1841), De Crantore Academico (Heidelberg). Klibansky, R. (1929), Ein Proklos-Fund und seine Bedeutung (Heidelberg). Krämer, H.-J. (1959), Arete bei Platon und Aristoteles. Zum Wesen und zur Geschichte der platonischen Ontologie (Heidelberg). – – (1964), Der Ursprung der Geistmetaphysik. Untersuchungen zur Geschichte des Platonismus zwischen Platon und Plotin (Amsterdam). – – (1971), Platonismus und Hellenistische Philosophie (Berlin). Lang, P. (1911), De Speusippi Academici Scriptis: accedunt fragmenta (Bonn; repr. Hildesheim, 1965). Leo, F. (1901), Die griechsch-römische Biographie nach ihren literarischen Form (Leipzig). Long, A. A. (1974), Hellenistic Philosophy (London and New York). Long, A. A., Sedly D. (1987), The Hellenistic Philosophers, 2 vols. (Cambridge). Long, H. S. (1964), Diogenis Laertii Vitae Philosophorum, Oxford Classical Texts (Oxford). Lovejoy, A. (1936), The Great Chain of Being (Cambridge, Mass). Lynch, J. P. (1972), Aristotle’s School: A Study of a Greek Educational Institution (Berkeley and Los Angeles). Maddoli, G. (1967), ‘Senocrate nel clima politico del suo tempore’, Dialoghi di Archeologia, I: 304–27. Merlan, P. (1960), From Platonism to Neoplatonism, 2nd ed. edn. (The Hague). Mette, H. J. (1984), ‘Zwei Akademiker heute: Krantor von Soloi und Arkesilaos von Pitane’, Lustrum, 26: 7–94. Morrow, G. (1970), Proclus, A Commentary on the First Book of Euclid’s Elements (Princeton). Mugler, C. (1948), Platon et la recherché mathématique de son époque (Strasbourg–Zürich). Müller, F. (1927), Stilistische Untersuchungen der Epinomis des Philippus von Opus (Berlin). Müller, G. (1951), Studien zu den Platonischen Nomoi (München). Phillippson, R. (1925), ‘Akademische Verhandlungen über die Lustlehre’, Hermes, 60: 444–81. Pines, S. (1961), ‘A New Fragment of Xenocrates and its Implications’, Transactions of the American Philosophical Society, 51: 3–33. Pohlenz, M. (1900), De Ciceronis Tusculanis Disputationibus (Göttingen). – – (1948–9), Die Stoa: Geschichte einer geistigen Bewegung (Göttingen; 3. aufl. 1967). van Raalte, M. (1993), Theophrastus, Metaphysics (Leiden). Rich, A. N. M. (1954), ‘The Platonic Ideas as Thoughts of God’, Mnemosyne, 4.7: 123–33. Riginos, A.S. (1976), Platonica: The Anecdotes concerning the Life and Writings of Plato (Leiden). Rist, J. M. (1969), Stoic Philosophy (Cambridge). Robin, L. (1908), La Théorie platonicienne des idées et des nombres d’après Aristote (Paris). Schneider, J. P. (2000), ‘Heraclide le Pontique’, in R. Goulet (ed.), Dictionnaire des philosophes antiques iii (Paris), 565–7. Schofield, M. (1971), ‘Who were hoi dyskhereis in Plato, Philebus 44A ff.?’, Museum Helveticum, 28: 2–20. Sedley, D. (2000), ‘The Origins of Stoic God’, in M. Frede and A. Laks (eds.), Traditions of Theology: Studies in Hellenistic Theology, its Background and Aftermath (Leiden), 41–83. Stenzel, J. (1929), ‘Speusippos’, in RE 6/III 2, 1636–69. Stough, C. (1969), Greek Scepticism (Berkeley and Los Angeles). Tarán, L. (1975), Academica: Plato, Philip of Opus and the Pseudo-Platonic Epinomis (Philadelphia). – – (1978), ‘Speusippus and Aristotle on Homonymy and Synonymy’, Hermes, 106: 73–99. – – (1981), Speusippus of Athens. A Critical Study with a Collection of the Related Texts and Commentary (Leiden). Tarrant, H. (1974), ‘Speusippus’ Ontological Classification’, Phronesis, 19: 130–45. Taylor, A. E. (1928), A Commentary on Plato’s Timaeus (Oxford). – – (1929), ‘Plato and the Origins of the Epinomis’, Proceedings of the British Academy, 15: 235–317. – – (1937), Plato, the Man and his Works, 4th edn. (London). Theiler, W. (1964), ‘Einheit und unbegrenzte Zweiheit von Plato bis Plotin’, in J. Mau and E. G. Schmidt (eds.), Isonomia: Studien zur Gleichheitsvorstellung im griechischen Denken (Berlin), 89–109. Turnbull, R. (1998), The Parmenides and Plato’s Late Philosophy (Toronto). Waterfield, R. (1988), The Theology of Arithmetic (Grand Rapids). Wehrli, F. (1953), Herakleides Pontikos, Die Schule des Aristoteles, Heft 7 (Basel; 2. aufl. 1969). Wilamowitz-Möllendorf, U. von (1881), Antigonos von Karystos (Berlin). – – (1919), Platon, Bd. 1–2 (Berlin). Zeller, E. (1921–2), Die Philosophie der Griechen in ihren geschichtlichen Entwicklung, II.i–ii (Leipzig).

