Книга ориентирована на широкую аудиторию

Вокруг нас есть мир

Ни одна книга по экономике не может игнорировать важ­нейшее явление современной истории — глобализацию, или расширение и углубление экономических связей меж­ду людьми из разных стран. В прошлом проявления гло­бализации уже наблюдались, но современность предлага­ет новые вызовы, требующие новых решений. Действи­тельно, неудачи глобализации сыграли важную роль в начале вызывающей опасения эры политической неста­бильности и войн.

Хотя считается, что экономисты не добились успеха в анализе глобализации и решении мировых проблем, но они гораздо реже других называют ее презрительным вы­ражением «глобальная чушь» Возможно, это не о многом говорит, но это уже начало.

Глава 16
Болезнь

Нет человека, который был бы как Остров

Одним из самых непосредственных результатов глоба­лизации стала возросшая вероятность того, что с ростом заграничных путешествий мы заразимся новыми заболеваниями. В западных городах появился туберкулез, снова воз­никла угроза эпидемии холеры. Не забывайте о СПИДе — заболевании, которое появилось в Африке и распространи­лось по всему миру в начале 1980-х годов. Даже болезни животных теперь распространяются гораздо легче. Повтор­ное появление ящура, принявшее эпидемические формы во многих частях света и вызвавшее массовые забои английс­ких овец и коров в 2001 г., связывают с нелегальным им­портом мяса.

Все болезни чаще распространены (особенно в смертель­ной форме) в развивающихся странах. Ведь в таких стра­нах система общественного здравоохранения находится в плохом состоянии, люди плохо питаются и, следовательно, менее устойчивы к инфекциям, они не могут позволить себе купить необходимые лекарства, а климат еще больше ос­ложняет борьбу с заболеваниями. Но может ли экономи­ка рассказать про эпидемии что-нибудь помимо этих общих замечаний? Да, конечно, если вы понимаете, что здоровье населения — это общественное благо.

бщественное благо — это то, что выгодно всем. Но это еще и то, что ни у одного из нас как у частного лица нет сти­мулов приобретать. Классический пример — чистая окружающая среда. Всем это выгодно, но если предоставить кон­троль за чистотой воздуха и рек частным лицам и компа­ниям, то загрязнение будет слишком сильным. Почему я должен тратить деньги на очистку окружающей природы от выбросов моей фабрики, если есть вероятность, что мои конкуренты об этом и не думают? Они могут «проехаться за мой счет» — воспользоваться моими усилиями, при этом, не делая таких же затрат. Правительство должно заставить все заводы соблюдать минимальные стандарты. Другой при­мер — национальная оборона. Всем нам нравится ложить­ся спать с уверенностью, что никакой жуткий тиран не смо­жет запустить в нас баллистическую ракету дальнего ради­уса действия. Но, сколько бы мы готовы были заплатить за оборону, если бы это были добровольные взносы? Конечно, этих денег было бы недостаточно, чтобы построить на­циональную систему ПВО.

Вернемся к болезням. Здравоохранение — это обще­ственное благо. Борьба с болезнями выгодна не только тем, кто уже болеет, но и всем остальным, потому что она умень­шает вероятность того, что они заболеют в будущем. Одна­ко мы как частные лица, не хотим вкладывать большие сред­ства в эффективное здравоохранение. С какой стати я дол­жна платить за чье-то здоровье, если я не обязана? Уловить прямую личную выгоду очень сложно, и я убеждена, что и остальные не будут платить свою долю ради моего здоро­вья и благополучия.

Более того, в глобальном мире, где международные пу­тешествия и торговля являются привычным делом, здраво­охранение становится глобальным общественным благом. Всем жителям западных городов пойдет на пользу, если меньшее число бедных жителей Африки и Азии будут бо­леть туберкулезом, потому что это уменьшит наш с вами риск заражения этой болезнью. За последние годы в неко­торых городах США и Великобритании наблюдались вспышки туберкулеза, некоторые из них — в школах. Кро­ме того, чем лучше состояние здоровья и чем выше уровень благосостояния населения развивающихся стран, тем об­ширнее рынок для нашего экспорта — именно так можно трактовать слова Адама Смита в глобальном масштабе.

Хотя предупреждение болезней стало рассматриваться как глобальное общественное благо относительно недавно, выработка эффективной государственной политики совершенно необходима; за четыре года, прошедшие с момента публикации предложения о разработке вакцины против за­болеваний, свирепствующих в развивающихся странах, и до момента написания этой главы в мире умерло почти 20 млн. человек. Предложение не стоило бы правительствам ни цента, если бы удалось создать эффективную вакцину. Концепция, собирающая сторонников с 1997 г., является од­ним из многих примеров того, как политики могут долго игнорировать новые экономические идеи. В 2000 г. страны-члены ООН пришли к соглашению о создании фонда для борьбы с ВИЧ/СПИДом, туберкулезом и малярией. Согла­шение вступило в силу лишь в апреле 2002 г., но даже тогда была выделена только часть средств, необходимых для ус­пеха проекта. Хотя, по меркам ООН, этот процесс занял до­вольно мало времени, частные лица, такие как Тед Тернер и Бил и Мелинда Гейтс, смогли гораздо быстрее собрать средства, необходимые для финансирования программы профилактической медицинской помощи.

