Незавершенная битва на Каталаунских полях

42.Незавершенная битва на Каталаунских полях

Словно бы и не было за плечами прожитых в беспокойной стремительности сорока восьми зим! А время, которое всегда неумолимо и для простого харахуна, и для родовитого тархана, как будто бы возвращало великого кагана во времена его юности, когда птица удачи – бакы куш¹⁹¹, казалось, летает перед глазами, только протяни руку и крепко схвати ее за разноцветный, как у нарядного павлина, хвост!

Занималась утренняя заря. Первые проблески дневного света упали на облака с отдаленного горизонта со стороны восхода солнца. Полутемная равнина изредка освещалась дальними всполохами ярко-красного утреннего солнечного диска. Темнота медленно уходила прочь в сторону захода солнца, поочередно отдавая светлому времени суток верхушки хвойного бора, шумящую крону буковой чащи, едва различимую в зачинающемся мареве вершину альпийских гор. Полузакрытое облаками и тучами небо пронизывалось время от времени светло-красными бликами.

И вдруг верховный главнокомандующий гуннскими и союзными войсками сенгир-хан Аттила узрел на небе Его самого, Тенгири-хана. Упираясь ногами в западный горизонт, он возвышался своим белесыми, похожими на грозовые тучи, колоссальными телесами, на нем был боевой широкий черный пояс с отблескивающий пряжкой. Обе белые руки были раскинуты в стороны, подобно тому, как это делают пловцы, держась на воде, только половина его огромной головы виднелась в темных облаках, а другая верхняя половина была скрыта высоко в небесах. О великий Тенгири-ата, ты явил гуннскому хану Аттиле свой лик, чтобы поддержать его духовные силы в час испытаний! Великая благодарность тебе от всех гуннов и их союзников!

Небесное знамение кончилось так же неожиданно, как и началось. Великий каган Аттила сидел на коне на краю поля потрясенный. Не только он один, но и все его ближайшие военачальники были свидетелями этого утреннего видения.

Раскинутые руки означают по-гуннски знак ожидания. Когда скачущий в степи конный хочет нагнать двигающегося впереди вдалеке всадника, а звук голоса уносится прочь ветром, то он раскидывает в стороны руки, как орел зависающий в вышине, как парящая птица: мол, постой на месте, а я тебя догоню.

– Выступать будем после пополудни, – хрипло молвил сенгир-хан своим спутникам: – Пусть румийцы готовятся для битвы и стоят в ожидании. Мы же торопиться не будем, – и обратился к элтуменбаши Оресту: – Вызывай вождя вассальных тюрингенцев и давай ему приказ-буюйрук: они становятся на острие атаки в центральной авангардной колонне и получают двойную добычу при дележе. Мне рассказывали, как они яростно сражаются… – и великий каган умолк, с его языка едва не сорвалось: «…с мирными поселянами».

Если какие-либо сведения докладывал один человек, то гуннский правитель подвергал их сомнению. Если же второй источник сообщал то же самое, то каган был склонен верить. Но если и третье лицо, независимо от первых двух, передавало ту же самую информацию, то верховный хан уже принимал это известие как достоверное. А уже несколько человек сообщали ему об особой и чрезмерной свирепости, жестокости и лютости этих германских тюрингенцев в отношении гражданских лиц: стариков, женщин и детей. Они привязывали стариков к верхушкам двух склоненных деревьев и, отпуская стволы, разрывали их на части. Они насиловали женщин, а затем привязывали их за две руки и две ноги к седлам четырех лошадей и также разрывали их. Они ложили маленьких грудных румийских, галльских, бургундских и франкских детей на дорожную колею и переезжали их тележными колесами, сами же сидели в кузовах и подпрыгивали для усиления тяжести при переезде через очередного младенца.

Верховный главнокомандующий всеми гуннскими и союзными туменами, проведший за свою жизнь множество победных боев, знал по своему опыту, что из идущих на острие атаки воинов в рукопашной схватке выживает лишь один из пяти-шести.