 

ЗАГАДКА АКАДЕМИИ

 

Заголовок этой главы – мой поклон Гарольду Черниссу, автору влиятельного исследования «Загадка Ранней Академии»,^1[1] с которым, признавая его большой вклад в исследование вопроса, я радикально расхожусь во взглядах. Как я отмечал в предисловии, любой подход к наследию Платона, который полностью отказывается от выхода за пределы диалогов или, скорее, обречен ограничиваться только теми данными, которые они предоставляют, а также трактует разнообразные сведения о платоновской доктрине и аллюзии по ее поводу у Аристотеля как ошибочные представления о том, что можно извлечь из диалогов, не позволяет продвинуться достаточно далеко в исследовании истинной динамики развития Академии как института, а также мешает выяснению отношения доктрин учеников и наследников Платона к тому, что они считали его учением. Книга, подобная этой, на основе таких предпосылок не могла бы быть написана вообще.

 

Структура Академии

Прежде всего, возникает вопрос о том, как была устроена Академия в физическом смысле. Традиция «академий», частных и публичных, к настоящему времени настолько укоренилась в европейской и мировой культуре, что при анализе Платоновской Академии нам нелегко будет избавиться от всех коннотаций, выросших вокруг имени с течением времени. Однако именно это нам и необходимо сделать, если мы хотим прийти к достаточно точному пониманию природы школы Платона.^2[2]

Как именно проходила деятельность школы в публичном парке и в частном владении, не очень ясно. Имеются, однако, многочисленные данные о том, что большая часть философских дискуссий проходила именно в публичном парке, либо на свежем воздухе, либо в каком-либо закрытом помещении в здании гимнасия. К примеру, сохранился знаменитый пассаж из произведения представителя Средней комедии Эпикрата (fr. 11 Kock), в котором Платон, Спевсипп и Менедем проводит «толпу юношей» через диэретический анализ тыквы. Если оставить в стороне свидетельство этой примечательной сатиры о философских интересах Спевсиппа, из данного текста становится ясно, что занятия школы проходили в публичном месте и, по крайней мере, в принципе, их мог увидеть любой желающий.

Другой анекдот, сомневаться в принципиальной достоверности которого я не вижу смысла,^7[7] рассказывается Элианом^8[8] и проливает свет на отношение между публичным парком и частным владением. Эта история произошла незадолго до смерти Платона в 347 г.:

«Однажды, когда Ксенократ на время уехал на родину (т.е. в Халкедон), Аристотель, окруженный толпой своих приверженцев, включая Мнасона из Фок и подобных типов, стал докучать Платону. Ксенократ же в это время был болен^9[9], поэтому не мог прийти ему на помощь. Платону же в это время было около 80 лет и, по причине возраста, его память начала слабеть. Так Аристотель задумал дурную шутку и начал задавать Платону вопросы очень агрессивно и на полемический манер, поступая несправедливо и бесчувственно. По этой причине Платон покинул открытое место прогулок (tou exō peripatou) и отправился со своими спутниками внутрь (endon ebadize sun tois hetairois)».

