Кондратьева Наталья Владимировна

В статье рассматриваются основные гипотезы происхождения и развития морфологического маркера падежа абессив в пермских языках. С точки зрения диахронического аспекта в структуре исследуемого суффикса предлагается выделять коаффикс -tV, генетически восходящий к финно-угорскому каритивному суффиксу *-tt(V) < *ур. -pt(V) и коаффикс -k, восходящий к лативному суффиксу *-k. В работе указываются основные причины сохранения ауслаутного -k в грамматической структуре удмуртского языка.

а) в частности, согласно эстонскому исследователю Ф. Й. Видеманну, проис-хождение исследуемого суффикса генетически может быть связано с самосто-ятельной лексемой тэк ‘спокойно, ничем не занимаясь’: «Vielleicht lässt sich diesem Suffix noch ein selbständiges Wort zur Seite stellen, mit dem es in Form und Bedeutung verwandt ist, nämlich tek ‘still, ruhig’, auch ‘müssig, unbeschäftigt’» [Wiedemann 1851: 34]. Лексема тэк встречается в указанном значении и в системе современного удмуртского языка: Тэк пукыны секыт (Гряз., 52). ‘Сидеть без дела сложно’; Бен, лыдъяське (пенсиын), нош тэк пукыны уг чида (Загр., 378). ‘Да, она уже считается на пенсии, но сидеть без дела не может’. Однако, данная гипотеза с точки зрения семантической нагрузки падежа абессив в структуре современного субстантивного словоизменения удмурт-ского языка кажется маловероятной;

б) по мнению других исследователей, современный суффикс лишительного падежа – это результат слияния двух (трех) элементов: каритивного суффикса -t- (генетически восходящего к уральскому каритивному суффиксу *-pt(V) > *tt(V) (см.: [Bartens 2000: 85; Korhonen 1981: 226; Лыткин 1977: 30 и др.]), элемента -k, а также, с точки зрения отдельных исследователей, – соединитель-ной гласной (см. напр.: Сsúcs 2005: 181]). Коаффикс -k в этом ряду является наиболее проблематичным с точки зрения определения его происхождения:

- так, одни исследователи коаффикс -k считают словообразовательным суффиксом, который следует возводить к финно-угорскому *k или *hk. В част-ности, Й. Синнеи, рассматривая элемент -g в отглагольных формах венгерского (-atag, -eteg), коми-зырянского (-ig), удмуртского (-ку) языков и элемент -hk- инфинитивных форм мансийского языка, приходит к выводу о генетической близости исследуемых форм, предлагая возводить их к словообразовательному суффиксу *hk ~ *hg: «Mind a magyar és a permi -g, mind a vog. -hk- képzőalakot fgr. *hk ~ *hg-re vihetjük vissza, a ezt beiktathatjuk a fgr. egyszerű deverb. névszóképzők közé» [Szinnyei 1923–27: 167]. Данной гипотезы придерживается также М. Кёвеши [Kövesi 1965: 379]. Опровергая данную точку зрения, финский ученый Т. Уотила предлагает элемент -k ~ -g в структуре абессивного суффикса пермских языков возводить к прапермскому *k: «Der auslaut in syrj. teg, wotj. tek [geht] auf vorperm. *k zurück (…) Besonders ist zu beachten, dass hier auch in Pe. g vorkommt, währen dieselbe mundart in der oben behandelten endung des III. verbalnomens k zeigt (anderswo im syrj. g). In anbetracht dessen, dass die späturperm. *p und *t nach dem vokal einer nicht ersten silbe in Pe. erhalten sind (in den übrigen syrj. dialekten > b, d), scheint k in Pe. erwartungsgemäss zu sein. Worauf das g in Pe. teg beruhrt, ist schwer zu ersehen. Auf einwirkung der anderen mundarten oder der wörter auf eg (s. unter *g)» [Uotila 1933: 129];

- удмуртский лингвист П. Н. Перевощиков рассматриваемый элемент в структуре абессивных и деепричастных форм также соотносит со словообра-зовательным суффиксом, генетически связанным с такими словоформами, как путэг ‘трещина, щель’, кесэг ‘отрезок’, шапык ‘капля’, кежег ‘спешка, суета’, кезег ‘лхорадка’ и др. (см. однако подробнее: [Перевощиков 1959: 53]). Однако, как на уровне фонетики, так и на уровне семантики данная гипотеза вызывает ряд сомнений;