Идея довольно проста: правительства стран либо на соб­ственные средства, выделяемые из бюджетов на программы помощи, либо совместными усилиями — через Всемирный банк или ООН — обязались приобрести некоторое количе­ство доз эффективной вакцины для профилактики любого из трех заболеваний, ставших чумой развивающегося мира — малярии, туберкулеза и штаммов ВИЧ, распрост­раненных в Африке. Хотя правительствам и придется зап­латить авансом деньги для сокращения распространения за­болевания, в том случае, если удастся разработать эффек­тивную вакцину, они больше не будут нести на себе финан­совое и экономическое бремя болезней и преждевременной смертности.

Но от прекращения распространения заболеваний выиг­рают не только промышленно развитые страны. Потенци­альные экономические выгоды от эффективной вакцины, например против малярии, для бедных стран огромны. По оценкам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), в мире регистрируется примерно 300 млн. случаев заболе­вания малярией в год, из них 1,1 млн. — со смертельным исходом. Это приводит к сокращению численности рабо­чей силы и производительности труда, наносит ущерб эко­номике и забирает драгоценные денежные ресурсы из бюд­жетов здравоохранения. По данным ООН и Всемирного банка, одна только малярия замедляет темпы экономичес­кого роста более чем на 1% в год. Это поражает. Согласно этим расчетам, если бы 35 лет назад в Африке удалось унич­тожить малярию, то совокупный ВВП этого континента был бы сейчас на 100 млрд. долл. больше нынешних показате­лей в размере 440 млн. долл. Почти все случаи заболевания малярией отмечаются в развивающихся странах, причем 90% из них — в Африке, хотя глобальное потепление спо­собствует распространению болезни и в новые регионы. Дети и беременные женщины относятся к группе повышен­ного риска. Кроме того, наблюдается рост устойчивости возбудителей к лекарственным препаратам, которые ис­пользуют для лечения заболевания.

Другие болезни лишь увеличивают бремя для экономи­ки этих стран. Например, ВИЧ/СПИД в основном поража­ет людей в возрасте от 15 до 45 лет, т. е. самую продуктив­ную возрастную группу, тех, на ком обычно держится се­мья. По данным южноафриканской золотодобывающей компании Gold Fields, 26,5% инфицированных ВИЧ и боль­ных СПИДом среди ее работников делали добычу каждой унции золота на 10 долл. дороже. В начале 2002 г. компания объявила о том, что собирается заплатить за лечение, не­смотря на высокие цены на антиретровирусные препараты, для того, чтобы снизить «СПИД-налог» на добычу золота до уровня 4 долл. за унцию. По оценкам ООН, к концу 2001 г. от СПИДа умерли 17 млн. человек, и были инфицированы 60 млн. человек по всему миру. Ущерб, который наносит это заболевание, является на сегодняшний день самой большой проблемой международного развития.

Несмотря на то, что этот рынок мог бы быть потенци­ально привлекателен для фармацевтических компаний, именно здесь возникают самые серьезные проявления неэффективности рыночного механизма. Во-первых, у людей нет достаточных стимулов принимать вакцину, потому что индивидуальный риск быть инфицированным часто низок, а цикл инфекции прерывается, только если вакцинировано большинство населения. Общественные выгоды гораздо выше частных. Поэтому без учета вмешательства государства размеры потенциального рынка гораздо меньше, чем может показаться при взгляде на количество случаев забо­леваний. Это касается любых вакцин, и именно поэтому правительства либо требуют, либо настоятельно рекомен­дуют своим гражданам делать детям прививки, скажем, от кори.

Во-вторых, вакцинация приносит наибольшую пользу детям. Если они не заболеют, то когда будут взрослыми, смогут работать и зарабатывать, но в пять лет они не способны отложить эти будущие доходы для оплаты вакцины. Родители — это хороший, но не абсолютно надежный спо­соб получить сегодня часть будущих доходов ребенка; обыч­но они готовы заплатить, но, как правило, сами зарабаты­вают меньше денег, чем их отпрыски будут зарабатывать в будущем, если вырастут здоровыми. И правда, если у боль­шинства жителей Африки нет средств, чтобы купить про­тивомоскитную сетку (ввоз которой часто облагается высо­ким налогом) для своих детей, то, как они смогут заплатить за вакцинацию.

