Желтыйанге л (по одноименной повести)

20.01.2007 – 21.01.2007

САНЯ, ОН ЖЕ АЛЕКСАНДР – выпускник геологического факультета университета, автор и исполнитель песен

ЭЖЕН ДЕ БИГАРРЭ – владелица ресторанов и продюсер

ЭЛИЗА ПАНЬЕ - ее дочь

ЛУИ ПАНЬЕ – отец Элизы, бывший муж Эжен

ОЛЬГА – девушка Сани

ВЛАДИМИР ВОЩАНИНОВ – завсегдатай парижского кафе, Санин парижский знакомый

ВОЛОДЯ – администратор ресторана

БАБЕНКО – продюсер

АНРИ – звукорежиссер

РИТА – ассистент Бабенко

ОТЕЦ САНИ

МАТЬ САНИ

НАТА, СЕСТРА САНИ

ВРАЧ

ПОРТЬЕ

ТАМОЖЕННИК

ПОСЕТИТЕЛИ РЕСТОРАНОВ

ГАРСОНЫ В РЕСТОРАНАХ

ВОЛОДЯ: Сань, сегодня будет закрытая вечеринка. Ты уж постарайся…

ВОЛОДЯ: Сань, там одна дама с тобой поговорить хочет.

САНЯ (стирая одной рукой грим, другой - перелистывая журнал): О чем?

ВОЛОДЯ: Не знаю. Здесь присутствует целая французская делегация. Сейчас как раз проходят дни Франции. Дама, кажется, бывшая балерина. Кстати, говорит по-русски. У нее бабушка – русская. И тоже балериной была.

ЭЖЕН: Добрый вечер, Александр. (Грассирует как француженка, но говорит практически без акцента, протягивает руку.) Присаживайтесь. (Эжен жестом приглашает его сесть за столик). Я сразу перейду к делу (Закуривает тонкую ментоловую сигарету, стараясь пускать дым в сторону от Сани.) Вы знаете, что вы очень талантливы? Если не знаете, то я вам об этом говорю. Владимир говорил, что во втором отделении вы пели свои песни. Они прекрасны. Это и не стилизация, и не подделка. Это нечто большее: новый жанр. Что-то от городского романса, что-то от современного рока, что-то от шансона, только не нынешнего, тюремного, популярного сейчас у вас, а настоящего, французского. В вашей музыке есть шарм. Простите, не представилась: Эжен де Бигаррэ. Мои бабушка и дедушка по маме были русскими. Танцевали в кордебалете в Русских сезонах Дягилева. Я тоже танцевала – солировала в Гранд Опера. А папа – француз. Он еще жив, правда, очень старый, однако, еще ого-го (слегка прищелкивает языком) – за женщинами ухаживает. (Бросает маленький коричневый окурок в пепельницу и поворачивается к Сане.) У меня в Париже ресторан. Собственно говоря, у меня их несколько, но один русский: «Русские сезоны». Да, так он называется. (Кивает на вопросительный взгляд Сани). И я хотела бы вас пригласить в Париж петь в моем ресторане. Кроме того, я могу стать в некотором роде вашим импресарио или, как сейчас модно говорить на американский лад, продюсером. Я познакомлю вас с нужными людьми. Вы французский знаете? (Саня отрицательно качает головой.) Плохо, конечно, но ничего: выучите. В ресторане петь будете на русском языке знакомый вам репертуар, а ваши песни мы переведем на английский и французский. Ну, же, молодой человек, что вы на это скажете?

САНЯ: А жилье?

ЭЖЕН: Думаю, что вознаграждения за вашу работу с лихвой хватит на съем небольшой приличной квартирки – пусть не в самом центре, но в уютном районе. Формальности я беру на себя. У меня в посольстве работает знакомая. У вас загранпаспорт есть?

САНЯ: Есть. Я когда-то оформил загранпаспорт, чтобы ездить в Польшу за шмотками, но так ни разу и не съездил. Подменять меня в ресторане некому, поэтому работаю всего с одним выходным днем – в понедельник.

