Кристиан Штрайт Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг

само по себе, так как иначе возникло бы впечатление, - ложное! - будто руко­водство вермахта и сухопутных сил принципиально и решительно отказалось от целей национал-социалистского руководства, и их политику в сущности следует объяснять лишь тактическим отступлением перед требованиями национал-со­циалистского руководства. Тем самым полностью игнорировался бы действи­тельный масштаб идеологической идентичности интересов политического ру­ководства, военной правящей верхушки и войскового командования. Однако качественный скачок, который начался соучастием (в преступлениях) в случае с Польшей и завершился совместной виной в случае с Советским Союзом, можно понять только в том случае, если принять к сведению также идеологическое совпадение, которое в борьбе с Советским Союзом было несравнимо больше, чем в борьбе с Польшей.

Это идеологическое совпадение включало в себя ряд компонентов. В связи с упомянутым изменением будущих перспектив нужно помнить о том, что генера­литету цель захвата восточных территорий была близка с самого начала¹⁶⁶. При этом не следует считать, будто генералитет был склонен к гитлеровским планам уже в 1933 г. Его высказывания по этому поводу представляли собой грубый на­бросок, в который могли войти различные цели. Устранение «коридора», обретение вновь Верхней Силезии, присоединение других польских областей, аннексия прибалтийских государств, создание немецкой продовольственной базы на Украи­не, приобретение территорий для поселения в лучших областях СССР: аннек­сионные цели немецких политиков первой мировой войны, желания пересмотреть её итоги в Веймарскую эпоху¹⁶⁷, территории для поселений фанатиков «крови и земли» - всё было поднято в этом наброске. Как раз неопределённость целей спо­собствовала в итоге интеграции генералитета¹⁶⁸, причём масштаб военных успехов повышал готовность стремиться ко всё более далеко идущим целям. То, что даже в 1941 г. планы Гитлера еще не были признаны правильными или, что они были переформулированы более правильно в соответствии с собственными «консерва­тивными» целями и предполагаемым в будущем более сильным влиянием руковод­ства сухопутных сил, ясно из цитированного уже приказа Гальдера от 3 апреля 1941г. об осуществлении немецкого господства в Советском Союзе.

Однако если допускают, что в 1941 г. подавляющая часть генералитета привет­ствовала цель создания Германской Восточной Империи или воспринимала её толь­ко как уже установившуюся данность, - и это можно сделать на мой взгляд¹⁶⁹, - то отсюда следует, что для обеспечения этой формы господства нужно было устранить и политические правящие элиты. В каком масштабе это признавалось необходи­мым, и какие оговорки делались при этом в отношении проведения - не имеет боль­шого значения. Принципиальное решение о том, что «на Востоке ... жестокость будет милосердием для будущего»¹⁷⁰, следовало принять в силу необходимости¹⁷¹.

Это было тем легче, что объединяющие факторы - «жизненное пространство» и «собственное будущее», - которые уже сыграли свою роль в случае с Польшей, в случае с Советским Союзом были усилены с помощью несравненно более силь­ного фактора - «антибольшевизма». В отличие от польского государства советское было в первую очередь не национальным, но социальным врагом. Привлекатель­ность концепции Гитлера для войны на Востоке в самой решающей части заклю-

чалось в том, что он, выбрав объектом агрессии «еврейский большевизм», объявил единым врагом те вражеские группы, борьба с которыми с конца эпохи Бисмарка служила в немецкой внутренней политике объединяющим мотивом, - евреев и социалистов¹⁷². Уравняв понятия «евреи» и «большевики», можно было побудить, по крайней мере к пассивному участию в истреблении евреев, даже те группы, ко­торые обычно были чужды «вульгарному» антисемитизму Штрейхера. Если приня­тие «народного землеустройства» и его настойчивая защита со стороны военачаль­ников были возможны уже в случае с Польшей, - которую в офицерском корпусе явно считали европейским культурным государством, в отличие от Советского Союза, - то сколько препятствий устранялось, когда речь шла о борьбе с «заклятым врагом» рейха и всякого буржуазного строя,

большевизмом и международным еврейством, разлагающее влияние которого мы достаточно ощутили на теле собственного народа¹⁷³.

Готовность игнорировать нормы закона в отношении социал-демократов и ком­мунистов руководство рейхсвера проявляло с самого начала национал-социалист­ской эпохи. Уже в феврале 1933 г. возглавлявший тогда министерство рейхсвера полковник фон Рейхенау, передавая дела своему преемнику в должности министра фон Бломбергу, распорядился:

Гниль в государстве должна быть уничтожена, а это возможно только с помощью тер­рора. Партия примет решительные меры против марксизма. Задача вермахта: винтов­ку к ноге. Никакой поддержки, если преследуемые будут искать убежища в армии¹⁷⁴.