Через три месяца Ксенократ вернулся и, придя в школу, застал прогуливающегося Аристотеля там, где он ожидал увидеть Платона. Когда он заметил, что Аристотель и его свита не отправилась в дом Платона (ou pros Platōna anachōrounta) в конце дня, но собрались разойтись по домам, он спросил одного из тех, кто участвовал в peripatos, где же Платон, опасаясь, что наставник болен. И тот ему ответил: «Он не болен, просто Аристотель утомил его и вынудил покинуть peripatos, так что он отправился заниматься философией в свой сад (en tōi kēpōi tōi heautou)».

Остальная часть истории нас интересует в меньшей степени. Ксенократ идет к Спевсиппу, собирает приверженцев Платона, и возвращает Платону возможность пребывать в обычном месте (apodounai to sunēthes khōrion tōi Platōni). Эти история все всякого сомнения не более чем тенденциозный анекдот, однако мне представляется, что отбрасывать ее как не соответствующую фактам, не разумно. В любом случае, в ней отражено то, что нас сейчас интересует. Из истории видно, как относились между собой публичный peripatos и частные владения Платона, причем ясно, что философией занимались в обоих этих местах.

Прежде всего отмечу, что в истории упоминается о двух местах: peripatos и kēpos. Я не перевел слово peripatos, опасаясь придать ему ложные коннотации. Это могла быть постройка, возможно, с колоннами, наподобие аристотелевского peripatos в парке Ликея, а возможно, это была всего лишь часть Академии, в которой группа прогуливалась и разговаривала. В любом случае, именно там проходили занятия, которые вел Платон. Не желая разговаривать с Аристотелем, он покинул Академию и отправился в свой kēpos. Затем, Ксенократ первым делом идет в peripatos, а не домой к Платону, а Аристотель в конце дня отправляется в город к себе домой, вместо того, чтобы нанести Платону визит и, возможно, остаться на ужин. Ксенократ удивлен не тому, что он пошел домой, скорее ему не понятно, почему он сначала не зашел к Платону. Таким образом, Аристотель, хотя он прибыл из другого города и долгое время был учеником Платона, не живет в его доме, но имеет отдельное жилище, по крайней мере в это время. Из этой истории не ясно где живет сам Ксенократ, который также происходит из другого города, однако из другого анекдота, о котором речь впереди, станет ясно, что он также имеет свой небольшой дом. Так что получается, что этот анекдот раскрывает, незамысловато и случайно, истинное положение дел в платоновской Академии, и при соответствующем к нему отношении, является хорошим свидетельством, разрушающим многие беспочвенные спекуляции по поводу того, как же она была устроена.

Что же представлял собой в таком случае kēpos Платона? Не был ли он тем образованием, которое последующие поколения и стали называть платоновской Академией? Этот вопрос, как видно, систематически игнорируется исследователями, пытающимися рассказать нам о том, как функционировала Академия. Термин kēpos не обязательно означает «сад». Эпикурейский kēpos, к примеру, включал в себя кроме сада загородную виллу довольно большого размера, достаточную для того, чтобы там разместилась группа людей. Можно предположить, что у Платона также был довольно большой дом с отдельными комнатами по крайней мере для нескольких ближайших учеников, а также помещение для постоянно растущей библиотеки. Однако утверждать с уверенностью мы это не можем.

В настоящий момент меня интересует не то, как в Академии проходили научные занятия (мы к этому вскоре перейдем), а всего лишь физическое устройство школы. Однако приведу один пример из работы достаточно трезвого и хорошо информированного автора, показывающий, насколько путаны традиционные представления о том, как физически была устроена Академия, и какого рода занятия там проходили. У. Гатри^10[10] пишет:

«Академия Платона не соответствует ни одному из современных организаций, и конечно же отличается от современного университета или института. Ближайшей параллелью могут, вероятно, считаться наши древние университеты, точнее их колледжи, для которых характерны многие особенности, унаследованные от средних веков, такие как их религиозная принадлежность и идеал совместной жизни, и в особенности общего застолья… Это образование получило название по месту своего расположения примерно на расстоянии одной мили от стен Афин, на земле, посвященной некоему герою Академу или Гекадему, где были парк с деревьями, сады, гимнасий и другие строения. Место считалось святым, поэтому здесь отправлялись и другие культы, включая культ Афины».