ЭЖЕН: Отлично. Я завтра приду сюда опять, а вы принесите свой загранпаспорт. Не передумаете?

САНЯ: Нет! Разве от таких предложений отказываются?

ЭЖЕН: Ну, ведь могло оказаться, что у вас есть невеста или жена, и вы не совсем самостоятельны в принятии таких решений.

САНЯ: Нет у меня ни жены, ни невесты. Только родители и сестра.

ЭЖЕН: Тем лучше. А с вашим администратором я сама поговорю (Она решительно встает, чтобы найти Володю и обсудить с ним столь щекотливый вопрос, как переманивание кадров).

Сцена 2

ВОЛОДЯ: Ты меня режешь без ножа (вздыхает). Большинство постоянных посетителей ходит в ресторан из-за тебя. Если бы я знал, о чем с тобой будет говорить балетная дама, ни за что тебя не позвал бы. Что мне теперь прикажешь делать? Где искать нового исполнителя?

САНЯ: Ну, меня же ты как-то нашел. Еще найдешь. (Открывает коробочку с гримом.)

ВОЛОДЯ: Найду, конечно, кого-нибудь. Но ведь хочется не кого-нибудь. Вот ты – действительно талант. А вообще ты – молодец. (Поднимается и дружески хлопает Саню по плечу.) Удачи тебе.

САНЯ: Спасибо. Удача мне не помешает.

Саня поет. Эжен сидит на том же месте, что и вчера, и курит все те же ментоловые сигареты. Волосы распущены по плечам. Пока Саня поет, она выпивает одну за другой несколько чашек кофе и выкуривает несметное количество сигарет.

После выступления Саня подсаживается к ней, чтобы отдать паспорт. Она прячет документ в изящную сумочку.

ЭЖЕН: Все нормально? (Саня в свойственной ему манере, молча, кивает. Казалось, у Сани все слова ушли в стихи) Ну, тогда через десять дней уезжаем вместе. За это время квартиру вам в Париже подыщут.

ЭЖЕН: Вы покажете мне, как вы устроились? Саня кивает. Они уходят.

САНЯ: Кто это на фотографии?

ЭЖЕН: Мой бывший муж Луи Панье, отец Элизы. Нам удалось сохранить дружеские отношения, несмотря на то, что, в свое время я его бросила, безоглядно влюбившись в молодого танцовщика, за которого даже вышла замуж, правда, прожила с ним совсем недолго. Через полгода я бросила и его, но уже не из-за новой любви, а по причине полной несовместимости характеров. Филипп любил скандалы. Он умел их устраивать просто на голом месте. А я выросла в полной дружной семье. Отец боготворил мать. Даже увлекаясь другими женщинами, изменяя ей или просто волочась за своими хорошенькими секретаршами, он продолжал глубоко и искренне ее любить. Может, чувствуя и зная это, мать прощала отцу все его многочисленные, но, как ему казалось, тщательно законспирированные похождения, и старательно делала вид, что ничего о них не знает. В родительской семье скандалы отсутствовали, как таковые, поэтому я их не терплю. Теперь, по прошествии многих лет я прекрасно осознаю, что лучшим из моих трех мужей был именно Луи Панье. Наверное, я и раньше подсознательно чувствовала значение Панье в своей жизни, поэтому именно от него родила ребенка. Возможно, я и вернулась бы к нему после того, как выставила за дверь Филиппа, того самого танцовщика - моего третьего мужа, но, увы, Панье к тому времени тоже успел жениться, и его новый брак, напротив, оказался относительно удачным и, главное, прочным. Француаза родила ему один за другим двух сыновей. Панье счастлив, хотя…

САНЯ: Хотя?

ЭЖЕН: Мне кажется, что он и ко мне продолжает питать нежные чувства, тем более, что очень любит Элизу.

Саня обнимает Эжен и целует ее.

САНЯ: К тебе просто невозможно не питать нежные чувства!