В-третьих, потребители зачастую охотнее платят за ле­чение заболевания, чем за, возможно, еще не проверенные средства профилактики. Для того чтобы эффективность вакцины стала очевидной, должно пройти время. Кроме того, это еще и некоторый риск.

Так, например, совершенно очевидно, что вакцина про­тив СПИДа — это глобальное общественное благо. Обще­ственные выгоды появления ее на рынке во много раз пре­вышают возможные частные выгоды. А это значит, что ин­вестиции компаний частного сектора в ее разработку будут малы. Без государственной поддержки они не смогут полу­чить достаточно прибыли, чтобы оправдать необходимые объемы инвестиций. Действительно, в 1998 г. общая сумма средств, потраченных на исследования и разработку вакци­ны против ВИЧ, составила 300 млн. долл., причем большая часть этих средств, выделенных общественными фондами, была потрачена на основные исследования, а не собственно на разработку вакцины. Только 5 млн. долл. из общей сум­мы предназначались для исследований в развивающихся странах. Если не будет дополнительных стимулов, то эффек­тивная вакцина появится только через несколько десятиле­тий, как на богатых рынках, так и на бедных.

Разработка нового лекарственного препарата стоит до­рого, потому что необходимо проводить крупномасштаб­ные тесты, кроме того, с момента первоначального откры­тия до первых продаж проходит довольно много времени. Если вспомнить еще о политической неопределенности, царящей вокруг мер против ВИЧ, и проблемах с доставкой медикаментов в развивающиеся страны со слаборазвиты­ми системами здравоохранения, то вы поймете, почему фармацевтические компании не проявляют большого ин­тереса. Объем современного рынка вакцин в развивающих­ся странах составляет лишь 200 млн. долл. в год — слиш­ком небольшой, чтобы какой-либо фармацевтической ком­пании показалось интересным разрабатывать новые лекар­ства для этого рынка.

Но довершает весь этот комплекс факторов, приводящих к увеличению пропасти между общественными выгодами и ценой, которую готовы платить потребители, проблема, состоящая в том, что вакцины, как правило, приобретают правительства или службы здравоохранения. Они же склон­ны пользоваться своей покупательной способностью или своим контролем над патентами для того, чтобы вынудить компании продать лекарства по ценам, которые не покро­ют их расходы на исследования и разработки. По сути, мно­гие развивающиеся страны в прошлом присвоили себе пра­ва на интеллектуальную собственность многих корпора­ций, которые, по идее, должны быть защищены патентами. Все это объясняет, почему крупные фармацевтические компании начали в 2000 г. процесс против законов Южной Африки, которые позволяли правительству покупать деше­вые аналоги патентованных лекарств, необходимых для ле­чения СПИДа. После непримиримой кампании, проведенной организациями Oxfam International и «Врачи без гра­ниц», они забросили процесс, поняв, что вызов в суд Нельсона Манделы по делу, которое напоминало попытку поме­шать Южной Африке справиться со СПИДом, был непра­вильным с точки зрения воздействия на общественное мне­ние. Но эта проблема продолжает волновать фармацевти­ческие компании.

Вопрос патентов стал серьезной политической пробле­мой. Патент предоставляет изготовителю лекарственного препарата временную монополию, несмотря на то, что по­требители получили бы лучшее обслуживание при актив­ной конкуренции, ведь тогда понизилась бы цена на препа­рат. Во всяком случае, это принесло бы выгоду в краткосрочной перспективе. В долгосрочной перспективе же ни одна фармацевтическая компания не захочет делать боль­шие авансовые вложения, необходимые для создания новых препаратов. Патенты — это долгосрочный стимул делать новые открытия. Но в теории нельзя понять, где находится золотая середина — это вопрос практики.

Защиту патентов обеспечивать, конечно, желательно, однако крупные фармацевтические компании не должны рассчитывать на одинаковую степень монополии на всех новых рынках. Если глобализация расширяет их рынки, то они должны быть готовы поделиться прибылями, устано­вив в развивающихся странах более низкие цены на свои медикаменты. Единственное, что может вызвать у них беспокойство, так это то, что эти медикаменты в итоге могут оказаться на их же родных рынках, но по более низким це­нам. Но это беспокойство в настоящее время испытывают предприниматели во многих отраслях.

Однако преодоление этих трудностей стоит того. Ведь мы получим эффективные вакцины против таких бедствий, как туберкулез, малярия и СПИД. Обычная цена, по которой в развивающихся странах продают дозу непатентованной вак­цины, равна 2 долл. Расчеты экономистов из Гарварда по­казали, что даже при цене 41 долл. за дозу программа вакцинирования против малярии должна быть рентабельной, если сравнивать эти затраты с расходами на здравоохране­ние и экономическими убытками, связанными с болезнью. Разница в 39 долл. за дозу — это то, сколько общество по­лучит, если создаст программу, которая воодушевит иссле­дователей на разработку эффективной вакцины против малярии. В общей сложности, из расчета по сегодняшним ценам это будет приносить ежегодно 1,7 млрд.