По-видимому, мы уже столкнулись с проблемой. Гатри прекрасно знает историю о покупке сада, однако говорит о «месте» как будто сад и Академия – это одно и то же. Продолжим цитату:

«Для того, чтобы создать общество, владеющее своей землей и помещением, как это было в случае с Платоном, по-видимому, необходимо было официально зарегистрировать его как thiasos, то есть религиозную организацию, посвященную определенному божеству, которое и должно считаться номинальным хозяином этого имущества. Платон выбрал Муз, покровительниц образования, не только потому, что верил в то, что ‘философия является высшей формой мусического искусства’ (Федр 61а), но скорее по той простой причине, что мусейон или святилище Муз было в то время традиционной частью любой школы».

Далее Гатри рассказывает об общих застольях (syssitia), о которых говорят многие античные авторы, восхваляя их за умеренность и качество философских бесед, которые их сопровождали. Однако, как представляется, здесь смешаны разные вещи. Джон Линч успешно доказал, что предположение Виламовица о том, что Академия должна была быть религиозным обществом (thiasos), посвященным Музам, просто ошибочно.^11[11] Наши свидетельства говорят о другом. Мы знаем всего лишь, что Платон посвятил некий храм Музам, а его наследник Спевсипп поставил туда статуи Граций (см. выше). Этот храм действительно мог являться основным местом прогулок в Академии, однако из факта его существования не следует, что сама школа представляла собой thiasos. Едва ли вышеописанный спор был чем-то большим, нежели попыткой отстоять обычное место собраний на территории, открытой для публики. Что касается общих застолий (syssitia), то они вполне могли проходить во владениях Платона (kēpos) или в другой вилле в окрестностях города, и таким образом группа действительно могла проводит довольно много времени.

Ясно, однако, что определенная часть дня могла проходить в парке, либо в закрытом помещении гимнасия, либо на виду у публики во время прогулки (peripatos). Комические поэты Эпикрат и Алексид, современники событий, подтверждают это. Фрагмент из Эпикрата (fr. 11 Kassel–Austin) заслуживает цитирования в качестве уникального видения (хотя и глазами комика) того, как подобные занятия школы могли выглядеть для случайного прохожего. Разговаривают два персонажа:

«А: Чем там занимаются Платон, Спевсипп и Менедем? О чем они сегодня рассуждают (diatribousin)? Какая важная идея и при помощи каких аргументов (logos) сегодня ими исследуется? Ради Геи, расскажи мне об этом подробно, если тебе удалось что-либо узнать?

В: Разумеется, я расскажу тебе о них вполне подробно и определенно. Ведь во время Панафиней я видел кучку молодых людей на площадке для упражнений в Академии (en gymnasiois Akadēmias), и слышал непередаваемые речи, совершенно потрясающие. Они занимались тем, что пытались дать определение различным природным вещам (peri physeōs aphorizomenoi), разделяя на категории образ жизни животных, природу деревьев и типы овощей. И в этой связи они исследовали вопрос о том, к какому роду следует отнести тыкву.

А: И к какому же определению (horos) они в конечном итоге пришли? К какому роду принадлежит этот овощ?

В: О! Сначала они заняли свои места и, склонив в задумчивости головы, напряженно размышляли весьма длительное время. Наконец, когда все остальные еще прибывали в размышлении, один юноша неожиданно сказал, что это круглый овощ, другой возразил ему, сказав, что это растение, а третий, что дерево. Когда доктор из Сицилии услышал это, он раздраженно отверг их предложения как ерунду.

В: Они, наверное, возмутились и протестовали против такого оскорбления? Ведь недопустимо так вести себя на публичных собраниях (en leskhais taisde).

