Одна пуля из короткой испуган­ной очереди нашла в утренних сумер­ках сердце подполковника Ухабова

— А ведь мог остаться в живых, поручив выполнение задачи любому офицеру мотомангруппы! — говорит Цехонович. — Но он не мог этого сде­лать. Там, где трудно и опасно, он шел всегда впереди.

Это мнение авторитетнейшего ге­нерала — начальника войск Средне­азиатского пограничного округа. Именно он, генерал-лейтенант Г.А. Згерский, и подписал представле­ние на подполковника Ухабова - к званию Героя Советского Союза. По­смертно.

Ухабова похоронили в Душанбе, но затем усилиями супруги Александ­ры Сергеевны героя перезахоронили на Кунцевском кладбище в Москве. Ежегодно друзья и однокашники Ва­лерия по училищу 12 октября встре­чаются на его могиле — кладут к па­мятнику цветы и поминают доблест­ного воина. И, наверное, каждый за­дается вопросом, из какого же теста слепила жизнь этого человека? На­стоящего человека...
Казачьи сны

На дворе темень, зимнее утро еще толком и не занималось. Сквозь двойные, хорошо проклеенные окна едва проникал в комнату бесконеч­ный шум февральского бурана. Бес­нуется ветер, гудит, больно ударяясь об углы добротно сложенного в нача­ле века пятистенка.

Неделю назад Евдокия Михайлов­на вернулась из родильного дома, и проснулась спозаранку, чтобы пере­пеленать сыночка.

Валерий... С мужем они давно приняли решение — если сын, то на­зовут его обязательно этим именем. Ведь тогда гремело по стране — Ва­лерий Чкалов! А если девочка, то Оль­га, в честь бабушки... Ольга появится через несколько лет, а за Ольгой, уже после войны, Владислав и Татьяна. Пятерых детей вырастят Евдокия Ми­хайловна и Иван Дмитриевич, и все достойные, честные, уважающие труд люди. Но пока их забота — Валероч­ка...

Евдокия Михайловна положила сына в люльку, поправила одеяльце у старшего сына Владимира, накинула шубейку, одела на босу ногу валенки — и во двор: надо посмотреть скотин­ку.

Недавно въехала в этот дом семья учителей Евдокии Михайловны и Ива­на Дмитриевича Ухабовых с сыном Владимиром, и вот в семье прибавле­ние — еще один сынок, Валерий.

Три года как они с мужем окончи­ли Петропавловский учительский тех­никум и по направлению приехали ра­ботать в село Боровское Кустанай-ской области, в местную школу.

Молодых учителей вселили в доб­ротный, но пустующий дом, выдали казенное имущество, а местный кол­хоз продал по самой дешевой цене живность: телку, двух овец, кур...

Жизнь в деревнях налаживалась. Исчез страх перед голодом — и наст­роение у сельчан улучшилось, забы­лись и недавняя почти насильственная коллективизация, и раскулачивание (народ в казачьих станицах зажиточ­ный), и аресты стариков — казачьих старшин, которые все еще хранили на сеновалах зазубренные в Первую ми­ровую и Гражданскую войну шашки.

Ухабовых не коснулись эти тяже­лые события — они из городских, из рабочих-хлебопеков и мастеровых. А сами - учителя, и к ним отношение у властей было особенно почтительное. Жили сносно: вареная картошка, соленые огурцы, крепкие, будто в пе­чи закаленные грузди, хлеба вдоволь. Почему бы и не рожать...

«Валера родился 5 февраля 1938 года... Был вторым ребенком с разни­цей в 1 год 8 месяцев. Рос он креп­ким, здоровым, редко беспокоили его насморки, ангины, недомогания, а если когда и закашляет, то лекарство одно — над ведром с картошкой в мундире попарится, и хвори как не бывало. С братом Владимиром были неразлучны. Очень усидчивым был: что-то мастерил, складывал из куби­ков. Кубики во многом и способство­вали развитию братьев. Кубики кра­сочные — с буквами, животными, многими другими рисунками.

Однажды я приболела и прилегла с книгой на кровать отдохнуть минуту-другую, а Валерий тут как тут — загля­дывает в страницы, тычет пальчиком и вдруг начинает называть слова. Я онемела от неожиданности:

— Ты что же, умеешь читать?

И стала показывать другие слова.

— Как это слово, а это?

Валерий, чуть нахмурив лобик, чи­тает — правильно, четко, будто на уроке. С этого дня мы и повезли де­тишкам книги, журналы. Куда бы ни поехали, в район, в область на учи­тельские совещания, обязательно возвращались с подарками. Соседи и подруги по школе удив­лялись, не верили, что Валерка в три с половиной года выучился читать, приносили даже свои книги, думая, что он вызубрил подписи под рисун­ками, а родители хвастают...

На следующую зиму у него появи­лось еще и новое увлечение: моя сес­тра подарила ему коньки-снегурочки, как раз по его валенкам — радость была неописуемая... Он катался це­лыми днями с пригорка, что за до­мом, а то и по дороге, транспорта-то в то время не было в селе... Бабушка купила ему большой клочок от сол­датского плаща (шла война), и мы ему сшили пальтецо, вернее, обшили ста­рую шубенку — и нестрашен стал лю­бой мороз.

