Книга будет полезна психологам, медикам, педагогам, философам и всем людям, уже идущим по духовному Пути или стремящимся его найти

ПРЕЖНИЕ ЖИЗНИ И НАЧАЛО ЭТОЙ

До этого тоже, разумеется, я воплощался в человеческие тела, но те — более ранние воплощения — проходили на слишком “обычном”, “сером” уровне. Поэтому о них нет смысла и вспоминать. Но они подготовили меня к последующим.

В первом из тех двух воплощений я был вождем индейского племени на Кубе. Значит, опыт предшествовавших жизней уже обеспечил меня тем количеством “личной силы”, чтобы занять лидирующее положение среди людей. Эти качества продолжали укрепляться в статусе вождя. Росло также и важнейшее качество хорошего лидера — заботливость о других.

Я неспроста выделяю сейчас эти подробности. Ведь мы на Землю присылаемся нашим Высшим Учителем — Богом — не просто пожить, повеселиться и пострадать. Мы все сюда попадаем из мира нематериальных живых энергий с целью учиться. И я хочу проиллюстировать на собственном примере то, как это происходит.

Следующее моё воплощение было в Германии во времена Реформации, снова в мужском теле. Получил образование врача (продолжение линии заботы). Но когда началась борьба за освобождение от всевлас­тия деградировавшей в те времена католической цер­кви — взялся за оружие и сражался, будучи одним из ближайших сподвижников Мартина Лютера.

В кармическом отношении (т.е. с точки зрения фо­р­ми­рования дальнейшей судьбы-кармы) был важен такой эпизод. Обороняя усадьбу, я стрелял в нападавших. Одного ранил в ногу, другому пуля попала в грудь. О последствиях расскажу позже.

Сам в дальнейшем был убит в одном из следующих боев.

В нынешней жизни Бог снова дал мне мужское тело. (Это говорит о том, что качества, наиболее благоприятно взращиваемые в женских телах, мною были освоены ещё до последних трёх воплощений). Он поселил меня в нынешнем Петербурге — одном из интеллектуальных центров обездуховленной коммунистами России.

О семье. Мать — врач (что было необходимо для подкрепления моего интереса к медицине, к стремлению помогать другим людям). Отец — типичный “хо­ле­рик” с порывистым характером и подчас неподкре­п­ляемыми интеллектом поступками, приятель пья­ниц, хотя сам пьяницей не был, сын “рас­кулаченного” боль­шевиками крестьянина, но рвался сражаться заодно с большевиками, а те его как сына “кулака” отшвыривали. Ему всё же удалось повоевать в преступной войне против финнов, чем он очень гордился. Был членом КПСС и “воинствующим атеистом”.

Но он показал мне не только то, каким не надо быть. В нём были и проблески светлого, а именно, любовь к природе, хотя и своеобразная.

Он приучил меня с детства к рассветам над озером в зарослях тростника, к плеску воды под днищем лодки, к вечерним зорям с вальдшнепами и пением дроздов, к ночлегу у костра, к скрипу снега под лыжами зимой.

Но его любовь к природе была с элементами садизма. Ведь все многочисленные общения с природой совершались с целью убийства: он сам был рыбаком и охотником, не считался с правом других существ жить — и меня учил тому же.

И мы оба любовались красотой природы и её обитателей... в том числе и тогда, когда они умирали в мучениях в наших руках, нами же искалеченные.

Помню, как я гладил их, мне хотелось искренне, чтобы им было приятно! И вдруг глаза моей жертвы тускнели... и я клал труп в рюкзак, гордясь “трофеем”. Любовь и жестокость сливались воедино. Ведь это же садизм, свойство самых низких примитивов! Как я страдал, переживая заново всё это, когда повзрослел и наконец “дошло”!

Да, в те годы способность к сопереживанию и состраданию ещё не была присуща мне, как и большинству других людей.

Ещё вспоминаю об отце, что, когда он уже ослабел незадолго до смерти, его стали мучить бесы, создавая устрашающие переживания наподобие “страшных снов”, которые он воспринимал как явь. Я — в ту пору уже хорошо знакомый с мистическими явлениями — пытался объяснить: ты, мол, ведь с бесами играешься, к Богу обратись! Ищи Бога! Попробуй!

Он тогда впервые перестал негодовать по поводу моей религиозности: понял, что я прав. Он даже пытался совершать какие-то усилия... Но было уже поздно. Он тогда так и сказал очень горько:

— Теперь уж мне поздно...