- Д. В. Бубрих, рассматривая происхождение и развитие падежа абессив в финском языке, считает, что в финно-пермском праязыке абессивный пока-затель уже содержал в своей структуре элемент -k: «особо стоит абессив на -tta (-ttä) (...) Этот падеж некогда оканчивался на -k, которое поглощалось при-тяжательными суффиксами. Без притяжательных суффиксов имело когда-то слабоступенную постановку, а с притяжательными суффиксами – сильно-ступенную. В настоящее время сильноступенная постановка обобщена» [Буб-рих 2005: 191]. Однако, его гипотеза не находит поддержку со стороны совре-менных исследователей финской исторической грамматики, поскольку анализ диалектных материалов и языка письменных памятников XVII–XVIII вв. в структуре финского абессива также позволяет разграничить каритивный суф-фикс + лативный -*k: «Abessiivin pääte on nykyään -ttA, mutta murteissa ja vanhassa kirjakielessä sen pääte on yleisimmin ollut -tA^x (< tÌtAk). Pääte sisältää ilmeisesti ikivanhan karitiivijohtimen (vrt. kala-tto-ma-) sekä latiivin *-päätteen. Ge-minaatta t:llinen pääte on kirjakieleen vakiinnutettu vasta 1800-luvulla, toisaalta siksi, että geminaatta katsottiin historiallisesti alkuperäiseksi, toisaalta siksi, että abessiivin pääte haluttiin johdonmukaisesti erottaa vahva-asteista partitiivin päät-teestä -tA, joka vielä 1800-luvulla oli selvästi yleisempi kuin nykyään» [Häkkinen 2002: 84]. Учитывая наличие / отсутствие элемента -k в структуре абессивных маркеров современных финно-угорских языков К. Хяккинен допускает также, что появление лативного суффикса в пермских и саамских языках может пред-ставлять собой более позднее явление: «Kuten esimerkit osoittavat, näyttää *ptAk-tyyppiselle abessiivin päätteelle löytyvän vastineita mordvaan lukuun ottamatta kaikista suomalais-permiläisistä kielistä (mordvassa -vtomo-/ -vteme- päätteen alkuosa sisältää saman karitiivijohtimen), joten kysymyksessä saattaa olla hyvin vanha sijamuoto. Myöhäisemmän rinnakkaiskehityksen mahdollisuuskin on otettava tosin huomioon, sillä permiläiskielissä latiivin *-k tai ylipäänsä sananloppuiset konsonantit eivät yleensä ole säilyneet niin hyvin kuin tässä tapauksessa näyttäisi olevan asianlaita» [Häkkinen 2002: 84].

- А. И. Емельянов, вслед за венгерским исследователем Э. Беке, проводит ге-нетические параллели между элементом k в структуре абессивного суффикса и деепричастным суффиксом на -ку, отмечая, что суффикс -тэк как в системе именного словоизменения, так и в деепричастных формах представляет собой сложное образование, где «-te суффикс отрицания и -k суффикс отглагольного имени на kу с усеченным окончанием»[Емельянов 1927: 126]. К аналогичным выводам – но уже с выявлением лативного характера второго элемента – при-ходят Т. И. Тепляшина и В. И. Лыткин: «суффикс лишительного падежа -tεk состоит из финно-угорского каритивного суффикса *-tta и лативного суффикса -k, посредством которого образуются отглагольные имена (деепричастия) на -k // -g (удм. мыныку // к-з. мунiгöн ‘когда шел’)» [ОФУЯ 1976: 149].

Следует заметить, что именно эта гипотеза – или возведение второго эле-мента в морфологической структуре пермского абессива к лативному суффиксу *k – получила наибольшее признание в современном финно-угроведении: «The Finnic-Permic adessive suffix -ttak which contains the same tt-element as occurs in the Estonian caritive adjective suffix -tu (< *-ttoin : -ttoma), e.g. saamatu, Finnisch saamaton ‘clumsy, helpless’, is in all probability a former derivational suffix. The element -k of the abessive suffix is a lative suffix» [Tauli 1956: 201]. Подобной точки зрения придерживаются также В. И. Лыткин [1977: 30], Г. Некрасова [2004: 95], М. Корхонен [Korhonen 1981: 226], К. Редеи [Rédei 1988: 383], Р. Бартенс [Bartens 2000: 85], Ш. Чуч [Сsúcs 2005: 181] и др.