Но и чтение книжек он не бросил. Назябнутся мальчишки на улице, при­бегут, заберутся на печь — и читают.

Страсть к спорту у Валерия оста­лась на всю жизнь — ив школьные го­ды, и уже взрослым принимал участие в соревнованиях: на лыжах, велосипе­де, по стрельбе. Бывая в отпуске, он не упускал случая поучаствовать в спортивных соревнованиях сельской молодежи — часто выступал за коман­ду своего колхоза «Дозор Ильича».

Но еще более сильными увлече­ниями, я считаю, были охота и рыбная ловля. Эта страсть у них от отца. Еще совсем маленьких он брал их то на охоту, то на рыбалку.

А когда Володе было лет 14, а Ва­лерке всего 12, им позволялось само­стоятельно охотиться, рыбачить. Ни­что не удерживало — погода-непого­да. И сколько они доставляли мне беспокойных часов! Переволнуюсь, бывало, пока их дождусь. А отец уве­рял: «Они же мужчины, и уже нема­ленькие, что с ними случится?»

И потом, когда приезжал Валера в отпуск, никогда не упускал случая по­охотиться, порыбачить. Меня удивля­ло — ив отпуске не расслаблялся. Встанет рано и пробежит километров пять-семь вокруг соснового бора, умоется из кадочки, в которой мы держали воду для поливки овощей, и только тогда пойдет завтракать.

Из раннего детства Валерочки мне вспоминается еще такой случай. Как и все дети, он любил пошалить, был подвижным, любознательным. И, как говорится, глаз да глаз за ним ну­жен был всегда. Однажды, а было это в октябре, он выбежал во двор поиг­рать со щенком. В конце нашего дво­ра находился заброшенный колодец с низким срубом, прикрытый дощечка­ми. Валера сел со щенком на дощеч­ки, они раздвинулись — и они вместе вниз головой в колодец. Было ему тогда лет пять. Он вынырнул, не бро­сая щенка, ухватился за выступ за­мшелого сруба, и стал кричать: «Ма­ма, мама!»

Я услышала крик. Подбежала к ко­лодцу, ответила: «Держись, я сейчас». О, как я кричала, созывая людей. Бежали одни женщины: шла война. Кто-то догадался захватить веревку. Я ее перекинула через себя и моменталь­но была в колодце, не помню, как схватила, поставила себе на плечи, потом на голову, еще подтянулась, а там его взяли женщины. Так и выта­щили вместе со щенком — он его не бросил...

В школе Валера учился хорошо. Никогда не обращался к посторонней помощи, чтобы помогали решить за­дачу или написать сочинение — со всем этим он справлялся сам...»

Но не одной школой, уроками жи­вут дети, забот и у них много. У Воло­ди и Валерия еще две маленькие сес­трички - Ольга и Татьяна, братец Владислав (яслей и детского садика в селе еще не было и в помине), да еще хлопоты по дому, по хозяйству.

Если судить по воспоминаниям Евдокии Михайловны, то особенно тяжелыми были отроческие годы Ва­лерия, когда семья переехала из села Сивково в село Большая Малышка. Все хозяйственные заботы и уход за маленькими детьми легли на Вале­рия. В Малышках школа малокомп­лектная, и Евдокии Михайловне при­ходилось работать на ставку почти весь световой день. Володя, старший брат, учился в Боровском, а тут еще отца избрали председателем сель­ского Совета — и он на работе днюет и ночует.

В доме хозяин — Валерий, а ему самому-то двенадцать лет.

Так получалось, что у них в эту зи­му после переезда не оказалось ни сена, ни дров — хоть караул кричи. Евдокия Михайловна подумывала: а не продать ли корову? И отец согла­сился, но Валера твердил: корову ос­тавим, продавать не будем, прокор­мим, не дадим животине сдохнуть от бескормицы. Малышню-то кормить нечем будет — как без молока, сме­танки, маслица...

И взяв инициативу в свои руки (отец с матерью только удивлялись: парнишка-то растет с хозяйской пря­мо-таки жилкой), шел к колхозному бригадиру, брал быков и отправлялся в поле за соломой. Привозил, сбра­сывал, а затем рубил топором, запа­ривал и кормил скотину.

И, мало того, дрова сам заготов­лял — рубил тал по берегу Ишима, на санки — и домой. Не свалит кучей, а сложит аккуратненько под навесом. Пусть ждут своей очереди.

Забот-хлопот полон рот, но он еще и школьную общественную на­грузку выполнял: в Соколовской рай­онной библиотеке ему выдавали кни­ги, и он разносил их в своем селе.

Была у Валеры и особая любовь — лошади. От горшка три вершка, а уп­равлялся, как заправский конюх. И распряжет-запряжет, и протрет запотевшие бока, и накормит-напоит, и копыта прочистит. Деды-то его рабо­тать умели — и дом срубить, и телегу сбить, и сани сладить...

Как-то Валерию попалась книга Шухова «Горькая линия» — о северо­казахстанских краях, землях сибир­ского казачьего войска. По деревням память о казачьих временах еще ос­тавалась и традиции еще жили: креп­кие семьи, почитание старших, ува­жение к земле, к живности...