От такого заявления тогда, возможно, ещё считавшегося слишком радикаль­ным офицера до приказа о комиссарах и введения отбора расово и политически «нежелательных лиц» в лагерях для военнопленных, по крайней мере для части военного руководства, был всего один шаг. Мнение о том, что, мол, коммунисты, а также социал-демократы уже сами по себе являются заслуживающими смерти преступниками, было широко распространено в кругах рейхсвера, среди правой буржуазии и в высших кругах общества. Так, когда руководство рейхсвера оказало важную охранную помощь при ликвидации руководства CA в 1934 г.¹⁷⁵, то сделало это также потому, что увидело шанс устранить не только грозного конкурента, но и, прежде всего, «большевистский элемент» в национал-социалистском движе­нии¹⁷⁶. Эта позиция не ограничивалась периодом консолидации режима против мнимых опасностей слева, целью была ликвидация левых движений вообще. Этому соответствовало то, что в мае 1936 г. согласно отданному по инициативе фон Бломберга приказу Кейтеля о политически ненадёжных солдатах при их уволь­нении следовало докладывать в гестапо¹⁷⁷. Когда в сентябре 1938 г. вермахт вступил в Судетскую область, тайная полевая полиция вермахта (ГФП) спорила с айнзац-группами СД по поводу того, кто отвечает за «устранение немецких коммунистов в судетско-немецкой области»¹⁷⁸.

Как далеко зашла готовность руководства вермахта и сухопутных сил к актив­ному сотрудничеству в «борьбе с противником» уже в 1940 г., показывает тайный приказ, который был разослан в армии при их вступлении во Францию:

Пленные немцы рейха (в том числе присоединённых к рейху территорий) и чеш­ские граждане, поскольку они считаются гражданами германского рейха, после уста­

новления их личности подлежат расстрелу, так как речь идет об эмигрантах. Приве­дение приговора в исполнение должно осуществляться в пунктах сбора пленных¹⁷⁹. Под «эмигрантами» понимались в первую очередь левые противники режима, но в любом случае политические противники. Это был также первый раз, когда части действующей армии, - не тайная военная полиция, - должны были взяться за ликвидацию политических противников. Таким образом этот приказ следует с полным основанием считать предшественником приказа о комиссарах.

План «Барбаросса» и приказ о комиссарах оказываются таким образом, - ко­нечно не обязательно, - результатом развития вермахта в национал-социалистском государстве. Болезненный страх перед большевиками, который офицерский корпус разделял вместе со средними и высшими слоями, и который сыграл решающую роль в заключении союза между консерваторами и национал-социализмом в 1933 г., привёл теперь руководство вермахта и сухопутных сил к своему конечному результату.

Анализ причин и развития этого болезненного страха перед большевиками и стереотипа, сложившегося в отношении Советского Союза - тема отдельной ра­боты. Если попытаться дать примерную оценку причин, то сначала следовало бы назвать советскую Октябрьскую революцию, о которой, конечно, в основном было известно из публикаций консервативной и народной прессы. Более конкретным было переживание революционных боёв сразу после первой мировой войны, ко­торые большая часть молодых тогда офицеров, - а это были те, которые заняли в 1939 г. командные и штабные должности¹⁸⁰, - пережила в качестве бойцов добро­вольческих войск. Как раз добровольческие бои, - прежде всего в Прибалтике, но также и в Германии, - оказались во многом примером для войны на Востоке. Тогда возникли не только «политические солдаты»; истребление большевизма, - путём более или менее бессистемной ликвидации всех схваченных коммунистов, в том числе тех, кого только считали коммунистами, - и установление немецкого господ­ства на Востоке также содержалось в программе добровольческого корпуса¹⁸¹. Такие события, как коллективизация советского сельского хозяйства с её варварскими последствиями и сталинские «чистки» 30-х годов, - особенно их пропагандистская обработка в национал-социалистской прессе и литературе, - также оказали большое содействие закреплению маниакального образа кровавого красного комиссара.

«Комиссары русских хорошо известны; их следует быстро выводить из строя», -заявил офицер абвера¹⁸¹* разведотдела участкового штаба «Восточная Пруссия» (группа армий «Север») 16 июня 1941 г. на совещании с начальниками разведыва­тельных отделов и директорами тайной полевой полиции вермахта тылового района группы армий «Север» в Эльбинге¹⁸². Комиссары, конечно, были «хорошо известны» почти только из национал-социалистской прессы и мемуарной литера­туры добровольцев. Весьма показательно то, что в сохранившихся документах ве­домств, которые участвовали в разработке приказа о комиссарах, не сохранилось ни одной заметки, по которой можно было бы сделать вывод, что старались полу­чить достоверный портрет комиссара¹⁸³. Военное руководство, конечно, было точно также не заинтересовано в этом, как и политическое. Даже если представления ру­ководства сухопутных сил по поводу формы немецкого господства на Востоке и отличались от представлений национал-социалистского руководства в отдельных

