Категория языка в творчестве И. Бродского

Муц Валерия Игоревна

Студентка Московского государственного университета, Москва, Россия
Иосиф Бродский верил, что творческий акт в языке дает поэту возможность уподобиться демиургу, стать творцом новой лингвистической реальности и повлиять и на действительное бытие. Закрепление в языке было для поэта аналогом горацианского памятника, потому что творчество – единственное, что человек созидающий может противопоставить перспективе небытия. Тему «языковой миф» Иосифа Бродского разрабатывали многие исследователи творчества поэта: Р. Измайлов, В. Полухина, Л. Лосев, И. Плеханова и другие. Основываясь на предшествующих работах, представляется важным более глубоко охарактеризовать соотношение языка и времени и выявить основные образы и мотивы, сопутствующие раскрытию этой темы в творчестве И. Бродского.

Категория языка напрямую связана с категориями времени и пространства. В иерархии Бродского, язык подчиняет себе время, что соотносится с библейским постулатом о первичности Слова. Время, в свою очередь, главенствует над пространством.

Главное назначение языка для Бродского – это преодоление небытия. Оно осуществляется через творчество в языке, которое придает человеку индивидуальность (частность) и отличает человека от вещи – важного образа в лирике. Преодоление небытия представлено как разрушение основных его характеристик: пустоты и тишины.

Стихотворения, в которых такое преодоление осуществляется можно разделить по жанрово-тематическому принципу: большие стихотворения («Осенний крик ястреба», «Примечания папоротника», «Каппадокия», и др.), циклы стихотворений («Строфы» (1968), «Натюрморт», «Строфы» (1978), «Эклога 4-я (зимняя)», «Эклога 5-я (летняя)», «Римские элегии», «Келломяки», «Послесловие», и др.), эпитафии, и, наконец, стихотворения-воспоминания, посвященные не конкретному человеку, а какому-то периоду, моменту, иногда даже целой эпохе («Конец прекрасной эпохи», «Пятая годовщина», «Ломтик медового месяца», «Песни счастливой зимы», «Ты забыла деревню, затерянную в болотах», «Помнишь свалку вещей на железном стуле»). Третью разновидность можно разделить по характеру адресации на следующие типы стихотворений: стихотворения, посвященные историческим лицам («Двадцать сонетов к Марии Стюарт»), творцам слова («Большая элегия Джону Донну», «Литовский ноктюрн Томасу Венцлова», «Декабрь во Флоренции», «На столетие Анны Ахматовой»), умершим знакомым и близким людям («Письмо в бутылке», «Элегия» («До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу…»), «Памяти Т.Б.», «Памяти отца: Австралия», «Памяти Геннадия Шмакова»).

Чаще всего небытие в лирике предстает как тишина и молчание, а умирание характеризуется утратой языка и удушьем. Жизнь, напротив, соотносится с речью, с языком, с движением пера по бумаге. Лирический герой часто сравнивает себя и других со звуком или буквой («Памяти отца: Австралия», «Элегия»). Постепенная утрата языка и грядущее замолкание воспринимаются как смерть («Письмо в бутылке», «Послесловие»). Наконец, тишина как обязательный атрибут небытия выступает как апофеоз этой утраты, и единственное, что может ее нарушить – творческий акт в языке. Например, в стихотворении «Примечания папоротника»: «посмертной тишине» противостоит «скрип пера / в тишине по бумаге - бесстрашье в миниатюре». Разрушение тишины надвигающейся смерти криком (творческим актом) встречается в «Осеннем крике ястреба». В «Строфах» (1968) утверждается, что творчество в языке нивелирует страх перед смертью: «чем гуще россыпь / черного на листе, / тем безразличней особь / к прошлому, к пустоте / в будущем».

Здесь представлен второй атрибут небытия – пустота (встречается в «Похоронах Бобо», «Римских элегиях» и др.). Он связан с поэтикой вещности у Бродского. Детальные перечни вещей призваны заполнять пустоту небытия. Вещь подчинена пространству, тогда как язык, как и душа, существует вне пространства, в Хроносе. Преодоление небытия возможно в силу наличия у человека языка. Трагедия лирического героя Бродского состоит в том, что это же и обрекает его на связь со временем, то есть на неизбежность смерти.

Образы, встречающиеся в стихотворениях, затрагивающих тему языка, можно разделить на противостоящие друг другу группы: образы, связанные со временем, и образы, связанные с пространством. Можно выделить три разновидности образов, каждая из которых поддерживает это разделение: образы, связанные с человеком, его физиологией: гортань, аорта, умолкание, каблук, память, удушье, глухота (время) и глаз (пространство); физические образы: тишина (время), пустота, темнота, перспектива (пространство); природные явления: холод, звезды (время), эхо, море (пространство).

Язык и время взаимозависимы, и связь их осуществляется через человека. Пространство не существует без вещи, оно нуждается в границах, в конце перспективы, во взгляде со стороны («Назидание», «Капподокия»). Эхо и море оказываются силами, разрушающими пространство, ставящими его в зависимость от времени («Колыбельная трескового мыса», «Второе Рождество на берегу…»). Холод и звезды для лирического героя означают пребывание в чистом времени, Хроносе, из которого прорваться может только язык («Меня упрекали во всем, окромя погоды», «Эклога 4-я (зимняя)»).

Лирический герой проживает две жизни: одну в стихах, в Хроносе, и вторую, свою собственную, во времени историческом. Неслучайно так частотна тема «мир после меня», когда археологи будущего находят останки лирического героя – проиграв битву со временем историческим, он победил в вечности.

Эта тематика ярко представлена в стихотворениях, посвященным творцам слова: поэт, создав свой собственный «памятник», поднялся над небытием, потому что его языком теперь говорит «толпа».