Начитался и стал отца расспра­шивать: «Папа, а мы не из казаков?» Отец уходил от прямого ответа - традиции-то в селах оставались, но и особого доверия у властей к казачьей старине не было. Но казаком быть ему, мальчишке, видимо, очень хоте­лось.

Уже будучи курсантом Алма-Атин­ского пограничного, Ухабов и его од­нокашники участвовали в съемках фильма «Мы из Семиречья». Курсан­тов переодели в казаков, и Валерий, гарцевавший на своем коне с пикой в руке, с карабином за спиной, при­знался своему земляку-североказахстанцу Володе Бальеву:

— А я всегда чувствовал себя ка­зачком, смелые они — русаки!..

Родители строго относились к своим детям — никаких поблажек, все по силе возможностей участвуют в хозяйственных делах. Но строгость не выражалась в окриках, наказании ремнем, лишении каких-то детских радостей. Нет, в семье налаженная, спокойная, уверенная обстановка.

Родители любили своих детей — и они отвечали им тем же. Валерий почитал мать, а отца — фронтовика и труженика — любил крепкой мужской любовью.

В семье помнили и такой случай. В январе обычно проходили учитель­ские совещания в районе, и утром Ев­докия Михайловна ушла в Соколовку, что в пяти километрах от Большой Малышки.

День был серый, в воздухе носил­ся снежок, иногда, будто прожекто­ром, освещал улицы поселка про­рвавшийся сквозь тучи солнечный луч.

Зимние дни коротки — уже вече­рело, когда закончилось совещание. Надо спешить домой - там дети, ос­тавленные на попечение Валерия. Вышла на улицу, а там метет — в де­сяти шагах ничего не видно. Начина­ется буран. Самое благоразумное - остаться до утра в районной приез­жей. Позвонить в сельсовет мужу - предупредить.

Но Евдокия Михайловна, прикры­ваясь от секущего ветра шалью, пош­ла по направлению к своей деревне. Вдруг кто-то трогает ее за плечо, огля­нулась — Валерий, весь в снегу, лица не видно — одни глазенки смеются.

— Пойдем?

Сын упрямо наклонил голову: мол, какие могут быть сомнения?

Евдокия Михайловна, запахнув потеплее полушубок и прикрыв ладо­нью глаза, шла за сыном. И ни секун­ды не сомневалась — он идет пра­вильно, не собьется с дороги. Он ок­рест все вдоль и поперек исходил на лыжах... Только дома Валерий при­знается, что были минуты, когда и он засомневался — не сбились ли с пу­ти, не ушли ли они от села вправо, к лесу. Но нет — вот и дом, и тусклый свет электрических фонарей... Мать сразу в хату, а Валерий, сняв лыжи, отбив их от снега, заглянул в стайку: как там скотина?

В доме порядок - тепло, млад­шенькие, накормленные Валерием перед тем, как ему уйти встречать ма­му, спали на печи...

Забота о своих младшеньких — сестренках Ольге и Татьяне, брате Владиславе — осталась у Валерия на всю жизнь. Он прямо по-родительски к ним относился.

С измальства парнишка на приро­де. Но по-настоящему полюбил Вале­рий родные перелески, поля, заводи после того, как отец стал брать его с собой на охоту. Выдался свободный выходной — отец закидывал за спину довоенного образца одноствольное ружьишко, патронташ, а Валерий в хозяйственную сумку укладывал сало с сухарями, фронтовую фляжку с ча­ем из сушеной малины. И чуть развиднеется, отправляются отец и сын в неближний путь.

Отец, как позже понял Валерий, был больше любителем природы, чем охотником-добытчиком. Так, двух-трех зайчат из силков вытащат. Вале­рий добычу не в сумку, а через плечо: смотрите друзья-товарищи... Отец учил сына читать «книгу природы» — в жизни сгодится. И сгодилось: сол­даты на заставе всегда удивлялись умению начальника разбираться в от­метинах на сухой каменистой почве.

А рыбалка - еще одна страсть и увлечение. Зимними вечерами Вале­рий плел лески из конского волоса - занятие для упорных. И к лету у него в запасе их было с десяток. Все знали - без добычи Валера с Ишима не возвращается...

В апреле еще холодно, скучно, все ждут мая, когда над просохшими полями засияет солнце, заискрится свежая трава, запоют птицы. А маль­чишки торопятся к заводи. Стоят у широкой полосы камышей, до поло­вины залитых талой водой, перегля­дываются: никто не решается шаг­нуть в зеленую накипь. Там, в зарос­лях, утиные гнезда, ради яиц и при­мчалась сюда ватага пацанов, но в воду-то лезть страшновато. Кто пер­вый? И тут Валерий, ни слова не говоря, сбрасывает кирзовые свои сапо­жищи, штаны холщовые, рубашку в крупную зеленую клетку и, чуть перекосив рот, шагает в воду и, ни разу не оглянувшись, по грудь в ледяной во­де, скрывается за стеной камыша. Смельчаков немного за ним найдет­ся, разве Петр Волошин, еще один-другой...

Евдокия Михайловна не поощря­ла детей за их походы по утиным гнездам, но строго не наказывала: отец как-то ей объяснил, что они со­блюдают меру, не грабят все подряд. В гнезде у чирков как правило де­сять-двенадцать яиц, мальчишки больше трех не брали, а до насижен­ных (они пушком прикрыты) и не до­трагивались — так их отец учил, а они другим внушили — и никто не озоро­вал.