САНЯ: Эжен сделала все, чтобы меня заметили и оценили в музыкальном мире. Через год вышел мой первый альбом на французском языке – «Желтый ангел», посвященный памяти Вертинского. Она «раскрутила» меня не только во Франции, но параллельно еще в России и Украине. Моя популярность растет с каждым днем, я постепенно превратился в настоящую знаменитость. Но моя слава – заслуга не моя, а исключительно Эжен.

ЭЖЕН (горячо): Ты не прав! Все дело исключительно в твоей замечательной музыке и исполнительском таланте!

САНЯ: Брось меня нахваливать! На самом деле без тебя я ничего бы не достиг. Продолжал бы подражать Вертинскому.

ЭЖЕН: Ты никогда не подражал Вертинскому. Ты просто пел его песни. И вообще: талант «раскручивать» легко.

САНЯ: Самое ужасное: мне не пишется в Париже. Город, который по числу взращенных и взлелеянных талантов, может поспорить с любым другим городом мира, неожиданно очень холодно меня принял. Не парижане, нет, те как раз с удовольствием и приезжают в «Русские сезоны» послушать новомодного исполнителя, и раскупают диски с моей необычной музыкой. Сам Париж меня не принял. Может, потому что я сам остался к Парижу равнодушен. Я так люблю свой родной город, что в моем сердце не остается места для любви ни к какому другому. Я признаю за Парижем и романтичность, и красоту, и шарм, и удивительную энергетику, и многое другое…но как-то без особой горячности и без особых эмоций. Так любят хорошее вино или красивую картину. Вкусно, раскручено, общепризнано, но не трогает.

ЭЖЕН (грустно) Может, стоит съездить на время в Киев, чтобы написать песни для следующего альбома?

САНЯ: Наверное, так мне и придется сделать.

ЭЖЕН: Можно, я поеду с тобой?

САНЯ: Нет. Я поеду в Киев один.

Эжен уходит.
Саня пишет дневник:

САНЯ: В Киеве я побродил по Липкам, по Мариинскому парку и Владимирской горке, выпил со всеми своими школьными и университетскими друзьями – с кем водки, с кем пива, с кем из горла в парке, с кем в ресторане, и только после этого ко мне вернулось вдохновение. Он на одном дыхании я написал тринадцать песен, и остался очень доволен собой. Затем ко мне в Киев приехала Эжен. Мы записали альбом «Юность моя мятежная» на студии в Киеве, провели в ресторане «Серебряный век» пышную, шумную презентацию нового альбома, и затем вдвоем вернулись в Париж.

И опять по вечерам я пою в ресторане. Периодически даю концерты в клубах, на которых собирается русская парижская тусовка, и тогда я пою не только на французском, но и на русском. Эжен мотается по своим делам и часто отсутствует в Париже. Только к полудню я выползаю из своей берлоги и усаживаюсь с чашкой кофе в соседнем кафе. Наблюдаю за прохожими, спешащими по своим делам, целующимися рядом на тротуаре голубями, чудаковатым стариком, который каждый день, как и я, проводит полдня за чашкой кофе в кафе. Как-то я поймал себя на мысли, что уже стал похожим на многих других добропорядочных парижан.
КАРТИНА 4 Париж. Жаркий летний день. Парижское кафе (столики на улице, яркие маркизы).

Сцена 1

Саня выбирает столик, на который отбрасывал тень маркиз над входом в кафе. За соседним столиком сидит чудаковатый старик, за которым Саня любил наблюдать от нечего делать. Официант приносит Сане чашку кофе, пару круасанов. Саня вынимает из кармана книгу, но открыть ее не успевает, потому что чудаковатый старик для наблюдений вдруг оборачивается к нему и спрашивает его на русском языке, который, несмотря на легкий акцент, явно был для него родным:

ВОЩАНИНОВ: Вы тоже русский? (Он кивает в сторону книги.)

САНЯ: Нет. Я из Киева.