... Через годы после смерти отца я как-то шёл зимой на лыжах по тем местам, где мы с ним рыбачили, вспоминал красоту тех вечерних и утренних зорек в лодке, благодарил отца мысленно за то, что всё это было... И вдруг слышу его голос:

— Ты меня ещё помнишь, сыночек?...

— Мир тебе, папа! Приходи снова сюда, чтобы стать лучше!¹

... Также всё моё детство прошло с бабушкой — вечно раздраженным, злобным человеком, жившим в постоянном осуждении всех вокруг и ненависти к ним. Её характерной чертой был непрерывный “внут­рен­ний диалог”, протекавший на тех эмоциях. Он занимал её настолько, что часто “выплёскивался” в выкриках проклятий “собеседнику”, особенно когда она оставалась одна.

По профессии она была школьной учительницей...

Она тоже сыграла в моей жизни очень важную роль, научив тому, каким не следует быть.

Из школьных воспоминаний самыми яркими остались такие: учительница, которая до крови била детей большой линейкой по головам, и другая учительница, целый урок объяснявшая, что при умножении на нуль получается само число, это понять нельзя, в это просто нужно поверить. И мы, приучаемые верить, верили.

И ещё сверстник один запомнился: во всех маль­чи­шес­ких “военных” играх он сам, добровольно, всег­да брал на себя роль “предателя”. Интересно бы проследить, какими были его прошлые жизни...

... С детства у меня всегда было желание всем помогать. Даже в играх любил прорывать протоки между лужами и углублять русла ручейков: “помогал водичке течь”. Мне это казалось столь естественным... И как же я бывал ошеломлён, когда вдруг видел, как другие дети, наоборот, увидев текущую воду, сразу же стремятся её завалить камнями, грязью...

Потом, когда я подрос, уже после окончания университета и аспирантуры, я тоже совершенно естественным образом всегда стремился всем помочь: всегда сам (бесплатно) с удовольствием всех подвозил на машине, или, когда видел, что кто-то что-то тащит, грузит, разгружает — даже незнакомые люди — для меня было обычным сразу же, без лишних разговоров, включаться в дело, помогая.

Благодаря этой черте меня любили и уважали почти все. Товарищи однажды даже “приклеили” мне про­з­ви­ще “Гуру” — за это качество, за бороду и за обширные биологические и медицинские знания, которыми всегда был рад поделиться со всеми.

Хотя в ту пору я ещё ничего не знал об истинной духовности. Действительным Гуру — т.е. духовным лидером, познавшим Бога и способным привести к Нему, — я стал значительно позже, десятилетия спустя...

... В первый раз я проявил свой “характер” и готовность “противостоять тоталитаризму” классе в пя­том. Я стал отстаивать своё право зачёсывать волосы назад, а не вперед, как полагалось всем маль­чи­кам. Со мной “беседовали” завуч, директор, “вы­зы­ва­ли родителей”... Но я — один, маленький — победил! И потом единственный в школе ходил с зачесанными назад волосами.

Второй конфликт я учинил, отстаивая своё право писать на уроках авторучкой, а не макая перо в чернильницу. (Тогда авторучки были ещё новинкой). И тоже ведь отстоял своё право быть не таким, как все!

Следующий детский подвиг был мною совершен в середине девятого класса. Тогда вместо 10-летнего обучения вдруг ввели 11-летнее. Но во мне в том возрасте впервые начала проявляться черта, наработанная в прошлых жизнях, — навык интенсивной жизни.

Я перевёлся в вечернюю школу, которая оставалась 10-летней, и пошёл работать в медицинский институт: мыть полы и окна, делать уколы крысам, ухаживать за собаками. Перейти из дневной школы в вечернюю тогда было непросто: это было слишком необычно. К тому же администрация не хотела отпускать хорошего ученика. Но я снова победил: сказались навыки воина прошлых жизней!

Но перевестись-то перевелся, а разница в программах была значительной, и мне долго пришлось сдавать “хвосты”.

Так Бог начал приучать меня к интенсивной интеллектуальной работе.

Продолжилась эта тенденция и позднее: поступал в университет — не хватило 0,5 балла на дневное отделение, взяли с теми же оценками на вечернее. Но на вечернем надо было учиться 6 лет, а не 5, как на дневном. На втором курсе стал переводиться на днев­ное — снова “хвосты”, снова бесконечные перегрузки... И победа!