Никогда мальчишки не разоряли гнезд ласточек, скворцов, синиц, му­холовок, чибисов — по неписаным законам запрещалось их трогать: ко­рова доиться не будет, дом сгореть может... Но воробьишкам достава­лось — зорили их гнездовья без по­щады.

Тяжелую, часто безуспешную войну вели братья с коршунами. Мать поручит им следить за цыплятами — они смотрят, следят, но чуть отвле­чешься — коршун хвать цыпленка, и был таков. А от матери нахлобучка.

Найти гнездо коршуна — честь среди пацанов особая, но надо часа­ми выслеживать, чтобы приметить, куда же он с добычей садится. Вале­рию лучше других удавалась схватка с хищником. Мог полдня просидеть, все мальчишки уйдут — надоело, и ему тошно, но свое высидит. К вечеру приносит три рябоватых яйца — по­бедил, выследил. Не появятся в при­роде три хищника, останутся в хозяй­ствах десятки цыплят...

Это сегодня коршуны занесены в «Красную книгу», а в те далекие вре­мена их было много, врагов домаш­него хозяйства.

Так в трудах и мальчишечьих за­ботах рос Валерий. Рядом отец, бра­тья и сестры, школьные друзья...

Десятый класс. Мальчишки и дев­чонки взрослели, говорили о своих путях-дорогах, только Ухабов молчал. Он не знал, куда идти. То ли в педин­ститут, чтобы продолжить дело отца и матери, то ли по стопам старшего брата - инженера. Но вызревала давно зародившаяся мысль — идти в воен­ное училище. И вот однажды на во­прос матери ответил твердо:

— Решил. Еду в Алма-Ату, в погра­ничное училище, в военкомате уже знают.

— Уезжаешь, улетаешь от семьи, - забеспокоилась мать. — Как без тебя-то? Малышню поднимать надо.

- Не трогай, - заявил отец, - дело парень говорит. Если решил, не отговаривай. В жизни каждому свой путь предначертан.
Шагать ОСТАЛОСЬНЯМ немного...

Службу в пограничных войсках Валерий Ухабов начал в Алма-Атин­ском пограничном военном училище имени Ф.Э. Дзержинского в 1956 го­ду. Учился во 2-м дивизионе, где ко­мандиром был майор И.К. Шляхтин, замполитом - майор М.И. Клишин, во взводе капитана В.К. Гапоненко (его сменил старший лейтенант В.И. Максуров), во 2-м отделении сержанта Ю. Цветкова. Выпустился через три года лейтенантом погра­ничных войск.

Немало среди выпускников учили­ща Героев Советского Союза. Один из первых этого высокого звания удос­тоен в 1938 году лейтенант А.Е.Махалин, одним из последних — в 1983-м — подполковник В.И.Ухабов...

День обещал быть жарким, радо­стным. В бездонном небе ласково светило солнце. В голубоватом маре­ве искрились заснеженные вершины гор, за стеной пирамидальных топо­лей, укрытых зеленью садов, опоя­санный хрустальными потоками гор­ных речек, лежал незнакомый город.

Пройдет время, и Валерий полю­бит Алма-Ату, город его командир­ской юности. А пока... на автобусе-башмачке (ходили в те времена в Ал­ма-Ате по проспекту Ленина откры­тые автобусы, которые и прозвали «башмачками») он с попутчиками Владимиром Бальевым и Александ­ром Барышниковым прибыл в учили­ще. Доложили на проходной — их провели в казарму, определили в группу, которой командовал ташкент­ский суворовец Анатолий Науменко.

Все чин по чину — обед, ужин, от­бой — отдых до утра. На другой день медицинская комиссия, Валерий прошел ее без проблем.

Здоровья он был отменного. И че­рез двадцать лет службы в боях с мо­джахедами в высокогорье он шел впе­реди своих двадцатилетних бойцов.

Следующее испытание — собесе­дование. Допрашивали с пристрасти­ем: откуда, зачем, что привело в учи­лище? Командира дивизиона майора Жуковского и курсового офицера ка­питана Гапоненко интересовало мно­гое: занимался ли спортом, какие книги читал, употреблял ли спиртное, дружишь лир девушками? И... и... и...

Ухабов спиртного практически не употреблял, девушки у него не было. Спортом занимался с раннего детства...

И только после собеседования друзья (среди них и автор этого пове­ствования) были зачислены абитури­ентами в училище. Впереди карантин — хозработы и экзамены: по русскому языку (дик­тант), математике, географии...

Много времени занимали хозяй­ственные работы. Валерий в компа­нии с Алексеем Ереминым, Виктором Фокиным, Александром Барышнико­вым и другими пилил для бани дрова. Все старались: им подсказали, что трудолюбие при вынесении решения о зачислении в училище зачтется.

Для Валерия Ухабова экзамены не представляли особой сложности. Он и школу закончил хорошо — в ат­тестате нет ни одной тройки, и к по­ступлению в училище готовился се­рьезно. И сдавал бодро — «отлично», «отлично»... Дисциплины безупреч­ной: сказали — сделал. Но и паинькой не казался: умел хмурить брови, умел сердиться — мог остро отбрить обид­чика.