А: Нет, юноши восприняли это как должное, а Платон, который здесь также присутствовал, очень спокойно и без какого-либо раздражения в голосе предложил им подумать еще и попробовать определить сначала род того, к чему принадлежит тыква. И они продолжили их упражнение в диэрезе (diairesis)».

Этот комический диалог вполне годится в качестве важного свидетельства современника. Эпикрат свидетельствует о проведении школьных занятий на публике, в парке (фразы en gymnasiois Akadēmeias, en leskhais taisde не оставляют в этом сомнения). Он также знаком с терминологией (aphorizein, genos, diairein). Согласно его рассказу ученики пытались найти исходный пункт для разделения, диэрезы, которая могла бы привести их к научному определению, а для этого им необходимо было выявить все различия данного вида в рамках того рода, к которому принадлежит тыква. Поэтому они предлагают считать ее «травой» и «деревом», что достаточно комично, однако не абсолютно бессмысленно, несмотря на резкую критику сицилийского доктора. Короче говоря, у нас есть все основания полагать, что Эпикрат знал кое-что из того, что описывал, рассчитывая, что и его аудитория также может это понять и оценить.

Итак, мы располагаем данными о том, что существовало два различным места, в которых проходили занятия школы – kēpos и публичный парк с гимнасием и местом для прогулок. Теперь нам предстоит понять, что случилось с этим kēpos, и что именно впоследствии стали называть «платоновской Академией»?

Если этот «сад» был подарен Платону Дионом или Анникеридом, то естественно предположить, что он каким-то образом должен быть упомянут в завещании Платона, которое, по всей видимости, полностью воспроизводит Диоген Лаэртий (III 41–2). В завещании упомянуто два земельных владения: имение в Ифистиадах и имение в Иресидах, и ни одно из них на первый взгляд не похоже на «сад неподалеку от Колона», хотя и не исключено, что последнее все-таки могло им быть. Месторасположение обоих имений подробно описано, и ни одно из них не граничит ни с Колоном, ни с Академией. Ничего не говорится, как и впоследствии в завещании схолархов Ликея, о школьном имуществе или книгах. Имение в Ифистиадах оставлено некоему отроку Адиманту, который не приходился ни племянником, ни внучатым племянником Платона, и возможно был сыном двоюродного брата Платона Главкона или же внуком его двоюродного брата Адиманта. Причем, это имение запрещалось продавать и отчуждать в пользу третьих лиц. Очевидно, потому, что это было наследственное семейное имущество, или по крайней мере, часть его. Это предположение объясняет как запрет на отчуждение, так и невозможность для Спевсиппа унаследовать его, поскольку он не был членом семьи Платона в строгом смысле этого слова.

Что случилось с другим имением, из завещания не ясно, однако именно оно граничит на западе с рекой Кефис, а значит располагается не так далеко от Колона и Академии. Платон утверждает, что приобрел это имение у некоего Каллимаха. Сам он сделал это приобретение или же Дион или Анникерид, не сказано, однако ясно, что в завещании об этом не было необходимости упоминать.^12[12] Итак, несмотря на необъяснимое отсутствие какого-либо упоминания о школе, это поместье все же подходит под описание «сад неподалеку от Колона».^13[13] Однако если школа не имела юридического статуса, как это показал Lynch (1972: 106 ff.), то упоминание о ней в завещании не имело смысла.