В университете я учился на биолога-зоолога-эколога — линия развития, заложенная в меня с детства отцом и очень пригодившаяся в дальнейшем.

В университете я тоже сражался. Однажды КГБ устроил провокацию для студентов: давайте поговорим о комсомоле, какие в нём есть недостатки, как нам сделать его лучше... Предложили “честную дискуссию”.

Я тогда выступил и сказал всё, что о комсомоле думал.

Меня за это чуть не отчислили из университета. Но однокурсники отстояли. Получил лишь выговор “за необдуманное высказывание”.

Но с этого эпизода на меня в КГБ завели досье.

Выпускную работу в университете писал по теме об экологии бобров. Материал собирал, месяцами живя с бобрами у маленькой лесной речки в болотах с бесчисленными комарами.

Философией я увлекся ещё на университетских лекциях по “марксизму-ленинизму”: быстро понял, что “здесь что-то не так”, а углубившись и разобравшись с помощью большого количества прочитанных книг, убедился, что “не так” здесь всё. По душе мне пришелся экзистенциализм с его главным вопросом о смысле жизни человека.

От религиозного ответа на вопрос о смысле жизни я тогда ещё был очень далек: ведь вокруг меня не было ни одного религиозного человека.

В политическом отношении мне помог во всём разобраться Геннадий Андреевич Шичко — страстный борец против любой лжи, любой подлости. Это именно он первым в нашей стране поднял голос против сталинской политики “тотальной алкоголизации” населения, стал организовывать “клубы трезвости”, лечить алкоголизм.

Против него ополчилась КПСС: его обвиняли в “экстремизме”, “попытке подорвать экономику страны” и т.д. Он — выстоял!

... Одной из моих отличительных черт, воспитанной ещё в прошлой немецкой жизни, было стремление к предельной порядочности. Это стало моим кредо — главным жизненным принципом. Я был тщателен, как мог, в этом отношении сам. И того же ждал от других.

Однажды во время застолья по какому-то случаю собравшиеся устроили шутливый анкетный опрос: что Вы больше всего цените:

а) в мужчинах;

б) в женщинах.

Про мужчин ответы давали такие: ум, силу и т.п.

Про женщин подвыпившие мужчины указывали разные части их тел.

А я в обоих случаях ответил: “Порядочность”.

Ответы потом зачитывали и со смехом отгадывали, кто какую анкету заполнял. Меня опознали без проблем.

Но сейчас я вижу до отчаяния постыдные изъяны в своей тогдашней “порядочности”.

... Почти каждый человек считает себя порядочным.

Вот, издатель в Москве отказался выплатить гонорар за изданную книгу, хотя срок договора истек. Говорит: бери натурой, книгами. Но как при нынешних ценах привезти из Москвы в Петербург две тысячи книг? При этом он наверняка считает себя абсолютно порядочным человеком. И жена его про него тоже так говорит. “Потому, — говорит, — я с ним и сошлась, что он — абсолютно порядочный человек”.

А потом он и вовсе “смылся”, сменив адрес и не оставив “концов” — ни гонорара, ни книг...² И ведь это — не тот случай, чтоб у него не было денег...³ Но искать, ловить его не стану: на духовном пути время дороже.

Мой принцип — я иду вперёд, не тратя времени на конфликты. И тогда — как пел Борис Гребенщиков — “Небо становится ближе — с каждым днем!”

От рёбенка нельзя ожидать порядочности. Ре­бё­нок, даже соприкоснувшийся с религией и, вроде бы, должный осознавать ответственность перед Богом за свои поступки, ещё не может вместить ту истину, что порядочным должен быть прежде всего именно он перед другими, а не наоборот, не другие перед ним.

Порядочность может быть свойством только психогенетически зрелого человека — человека со взрослой душой. Только такой человек может воздвигнуть для себя (именно для себя!) порядочность в абсолютное кредо — основной жизненный принцип, выполняемый в том числе в ущерб себе. Только такой человек может считаться человеком с чистой душой, человеком, достойным сближения с Богом.

... А сегодня я стал свидетелем на улице такой сцены: две пьяные старухи-фашистки набросились на девушку, похожую на еврейку, стали проклинать, бить, рвать одежду. К счастью, остановился автобус, высыпал народ, их тут же разъединили.

Я сказал “к счастью” — так это я имел в виду моё счастье, т.е. “к моему счастью”. Потому что я не успел вмешаться. Если бы вмешался, то “общественное мнение” сразу же обрушилось бы на меня: “хулиган напал на пожилых дам”.