Народ-то и среди абитуриентов разный: и дерзкий, и плохо воспитан­ный, и послуживший, и потертый по­слевоенной жизнью. И немало было таких, которые случайными ветрами прибились к пограничному берегу. Одних отчислили до поступления в училище, других в ходе учебы, а неко­торые выпускники-лейтенанты убе­жали с застав...

Позади экзамены, через два-три дня объявят приказ о зачислении, об­мундируют...

Тогда мы (автор очерка и Вале­рий) отпросимся у помкомвзвода в «фотографию» (она в ста метрах от тыловых ворот училища), чтобы не­медля выслать фото домой: вот мы какие! А были мы немножко смешными, курсанты Беляев и Ухабов: фуражки вот-вот спрыгнут со стриженых го­лов, уши торчат, а глаза... Вот такие онемевшие перед камерой салаги.

Но пока мы с замиранием сердца ждем, когда нас оденут-обуют.

Незабываемый день. Первое по­строение взвода: зеленые фуражки, напряженные, но радостные лица - не знали мы, что лейтенантские пого­ны в поте лица придется добывать. Вдоль строя идет курсовой офицер капитан Валентин Константинович Га­поненко. Смотрит почти равнодушно, но жестко, взгляд буравит, а иногда замирает, будто спрашивает: а вы, товарищ курсант, способны учиться на «хорошо» и «отлично»? Других оце­нок он не признавал.

Идет — и вдруг останавливается на левом фланге напротив курсантов Ухабова и Беляева. Смотрит — с го­ловы до ног, недовольно, долго. Об­ращается к помощнику командира взвода Анатолию Науменко:

— Каким образом эти курсанты оказались в нашем взводе?

Старший сержант Науменко по­жал плечами, взглянул на курсантов: за что на них гнев?

— Отчислим... Переведем в соба­чий дивизион.

В училище был дивизион специа­листов служебных собак. Учились они не три, а два года и распределялись не в погранвойска, а во внутренние. И реакция курсантов последовала не­медленно. Ухабов почти дерзко отве­тил:

— Никак нет, товарищ капитан. Я буду учиться у вас — я в погранични­ки поступал. И экзамены я сдал на «отлично».

— Так точно! — вставил Беляев, — и я в пограничники.

Курсовому, по всей видимости, понравилась горячность новоиспе­ченных курсантов.

— Оставляю вас до декабря. С ис­пытательным сроком. Не выдержите, переведу...

Его смутило то, что оба и ростом поменьше других, и в плечах поуже. Офицеру показалось — слабаки пар­ни, а слабаков он терпеть не мог.

Эпизод вроде бы крошечный и не заслуживает внимания, но он всем однокашникам запомнился на всю жизнь. И сегодня при встречах с улыбкой спрашивают: а ты помнишь, как вас с Валерой едва не прогнал Валентин Константинович из погра­ничников? Но не прогнал же...

1 сентября 1956 года курсанты 2-го взвода вместе с другими пер­вокурсниками впервые пришли в ау­дитории Алма-Атинского погранич­ного училища. Выступил начальник училища полковник Баранов, его за­местители полковники Румянцев и Дремин, первокурсникам предста­вили преподавателей: офицеров Латыпова, Остапенко, Тарасова, Назарова, Головачева, Финкеля, Марьету. Курсанты — зелень весенняя — смотрят на маститых, отдавших многие годы службе офицеров с не­поддельным интересом.

Из 2-го взвода впоследствии два выпускника, Анатолий Борисов и Ге­оргий Куц, стали генерал-майорами, заместителями начальников войск округов. Шестеро - полковниками: В.Бальев, В.Беляев, А.Науменко, А.Шабалин, А.Кадышев, Т.Ходжаев. И один, Ухабов Валерий — Героем Со­ветского Союза.

Но сколько еще воды утечет до этого в Алмаатинке, что бушевала, гремела камнями почти через дорогу от училища.

На другой день мы уже распева­ли: «Шагать осталось нам немного...» Трижды в день - утром, перед обе­дом и вечером - бежали на конюшню: выводили закрепленных за каж­дым лошадей на водопой к колодцам, кормили, чистили...

По существу, наш выпуск - по­следний кавалерийский во всех учи­лищах страны. Но и мы - кавалерис­ты «усеченные» - без рубки лозы, но с шашками и с шпорами первый курс все таки проходили. Кавалерийская подготовка - основательная, и сего­дня непроизвольно вздрогнешь, ког­да вспомнишь зычный голос курсово­го офицера: «Учебной рысью... Ма-а-рш! Брось стремя».

Пять-десять минут выдержать еще можно, но дальше — скрежет зу­бов: тяжело без стремени держаться в седле. Для некоторых курсантов (особенно высоких и грузноватых) ка­валерийская подготовка — мука, но не для Ухабова. Он ловкий наездник, прирожденный кавалерист, и в Зе­ландию свою влюблен, как в девку распрекрасную. И холил ее — без ку­сочка сахара, ломтика хлеба на убор­ку не приходил, старался овса чуть выше нормы в кормушку высыпать. А станок в конюшне у него один из луч­ших во взводе — трамбовал не за страх перед курсовым, а на совесть. И лошадь его не подводила — ни од­ного заноса перед препятствиями за три года. На Зеландии он выполнил норму второго спортивного разряда.