ВОЩАНИНОВ: Так ведь это Россия.

САНЯ: Ни в коем случае. Это столица Украины. Отдельное государство вот уже пять лет.

ВОЩАНИНОВ: Ах, да, конечно, слышал. А я все живу в прошлом и прошлым. Знаете ли, в моем возрасте трудно перестраиваться. А я москвич. Во время войны попал в плен. Освободили меня американцы, и я решил не рисковать. На родине у меня все равно никого не осталось: родители погибли под развалинами дома, сестра - на передовой в самом начале войны, она была медсестрой, ни жены, ни детей. Жил сначала очень недолго в Польше, потом перебрался во Францию. В Париже - с пятидесятого года.

САНЯ: Я был уверен, что вы парижанин.

ВОЩАНИНОВ: Конечно, парижанин. Кто же еще? Владимир Вощанинов (Протягивает Сане руку, которую тот крепко пожимает.)

САНЯ: Александр. А как ваше отчество? (Прячет книгу в карман.)

ВОЩАНИНОВ: Просто Владимир. По-европейски. А вы как сюда попали, чем занимаетесь?

САНЯ: Меня пригласили. Пою в ресторане «Русские сезоны», в клубах, пишу музыку. Скоро выйдет мой второй альбом.

ВОЩАНИНОВ: Значит, музыкант.

САНЯ: Геолог. Музыкантом стал случайно. Если бы мне, почти отличнику, когда я учился в университете, кто-нибудь сказал, чем я буду заниматься после окончания вуза, я бы плюнул такому мерзавцу и наглецу в лицо. Я с детства мечтал стать геологом. Меня манили неизведанные дали и загадочные недра земли, хотелось все время куда-то ехать: «за туманом и за запахом тайги». Но к моменту окончания геофака тайга, увы, осталась в другой стране, зато тумана было навалом: более чем туманным теперь представлялось будущее, которое еще вчера казалось вполне понятным и счастливым. Помыкался с месяц без работы, а потом устроился работать в новый, но уже модный ресторан «Серебряный век». Певцом…

ВОЩАНИНОВ: Певцом? Крутой поворот судьбы!

САНЯ: Круче не бывает. Неизведанные дали, о которых я мечтал в детстве, само собой, разумеется, предполагали вечерние посиделки у костра и романтические знакомства. И для того, и для другого просто необходимо было умение играть на гитаре и петь. Со слухом у меня всегда все было в порядке. Как и многие другие его сверстники, я проучился лет пять в музыкальной школе по классу фортепиано. Маме очень хотелось, чтобы я играл. Правда, уже в шестом классе я вдруг взбунтовался и отказался от продолжения учебы в музыкальной школе. Соседские мальчишки играли в футбол, катались на велосипедах, а я в это время повторял нудные, никому не нужные гаммы. В конце концов, играть к тому времени я уже научился, а музыкантом быть не собирался. Короче, аргументов было более чем достаточно. Мама вынуждена была смириться. Кстати, оставить музыкальную школу – это было мое первое в жизни самостоятельное решение. Гитару я освоил в два счета по самоучителю. А к пятнадцати годам у меня вдруг прорезался по отзывам окружающих очень недурственный голос, хотя, конечно, мне тогда и в голову не приходило, что именно умение петь позволит мне зарабатывать на жизнь и в принципе безбедно существовать в сложные для страны времена. Каждый вечер в костюме Пьеро я выходил на маленькую сцену ресторана и пел песни Вертинского. Иногда я надевал фрак, и тогда старался расширить репертуар: кроме песен Вертинского, пел также романсы и танго других авторов и исполнителей. Вот там-то меня и заметила Эжен и пригласила петь в ее парижском ресторане. И вот теперь пою я по ночам танго, а в тусклом свете свечей вокруг меня страстно и лениво, неумело и, наоборот, очень даже бойко двигаются пары, отражаясь в зеркалах и отбрасывая причудливые тени на стены…

ВОЩАНИНОВ: Наверное, призвание? Ну, раз пригласили и уже второй альбом…

САНЯ (вздыхает): Наверное…

(Вощанинов жестом подзывает гарсона.)