Предложенная схема финансирования разработки вак­цины с помощью международных гарантий правительств разных стран хороша тем, что она создаст настолько боль­шой рынок, что частные инвесторы, финансирующие ис­следования, будут заинтересованы в успехе медицинских исследований. Тот факт, что государство заплатит только в случае разработки эффективной вакцины, подвинет инве­сторов к успеху, а не к, скажем, просто работе над темами, которые укрепят их научную репутацию. Подобная про­грамма, связанная с усилиями по оказанию помощи правительств многих стран, гарантирует и то, что вакцины попа­дут именно к тем, кто в них нуждается. А поскольку госу­дарства платят только в случае успеха, то обеспеченные гарантиями предложения по разработке вакцин не отбира­ют материальные ресурсы из текущего бюджета на соци­альную и медицинскую помощь, в отличие от альтернатив­ных предложений, например, прямого государственного финансирования основных исследований.

В 1999 г. ВОЗ, ЮНИСЕФ, Всемирный банк и ряд благо­творительных организаций и исследовательских институ­тов создали Всемирный альянс по вакцинам и иммунизации — ГАВИ (Global Alliance for Vaccines and Immunization). К 2001 г. состоятельные страны пришли к соглашению о финансировании разработки вакцин через Всемирный банк. После долгих согласований время осуществления этого про­екта почти наступило.

Однако последствия данной идеи простираются далеко за пределы развивающихся стран и болезней. Существует множество секторов, которые находятся на государственном финансировании, где правительство могло бы платить час­тному сектору по результатам инноваций, обходя таким образом классическую проблему управления государствен­ного сектора. Если правительства так плохо выбирают победителей и так неэффективно управляют, то почему бы не переложить решение проблемы на плечи частного сектора? Нужно лишь создать подходящий экономический мотив. Правительство должно принимать участие в общественных благах, потому что усилия только лишь частных предпри­нимателей, по определению, не могут окупиться. Но если награда за успех гарантирована государством, а за неуда­чу награды не будет, то успех будет более значимым ре­зультатом.

Это рассуждение о силе мотивации объясняет, почему экономисты так любят применять рыночные решения при работе с экологическими проблемами. Чистая окружающая среда и природные ресурсы — это общественные блага, приносящие выгоду по разные стороны границы: часто те, кто платит за очистку от загрязнений или за сокращение эмиссии газов, живет не в той стране, что люди, которые получают от этого выгоды. В глобальном масштабе финан­совая стабильность, свободная торговля и знания также счи­таются общественными благами, создающими внешние эффекты, которые приносят больше выгод обществу, чем частном лицам, и общественные выгоды от которых распро­страняются за пределы национальных границ.

Идея глобальных общественных благ очень полезна при решении вопросов, в которых вмешательство государств на мировом уровне может оказаться необходимым для обеспечения получения ожидаемых выгод. Такими вопросами могут оказаться общественное здравоохранение, сокраще­ние выбросов в атмосферу, международное почтовое сооб­щение и телекоммуникации, правила перевозок или финан­совая стабильность. Тот факт, что некоторые из этих благ долгие годы финансировались международными правительственными институтами, в то время как другие, напро­тив, ничего не получали, говорит о том, что в некоторых случаях вопрос оказывается слишком сложным. С одной стороны, экономисты должны понять, какое количество общественного блага будет оптимальным. В случае с теле­коммуникациями задача стоит в разработке набора правил, которые позволят звонить в другие страны и установят тарифы для доступа операторов национальных рынков. А как насчет здравоохранения? Очевидно, что на разработку вак­цин надо выделять больше средств. Но насколько больше? Надо ли искать финансирование за счет других фондов раз­вития и займов? В отсутствие глобального правительства еще большую головную боль для политиков и организаций составляет создание института для сбора денег и поставки товаров. Не говоря уже о том, что это серьезный вызов для экономистов.

Глава 17
Многонациональные компании
Глобальная эксплуатация?

Осуждать многонациональные компании легко, но в конеч­ном итоге неверно.

Как оказалось, шоколад очень горек. Весной 2001 г. в новостях появилась информация о том, что большая часть шоколада, изготовляемого крупными кондитерскими ком­паниями и потребляемого в больших количествах населе­нием, делается из какао, выращенного детьми-рабами в За­падной Африке. Торговцы покупают детей у их же родите­лей из таких беднейших стран, как Бенин, а потом переправ­ляют их в другие бедные страны, например в Кот-д'Ивуар, для работы на какао-плантациях. Одна из таких перевозок была обнаружена Детским фондом ООН (ЮНИСЕФ). Мож­но себе представить, в каких условиях работали эти дети в чужой стране, без защиты, в полном одиночестве и страхе.