Но на третьем курсе он поссорил­ся с лошадью. На летних квартирах — в лагере, на конюшне, не знаю, что послужило раздражителем, но Зе­ландия укусила курсанта в плечо. И сильно — до крови, до солидного си­няка. Помоему, он показал ей кусо­чек хлеба, за что Зеландия встала на дыбы, а хлеб не дал. Ее, видимо, оби­дела неблагодарность хозяина... И в итоге — из друзей превратились в не­другов. Ухабов перестал ее холить, угощать сахаром, хлебом с солью... Помирились они только перед госэк­заменами.

Валерий Ухабов в увольнения не рвался. И мы с ним часто до отбоя за­сиживались в ленинской комнате — я перелистывал газеты, он корпел над шахматными задачами.

Однажды я предложил ему схо­дить на молодежный вечер в педаго­гический институт (мне поручили распространить пригласительные би­леты). Он согласился — мы отглади­лись, до холодного блеска отдраили свои яловые сапожищи — и на бал. Музыка, прекрасные девичьи лица. Не прошло и пяти минут, как Валерий кивнул: я пошел... Сжавшись в пру­жинку, наклонив, как бычок, голову, он пошел к группе девушек. Одну из них пригласил на танец — и не отхо­дил от нее весь вечер. Выбрал минут­ку, подошел ко мне, сообщил:

- Ты извини, Виталь, но я влю­бился. Я еще потанцую...

А время выходит — еще пять ми­нут, и нам надо выдвигаться в сторону училища.

— Опоздаю — простят. Но не могу я... ее оставить.

— Можешь, — ответил я — секре­тарь комсомольской организации взвода. — А я не могу допустить, что­бы мой товарищ опоздал из увольне­ния. Позор на весь взвод. Возьми ад­рес, договорись о встрече. Объясни...

— Логично...

И отошел к девушке, но через пять минут вернулся:

— Идем. Но с одним условием — до училища мы выдвигаемся в пешем строю. Бегом-шагом...

Нелепый, глупый, дурацкий кап­риз. До училищных ворот не меньше десяти километров. Но выхода не бы­ло, и я согласился. Мы бы явно опоз­дали, хотя на шаг почти и не перехо­дили, если бы за Головным арыком, перед затяжным подъемом, нас не подобрал возвращавшийся из уволь­нения на такси мой земляк — сибиряк курсант Петр Цыкалов. Ухабов согла­сился подъехать.

Через неделю он мне сообщил:

— А ты знаешь, я не пошел сего­дня в увольнение. Меня ждет девуш­ка, но я не иду. Не спрашивай, я не смогу тебе ответить, почему.

И не пошел...

Он влюбился только через десять лет: встретил свою Сашеньку (Алек­сандру Сергеевну) и сразу женился.

Курсовой офицер дал срок кур­сантам Ухабову и Беляеву до декабря: выдержат нагрузку — продолжат уче­бу во взводе. Все точки над «и» были расставлены еще раньше, но оконча­тельно свой авторитет курсант Ухабов подтвердил именно в декабре. Наш курсантский взвод совершил первый пятидесятикилометровый лыжный переход из училища в полевой учеб­ный центр, где предстояло выполнить ночное упражнение боевых стрельб в составе подразделения. Ночлег в ПУЦе, а наутро — в обратный путь.

Лыжный переход, стрельбы шли в зачет соревнования между взводами в честь очередной годовщины ВЧК-КГБ, и каждый курсант стремился не подкачать. В голову взвода и в хвост курсовой офицер поставил лыжни­ков: Афоненко, Беляева, Кадышева, Ухабова, Борисова.

Ухабов шел с настроением -скольжение вполне приличное, пого­да — небольшой минус и приятный снежок. Но многим было не так весе­ло — у нас во взводе едва не полови­на курсантов из южных районов — из Ташкента (суворовцы), Ашхабада, Чарджоу. И к первому привалу Ухабов нес на себе три карабина, шесть под­сумков, а помкомвзвода порекомен­довал ему взять РПД у курсанта Кон­стантинова (но тот не отдал).

— Стой... Привал...

Отдых десять минут — безмерная радость для многих. Двигаться не бы­ло сил — и курсанты, опершись на лыжные палки, остановились там, где их застала команда. Но через минуту, отдышавшись, валились в снег, заку­ривали лежа (курящих во взводе все­го несколько человек), отвинчивали крышки фляг с холоднющим чаем.

— Раздать сухари!

Для всех это было неожиданнос­тью — знали, что кухня, а значит, и обеденный перерыв, через час хода. Но оказалось, что и термос с горячим чаем подвезли, и сухари, и сахар.

Он умел, наш командир взвода, предусмотреть все мелочи, но и отда­чи требовал жестко и бескомпро­миссно. Во взводе должно быть все лучшее — и учеба, и кроссовая подго­товка, и оборудование класса, и ко­нюшня, и выводка лошадей, и дис­циплина, и порядок. Карал жестко: «Кто не будет хорошо учиться, кто бу­дет нарушать дисциплину, — сгною на конюшне!» И кандидаты на долгую дружбу с конюшней в первом полуго­дии нашлись. Три-пять-шесть наря­дов вне очереди — и явное отстава­ние по учебе. Рапорт о неспособнос­ти овладевать учебной программой — и лети за ворота училища.

