Истерия и пограничные состояния: хиазм. Новые перспективы

в) Защиты

Известно, что именно по поводу истерии у Фрейда появилась потребность постулировать концепт «патологической защиты», которая будет называться вытеснением. Много было дискуссий для установления того, было ли обращено вытеснение только на представления, а аффекты лишь подавлялись (концепция, защищаемая Фрейдом в 1915г.), или же аффекты тоже могли, в свою очередь, быть вытесненными (концепция Фрейда в 1923г.). На мой взгляд, нет сомнений в том, что работа вытеснения совершается, только если аффекты сведены до состояния незначительности. Тем не менее, следуя за Шарко, поддерживается точка зрения (Widlocher,1992), что истерия может рассматриваться как болезнь памяти. Мы помним: «Истерик страдает воспоминаниями». То, что по-настоящему травматично, так это – возвращение вытесненного воспоминания; это более травматично, чем само травматическое событие, которое должно было быть вычеркнуто из сознания. Однако, по мере развития своего творчества Фрейд вынужден был описать и другие защиты: отвержение (Verwerfung), расщепление или отказ (Verleugnung), отрицание (Verneinung), которые прибавились к вытеснению (Verdrangung). Я предложил сгруппировать этот комплекс под названием работа негатива (Грин, 1993). Если верно, что несмотря на преобладание вытеснения у истерика можно констатировать по случаю и вмешательство других модусов (защит), таких как расщепление, первое все же остается наиболее важным. Тем не менее, под влиянием современных тенденций психиатрии в психоаналитический словарь вернулся термин «диссоциация», который пытается занять место «вытеснения». Это может быть также ретроспективным влиянием концепций Пьера Жане. Как бы там ни было, что касается пограничных случаев, кажется, не только расщепление занимает значительное место в клинике и проявлениях переноса, но можно, кроме того, констатировать и появления крайних защитных форм, принимающих вид негативных галлюцинаций мысли в отношениях с желанием (Грин), которые, вероятно, указывают на то, что мы имеем дело не только с проявлениями вытеснения, а и с механизмом негативации, обращенным на восприятие мысли через слова. С тех пор мы понимаем, что не только феномены желания склонны к стиранию, но и сама работа мысли в возникновении различных типов представлений, подвергшихся атаке на связи (Бион, 1967 а), относящиеся к их разным аспектам (вербализация, фантазм, движение влечений и т. д.). В течение долгого времени такая подрывная работа будет препятствовать любому инсайту, то есть, любому осознанию ситуации конфликтной проблематики в целом. Только отдельные аспекты, обретенные на сеансе, временно избегают негативации, и часто обречены быть стертыми после сеанса. Мы видим, что между различными типами защит устанавливается тонкая игра, напоминающая сравнение с трудом Сизифа, требующего бесконечного терпения со стороны аналитика, которого всего лишь склоняют запускать в ход контрпереносное поведение, симметрично отвергающее пациента.

г) Бессознательное и Оно (le ça)

Начиная с истоков психоанализа, и особенно с оставления neurotica (невротики), роль бессознательных фантазмов стала предметом богатой теоретизации, выявившей, в частности, роль бисексуальности. Но конверсия позволяла субъекту производить короткое замыкание, блокирующее появление фантазматизации, мешающее появлению страха и усиливающее защиту «очаровательным безразличием», которое Фрейд интерпретировал как тотальный успех вытеснения. Однако, если бессознательные фантазмы не перестали занимать важное место в психопатологии истерии, то развитие психоаналитической мысли склонилось, особенно под влиянием идей М. Кляйн, к изменению интерпретации бессознательных фантазмов в сторону догенитальности, подчеркивая роль архаичных форм, где наблюдаются страхи уничтожения (аннигиляции). Истерик всегда обвинялся в обмане, во лжи и в театрализованных фальсификациях. Вопрос может проясниться только через отсылку к защитным мерам, которые отражают некую форму, мощно поддерживаемую неосознаванием. В пограничных случаях мы стоим перед лицом дилеммы, у которой отсутствуют промежуточные структуры, которые позволили бы разрешение конфликта. А именно, мы, скорее всего, имеем дело с грубым столкновением между проявлениями Оно (le ça) – а не только бессознательного – состоящими из движений влечений, вызывающих мощные разрядки в тело или в действие, нечто вроде регрессивных миниатюр, перед которыми должны быть запущены драконовские защиты, поддерживаемые массивными регрессиями, имеющими ту же цель. Если только это не обратное, и мы должны тогда рассматривать драконовские защиты как вызывающие взамен прорыв влечений. Как раз здесь и появляются: пищевое аддиктивное поведение, токсикоманическое или медикаментозное поведение, продолжительное и повторяющееся бегство в сон, более или менее скрытое суицидальное поведение, соматические регрессии, переход к действиям, выражающим гнев, ярость и беспомощность и т. д. Легко можно догадаться, что все эти крайние проявления нагружены, в сущности, деструктивностью, которая направлена либо на объект, либо обращается на Я(le Moi). Именно в эти критические периоды отношение аналитика и является основополагающим. Выживание его мыслительной способности, его сопротивление деструкции, объектом которой является аналитический процесс, отсутствие отвержения, которое навлекает на себя пациент во время вызова испытаний контрпереноса, помогают справиться с желанием разрушать объект или себя, но могут иметь то нежелательное последствие, что создают новые фиксации на аналитике, не переносимые на другие объекты.

д) Тело