деталях, то по крайней мере в одной цели они были единодушны: результаты революции 1917 г. следовало полностью устранить, а советский коммунизм - унич­тожить¹⁸⁴. Как национал-социалистское руководство, так и руководство сухопутных сил и вермахта считали устранение войсковых и гражданских комиссаров безуслов­но необходимым, ибо те без обиняков считались воплощением всего злого в ком­мунизме¹⁸⁵. Боялись, что именно они организуют сопротивление против немецкого господства на Востоке и, - что, возможно, ещё хуже, - агитацию среди немецкого населения, создав тем самым угрозу «народному фронту» и окончательный крах общественного «статус кво»^ш, - катастрофа ноября 1918 г. была ещё слишком свежа. «Преступные приказы» ни в коем случае не взывали, как рассуждает Мессер-шмидт по поводу плана «Барбаросса», к низменным инстинктам¹⁸⁷. Гораздо важнее было то, что они требовали особой самоотверженности и готовности к жертвам, подобно речи Гитлера от 30 марта, которая сделала возможной жертву во имя соб­ственного народа при отбрасывании собственных сомнений, которая признавала «суровость по отношению к себе» добродетелью, если эта «суровость» помогала преодолеть решающие моральные сомнения. Такой самоотверженности и готов­ности к жертвам уже была присуща возможность злоупотребления, а значит и вовлечения в национал-социалистскую политику уничтожения.
6. Значение этого комплекса приказов
Значение этих приказов было совершенно ясно понято уже некоторыми современ­никами. Ульрих фон Хассель чётко сформулировал их, когда 16 июня 1941 г. - за неделю до вторжения - записал, что во время повторной беседы с Попицем, Гёр-делером, Беком и Остером снова обсуждался вопрос:

не достаточно ли дошедших ныне до военачальников, но пока ещё не отданных приказов относительно грубого, не контролируемого более образа действий войск против большевизма при вторжении в Россию, чтобы открыть военному руковод-. ству глаза о духе режима, за который они сражаются. Но пришли к выводу, что и в этом случае надеяться не на что. Браухич и Гальдер уже поддались на уловку Гитлера переложить на армию вину за массовые убийства, которая до сих пор целиком лежала только на плечах СС. Взяв на себя ответственность, они путём ряда ничуть не отличающихся друг от друга, но кажущихся блестящими доводов (о необходимости поддержания дисциплины и т.д.) вовлекли в это дело себя и других. - Безнадёжные фельдфебели!¹⁸⁸.

Приговор Хасселя очень чётко показывает, какая пропасть отделяла в это время его и группу Бека от Гальдера. При этом следует заметить, что фон Хассель и груп­па Бека были такими же непримиримыми противниками коммунизма, как и воен­ное руководство, но в отличии от последнего считали себя не готовыми использо­вать в этой борьбе любые средства.

После отдачи приказа о комиссарах и прочих приказов этой группы стало уже практически ясно, что их придётся исполнять и дальше. С утверждением Варли-монта, будто отданная им редакция приказа оставляла ещё командирам на фронте достаточную свободу действий¹⁸⁹, нельзя согласиться. Пожалуй, можно было бы

уклониться от его выполнения, если бы командующие 3-х групп армий отказались от дальнейшей передачи приказа. Но как только приказ был спущен в подчинённые им армии и армейские корпуса, возможность помешать его выполнению миновала. Это было ещё возможно только там, где командир имел тесный контакт с ограни­ченным кругом подчинённых и был гарантирован от доноса, то есть занимал очень низкий пост. После распространения приказа в полках, как это засвидетельствовано для всех 3-х групп армий¹⁹⁰, число соучастников возросло, а тем самым возросли и возможности следить за выполнением приказа фюрера со стороны националис­тически мыслящих солдат.

Выдвинутый Варлимонтом, а также Гальдером и другими тезис о том, будто са­ботаж «преступного приказа» был возможен и в целом осуществлён благодаря мол­чаливой договорённости офицерского корпуса, основан на предпосылке о сущест­вовании в офицерском корпусе нейтрального в отношении национал-социализма группового согласия. О таком групповом согласии, якобы основанном на тради­ционных представлениях о рыцарском ведении войны, заявляли в Нюрнберге об­виняемые генералы. О нём же постоянно говорилось в послевоенной мемуарной литературе. Существуют убедительные примеры того, что в узких кругах такое согласие действительно существовало¹⁹¹. Однако в целом в офицерском корпусе после 1934 г. такое согласие более не существовало¹⁹². Единственным лозунгом «по­литических солдат», уже не являвшихся в 1941 г. меньшинством, было: «Фюрер приказал, мы выполняем!». Руководство вермахта и сухопутных сил слишком долго воспитывало вермахт в этом духе, чтобы это осталось без последствий¹⁹³. Ру­ководство сухопутных сил своим отказом воспользоваться недовольством в военной элите по поводу убийств в Польше, чтобы добиться изменения польской политики, само внесло дальнейший вклад в разрушение этой групповой морали, ибо недо­вольство событиями в Польше как раз и было последним проблеском этой ещё сохранившейся морали.