Ровно до седьмого румийского часа¹⁹² держал воинов в лагере, не давая команды на построение к битве, великий каган Аттила. И вот, наконец, зазвучали трубы, застучали барабаны, гунны и их союзники начали строиться в четыре огромные колонны: две в центре, одна за другой, и две по бокам. В восьмом часу¹⁹³ верховный главнокомандующий всеми степными туменами сенгир-хан начал объезд своих войск. По обыкновению он был краток. На правом фланге, где стояли в колыхающихся рядах конные и пешие анты, хорваты, садагары, сараны, баяндуры и азелины, великий каган громко по-гуннски прокричал:

– Нападем смело на неприятеля! Кто храбрее, тот всегда нападает! Смотрите с презрением на эту массу разнообразных народов, ни в чем не согласных между собой. Перед нами стоят трусливые румийцы, платящие нам дань. Сами они страшатся нас и позвали на помощь различных федератов. Кто при защите себя рассчитывает на чужую помощь, тот обличает собственную слабость перед всем светом. Защита – признак страха! Смел тот, кто нападает первый!

В центре перед авангардной колонной пеших и конных тюрингенцев, герулов, турцилингов, свебов, хаттов, невров и россомонов, нестройно покачивающихся в плотных шеренгах, верховный хан громогласно по-готски призвал:

– Вы, победители вселенной, не смотрите на эту тучу народов: между ними нет согласия! Они нас трусят! Поглядите: они хотят занять высокое местечко, но оно не спасет их. Все мы знаем, как бессильны стоящие перед вами франки, бургунды, сарматы, саксы, англы и фризы. Для них даже тяжела пыль, что подымают копыта ваших лошадей. Докажите свою храбрость, докажите доброту вашего оружия: пусть и раненный ищет убить врага, пусть невредимый упьется его кровью! Смерти не бойтесь! Атакующий всегда защищен!

И все эти свои слова правитель повторил зычно по-славянски.

На левом крыле перед построившимися тысячами остготов, гепидов и витторов верховный главнокомандующий степными войсками громоподобным голосом провозгласил по-готски:

– Кому назначено жить, того не зацепит стрела, а кому назначено умереть, тот умрет и во сне! Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит ваша ярость! Перед вами стоят трусливые вестготы, всегда бегавшие от вас, поджав хвосты, покажите им, какие бывают настоящие воины. Идущего к победе не достигают стрелы! Благородное мщение ломает вражескую волю!

И в своем последнем выступлении перед основной колонной, стоящей сзади авангардной и состоящей из биттогуров, оногуров, хуннагуров, угоров, хайлундуров, майлундуров, аланов, скиров и ругиев, главный гуннский сенгир туменбаши Аттила воззвал по-гуннски:

– Мы – владетели мира! Нам ли страшиться наших взбунтовавшихся конюхов и боев! Идите вперед и бейтесь отважно! Я первым брошу свое копье. Разве вы можете спокойно глядеть, как сражается ваш хан?! Кто пребывает в покое, когда Аттила сражается, тот уже похоронен! Мщение – это чудесный дар судьбы!

Первыми устремились на противостоящих вестготов конные тумены остготов, гепидов и витторов. Они пошли вначале медленно, но постепенно набирали скорость. От топота копыт степных коней вздрогнула земля и раздался подземный гул. Склонившиеся вниз пшеничные колосья были разметаны в мгновения ока и смешались с черной жирной землей, словно перепаханной весной.

– Урра¹⁹⁴! – вскричали готы и гепиды.

– Кырра¹⁹⁵! – вторили им витторы.

Навстречу им также вначале медленно двинулись противоборствующие вестготы. Через некоторое время восточная половина огромной равнины представляла собой шумное поле битвы. Сшибались кони и люди, звенел металл, гулко гремели щиты, раздавались крики и проклятия. Отлетали отрубленные руки и головы, падали раненые воины и покалеченные кони. Не было ни кусочка свободного пространства. Происходила страшная, лютая, ужасная, отчаянная и беспощадная сеча. Полуиссякшие осенние ручейки, протекавшие по долине, внезапно раздулись от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненные утоляли жажду не только красной водой, но и собственной кровью.