К сожалению, это только один из примеров в череде ра­зоблачений рабских условий труда в развивающихся стра­нах, где рабочие либо нанимаются напрямую многонациональными компаниями, располагающимися в развиваю­щихся странах, либо субподрядчиками этих компаний. Дети, шьющие футбольные мячи в Индии, девушки, изго­товляющие кроссовки и одежду в Индонезии или на Фи­липпинах, или даже относительно богатые мексиканцы, работающие на автомобильных или электронных заводах на границе с США — от всех доказательств того, насколько наш потребительский комфорт зависит от дешевого загра­ничного труда, многим из нас становится не по себе. Более того, как показала практика, протесты потребителей действительно могут заставить многонациональные компании обращать больше внимания на условия труда на своих фаб­риках.

Крупные международные корпорации никогда не пользовались большой популярностью, но в настоящий момент курсы их акций находятся на поистине низких отметках. Эмоциональное высказывание Наоми Кляйн, журналист­ки из Канады, против многонациональных компаний по­пало в списки лучших. Она выразила общее ощущение того, что мировую экономику захватывают плохие парни, а глобализация — это результат успешного управления миром безликими и безответственными частными корпо­рациями. Причем это управление — в их собственных ин­тересах.

Дело в том, что эта теория заговора левых не подкрепля­ется в достаточной степени фактами. Довольно просто ис­следовать основные экономические данные, опубликованные в Интернете такими организациями, как ООН или ОЭСР, которые меньше всего предполагают потребность в более конкретизированной интерпретации глобализации.

Совершенно не обязательно, что основной аргумент о том, что компании становятся все более влиятельными, а правительства теряют власть, справедлив. Со времен Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер правительства стали меньше. После того, как премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер начала проводить процесс приватизации — продажи частному сектору компаний, находившихся в госу­дарственной собственности, — многие страны мира после­довали примеру Великобритании и перевели крупные го­сударственные телефонные и энергетические компании в частный сектор. Однако нет никаких признаков того, что общее направление изменилось. Во многих странах прави­тельство занимает даже большее место в экономике, чем когда-либо.

Например, в США в 1995 г. доля государственных расхо­дов составляла 34% от ВВП, что было не намного выше, чем в 1980 г. во время первого президентского срока Рейгана. В Великобритании при госпоже Тэтчер доля государства в экономике стабилизировалась на уровне 40%. В обеих стра­нах, где политические революции отбросили правительства назад, доля государства больше, чем в середине 1960-х го­дов, когда начали разворачиваться крупные государствен­ные социальные программы.

В других странах мира доля государственных расходов в ВВП в течение последних 20-30 лет лишь увеличивалась и в некоторых случаях — достаточно существенно. В последние годы появились предварительные данные, свиде­тельствующие о том, что в некоторых скандинавских странах с большим госсектором тенденция сменилась на противоположную. Правительственная доля расходов уве­личилась и в некоторых развивающихся странах, особен­но в странах со средним уровнем доходов. Это произош­ло благодаря появлению образовательных и социальных программ, финансируемых государством, после того, как страны стали богаче. Чем больше процветает страна, тем больше общественных услуг ее граждане требуют от правительства.

По сути, единственными государствами в мире, где за последние 20 лет наблюдалось явное сокращение доли го­сударства, оказались страны бывшего коммунистического блока. В 1979 г. их экономики были государственными на 100%. К 1999 г. в руки частного сектора перешло от 40 до 80% экономики. Хотя в большинстве случаев остается мно­го вопросов относительно процесса перехода от коммуниз­ма к капитализму, мало кто сможет утверждать, что пере­дача большего влияния частному сектору в этих странах была ошибкой. Поэтому, по большому счету частные корпорации не иг­рают большой роли в глобальной экономике. Они даже не платят меньше налогов. Таким образом, утверждение о том, что многонациональные компании могут натравливать правительства друг на друга, чтобы сократить свои налоговые декларации, необоснованно. Большая часть громких разго­воров о свободном рынке — это всего лишь разговоры, а не реальность.

Что же тогда считать реальностью? Ответ будет такой: реальность — это не приватизация, а глобализация. Чтобы объяснить демонизацию многонациональных компаний, надо знать две вещи. Первая — рост международных инве­стиций и объемов продаж корпораций. Вторая — влияние более открытой мировой экономики на действия прави­тельств.

Компании не только продают все больше воих товаров за границу, о чем говорит рост импорта и экспорта, но и чаще размещают производства в других странах. На это указывают цифры прямых иностранных инвестиций (ПИИ), т. е. инвестиций в компании и заводы в другой стра­не. Это не то же самое, что портфельные инвестиции в соб­ственность, акции или другие финансовые активы, которые часто называют «горячими деньгами».