Браухич и Гальдер не могли также рассчитывать на то, что преданные старым традициям командиры будут игнорировать эти приказы, ибо они очень хорошо зна­ли, что в войсках даже самые принципиальные члены партии выступали ревните­лями идеологической верности убеждениям. Правда, формально членство в партии во время военной службы не имело места и руководство сухопутных сил старалось не допустить здесь введения официальных партийных информационных и касса­ционных инстанций. Однако оно не могло помешать тому, чтобы фактически воз­ник такой путь, по которому партийная канцелярия могла бы узнавать об уклоне­ниях от нового, национал-социалистского группового согласия¹⁹⁴.

При этом руководство сухопутных сил решительно способствовало тому, чтобы возможности действий войскового руководства, равно как и его собственные воз­можности и дальше сужались. В ретроспективе это выглядит как дальнейший, очень важный шаг в самоослаблении вермахта. Собственный вклад руководства вермахта и сухопутных сил в этот процесс, который находится в столь удиви­тельном противоречии с внешне возросшим положением вермахта, тем более бросается в глаза, когда во время периода планирования и первого этапа войны на Востоке руководство сухопутных сил и вермахта пользовалось у Гитлера высоким почётом. Весьма сомнительно - рискнул ли бы Гитлер в этот момент настоять на

идеологизации войны на Востоке таким образом или принудить вермахт к ещё большему участию в преследовании этой цели вопреки воле руководства вермахта и сухопутных сил¹⁹⁵.

Руководство вермахта и сухопутных сил было готово ради сохранения и упро­чения собственного положения, а также в расчёте на укрепление будущих позиций принимать всё более и более активное участие в политике истребления. Этим ве­лась рискованная игра в расчёте на будущее, которая должна была уравнять армию и вермахт в целом с СС - если и так уже не произошло слияния вермахта и СС¹⁹⁶. В победной уверенности весны 1941 года это хотели рассматривать, как краткий негативный период, через который следовало пройти, ибо верили, что после него можно будет рассчитывать на то, что победоносная армия овладеет ситуацией. Оглядываясь назад, можно утверждать, что руководство сухопутных сил оказалось в положении игрока, который для того, чтобы добиться победы, поставил на пос­леднюю карту всё, даже основной капитал. Неудача немецкого наступления в 1941 г. была равнозначна неудаче этого расчёта - армия до самого краха оказалась связана с национал-социалистской политикой уничтожения.

Проследив процесс вовлечения вермахта в политику уничтожения на Востоке, следует утверждать, что во время этого процесса вовлечения, между февралём и июлем 1941 г., цели были ещё более радикализированы. Если в начале Гитлер и Геринг говорили «только» о том, что следует устранить «большевистских вождей» и «еврейско-большевистскую интеллигенцию», то затем, согласно приказу о комис­сарах следовало уже уничтожить всех партийных функционеров, а согласно плану «Барбаросса» - всех, которые окажут сопротивление в какой угодно форме. В июле среди советских военнопленных должны были быть уничтожены также все евреи и вся «советская интеллигенция», а также все те, которые с точки зрения немецкого руководства в силу своей расы или образования представляли потенциальную угрозу для немецкого господства¹⁹⁷. С февраля круг жертв увеличивался прямо в геометрической прогрессии. Далее следует поставить вопрос - какие последствия имело столь быстрое и непрерывное вовлечение вермахта в политику уничтожения на Востоке¹⁹⁸.

IV. ПЛАНИРОВАНИЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАВОЁВАННЫХ ЗЕМЕЛЬ

В историографии о войне на Востоке и в мемуарной литературе смерть от голода в первые 12 месяцев войны более 2-х миллионов советских военнопленных, - на­сколько об этом вообще имеются сведения, - обычно без дальнейшей проверки «плохой организации содержания военнопленных», объясняется невозможностью прокормить такое количество военнопленных и влиянием перебоев со снабжением на русском фронте осенью 1941 г.¹ В связи с этим необходимо установить, какие экономические планы существовали для восточных территорий и как вермахт пред­полагал решить проблему снабжения ожидавшихся военнопленных.