Во вторую очередь пошли в бой правофланговые анты, хорваты, садагары, сараны, баяндуры, азелины и рипуарские франки. Навстречу им двинулась застоявшаяся румийская конница. Латы, шлемы, оружие и убранство коней отсвечивали в послеобеденных солнечных лучах. Белая повязка туменбаши Онегизия на его боевом шлеме виднелась в первых рядах. Командующий правофланговой гуннской колонной бился дерзновенно, мужественно и умело. За этот фланг верховный главнокомандующий всеми гуннскими и союзными войсками Аттила мог быть спокоен: туменбаши Онегизий сражался непосредственно против румийских легионов, старшим центурионом и заместителем легата в которых он некогда являлся. Колонна антов, хорватов и гуннов сразу же проломила ряды противодействующих румийских верхоконных рядов. Славяне и гунны шли в бой плотными конными рядами, ощетившись короткими копьями и прикрывшись с левого бока круглыми металлическими или же кожанно-деревянными щитами. Но не дрогнула стоящая сзади своей конницы знаменитая румийская пехота, встретив храбрых гуннов и славян выставленными вперед длинными шестилоктевыми копьями. Ни один легионер не показал спины.

В центре же шло жестокое побоище за обладание плоским холмом. Гуннские германские (герулы, тюрингенцы, турцилинги, светы и хатты) и славянские (невры и россомоны) племена бились бесстрашно против сарматов, франков, бургундов, саксов, англов, фризов и галлов. Сражающиеся умирали тысячами. Виноградники со спелыми ягодами были враз втоптаны в землю. Сок от их ягод перемешался с человеческой кровью, которая лилась рекой.

Великий каган наблюдал, как медленно и верно чаша весов склоняется в сторону гуннских удальцов. Пройдет еще один румийский час и верховный правитель степного каганата отдаст приказ-буюрук и пойдут вперед неудержимые гунны из основной центральной колонны и довершат начатое победное дело. Вот они стоят, спокойные, уверенные и отважные завоеватели вселенной: биттогуры, оногуры, хуннагуры, угоры, хайлундуры и майлундуры. Колчаны со стрелами за спиной, луки за седлом. Четырехлоктевые копья под правым коленом вдоль конского корпуса. Обнаженный двухлоктевой меч-шешке поперек на передней луке седла. К правому сапогу привязан короткий кинжал в ножнах, это на самый крайний случай, чтобы, и умирая, нанести последний разящий удар в грудь врагу. Блестят их железные и кожаные латы, доспехи и панцири на теле, и шлемы – на головах. Кони прядут ушами и похрапывают, в нетерпении перебирая ногами. Некоторые джигиты держат свои боевые шлемы в руках, подставляя солнцу свои головы, ветер раздувает их рассыпавшиеся волосы, у оногуров, хуннагуров и угоров, или же заплетенные косички, у биттогуров, хайлундуров и майлундуров.

Обычно сабирские воины имеют на голове семь косичек, а акацирские – три. Но нет здесь дерзновенных сабиров и геройских акациров; первые ушли в боевое сапари в землю арыманов под началом туменбаши Стаки, а вторые остались охранять кочевья восточного гуннского крыла. А как они сейчас здесь нужны! Эх, зря отправил их великий каган в Закавказье! «Сабир бол!» Это означает, что сабиры славятся абсолютным бесстрашием и полным презрением к смерти. Когда идут сабиры и акациры, враг сломлен уже духовно только от одного их присутствия.

Правое крыло туменбаши Онегизия уже приступило к разгрому румийских легионов, которые начали повальное бегство. Ведь у румийцев в их боевом адате нет понятия организованного отступления. Легион может идти только вперед. Назад уже бежит беспорядочная толпа с оружием в руках и в высоких металлических шлемах с красивыми павлиньими перьями. Великий каган зачем-то вспомнил, что самовлюбленного красавца-мужчину готы называют презрительно именем птицы «пау»¹⁹⁶, а славяне – «пава»¹⁹⁷. Но что это? Конница сарматов и салических франков разворачивается и устремляется на левый бок правофланговой гуннской колонны. Рипуарские франки схватываются в беспощадной сече со своими собратьями по крови – салическими франками. Но это уже не очень хорошо для гуннов. Значит, главнокомандующий западнорумийскими и федеративными войсками, магистр румийской милиции и бывший минбаши биттогурского тумена Флавий Аэций применил исконно гуннский боевой прием «кипчап»¹⁹⁸.