Это имущество в различных античных источниках описывается как «маленький сад» или «садик»^14[14], однако такое описание скорее всего отражает, по моему мнению, иные пространственные масштабы времен империи. По нашим данным, он должен был занимать не менее двух акров, поскольку во времена Полемона (DL IV 19) ученики Академии имели возможность жить в небольших помещениях (kalybia) собственного изготовления «неподалеку от святилища Муз и лекционного зала (крытой галереи, exedra)». В своей ранней статье (Dillon 1983: 57–8) я ошибочно думал, что по мнению Диогена ученики селились в парке Академии и недоумевал, как это возможно на общественной территории, однако на самом деле Диоген говорит не «в Академии», а «в саду» (который располагался в Академии). Так что в саду было не только место для этих маленьких помещений, но и достаточно территории для mouseion и exedra. Данных о размерах зданий сохранилось еще меньше. Некоторые исследователи (e.g. Baltes 1993: 7–8), базируясь на анекдоте о Ксенократе, пришли к выводу, что дом Платона состоял всего из одной комнаты, которая одновременно была и жилой комнатой, и местом для ужинов, и лекционным залом. В этой примечательной истории о знаменитой куртизанке Фрине (DL IV 7; см. также след. главу), которая пыталась соблазнить Ксенократа попросив укрыть ее от воображаемых преследователей, рассказывается, что когда он пригласил ее в свой «маленький дом» (oikidion), то там оказалась только одна узкая кровать (klinidion), в которой он, однако, отверг все ее домогательства. Однако этот oikidion Ксенократа, если, конечно, мы согласны поверить в эту историю, мог быть небольшой персональной хижиной на территории сада, скорее чем основным зданием, которое, возможно, к этому времени уже использовалось для нужд школы, как библиотека, естественнонаучный музей и место для общих застолий, в то время как лекции и дискуссии могли проходить в крытой галереи (exedra), упомянутой Диогеном (DL IV 19), или же в публичном парке. К тому же, у нас есть свидетельства, что подобно Полемону, и в отличие от Спевсиппа, Ксенократ действительно жил в платоновском саду. В любом случае, представляется невероятным, чтобы основное здание состояло всего из одной комнаты.

Однако, это не самое главное. Более интересно было бы установить, как в точности осуществлялись взаимоотношения между наставником и учеником, или между коллегами в рамках платоновской школы, а также как проходили их научные занятия. К сожалению, сведений об этом явно не достаточно. Знаменитый фрагмент Эпикрата, приведенный выше, может указывать на то, как выглядел типичный «урок», а анекдот о недостойном поведении Аристотеля (также приведенный выше), может примерно передавать обстановку во время дискуссий. Однако в какой форме проходили лекции, кто мог их читать, и как были организованы занятия по диалектике? На эти вопросы ответы найти не просто. К сожалению, мы не располагаем историческими данными, что курс начального образования, описанный в седьмой книге Государства и включающий в себя арифметику, геометрию, стереометрию, астрономию и гармонику, когда-либо преподавался в Академии систематическим образом. Действительно, в античности имели хождение истории о том, как Платон якобы решил математические проблемы, над которыми безуспешно бились его ученики Евдокс, Менехм и другие, например Делосскую проблему об удвоении куба (Riginos 1976: 141–5), а интерес к математике или, по крайней мере, к теории чисел, был, как мы увидим, одной из важнейших особенностей философии его непосредственного преемника. Отсюда можно сделать вывод, что члены Академии занимались математикой и астрономией, однако о том, как эти занятия отразились на учебной программе, мы не знаем.

Что касается занятий диалектикой, кое-что, как представляется, можно извлечь из аристотелевской Топики. Общепринято, что эта работа довольно ранняя, а следовательно может отражать процедуры, характерные для Академии позднего периода, но еще при жизни Платона. В восьмой книге Топики и в дополнении к трактату, получившему название Софистические опровержения, Аристотель разбирает всевозможные правила и процедуры, а также различные незаконные трюки, применяемые в процессе рассуждений, что должно отражать тот род деятельности, в которую был вовлечен он сам и его товарищи. И хотя в заключение Софистических опровержений (183b34 sq.) он безапелляционно заявляет, что разработал всю эту технику (tekhnē) сам, можно предположить, что во время своего пребывания в Академии он по крайней мере собрал сырой материал.

К примеру, книги 6 и 7 Топики посвящены вопросу определения (horoi), то есть основной цели диалектической процедуры. В самом начале шестой книги он вводит в курс дела таким образом (139а24 sq.):

«Исследование определений включает в себя пять частей. Необходимо показать, либо (1) что данное описание (logos) не пригодно для того предмета, который так назван (к примеру, определение человека должно быть правильно для каждого человека), либо (2) что, хотя и предмет принадлежит к определенному роду, ваш оппонент не отнес его к этому роду или же отнес не к своему (oikeion) роду … (3) или потому, что описание не является уникальным для этого предмета… или (4) что, хотя все указанные условия соблюдены, он не дал определения сущности (to ti ēn einai) определяемого предмета. И кроме того, (5) остается еще проверить, не обстоят ли дела таким образом, что дав определение, он не смог дать правильное определение».