В ноябре 1940 г. он поставил перед начальником управления военной экономики и вооружения в ОКВ, генералом пехоты Георгом Томасом, задачу разработать ис­следование об экономических результатах военной кампании. Томас уже в авгус­те, - то есть ещё до того, как Гитлер дал Герингу поручение! - по собственной ини­циативе собрал в управлении военной экономики и вооружения «специалистов по России» для исследования экономических аспектов войны на Востоке и создал из них в начале января 1941 г. рабочий штаб «Россия»². Начальником штаба, в кото­рый с самого начала входили специалисты из частной экономики, был генерал авиа­ции доктор Вильгельм Шуберт, позже возглавивший военно-экономический штаб «Восток» - организацию по использованию ресурсов на Востоке³. Этот рабочий штаб «Россия» подготовил для Томаса материалы для обширного исследования, ко­торое он 13 февраля представил Герингу⁴. Его первая часть, которая в связи с этим весьма важна для нас, содержит данные о возможных сельскохозяйственных тро­феях: излишки зерна на территории европейской части Советского Союза оценива­лись в 2,5-3 млн. т. Количество зерна на центральных складах на случай неурожая составляло 4,2 млн. т. Кроме того, имелись резервы зерна в отдельных колхозах.

Томас пришёл к следующим выводам:

Хоть и неизвестно, удастся ли спасти от уничтожения МТС [машинно-тракторные станции] и большую часть запасов, и если даже в лучшем случае, - из-за превратнос­тей войны, - можно будет надеяться на 70% урожая, то и тогда следует принять

во внимание то обстоятельство, что русский человек привык приноравливать свои потребности к плохому урожаю и что при населении в 160 млн. чел. даже небольшое снижение норм выдачи высвободит большие массы зерна. При таких условиях есть возможность покрыть потребность Германии в дополнительных средствах на 1941 г.⁵ Разработка Томаса была расценена как попытка указанием на недостаточный в долгосрочной перспективе немецкий потенциал повлиять на наступательные планы⁶. В конкретной ситуации это указание оказало лишь незначительное влия­ние: в штабе оперативного руководства вермахта, равно как и в генеральном штабе сухопутных сил рассчитывали на молниеносную войну, посредством которой как раз и должна была расшириться немецкая сырьевая база. Более важны были оценки Томаса относительно возможных сельскохозяйственных трофеев, которые годились для того, чтобы безмерно увеличить аппетиты, которые и без того имело национал-социалистское руководство, и укрепить его в намерении напасть на СССР. Это имело тем большее значение, что когда ситуация с продовольствием в Германии летом 1940 г. ухудшилась, это привело к признакам недовольства в рабочей среде⁷. Однако, несмотря на это, поражает, с каким цинизмом Томас рас­суждал о том, что «русский» при более низком (почти на 30%) урожае и уничто­жении существенной части припасов будет способен на дальнейшее «небольшое снижение» норм выдачи⁸.

Результатом этого исследования было то, что Геринг 26 февраля 1941 г. поручил Томасу представить проект организации экономического использования подлежа­щих завоеванию территорий. Это привело 29 апреля 1941 г. к созданию военно-экономического штаба особого назначения «Ольденбург», - в последующем он был преобразован в военно-экономический штаб «Восток»⁹.

Планы по использованию запасов продовольствия советских земель были сос­тавлены только в начале мая, то есть довольно поздно. 2 мая начальник военно-экономического штаба «Ольденбург» генерал доктор Шуберт провёл совещание со статс-секретарями различных министерств по поводу целей, которых следовало достигнуть на советской территории. В результате было записано:

1. 
   Войну можно продолжать и дальше, если весь вермахт на 3-м году войны [т. е. в 1941/1942 г.] будет обеспечен продовольствием из России.
   
2. 
   При этом несомненно, что несколько миллионов людей в России умрёт от голода, если необходимое для нас продовольствие будет вывезено из страны.
   
3. 
   Самым важным является уборка и вывоз масличных культур и жмыхов¹⁰, и только потом зерна. Имеющиеся сало и мясо будут по-видимому использованы войсками¹¹.
   

соображениями, которые наряду со специфически национал-социалистскими мыс­лями содержали в себе также идеи в духе старых традиций¹³.

Здесь также следует отметить радикализацию взглядов по сравнению с прежни­ми планами. Так, на совещании статс-секретарей 2 мая снабжение всего вермахта за счёт России было названо целью, а теперь - всего лишь «минимальной целью»¹⁴. Для этого надо было бы реквизировать для вермахта по крайней мере 1 млн. т. зерна, 1,2-1,5 млн. т овса, 475000 т мяса и 100000 т жиров:

Кроме того, было необходимо обеспечить максимально возможное количество

поставок в Германию 3-х различных видов продовольствия - масличных культур,

зерна и мяса¹⁵.

«Ключевым моментом» этих планов было снижение рационов для населения с 250 до 220 кг зерна на человека в год - средние арифметические показатели для всех подлежащих завоеванию земель, которые по большей части, как показывают следующие цитаты, следовало ещё более уменьшены¹⁶. Одновременно должны были быть снижены размеры фуража для лошадей на 25%. Подсчитано, что до­полнительно добытое таким образом зерно вместе с ранее вывезенным из СССР зерном составило бы 8,7 млн. т. Снижение потребления возможно было на основе территориального разобщения районов с избытком и недостатком сельскохозяй­ственных продуктов:

Это привело бы к деурбанизации и деиндустриализации:

Иными словами: Это означало бы возврат к структуре 1909/1913 гг. или даже

1900/1902 гг.¹* [...]