Мировые потоки подобных прямых инвестиций из од­ной страны в другую выросли с 30 млрд. долл. в год в на­чале 1980-х годов до 800 млрд. долл. в 1999 г. В долях ми­рового от ВВП это скачок составил от 2,3 до 11%. Соответ­ственно, объемы продаж, зарегистрированных зарубежны­ми филиалами многонациональных компаний, выросли с 2,4 трл. долл. в 1982 г. до 13,6 трл. долл. в 1999 г.

Большая часть международного инвестирования проис­ходит между развитыми странами — от 2/3 до 4/5 от обще­го объема в год. Такие страны, как Нидерланды, Великоб­ритания, Ирландия, Австралия, являются одними из самых открытых для инвестиций зарубежных компаний. Более открыты для иностранных инвестиций такие развивающиеся страны, как Сингапур, Гонконг, Панама, Тринидад и Тобаго и еще примерно 12 стран. Они принимают большую часть инвестиций богатых стран в менее богатые. В бедней­шие страны мира прямые иностранные инвестиции почти не поступают.

Однако подобные заграничные филиалы компаний в таких странах, как Индонезия, Китай, Малайзия или Гон­дурас, привлекающие большую часть внутренних инвести­ций многонациональных компаний, все больше произво­дят и экспортируют товары для богатых стран, т. е. инвес­тиции, тем самым, «возвращаются» в виде товаров на рын­ки богатых стран. Это серьезное изменение в их торговой структуре. И если в 1990 г. лишь 40% развивающихся стран экспортировали промышленные товары, а остальные вывозили только сельскохозяйственную продукцию или сырье, то к 1998 г. промышленные товары составляли уже почти 2/3 их экспорта, и ожидается, что в течение пяти лет эта доля увеличится до 80%. Изменение было наиболее за­метно в США, где многонациональные компании первыми стали использовать возможности производства товаров в глобальном масштабе. В США доля промышленных това­ров в экспорте из развивающихся стран, в том числе и то­варов, изготовленных на предприятиях, которые принадле­жат американским владельцам, выросла с 47% в 1990 г. до 75% в 1998 г.

Возможно, именно это и является истинной причиной беспокойства потребителей в богатых странах. Понятно, что компании переводят производство в другие страны (новые коммуникации и компьютерные технологии, а так же мед­ленное, но стабильное сокращение налогов на импорт про­мышленных товаров делают подобный шаг более легким), потому что там труд дешевле. Что же еще их тогда беспоко­ит? Главное в переводе производства, по-видимому, состо­ит в том, чтобы эксплуатировать дешевый труд. Так ли это?

Затраты на оплату труда составляют около 2/3 от об­щих расходов на производство низкотехнологичных товаров (хотя в других случаях эта доля гораздо меньше), поэтому нет сомнений в том, что низкий уровень зара­ботной платы в развивающихся странах привлекателен для корпораций. Так же как и менее строгие экологичес­кие стандарты.

Но компании не инвестируют в самые дешевые страны. На самом деле, они предпочитают страны со средним уров­нем доходов, такие как Мексика или Малайзия. Существует много доказательств того, что в большинстве случаев (хотя и не во всех) инвестиции многонациональных компаний в страны с низким уровнем заработной платы выгодны и для корпорации, и для работников. В одном из исследований рабочих условий в развивающихся странах, опубликован­ном ОЭСР, девять страниц отданы под библиографию. Это исследование предоставило исчерпывающие доказательства того, что оплата и условия труда на заводах, принадлежа­щих многонациональным компаниям из богатых стран или работающих на них, лучше условий на местных заводах. Даже в сомнительных экспортопроизводящих зонах, со­зданных в некоторых странах (Маврикий и Филиппины) специально для привлечения иностранных инвесторов (низкими налогами и лазейками в законах), соблюдаются более высокие трудовые стандарты — высокая заработная плата, более активная работа профсоюзов, меньшая продол­жительность рабочего дня, — чем у многих местных рабо­тодателей.

В некоторых случаях на рабочие места, созданные инос­транной компанией, брали в основном женщин. Их труд дешевле, чем мужской, а также связан с такими дополнительными качествами, как большая ловкость рук при сбор­ке деталей микроэлектроники или при резке и сшивании тканей. Разве удивительно, что местные мужчины во мно­гих традиционных обществах против того, чтобы женщи­ны получили большую экономическую независимость, а иногда и зарабатывали денег больше, чем остальные домо­чадцы? Однако для молодых женщин в городах Китая или даже Северной Мексики работа на заводе иностранной ком­пании — это своего рода освобождение.