Затем Аристотель продолжает рассказывать о типичных ошибках в определении (139b12 sq.). Одно дело нечеткость, другое – избыточность. Приведу два примера избыточности, которые содержат выпады против Ксенократа, возможно, подобные тем, которые Аристотель мог высказать лично, перед тем как их пути окончательно разошлись. В первом случае мы узнаем определение души, принятое Ксенократом (140а33sq.):

«Делее, следует рассмотреть, не обстоит ли дело так, что присовокупленное хотя и составляет то, что свойственно (idios) данной вещи, но по удалении его оставшаяся часть описания указывает присущее данной вещи и выражает ее сущность. К примеру, в определении человека добавление “способный овладеть знанием” излишне, и по удалении его оставшаяся часть указывает свойственное лишь человеку и выражает его сущность. Вообще говоря, излишне все, по удалении чего оставшаяся часть объясняет определяемое. Ошибку, подобную указанной, содержит и то определение души, согласно которому она есть само себя движущее число. Ибо “само себя движущее” и есть душа по определению Платона^15[15]».

Другой пример направлен против определения phronēsis^16[16] или «мудрости» (141a5 sq.):

«Нелепость здесь состоит не в том, что дважды произносится одно и то же имя, а в том, что о чем-то сказывается одно и то же несколько раз, как, например, Ксенократ говорит, что phronēsis “определяет и созерцает истинно сущее (ta onta)”. Однако способность определять (horistikē) в некотором смысле есть и способность созерцать (theorētikē), так что прибавляя “и созерцает”, он говорит одно и то же дважды».

Подобные примеры лишь отчасти воспроизводят дух тех интеллектуальных баталий, которые могли занимать время учеников Платона и его преемников. Аристотель, вне всякого сомнения, был мастером своего дела, однако он не мог обходиться без кампании. Диалектика – это такая игра, где противник просто необходим, причем противник заинтересованный. Очень жаль, что до нас не дошло ни одного примера диалектического спора подобного рода, однако на основании Топики можно по крайней мере составить впечатление о том, как все это могло выглядеть.

В завершение нашего исследования физической структуры Академии, уместно составить по возможности полный список членов школы в период, предшествующий смерти Платона. Примечательно, что количество сотрудников, если сравнивать с современными учебными заведениями, по-видимому, было не велико. Разумеется, можно предположить, что кроме упомянутых персонажей, к Академии в той или иной мере принадлежало еще какое-то количество человек, однако мы едва ли ошибемся, если предположим, что таких внешних членов было не более пары дюжин. Наиболее полный список находим у Диогена Лаэртия (III 46). Я воспроизвожу этот список, опуская тех, кто к 347 г. уже умер:

Этот список, хотя и содержит ужасное «и многие другие», в сумме, вместе с двумя дамами, сводится к шестнадцати ученикам. Однако, к нему можно добавить еще несколько человек. Список в Истории Академии Филодема дополнительно содержит следующие имена^17[17]: Менедем из Пирры^18[18], Хэрон из Реллены, Гермодор из Сиракуз, Каллиген^19[19] и Хион. Сообщается, что Менедем из Эретрии был членом Академии в течение некоторого срока: он посетил Академию по дороге в Мегары, и был так пленен Платоном, что отстал от войска (DL II 125), однако хронологически это едва ли возможно, так как он родился в 345 г.