Из этого положения, которое нашло одобрение высших инстанций, ибо оно было созвучно с их политическими взглядами (сохранение Малороссии, Кавказа, бал­тийских провинций, Белоруссии за счёт оттеснения Великороссии), можно сделать следующие выводы:

Заинтересованности Германии в сохранении производительных сил этих областей [то есть лесной зоны], кроме обеспечения снабжения расположенных там войск, не существует.

Население этих областей, особенно население городов, должно будет испытывать жестокий голод. Речь пойдёт о том, чтобы вытеснить это население на территорию Сибири. Поскольку о железнодорожном транспорте не может быть и речи, то и эту проблему решить будет чрезвычайно сложно¹⁹.

Поголовье скота для вывоза в Германию также следовало учесть прежде, чем население получит возможность забить его для своих нужд. Гитлер потребовал опять увеличить до осени (1941 г.) мясные рационы, что было возможно «только при ещё большем вывозе скота из России»²⁰.

Страшные последствия этого плана ясно видны исходя из следующего: Многие десятки миллионов людей в этом регионе [то есть в лесной области и про­мышленных городах Севера] станут лишними и либо умрут, либо будут вынуж­дены переселиться в Сибирь. Попытки спасти там население от голода путём изъятия излишков из чернозёмной зоны могут быть осуществлены только за счёт ограничения снабжения продовольствием Европы. Однако это ослабило бы военный

Была поставлена задача «опять вовлечь Россию в Европу на основе распреде­ления труда»²¹.

Эта аргументация не была «чисто» национал-социалистской, ибо она не нашла своего отражения в расовой теории, но зато мотивировалась в основном насилием. Упоминание о Европе делалось скорее из консервативных ожиданий, что Европа будто бы надеется на освобождение Западной Европы от большевизма и «азиат­ского нашествия» под гегемонией Германии. Основанная на насилии мысль натра­вить белорусов и литовцев против великороссов и проявить тем самым «заботливое отношение» к ним, также была несовместима с расовой догмой²². Решающим было то, что составители этих планов соглашались также с тем, что «многие десятки мил­лионов людей» должны будут умереть от голода.

Выраженные в этих директивах мысли вошли в «Директивы для экономики на недавно оккупированных восточных территориях», больше известные как «Зелёная карта», которые в большом количестве были розданы 1 июня полевым частям и ди­визиям²³. Самое жестокое и откровенное выражение они нашли в изданных статс-секретарём имперского министерства продовольствия Баке «12 заповедях относи­тельно поведения немцев на Востоке и об обращении с русским населением», ко­торые стали основными указаниями для руководителей районных управлений сельского хозяйства. 11-я «заповедь» гласила:

Бедность, голод и недостаток русский человек терпит уже столетиями. Его желудок

гибок, поэтому никакого ложного сочувствия. Не пытайтесь немецкий уровень

жизни брать за образец и менять русский образ жизни²⁴.
2. Ведомство Розенберга
Важная роль в «преобразованиях» советских земель на этом этапе отводилась гитле­ровскому «эксперту по России» Альфреду Розенбергу, хотя вскоре выяснилось, что он намного уступал своим конкурентам²⁵. На этой ранней фазе планирования взгляды Розенберга играли, однако, существенную роль в формировании суждений Гитлера²⁶.

Если Розенберг в своих докладных записках²⁷ и не занимался детально вопро­сами экономического использования восточных территорий, то прекрасно изве­стно, что результаты, вытекавшие из планов военно-экономического штаба «Вос­ток», он считал политически желанными. Его целью было «долгосрочное ослаб­ление Великороссии»²⁸ - эвфемистическое выражение для тех планов истребления, которые только приблизительно нашли своё варварское воплощение в жизнь в 1941-1944 гг.

В речи перед своими ближайшими сотрудниками, - за 2 дня до нападения, -он обобщил основные направления будущей политики²⁹: «На Западе Германия вне опасности, а на Востоке свободна для любых действий и всего, что пожелает фюрер». Советский Союз более не является субъектом европейской политики, но «благодаря силе германского вермахта ... стал объектом немецкой мировой поли­тики». Поэтому стало возможным «принимать принципиальные решения»:

Эти высказывания показывают, что Розенберг, который позже благодаря уси­лиям некоторых сотрудников своего министерства полудобровольно поддерживал менее догматическую политику на Востоке, тогда безусловно выступал за самые крайние целевые установки.