Сохранение согласного -k в ауслаутной позиции К. Редеи объясняет нерегулярностью процесса «выветривания» данного согласного: «Das auslau-tende *k sollte durch Schwund vertreten sein, die Erhaltung des *k ist unregelmässig» [Rédei 1988: 383]. Т. Э. Уотила выдвигает сразу две гипотезы относительно сохранения ауслаутного согласного в исследуемом маркере: с одной стороны, указанное явление ученый объясняет как последствие неустоявшегося к тому времени морфопорядка притяжательных и падежных суффиксов, в результате которого абессивный суффикс оказывался в инлаутной позиции, закрепляя тем самым согласный -k: «In der posessiven deklination kommt die reihenfolge posessivsuffix + karitivendung im wotj. und gewöhnlich auch im syrj. vor. In dieser sprache tritt jedoch mundartlich auch die reihenfolge karitivendung + posessivsuffix neben der umgekehrten auf: z.B. piysteg ~ pitegys. Еs ist annehmbar, dass die rei-henfolge auch im urperm., zur zeit des schwundes von ausl. *-k, schwanked war. In den formen mit dem posessivsuffix nach der kasusendung konnte *-k sich bewahren» [Uotila 1933: 132]. C другой стороны, в качестве возможной причины сохра-нения в ауслаутной позиции элемента *-k Т. Уотила называет функциональную нагрузку рассматриваемого элемента: «Es ist möglich, dass das *-k funktions-wichtig war, und zwar dass es als funktionsträger des kasus karitiv empfunden wurde» [Uotila 1933: 132]. Последняя гипотеза нашла также поддержку в работах Б. А. Серебренникова [1963: 13] и Ш. Чуча [Сsúcs 2005: 182].

Подводя итоги вышесказанному, можно заключить, что морфологический маркер абессива в пермских языках по своему происхождению относится к финно-пермскому периоду и состоит из двух компонентов: коаффикс *-tV ге-нетически восходит к уральскому каритивному суффиксу *-pt(V) > фин.-уг.*tt(V), а коаффикс -k представляет собой лативный суффикс *-k. Сохранение данного коаффикса в ауслаутной позиции, скорее всего, можно объяснить его дистинктивной функцией, которая проявляется в двух рядах противопостав-лений:

а) в оппозиции типа дунтэм ‘дешевый’~ дунтэк ‘бесплатно’, коркатэм ‘бездомный’ ~ коркатэк ‘без дома’ и др. Данное разграничение, которое стро-ится на синтагматических отношениях (употребление в приименной / привер-бальной позиции), характерно и для системы современного удмуртского языка. В этом контексте удмуртский абессив является единственной падежной фор-мой, которая употребляется только в приглагольной позиции (в отдельных слу-чаях может также употребляется в предикативной функции в контексте с имен-ными формами). Несмотря на невысокую дистрибутивную нагрузку и семан-тическое однообразие удмуртского абессива, данная падежная форма занимает активную позицию в падежной парадигме удмуртского языка, т.к. находит под-держку в аналогичном противопоставлении отглагольных форм: верась-кисьтэм адями ‘неразговорчивый человек’ ~ вераськытэк пукыны ‘сидеть мол-ча (букв. не разговаривая)’ и др.;

б) в противопоставлении двойного и одинарного отрицания в контексте с лексемами с темпоральным значением: Выны гужемтэк öз вуы ‘Мой младший брат не вернулся, пока не наступило лето’ ~ Туэ пöсь гужемтэк кылим ‘В этом году остались без знойного лета’. Как можно заметить, именно в случае двойного отрицания более четко прослеживается лативное значение абессивного. Аналогичное противопоставление лативных форм встречается также в грамматической структуре деепричастных форм (см. Таблицу 1).

Таким образом, наличие данных рядов смыслоразличительных функций суффикса *-tVk (см. выше), а также давление со стороны закона непервого слога (см. об этом подробнее: [Сsúcs 2005: 182]), унаследованного прапермским периодом от финно-угорского языка-основы, скорее всего, позволило предотвратить «выветривание» коаффикса *-k в ауслаутной позиции в структуре абессивного суффикса удмуртского языка.