Важно здесь то, что эти мерзавки наверняка считают себя праведницами и очень порядочными женщинами...

... Так и я в те годы жил ещё в нравственной слепоте. Ведь свою порядочность я рассматривал только в сфере взаимодействия с людьми. А с животными?

Каково было, например, каждому червяку, которого я насаживал на рыболовный крючок?

Или рыбе, брошенной умирать на дно лодки?

Или раненным моими выстрелами птицам, зверям?

Да, большинство из нас живёт в слепой безу­час­т­нос­ти к страданиям своих жертв.

Так мы сами себе творим боль в грядущей судьбе. Ведь если не покаемся вовремя и не исправимся, то Богу придётся дать нам во всей полноте ту же боль, чтобы познали, что это такое, чтобы через это познание научились сострадать боли других существ.

Это называется “законом кармы” — законом при­чин­но-следственных отношений в формировании судь­бы. Я проиллюстрирую его чуть позже на примерах собственных ошибок и собственной боли.

... После университета я с большим трудом (мешал КГБ) поступил в аспирантуру в медицинский институт (снова медицина!). Тематика диссертационной работы — влияние различных факторов на формирование психики.

Три года аспирантуры были для меня, с одной стороны, временем изучения огромного количества литературы по психологии, психиатрии, социологии, физиологии, также приобретения опыта научного экспериментирования. С другой стороны — опять же дикие перегрузки на фоне общения с научным руководителем-тираном. Он специально устраивал издевательства над своими подчинёнными, “чтоб уважали”. Одна из сотрудниц тогда повесилась.

... В те годы КПСС проводила свою очередную антиеврейскую кампанию. Начались “чистки” на предприятиях, которые получили название “сокращения штатов”: количество работников “урезалось” распоряжением “сверху”, потом восстанавливалось снова. Но увольнению подлежали в основном евреи. Их увольняли, устроиться на работу с их “пятым пунктом” (графа в анкете, где требовалось указать национальность) было крайне трудно, да ещё и из страны тогда их не выпускали...

И всё это — на фоне лицемерного осуждения фашизма и под непрекращающуюся лживую рекламу “братства народов Союза ССР”.

Их боль я переживал, как свою.

Мой университетский друг-еврей — умнейший и культурнейший молодой человек — получил обязательное “распределение” после окончания университета... в лаборанты. Ему было поручено обслуживать тоже только что закончивших институт в каком-то маленьком городке аспирантов, которые разговаривали только на языке мата и приходили на работу пьяными.

... Высшей философской концепцией для меня в то время, как я уже говорил, утвердился экзистенциализм. Согласно этой атеистической системе мировоззрения, смысла жизни у человека нет. При этом, жизнь есть страдание. Особенно для тех, кто умны и способны поднять перед собой вопрос: “Зачем я живу на Земле?”. Но это — “псевдовопрос”, потому что на него ответа нет. Мы в эту жизнь “заброшены” без нашего на то согласия. И единственным достойным выходом из этой ситуации для человека является самоубийство.

Будучи готовым к такому исходу, я всё же попытался создать себе “временный” смысл жизни: сбежать на Запад, чтобы там рассказать людям правду о жизни в СССР.

Но Бог, о Котором я тогда ещё ничего не знал, остановил меня...

Это было в одном южном городе, где я в то время жил и работал.

Однажды весной я долго брёл по степи среди ковыля, полыни и цветущих маков, как вдруг вышел к сосновым посадкам: молодые сосенки в мой рост, а на них, как на больших соснах, — шишки!

И тут я впервые ощутил, что такое ностальгия. Бог усилил во мне душераздирающие воспоминания весны на родном севере. И я понял тогда, что накрепко привязан к берёзовым болотам с тетеревами, опушкам и просекам с вальдшнепами, к барахтанью нерестящихся щук и посвисту утиных крыльев...

Сейчас-то я смотрю на те эмоции как на нечто несерьёзное и недостойное. Ведь за последние десятилетия жизни единственным объектом моих привязанностей стал Творец. И в качестве своего дома я стал ощущать вселенную. И перестало поэтому уже иметь значение, на какой части поверхности Земли находится моё тело.

Но тогда, в том возрасте...

Эта эмоция была настолько сильна, что я отбросил все мысли о побеге и быстро вернулся в свой родной город.