О Спевсиппе, Ксенократе, Филиппе, Гестиее, Гермодоре и Гераклиде речь пойдет в следующих главах. Относительно остальных можно отметить один интересный факт. Именно, некоторые из них, судя по всему, вернулись в свои родные полисы и занялись политикой. Пифон и Гераклид Эносские (родом из древней эолийской колонии на южном побережье Фракии) известны тем, что в 359 г. убили фракийского царя Котиса (противника Афин), за что были удостоены афинского гражданства и получили золотые венки.^20[20] Однако не ясно, когда это случилось, до их появления в Академии или после окончания пребывания в ней. Херон, после учебы в Академии при Платоне и Ксенократе, а значит, и при Спевсиппе, и (очевидно, до своего появления в Академии) отличившись в качестве борца на Олимпийских играх, вернулся в свою родную Пеллену в Ахее и, при поддержке Александра Македонского, установил там ок. 335 г. тиранию.^21[21] Однако уроки Платона не пошли ему в прок: он не только не установил платоновское идеальное правление, но и изгнал многих граждан и передал их имущество и жен своим рабам!

Остальные ученики поступили более благородно со своими родными полисами. Плутарх в своем Ответе Колоту (112с) противопоставляет Платона и Эпикура и сообщает, что «Платон отправил одного своего ученика, Аристонима, в Аркадию для реформирования государственного устройства, другого, Формия, к элейцам, а третьего, Менедема, к пирреанам. Евдокс написал законы книдианам, Аристотель – для жителей Стагиры». Все это, кроме, вероятно, деятельности Аристотеля, случилось еще при жизни Платона, поэтому не очень нас касается. Однако эти примеры показывают, что, по крайней мере, в теории, платоновская Академия стремилась к общественной деятельности, которая, как мы увидим, продолжилась и при преемниках Платона.

В заключение раздела следует сказать несколько слов о процедуре или процедурах избрания наследников Платона в качестве глав школы. Общая картина жизни Академии нам представляется теперь менее ясно, нежели это было некогда принято, хотя большинство исследователей склонны полагать, что она не была организацией наподобие фиаса с фиксированным правовым статусом. Очевидно, что принятие Спевсиппом школы в 347 г. также не было формальной процедурой. В завещании Платона об этом также не упоминается. В Истории Академии (Acad. Hist. VI) Филодема просто говорится, что Спевсипп принял (diedexato) школу (diatribē). О каких-либо выборах не сообщается, возможно, имелся общий консенсус. Напротив, после его смерти в 339 г., по словам Филодема (VII) были выборы, причем молодежь (neaniskoi) большинством голосов избрала Ксенократа, а другие кандидаты, Гераклид Понтийский и Менедем, проиграли. Впоследствии Гераклид вернулся в свою родную Гераклею, а Менедем основал свою школу в Эретрии. Аристотель в это время был в Македонии, поэтому в выборах не участвовал.

О Полемоне снова говорится, что он сменил Ксенократа (Acad. Hist. IV; DL IV 16). О выборах не упоминается, хотя это не означает, что их не было. Полемон возглавлял школу почти сорок лет, вероятно до 276 г. Как сообщается, его сменил любимый ученик Кратет, очевидно, в соответствии с желанием самого Полемона. Однако возглавлял Кратет школу всего пару лет, и после него в наши свидетельства закрадывается определенная неясность (DL IV 32). Сообщается, что после Кратета членами школы главой был избран некий ничем не примечательный Сократид (Acad. Hist. XVIII, где снова упоминается голосование neaniskoi), причем на том лишь основании, что он был оказался старшим. Однако Сократид тут же уступил пост главы школы Аркесилаю. Было ли это решение также ратифицировано neaniskoi? Мы об этом не знаем, однако такая возможность не исключена.

В целом, представляется, что в Академии имела место процедура, отличная от порядка, принятого в Ликее на другой стороне города, где каждый последующий глава школы со времен Аристотеля формально назначался предыдущим. В Академии избрание главы школы было более демократично, причем глава избирался большинством голосов в случае наличия нескольких претендентов, либо признавался таковым единогласно. Впоследствии в истории Академии (вероятно, ок. 216 г.) Лакид, преемник Аркесилая, «впервые» в истории Академии «отказался от школы еще при жизни» и просто «передал (paredōke)» ее паре своих преемников, Телеклу и Евандру (DL IV 60), однако этот случай уникален, и его не следует экстраполировать на предыдущий период.