Точно также нельзя сразу осуждать использование детс­кого труда в бедных странах. Западные потребители отка­зываются покупать футбольные мячи, сделанные детьми в Бангладеш и Пакистане, а это значит, что дети потеряют работу. Их родители отправят их не в школу, а на малооп­лачиваемую работу в других отраслях. Некоторые, в конце концов, начнут заниматься проституцией. Было крайне же­лательно запретить детский труд, но только после того, как найдется другой источник доходов для их семей и необходимое финансирование мест в школах.

Если доходы семьи вырастут, то родители перестанут, без сомнения, отправлять своих детей на заработки (или про­давать их в рабство). В беднейших странах с доходом мень­ше 300 долл. на члена семьи, 10-12% детей работают. Для сравнения: в странах со средним уровнем дохода в 5 тыс. долл. на человека работают лишь 2% детей (и помните, мы ведь до сих пор считаем, что дети должны выполнять ка­кую-нибудь работу, будь то уборка своих комнат за карман­ные деньги или доставка газет или работа в магазине суб­ботними вечерами). Большинство детей работают в сельс­ком хозяйстве, а не в промышленности, часто на небольших семейных фирмах. Взрослые, как правило, предпочитают места на заводах, потому что за них гораздо лучше платят.

Пробная схема Всемирного банка «питание в обмен на посещение школы», возможно, позволит на некоторое вре­мя уменьшить использование детского труда, однако луч­шим выходом было бы повышение уровня доходов. А это означает экономический рост в беднейших странах. Луч­ший, а возможно, и единственный способ добиться роста экономики — производство и продажа на экспорт.

Все это не означает, что условия в многонациональных заводах, работающих на экспорт, великолепны. Существу­ет множество исключений из общего правила о том, что условия лучше местной нормы, в основном в таких отраслях с традиционно ужасными условиями работы, как про­изводство одежды и огранка драгоценных камней. Не удивительно, что местные рабочие требуют повышения зара­ботной платы и улучшения условий труда, ведь так делают рабочие во многих развитых странах. По сути, чем скорее на заводах будут работать только роботы, тем лучше для человечества, потому что большая часть работ — тяжелые, повторяющиеся, жаркие, шумные и даже опасные. Тем не менее, рост иностранных инвестиций прошлого десятиле­тия, который привел к созданию базы обрабатывающей промышленности, является источником процветания для развивающихся стран. Богатые многонациональные компа­нии, которые так активно сейчас критикуют, принесли с со­бой больше работы, больше денег, больше технологий, больше экспорта и больше процветания в развивающиеся страны. Они зачастую достигли гораздо большего, чем кор­румпированные и неэффективные правительства этих стран.

Экономисты расходятся в оценке влияния заграничных инвестиций многонациональных компаний на их собствен­ные страны. Ведь перевод производства в страны с дешевой рабочей силой приводит к сокращению рабочих мест в стра­нах с дорогой рабочей силой. Одновременно с ростом экс­порта товаров, произведенных в развивающихся странах, сократилась доля промышленности в экономике промышленно развитых стран. С трудом можно поверить, что гло­бализация производства не приведет к сокращению коли­чества рабочих мест и заработной платы дома. Подобные опасения существовали и при подписании Североамерикан­ского соглашения о свободной торговле (НАФТА). Счита­лось, что мексиканцы вытеснят американцев с их работы, хотя доказательств тому нет. Для американской промыш­ленности 1990-е годы стали золотым десятилетием с точки зрения занятости.

Прямые иностранные инвестиции и внешняя торговля, возможно, повлияли на общее сокращение количества рабочих мест в промышленно развитых странах, но сложно поверить в то, что глобализация является единственным объяснением масштабов сокращений в обрабатывающей промышленности и снижения заработной платы работни­ков заводов. Доля обрабатывающей промышленности в эко­номике США и Великобритании достигла своего пика в 1960-е годы, а в более промышленно развитых странах, та­ких как Германия, —- в начале 1970-х годов. Это произошло задолго до появления значительных объемов экспорта про­мышленных товаров из развивающихся стран. Даже таким азиатским тиграм, как Корея и Малайзия, являющимся сей­час основными экспортерами промышленных товаров, до 1990-х годов, принадлежала лишь небольшая доля между­народной торговли этими товарами. Как сказал Пол Кругман в своей знаменитой статье (повторно опубликованной в книге Paul Krugman «Pop Internationalism»), импорт из стран с низким уровнем заработной платы в 1990 г. составлял 2,8% от ВВП Америки — по сравнению с 2,2% в 1960 г. Как мог рост в размере всего лишь половины процентного пункта от ВВП вызвать снижение на 10 пунктов в доле про­дукции обрабатывающей промышленности в экономике (с 29% до 19% ВВП)? Многие другие исследования подтвер­ждают его выводы о том, что торговля с развивающимися странами слишком невелика, чтобы быть причиной такого масштабного изменения в экономиках промышленно раз­витых стран. Большинство экономистов, таким образом, считает, что даже если прямые иностранные инвестиции и играют в настоящий момент значительную роль, появление новых информационных технологий больше повлияло на переход от производства в современной экономике. По сути, перевод производства в другие страны больше похож на симптом экономических перемен, чем на их причину.