Снабжение операций при беспощадной эксплуатации страны, с сохранением толь­ко тех запасов, которые возможны и нужны для последующего хозяйственного ис­пользования (напр. посевное зерно, тракторы, молодой скот). При этом «большие продовольственные зоны», которые были уже намечены для территорий вокруг Грозного и Баку на Юге и вокруг Горького и Тамбова к востоку от Москвы³³, имели «решающее значение» не только для проведения опе­раций, - с целью разрушить ещё остававшиеся советские промышленные области к востоку от этих территорий, - но и «образовывали существенные источники для последующего снабжения родины».

О последствиях, которые после осуществления этих целей будут иметь место для мирного населения данных территорий, в этих директивах ничего не говори­лось. Однако это было единственным существенным отличием от уже упомянутых планов; эксплуатационные цели и здесь, и там были одинаковы.

От исследования Томаса относительно «директив» группы сельского хозяйства военно-экономического штаба «Восток» до планов Гитлера, Гиммлера и Розенберга заметна последовательность, которая, правда, уже у Томаса de facto не исключала

вовлечение в планы уничтожения национал-социалистской верхушки. Из имею­щейся в оценке положения Томаса возможности голодной смерти в «директивах» был выведен бесспорный вывод, который был принят из политических соображе­ний. В национал-социалистском руководстве увидели в этом удобный шанс при­близить желанное из расовых и политических соображений сокращение советского населения на несколько десятков миллионов, чтобы, как писал Розенберг³⁴, «на ближайшее столетие освободить немецкий народ от чудовищного давления со сто­роны 180 млн. человек». Осуществление планов национал-социалистской верхуш­ки по уничтожению выходит на свет благодаря тому, что в управлении 4-хлетним планом Геринга, имперском министерстве продовольствия, военно-экономическом штабе «Восток», а также в управлении военной экономики и вооружения в ОКВ и отделе генерал-квартирмейстера сухопутных сил была подготовлена особая катего­рия чиновников, обязанностью которых было учитывать смерть «многих десятков миллионов человек», - не в последнюю очередь для того, чтобы поддержать «мо­ральный дух» на родине и этим обеспечить также общественное статус кво³⁵.

Из описанных здесь планов вполне понятно, что на вопрос о причинах массо­вой смертности советских военнопленных в первые 12 месяцев после начала нас­тупления можно ответить только приняв во внимание планы по эксплуатации и их предвиденные последствия.

вы, а начальник общего управления вермахта, генерал-лейтенант Рейнеке прово­дил совещания с представителями органов службы по делам военнопленных в зоне ответственности ОКХ и давал им указания³.

Начальником отдела по делам военнопленных в общем управлении ОКВ с 1939 по 31 декабря 1941 г. был подполковник Ганс-Йоахим Брейер⁴. Его полномочия в этой должности были сравнительно невелики; компетенция Брейера была в сущ­ности ограничена пленными из западных государств, на которых распространялись условия «нормальной войны» и обращение с которыми в целом регулировалось соответствующей служебной инструкцией (HDv 38/2), а тем самым соответствовало нормам Женевской конвенции о военнопленных 1929 г. Приказы по всем важным случаям, касавшимся советских военнопленных, а это были по большей части отклонения от норм международного военного права, как правило, подписывались начальником общего управления, генерал-лейтенантом Германом Рейнеке⁵. Это не изменилось и тогда, когда 1 января 1942 г. отдел по делам военнопленных был пре­образован в учреждение под названием «начальник службы по делам военноплен­ных в ОКВ», получившее нового начальника в лице полковника Ганса фон Греве-ница⁶. И даже когда Гревениц был замещён 1 апреля 1944 г. полковником Адоль­фом Вестгофом⁷, всё осталось по прежнему. Только когда после 20 июля 1944 г. Гиммлер в рамках перестановки кадров в вермахте получил в сентябре 1944 г. контроль над важнейшими отделами службы по делам военнопленных, Рейнеке лишился большей части своих полномочий в этой сфере⁸. Однако на протяжении большей части войны он являлся в военном руководстве ключевой фигурой по обращению с военнопленными⁹. Генерал Рейнеке наряду с Кейтелем, Йодлем, шеф-адъютантом вермахта при Гитлере, генерал-лейтенантом Рудольфом Шмунд-том, начальником военно-исторического отдела в ОКВ, генерал-майором Вальте­ром Шерфом и начальником управления кадров, генералом пехоты Вильгельмом Бургдорфом, принадлежал к «послушным орудиям Гитлера» в ОКВ¹⁰. «Маленький Кейтель», как его прозвали противники в ОКВ¹¹, олицетворял собой тип «партий­ного генерала». Самое позднее с 1938 г. он ратовал за воспитание вермахта в духе национал-социализма и за создание «политического солдата», то есть солдата, кото­рый должен воплощать в жизнь принципы национал-социализма, который благо­даря воинской присяге был бы связан не только с личностью фюрера, но также с его делами и убеждениями, от которого требовалось безусловное одобрение нацио­нал-социализма и безусловное подчинение всем установкам и мероприятиям внеш­ней и внутренней политики¹². То, что среди высказанных установок не была иск­лючена также «борьба против еврейства», показывают изданные отделом импер­ских территорий общего управления «Курсы по обучению основам национал-социалистского мировоззрения и национал-социалистских целей», которые уже в 1939 г. пропагандировали «2 большие и важные цели» и готовили время, когда последний еврей покинет территорию Германии:

1. 
   Искоренение всех проявлений еврейского влияния, прежде всего в экономике и духовной жизни.
   