«Да, – пронеслось в мыслях верховного хана, – я, бывший румийский легат Аттила, соблюдаю тактику румийцев, а он, бывший гуннский минбаши Аэций, применяет боевой адат степи. Следовательно, надо еще ожидать боковых ударов и в других колоннах».

Наконец, вперед пошла основная центральная ударная гуннская колонна из семи конных туменов. Задрожала страшным гулом земля, напрочь перебивая ужасный грохот сражения. Неустрашимые степняки-кочевники шли в решающий бой. Если они успеют разметать в пух и прах слабый неприятельский центр, то победа должна быть бесспорной.

Не очень ладно обстояло дело на левом гуннском фланге, где румийские вестготы конунга Теодориха резко потеснили гуннских остготов конунга Валамира, гепидов конунга Ардариха и витторов этельбера Хулатая.

До последнего придерживал коренные гуннские тумены великий каган Аттила. Больше у него резервов нет. Если не считать охранную тысячу сабиров и тысячу хуннагуров. А претор Флавий Аэций все же смог сохранить несколько резервных пехотных легионов. Вон они начинают свою размеренную поступь.

И чего самого неприятного ожидал великий каган, то и случилось. Берущие вверх на восточной стороне равнины вестготы резко развернулись и ударили в бок центральной гуннской колонне. Там началось замешательство. «Ах, минбаши Аэций, хороший ты ученик гуннов и превосходно постиг ты наш захватный прием», – горько подумал верховный хан, поднял правую руку с шешке и прокричал, стараясь заглушить шум битвы:

– Сабиры и хуннагуры! Вы самые смелые нукеры на свете! Мы идем бить наших пастухов-боев, которые именуются вестготами. Кто доставит мне голову главного боя Теодориха, тот станет беком и багатуром! Вперед, за мной!

И две тысячи гуннов во главе с самим великим каганом молча ринулись на вестготов, оставивших незащищенным свой правый бок. Около десяти неприятельских конных и пеших нукеров поразил самолично насмерть главный сенгир, рядом с ним лихо рубился гуннский элтуменбаши Орест, прикрывая его сзади и с правого бока. С левого же бока сражался молодой румиец, каринжи Констанциус. Звон клинков, треск ломающихся копий и пробиваемых щитов, храп и ржание искалеченных лошадей, крики, вопли, ругань, проклятия и стоны умирающих и раненных – все это смешалось в оглушающем грохоте. Время шло неумолимо вперед, битва продолжалась.

И вдруг раздались резкие крики по-готски:

– Конунга Теодориха убили!

– Уберите коней, вы же затоптали раненного конунга!

– Помогите конунгу, может он жив!

Предсказание сбылось. Пал вождь противной стороны. Но это был не претор Аэций, а конунг вестготов Теодорих.

Дрогнули ветготы и начали отступать. Но они отходили организованно, огрызаясь ударами своих толстых копий – фрамей с огромными наконечниками-лезвиями, обоюдоострых тяжеловесных топоров – барте и длинных широких, до блеска отточенных двуручных мечей – альшписов.

Битва сродни кипящему гуннскому котлу-казану: затихает, если не подбрасывать дрова – легионы и тумены. А таких дров ни у великого гуннского кагана, бывшего румийского легата Аттилы, ни у его противника, наместника Галлии и бывшего гуннского минбаши Аэция уже не было. С первыми звездами сражение на огромном пространстве затихло само собой.

Гунны и их союзники отошли в свой лагерь, забирая своих раненных. Лекари, знахари и шаманы перевязывали их, стонущих, находящихся в сознании или же в забытье.

Румийцы и их федераты укрылись в своих боевых станах. Никто в этот день не одержал победу: ни бывший легат Аттила со своими гуннами и союзниками, ни бывший минбаши Аэций со своими румийцами и федератами. У гуннов и их союзников выбыло из строя погибшими и раненными один воин из трех, тоже самое произошло и у румийцев и их федератов.