- Ухабов, к курсовому офицеру, - послышался голос помкомвзвода.

— Немедленно...

Офицер разговаривал с курсан­том Борисовым. Сухо, немногослов­но поставил задачу им двоим: обойти взвод на час-полтора, и к прибытию подразделения в ПУЦ должны быть готовы и помещения для отдыха, и ог­невой рубеж.

Главное в этом решении — до подхода других взводов создать ус­ловия своему подразделению для меткой стрельбы.

- Сможете, Ухабов? Лыжники у нас есть, но мне важно вас проверить.

— Выполню, товарищ капитан. Курсовой уже знал: если Ухабов сказал, то будет стараться изо всех сил. Настырности ему не занимать. Курсовой взглянул на часы, потом пристально, изучающе на Ухабова: перед ним — невысокий, плотнень­кий, смугловатый курсант. Устал, но в глазах прячется ярость: такому чем труднее, тем он лучше себя чувствует.

- Выходите немедленно. Взвод на большом привале — еще тридцать минут отдыха.

И пошли.

— Держись, Валерка, - пробур­чал Борисов - барнаулец, парень крепкий, сильный. — Идем галопом, хоть ты и малой, но на себе не понесу.

Через полтора часа, когда до ла­геря оставалось километров восемь-десять, Ухабов отстал. В таком темпе он идти не мог: дрожали ноги, сбива-

лось дыхание, озноб охватил все те­ло. Борисова можно догнать, если ид­ти не вдоль дороги, а прямиком — по насту, припорошенному мягким снежком. Скольжение — будто по льду на «норвегах»...

«Не уйдет! Догоню!», — подумал Ухабов и ударил палками по снежно­му насту. Догнал, и Борисов, улыб­нувшись запекшимися губами, ска­зал:

- С тобой, Ухабыч-хоттабыч, можно идти в разведку.

А все остальное — дело нехитрое: огневой рубеж они подготовили впол­не прилично, и взвод отстрелял луч­ше других.

На втором курсе по весне мы от­правились на войсковую стажировку. Наша учебная группа стажировалась в Керкинском погранотряде. Курсан­ты Беляев и Ухабов попали на одну заставу в Шарам-Кую - знаменитую на все войска комендатуру. Места неповторимые - пустыня, барханы, полузаросшие синеватой колючкой; узколистые, царапающие неизвестные нам цветы; скукоженная, надломленная трава. Дозорная тропа между горами крупного, золо­тистого каракумского песка. И вышки на правом и левом фланге, и объем­ная дождевая яма... И песок, песок...

Застава постройки начала трид­цатых — посеревшая, прибитая, неу­ютная, с глубоким соленым колодцем посреди двора, с покосившейся ко­нюшней, с неухоженными конями. С убогой наглядной агитацией, с пло­хонькой библиотечкой, со стареньким батарейным приемником. С привоз­ной водой, сухой картошкой, но с вкуснющим собственной выпечки хлебом. С керосиновыми лампами...

Будто нарочно нас определили на заброшенную в глухие пески заставу, чтобы мы испугались и службы, и по­граничной жизни. Но мы не испуга­лись, а поняли, что многое зависит от усилий и желаний офицеров. Солда­ты-то не унывают, не жалуются на трудную службу — под гитару поют песни, пишут письма, читают книги, старательно несут службу. И ждут дембеля. Ухабова назначили командиром первого отделения, меня — второго. И началась работа с людьми. Но самое поучительное в этой стажировке - мы отказались от вы­деленного нам уголка в хозяйствен­ной комнате и решили спать в казар­ме. Мы, не служившие до того в ар­мии, прониклись духом казармы: и отборный матерок, и вспыхивающие внезапно, как луч следового фонаря в ночи, ссоры между солдатами, и не­умная перебранка между сержантом и солдатом последнего года службы, и фривольный пересказ похождений деревенских парниш. И добротные, серьезные разговоры о жизни. Мы уловили дух казармы - и это помогло и мне, и Ухабову в офицерской служ­бе на заставах.

По иронии судьбы через много лет майор Валерий Ухабов был назна­чен заместителем коменданта Шарам-Куюнской комендатуры. И как-то, прибыв в Ашхабад в управление округа за очередным назначением, он заскочил ко мне на огонек (я служил в окружной газете «Дзержинец»). С по­рога квартиры заявил:

— Ты знаешь, старик, а я только с заставы, где мы с тобой пограничную службу начинали...

Получился вечер воспоминаний. Вспоминали однокашников, своих первых командиров, преподавателей - мудрых наставников полковников Соколова, Жуковского, Финкеля, Та­расова, Гарбуза, Вихрова...

Смеялись от души, вспоминая о первом посещении театра, о том, как чихала и морщилась публика, когда в зал завалился дивизион курсантов — сильный, стойкий запах конюшни крепко вцепился в шерстяные гимна­стерки. И только бывшие кавалерис­ты вдруг привстали со своих кресел и бодро повели плечами, словно засто­явшиеся кони, услышавшие звук бое­вой трубы. Но до того вечера воспо­минаний еще годы и годы...

Время шло — и мы становились воинами.