Однако, симптом это или причина, эксплуататоры они или нет, но многонациональные компании играют важную роль в жизни каждого. Где бы вы ни жили, сейчас вероятность того, что вы покупаете товар, сделанный одной из Иностранных компаний или по ее заказу, гораздо больше, чем 10 или 20 лет назад. Благодаря глобализации экономи­ки, зарубежные корпорации вытеснили не правительства, а местные корпорации.

Однако в одном глобализация повлияла и на правитель­ство. Она привела к установлению ограничений на некото­рые аспекты государственной политики. Как мы видели, она сократила долю государства в экономике. У Швеции, где примерно 60% национального производства принадлежит Государству, нет проблем с привлечением инвестиций или заимствованием средств на финансовых рынках. Однако необходимость убедить иностранных инвесторов, более скептичных, чем местные, все-таки накладывает ограниче­ния на размеры государственного бюджетного дефицита. Любой стране с высокой инфляцией, большим бюджетным дефицитом и большим дефицитом торгового баланса зай­мы у иностранных государств и привлечение прямых ин­весторов обойдутся дороже. В крайних случаях страна со слаборазвитой макроэкономикой окажется в финансовом кризисе, при котором все, кто могут изъять деньги, внутри страны или за ее пределами, сделают это. Как недавно по­няла на собственном опыте Аргентина, глобализация ис­ключает плохую макроэкономическую политику.

Азиатский кризис 1997-1998 гг. показал, что глобализа­ция начала исключать и действительно плохую микроэко­номическую политику. Хотя это утверждение более спор­но. Иностранных инвесторов в этом случае скорее беспо­коила шаткость банковской системы и неизвестная степень коррупции, чем чрезмерная инфляция или государственные займы. Когда иностранные инвесторы обладают правом вето по отношению к конкретной экономической полити­ке или даже местному стилю ведения бизнеса, то может по­казаться, что многонациональные компании пытаются при­своить себе роль государства (хотя нельзя сказать, что в стра­нах, которых затронул этот кризис, демократические права были на первом месте). Поскольку лично я не слишком верю тому, что политики и чиновники хорошо разбираются в проблеме, меня вполне устроит, если здравый экономичес­кий смысл не позволит правительствам проводить в жизнь неразумные политические меры. И вам не надо быть при­верженцем свободного рынка, чтобы поверить в это: я со­вершенно не против того, чтобы правительства предпринимали какие-либо меры, но предпочла бы, чтобы эти меры были разумными.

Конечно, вопрос о демократической ответственности действительно стоит. Но в том, что крупные корпорации пытаются повлиять на политику правительства, нет ничего нового. Было бы наивно полагать, что в прошлом этого не происходило, просто потому что мы не знаем об этом. Круп­ные компании платят большие деньги для прямых отчислений в поддержку политики, а также нанимают лоббистов, чья работа состоит в формировании желаемой политики. Для этого они приглашают чиновников и избранных поли­тиков на ужины или на игру в гольф, или намекают, что решение о закрытии завода может быть поддержано необ­ходимым голосом местного представителя. Возможно, я наивна, но я считаю, что сейчас подобная деятельность немного сократилась. При наличии вездесущей прессы и Ин­тернета хранить каналы влияния в секрете стало сложнее. Теперь вероятность того, что пресса раздует скандал вокруг финансирования политики, гораздо выше.

По сути, столь пристальное внимание к деятельности корпораций свидетельствует о том, что сами многонацио­нальные компании понимают, что обладают меньшим влиянием, а не большим. Некоторые только на словах говорят о своем беспокойстве относительно экологической полити­ки и условий труда на своих заводах в странах Третьего мира, считая это лишь вопросом отношений с обществен­ностью. Другие же начинают серьезно относиться к жало­бам потребителей и активистов, потому что понимают, что вред, наносимый репутации корпорации, может и уже вли­яет на их прибыли и курсы акций. В целом, они не совсем хорошо с этим справляются, но ведь они тоже люди. Все мы довольно плохо реагируем на критику, особенно если мы честно старались.

Глобализация принесла многонациональным компаниям и правительствам (да и всем нам) и плохое, и хорошее. Ком­пании не только получили возможность производить товары дешевле и эффективнее, но и столкнулись с конкуренци­ей и серьезным усложнением бизнеса. В одних сферах пра­вительства получили меньше власти, в других — больше. Легко отличить черное и белое, когда речь идет о корабле ра­боторговцев детьми с африканского побережья, но в боль­шинстве случаев нет той четкой границы между реальнос­тью и спасительной гаванью идеального мира. Мы может только попытаться найти пусть туда, где будет лучше.

Глава 18