Ночью собралось совещание в походном шатыре гуннского верховного правителя. Пришли не все. Погиб замечательный славянский туменбаши, бывший румийский центурион, сын славянского коназа Гостуна и правнук гуннского кагана Баламбера, вождь западных антов и хорватов, военный наставник тайчи Денгизиха сорокаоднолетний Онегизий; а также славный тумебаши и этельбер хуннагуров сорокатрехлетний Барсих. Ночью лазутчики принесли удивительную весть: вестготы забрали труп своего конунга и уходят прочь, с ними уходят и их верные союзники-вассалы сарматы. Великий каган послал других соглядатаев, разведчиков и шпионов: они все подтвердили уход вестготов и сарматов.

Лишь один каган Аттила знал, в чем суть дела. Он ставил себя на место главнокомандующего румийскими и федеративными войсками Флавия Аэция: если я, магистр милиции Аэций, проиграю завтра битву гуннам, то и мне, и Руму конец; если я, претор и наместник Галлии Аэций, выиграю завтра битву у гуннов, то и мне, и Руму, тоже конец; в этом случае плодами победы, без никакого сомнения, воспользуются вестготы и их союзники, так как они сейчас в устрашающей и опасной силе. Следовательно, вестготов надо уговорить уйти, битву необходимо прекратить и разойтись с гуннами с миром.

Теперь сенгир-хан уже думал за себя: если я, каган гуннов Аттила, завтра продолжу битву и разобью одних румийцев, то я останусь один на один с вестготами и их вассалами и причем совершено ослабленный; и если после этого вестготы станут нагонять меня, чтобы сразиться со мной, то одержать тогда победу над ними будет уже очень проблематично. Усиление вестготского государства мне ни в коем случае не нужно, пусть они борятся пока скрытно, или же в открытую, против румийских легионов. Следовательно, мне также следует прекратить сражение и отпустить «друга» и «приятеля» Аэция с миром.

Из тайного донесения румийского святого отца Корнелия Непоты, в миру гуннского элтуменбаши Ореста, главе всех цивилизованных христиан папе Румийскому Льву:

«Наступила ночь, темная-претемная. Одиночные люди и целые отряды долго блуждали, не зная, где свои, где чужие. Наконец, все успокоилось. Остаток ночи римляне провели на страже, со щитами.

Когда взошло солнце и осветило кровавое побоище, то враги содрогнулись от ужаса: Каталаунские поля были устланы трупами убитых, раненных; говорят, их лежало до полутораста тысяч! Аттила, оставаясь за своими повозками, был очень страшен римлянам. Аэций советовался с готами, что им теперь делать? И порешили вместе снова продолжать наутро битву. Между тем старый король Теодорих не являлся на военный совет. Стали его повсюду искать и после долгих поисков нашли только его труп, заваленный кучей убитых. Готы заплакали, как плачут мужчины, скупою слезою и подняли на щит его сына Торисмонда¹⁹⁹ и провозгласили королем, а тело Теодориха с громкими плачем и под звон оружия предали бальзамированию. Молодой король задумал оставить римлян. Он боялся за сокровища своего отца, несметные богатства, которые могли растащить его младшие братья. Аэций не удерживал готов. Он надеялся один противостоять гуннам. Для Рима одинаково опасны и те, и другие: и враги, и союзники. Стан готов опустел: они ушли домой.

Аттила, узнав это, воспрянул духом: его душа возвратилась к победе. Как только он уверился, что готы действительно ушли, тотчас приказал закладывать свои повозки и просил римлян, чтобы ему дали свободно уйти. Аэций согласился, потому что, лишившись половины своих союзников, он не мог уже без большого риска принять новую битву».

Добавим сюда лишь один штрих: тайным ночным парламентером от магистра обеих милиций Аэция к верховному главнокомандующему степными туменами Аттиле прибыл сын великого румийца Аэция, бывший гуннский юзбаши, благородный двадцатидевятилетний легат Карпилий.