ВОЩАНИНОВ: Думаю, нам с вами не грех выпить хорошего коньяка по поводу знакомства.

САНЯ: Пожалуй. Угощаю. (Уже через минуту, поскольку в жаркий день посетителей мало, приносят коньяк иоставят перед ними на столик вместе с блюдцем, в котором желтеют аккуратно нарезанные дольки лимона.) А вы чем здесь занимаетесь?

ВОЩАНИНОВ: Сейчас уже не пенсии. А раньше преподавал русский язык и историю России в разных учебных заведениях, в том числе весьма престижных. Я окончил историческое отделение московского университета – перед самой войной. На фронт ушел добровольцем в двадцать два. В плен попал в сорок третьем под Курском. Сначала было, конечно, трудно: чужой язык, клеймо эмигранта. Но нас, русских после войны жалели. Ну, во-первых, победители. А еще жертвы режима, что ли. Русских в Париже очень много. Да вы и сами знаете.

САНЯ: На родине бываете?

ВОЩАНИНОВ (встрепенулся): На родине… На какой такой родине? Моя родина – Париж (жестом показывает на шумную улицу.) Другой родины у меня нет. Была когда-то… Но сейчас даже страны такой не существует. Сами изволили заметить.

САНЯ: Ну, а ностальгия? Детство, юность, первая любовь… Говорят, с годами люди становятся сентиментальными…Неужели не хочется пройти по московским улочкам? ВОЩАНИНОВ (усмехаясь): В Союз мне путь был заказан, а после 91-го… Я прекрасно отдаю себе отчет, что Москва уже не та. Столько лет прошло. Это уже не моя Москва. А вы, молодой человек, в Париж навсегда?

САНЯ: Я не собираюсь менять гражданства.

ВОЩАНИНОВ: Раз мы с вами об этом заговорили, вот что я вам скажу. Я долго думал, что же для человека является родиной: место, где он родился, где он живет, где живет его семья, где родились его дети, где похоронены его предки? И пришел к выводу, что родина – это там, где человеку хорошо, и непросто хорошо, а лучше всего. Вот вам, к примеру, в Париже хорошо?

САНЯ: В принципе да. Красивый и удобный для жизни город. Но мне здесь не пишется.

ВЛЩАНИНОВ: В смысле?..

САНЯ: Ну, музыку я могу писать только дома – в Киеве. Почти год в Париже прожил - ни одной песни не написал. Приехал в Киев, и сразу выдал целый альбом. Вернулся в Париж, и опять молчок. Не склонен тешить себя иллюзиями, что это случайность. А вы хотя бы вначале скучали по Москве?

ВОЩАНИНОВ: Мне не до того было: плен, потом скитания, поиски работы. Так прошло много лет. Потом женился. Жена – француженка. Она умерла два года назад - сердечный приступ. Дети родились: у меня две дочери. По-русски обе говорят. Не плохо говорят. Одна даже замуж за русского вышла. Так ее дети тоже русский знают. Вот и получается, что, наверное, мне лучше всего здесь.

САНЯ: А мне – там. (Машет рукой куда-то в восточном направлении, где по его представлению находится Киев.)

ВОЩАНИНОВ: Так что же вы тогда здесь делаете? Нужно немедленно ехать туда, где вам лучше всего. (Допивает коньяк и отодвигает пустой стакан на середину стола, затем смотрит на часы и поднимается) Мне пора. Старшая внучка обещала заехать. Ей какие-то книги понадобились. Увидимся, - он на прощание опять крепко пожал Сане руку.

