Истерия и пограничные состояния: хиазм. Новые перспективы

Истерия и пограничные состояния: хиазм.

Новые перспективы.

Андре Грин

Напротив, ретроспективный взгляд на количество классических работ заставляет задуматься о валидности истерического диагноза. И если это не относится к случаю Доры, то гораздо более вероятно, что это соответствует пациентам в Очерках по истерии. Но и здесь, как видно, диагностические спектры обнаруживают множество различий. Кроме того, начиная с некоторого времени, появляются многочисленные работы, пытающиеся разделить истериков на «хороших» и «плохих», или же на «доброкачественных» и «злокачественных». К тому же, затрагиваются и привлекаются к исследованию уровни фиксации и регрессии, генитальный или оральный. Вопреки своему легендарному полиформизму истерический концепт, как его понимает и признает психоанализ, образует несмотря ни на что систему, более определенную, чем та, которую обозначают под туманным названием «пограничные состояния». Для начала отметим эти различия несколькими простыми штрихами. Истерия, со своей стороны, представляет для рассмотрения три основные проблемы. Первая – это проблема ее места в конверсии. Этот симптом, стоявший в центре клинической картины 19 века, стал встречаться намного реже, даже стал исключительным; и все-таки его исчезновение оспаривалось, свидетельством чего являлось его присутствие в виде некоторых случаев, которые еще можно было бы наблюдать в неврологических отделениях или же в отдельных культурных контекстах. Как бы там ни было, исследование клиники и теории истерии сегодня уже не может исходить из этого. Мы это констатируем уже при чтении работы Торможение, симптом и страх, написанной в 1926 году, где Фрейд подкрепляет свой компаративистский подход к клиническим категориям, обсуждая гораздо больше фобию, чем собственно истерию. Во-вторых, в работах Фрейда истерия достигает полной ясности только в отношении к фобии и к обсессивному неврозу, а в комплексе они составляют группу психоневрозов переноса. Речь идет об угле зрения внутри невротического поля. Сравнение же с пограничными состояниями должно учитывать отношения близости с клиническим аспектом, расположенным вне поля невроза (психозы, депрессии и т. д.). Мы видим, что каждая единица обладает своей собственной системой отношений, гораздо более определенно ощутимой, чем система отношений, которую они могли бы устанавливать совместно. Наконец, в-третьих, если истерия сохраняет постоянно меняющийся характер, в то время как ее основной облик не может больше рядиться в конверсию, вокруг чего тогда она организуется: вокруг типов характера, связи с депрессией, уровня фиксаций (генитального или орального), вокруг Я (le Moi), желания, объектных отношений и пр.?

Касательно пограничных случаев, начальное название, располагавшее эти формы по соседству с шизофренией, оказывается, исходя из опыта, мало обоснованным. Начав со связи с шизофренией, стали простирать эту связь на психозы в целом и взывать к присутствию латентной психотической структуры, и даже психотического «ядра», чтобы прояснить особенности этих пациентов. В сущности, по мере эволюционирования литературы удалось выделить некоторое число давно известных структур, определявшихся как самостоятельные, и расширить рамки пограничных случаев (депрессия, перверсия, психопатия и многое другое). Мы видим теперь, что постоянно меняющийся характер также обнаруживается и по отношению к пограничным случаям.

Такое положение дел вынуждает нас, как по отношению к истерии, так и по отношению к пограничным случаям, для определения клинических рамок перестать доверять симптоматическим проявлениям и сконцентрировать наши усилия, скорее, на определении концептуальной рамки, учитывающей полиформизм проявлений и, может быть, позволяющей очертить структурные движения, которые будут направлять такого пациента скорее в одну сторону, чем в другую. Такая оптика была бы законной как для истерии, так и для пограничных случаев. Нужно уточнить, что идея осадка – в химическом смысле – в одном из возможных направлений структуры, если она и налагается на понимание клинических проявлений истерии, то нуждается в замечаниях применительно к пограничным случаям. Само понятие пограничности наводит на мысль о пересечении границы, где мы вновь сталкиваемся со случаями, расположенными на стыке с шизофренией или с психозом, угрожающими вовлечением декомпенсации в эти недуги. Опыт показал, что это совсем не так, и парадоксальным образом пограничные случаи представляют собой достаточно стабильные структуры вопреки (или как раз по причине) их нестабильности, и для них совсем несвойственно долговременное соскальзывание в более тяжелые психопатологические организации. И все-таки, отклоняясь от вышеуказанных замечаний и размышлений, сравнение между истерией и пограничными случаями напрашивается больше, чем сравнение с обсессивным неврозом, имеющее тоже законное основание. Отношение истерия – пограничные случаи интуитивно более оправдано, чем отношение, отсылающее к первоистокам, между пограничными случаями и действительным психозом.

Не будет ли уместным предположить, что у истерии существует склонность к вызыванию пограничного функционирования? И, наоборот, у пограничной личности – некую связь с истерией?

На мой взгляд, именно в этом пункте у нас появляется основание рассматривать пограничность как концепт, задействуя ее поле игры как в отношении Я (le Moi) к объекту, так и между различными инстанциями психического аппарата. К тому же, если мы принимаем структурную точку зрения, пограничность в равной степени будет вступать в игру и с различными единицами психопатологического мира. Психоаналитическая нозография тогда не сможет уже рассматриваться как каталог непроницаемых категорий, а, скорее, как сочлененная и пронизанная динамическими движениями система, позволяющая представить как отношения между различными единицами, так и возможности их превращения одной в другую.

Если речь идет, например, о различных не невротических структурах, которыми психоаналитическая практика вынуждена интересоваться (наряду с пограничными случаями), такими как нарциссические личности, некоторые депрессивные или психопатические структуры, психические синдромы, описывающие болезни, называемые психосоматическими, их объединение, которое мы предварительно обозначили как «не невротические структуры», то на первый взгляд такой комплекс кажется разнородным и не обладающим единством. Но если мы посмотрим на этот комплекс под углом клиники истерии, то остается только поразиться тому, что каждая такая конфигурация может представлять собой основополагающие полюса, между которыми распределяются некоторые формы декомпенсации истерии, когда разновидности характера и объектных отношений больше не являются достаточными для их объединения. Мы видим, что клиническая интуиция, подтолкнувшая нас к рассмотрению этих двух внешне отличающихся друг от друга единиц, может иметь более оправданное основание, чем кажется на первый взгляд.

В нашей работе изложение мотивов предшествует дифференцированным клиническим подходам к сравниваемым единицам; мы попытаемся предложить унифицированную теорию, учитывающую системы, в которые включены истерия и пограничные состояния, а также их различия, и концептуальную рамку, способную их объединить.

Мы почувствовали необходимость немного отступить от аналитической работы, чтобы рассмотреть комплексные проблемы, подсказанные сравнением. Это оттого, что аналитический опыт и анализ переноса в их детальном исследовании выявляют менее явные отличия в психическом пространстве аналитической рамки. Но только этот опыт,в самой сердцевине психоаналитической практики, позволяет нам уловить основу тонких отличий, которую теоретизация будет вынуждена так или иначе подвергнуть схематизации. Эта работа будет опираться, главным образом, на данные собственно психоаналитического опыта. Вышесказанное имеет целью лишь обозначить общий контур мысли. Было необходимо с этого начать, потому что детальное изложение результатов психоаналитического исследования все еще рискует (судя по нынешнему состоянию теории) привести к преждевременным концептуальным базовым разногласиям.