В начале третьего курса на смену волевому, жесткому, требовательно­му курсовому офицеру прибыл новый - старший лейтенант Валентин Максуров. Курсанты забеспокоились: сможет ли он, недавний начальник за­ставы из Туркмении, заменить до­стойно своего предшественника? Со старым курсовым было надежно — в обиду не даст, заставит, направит, по­может.

Максурова мы вскорости заува­жали — он не требовал от нас успехов по всем направлениям, а аккуратно, но настойчиво давал те знания, кото­рые очень скоро потребуются на гра­нице. Особенно он «натаскивал» по войсковому хозяйству, по планирова­нию охраны границы на участке за­ставы, но, пожалуй, полезнее всего были его рассказы о практической работе заместителя начальника за­ставы с личным составом.

Ухабов особенно внимательно слушал и даже записывал в блокнот рассказы курсового о том, что не сле­дует делать лейтенанту. Об одном ку­рьезе Ухабов часто вспоминал и не раз говорил мне при встречах, что точно, если бы не наставления курсо­вого, вляпался бы в подобную исто­рию.

А история такова. Два лейтенанта (кстати, выпускники нашего училища) решили проверить боеготовность

своего подразделения, когда начальник был в отпуске. Решили — сделали: взяли пулемет, зарядили ленту холостыми патронами, отошли от заставы метров на шестьдесят. Перед крыльцом натянули проволоку... И по­сле грохота взрывпакетов открыли огонь холостыми. Команда дежурно­го: «К бою!». Солдаты выбегают из ка­зармы, спотыкаются о проволоку, па­дают... Полное ощущение боя. Дежур­ный, видя все это, метнул боевую гра­нату в сторону пулемета. Пулемет вдребезги, а лейтенанты чудом живы остались. Их, конечно, уволили из войск. Ко всякому делу надо подхо­дить разумно...

После второй стажировки в вой­сках, а наш взвод проходил ее в Бахарденском погранотряде, Валерий говорил, что ничего особо не изобре­тал, а следовал советам Максурова — и все у него получилось на «отлично».

После стажировки все мы почув­ствовали себя без пяти минут офице­рами. В училищной мастерской шили мундиры — и фотографии в лейте­нантской форме лежали у кадрови­ков.

После первомайского парада — переход в конном строю на летние квартиры. Прибыли — несколько дней занимались устройством палаточного городка, учебных классов, конюшни...

Начинался последний период на­шего обучения в училище - подго­товка к госэкзаменам. К экзаменам на офицерское звание. Пора напря­женная и трудная: подъем - и полуторакилометровая пробежка (к вече­ру обязательно трехкилометровый кросс), бегом на стрельбище - и огонь из автоматов. Настрелялись мы тогда досыта: из пистолета, из пуле­мета. После стрельбища — в классы. Зубрили уставы и наставления — и знали их практически наизусть.

Ухабов госэксзаменов не боялся: сам отлично стрелял из всех видов оружия, прекрасно владел конем, по третьему разряду работал на спор­тивных снарядах, быстрее всех во взводе преодолевал полосу препят­ствий.

Но полоса препятствий его чуть не подвела. Так об этом вспоминает однокашник Анатолий Кадышев:

«На старт нас вызвали вместе... Я доволен: за Валерием потянусь — и отличная оценка обеспечена. Приго­товились. Вижу, Валерка скукожился, присел в окопе, схватился за живот. Застонал. Я и не понял, в чем дело. «Марш!» — и нас будто ветром выме­ло. Ни одной мысли — все отработа­но: затаил дыхание — бросил гранату — есть цель, и снова вперед. Ухабов идет на два корпуса впереди, но бе­жит как-то скованно. Последние мет­ры — и как подстреленный падает в окоп, стонет...

Подбегает врач, осматривает его и кричит:

— У него острый приступ аппен­дицита!

Через неделю после операции Валерий вернулся в строй».

Экзамены сданы — и день казался вечностью: мы все ждали приказа о присвоении офицерского звания. Со дня на день разъедемся по домам, чтобы через месяц прибыть в свои ок­руга. Назначения получены — боль­шинство из наших выпускников от­правлялись в Среднеазиатский округ (г. Сталинабад) и Туркменский (г. Аш­хабад), несколько человек — в Закав­казский.

И вдруг в ночь со 2 на 3 августа 1959 года команда: «Дивизион, в ру­жье!»

Что за глупые шутки? Мы сдали все — и оружие, и постельные при­надлежности, даже спали уже, под­стелив отрезы на офицерскую ши­нель. Но команда есть команда! Че­рез несколько минут мы стояли в строю на асфальтовой дорожке у сво­ей казармы.

«По машинам!» И через полчаса мы в самолете на Караганду. А там без лишних разговоров (еще в училище мы получили на каждое отделение по два автомата и пулемету) нас погрузи­ли на «Татры» — и на Темиртау. Выяснилось, что взбунтовались палаточ­ный городок, где проживало 16 тысяч строителей, и два лагеря заключен­ных (один на 8, другой на 12 тысяч). Дивизион двое суток патрулиро­вал город, потом отбыли тем же мар­шрутом в Алма-Ату — с бунтовщика­ми разбиралась дивизия МВД.

В училище ждал приказ — мы лей­тенанты. Председатель экзаменаци­онной комиссии генерал-майор Ки-женцев пожелал нам, выпускникам, доброго пути.
СЛУЖБА - без происшествий...