САНЯ: Я пытаюсь понять, что же мне показалось таким чудаковатым в Вощанинове до личного знакомства с ним. На поверку Вощанирнов оказался очень здравомыслящим, рассудительным человеком без каких бы то ни было признаков чудачества или старческого маразма. Неужели я посчитал чудачеством то, что старик каждый день сидит подолгу в кафе возле дома и кормит голубей? В таком случае я – тоже чудак, потому что точно также прихожу каждый день в кафе. Может, старик прав, и нужно бросать этот Париж со всеми его красотами и удобствами и ехать домой? Но как же оставить Эжен? Она так одинока! У нее никого, кроме меня нет. Дочь в Париж возвращаться не собирается, пока во всяком случае. Все три бывших мужа счастливы в своих новых семьях. А Эжен столько для меня сделала! Почти все мои мысли сегодня заканчиваются на вопросительный или восклицательный знак. Придется на все вопросы ответить завтра, и с восклицаниями тоже как-нибудь разобраться - в другой раз.

ГОЛОС ЭЖЕН: Привет, дорогой! Прилетают из Вены завтра днем. Вечером обязательно загляну в ресторан.

ПАНЬЕ (неприязненно, ревнуя Саню к его молодости): Тебя что, на молоденьких потянуло?

ЭЖЕН (напрягаясь): Это от одиночества.

ПАНЬЕ: А он действительно талантлив. Может быть, тебя привлекает его талант?

ЭЖЕН: Может, и талант (вздыхает). Я не знаю, Луи. Я честно не знаю. Я не знаю, что нас больше связывает, секс или любовь к искусству. Во всяком случае, нам хорошо вместе, иначе наши отношения оборвались бы сразу после нашей первой ночи по инициативе любой из сторон, потому что другая сторона безропотно с такой инициативой согласилась бы. Очевидно, одно: любовью здесь и не пахнет. Впрочем, как и расчетом. Я испытываю к нему почти материнские чувства. За время отсутствия Лизы их у меня накопилось предостаточно. Собственно говоря, я и есть ровесница его матери! (Вздыхает) Наверное, нам обоим просто удобно быть вместе, именно не хорошо, а удобно.

ПАНЬЕ (нахмурившись): Ты хочешь сказать, что он пользуется тобой, вашими отношениями?

ЭЖЕН: Ни в коем случае. Напротив, ему от меня, как это ни странно, ничего не нужно. Конечно, с одной стороны, я его работодатель, потому что он поет в моем ресторане, но с другой стороны, его талант позволяет мне неплохо зарабатывать на концертах и записях, так что и я завишу в какой-то мере от него. Мы квиты. А по жизни, наверное, мне от него нужно гораздо больше, чем ему от меня. Я знаю, что на свете есть хотя бы один человек, который мне всегда рад.

ПАНЬЕ: Я тебе могу назвать еще одного такого человека…

ЭЖЕН: Ладно. Лучше расскажи, как тебе удалось вырваться?

ПАНЬЕ: Француаза отдыхает вместе с детьми на Лазурном берегу. А я от отдыха отказался под предлогом огромного количества работы. На самом деле мне очень хотелось отдохнуть, но не от работы, а от Француазы и ее чрезмерного внимания. У нее ведь нет своей жизни. Все ее интересы сосредотачиваются во мне и детях. Иногда меня это радует, но чаще напрягает. Ты не представляешь, с каким большим удовольствием я сейчас сижу здесь, в твоем ресторане, курю гаванскую сигару, ем очень вкусную заливную рыбу с настоящим русским хреном – аж дух захватывает, и слушаю, как поет твой талантливый любовник и протеже.

ЭЖЕН (гарсону): Ресторан есть ресторан, и люди пришли сюда отдохнуть и расслабиться. Вызовите скорую. У Панье и раньше были проблемы с сердцем.

ВРАЧ: Скорее всего, инфаркт. Необходима срочная госпитализация.

САНЯ: Ну, как там?

ЭЖЕН (по телефону): Плохо. Я уже вызвала Француазу с детьми. Она опечалена новостью, но, кажется, еще больше тем, что эту новость сообщила ей именно я. Ты отдыхай. Я сама со всем справлюсь. Завтра встретимся в ресторане.