2. 
   Борьба против мирового еврейства, которое пытается натравить на Германию все народы мира¹³.
   

Избранная высшим военным руководством политика в отношении советских военнопленных, если её рассматривать изолированно от политики ОКВ в отноше­нии пленных других национальностей, во многом должна казаться результатом того, что Гитлер и его помощники - Геринг, Гиммлер и Борман - будто бы застигли армию врасплох. До сих пор не принималось во внимание, что именно при содей­ствии ОКВ и ОКХ среди военнопленных различных вражеских государств с самого начала войны была установлена чёткая иерархия различных прав и гарантий¹⁷. Это не могло произойти только под влиянием постоянного давления со стороны Гитлера, так как уже поверхностный взгляд показывает постоянный, проходящий ряд ступеней процесс дифференциации, который был бы невозможен при отсутст­вии заинтересованности со стороны задействованных ведомств.

При этом решающими критериями для расположения пленных внутри создан­ной шкалы рангов было, с одной стороны, их место в национал-социалистской расовой иерархии, с другой - расчёт на возможные репрессии против немецких пленных в тюрьмах соответствующих вражеских государств при ограниченных возможностях контроля со стороны Международного Комитета Красного Креста или представителей государств-гарантов. В отношении советских военнопленных эти расчёты изначально исключались немецким руководством¹⁸. Обстоятельное исследование этой всё более сегментированной в военные годы и постоянно изменявшейся иерархии было бы очень интересно, но здесь придётся ограничиться лишь несколькими штрихами.

Во главе иерархии стояли англичане, а позже наряду с ними также американцы. Важным при этом было то, что Гитлер долгое время питал надежду привлечь на свою сторону Англию, которую рассматривал, как естественного союзника Герма­нии. К этому добавлялось ещё то, что в Англии находилось большое количество немецких пленных, прежде всего пилотов и моряков, что при плохом обращении с английскими пленными, - а это стало бы известно благодаря контролю со сто­роны представителей Международного Комитета Красного Креста, - привело бы в отношении их к репрессиям. Вследствие этого положения Женевской конвенции

по отношению к ним по крайней мере в первые годы войны соблюдались, как пра­вило, довольно чётко, причём лагеря регулярно инспектировались представителя­ми Международного Комитета Красного Креста¹⁹.

Меньшими правами пользовались пленные тех государств, которые оказались под властью нацистской Германии. Что касается пленных из западноевропейских госу­дарств и Норвегии, то здесь ещё были возможны инспекции Международного Ко­митета Красного Креста и представителей государств-гарантов согласно Женевской конвенции о военнопленных²⁰. Однако это не было эффективным средством давле­ния на нацистскую Германию в отношении репрессий. Среди бельгийских пленных по политическим причинам лучше обращались с фламандцами. Они могли оста­ваться в Бельгии и отчасти довольно быстро освобождались из плена, тогда как вал­лонов отправляли на работу в Германию²¹. Для французов была ограничена дея­тельность вспомогательных обществ²², а бельгийских и французских унтер-офице­ров насильно заставляли в 1942 г. работать²³, что в соответствии с Женевской кон­венцией о военнопленных можно было делать только на добровольной основе.

Ниже их в шкале пленных находились пленные из Юго-Восточной Европы. Они также были разделены на этнические группы, чтобы можно было натравливать эти группы друг на друга. Уже несколько дней спустя после нападения на Югосла­вию и Грецию, вышел приказ ОКВ, в котором, - согласно пожеланию Гитлера, -указывалось, что «с греческой армией ... следует обращаться исключительно хоро­шо, а с сербскими офицерами - исключительно плохо»²⁴. Кроме того, югославские пленные должны были использоваться в военной промышленности и на «вспомога­тельных службах для наших войск», что было строго запрещено не только Женев­ской конвенцией о военнопленных, но и её предшественницей - Гаагской конвен­цией о ведении сухопутной войны 1909 г.²⁵ Греки, сербы и хорваты, равно как и поляки, стоявшие к этому времени на самой низшей ступени иерархии, получали лишь около 2/3 заработной платы западных пленных, которая соответствовала тре­бованиям Женевской конвенции²⁶. Сербы подвергались ещё большей дискрими­нации: Они не могли быть представлены государством-гарантом²⁷ и, когда позднее медицинский персонал среди военнопленных других национальностей получил льготы, - а англичане даже право получать посылки в неограниченном количест­ве, - сербы и советские военнопленные были лишены и этих льгот²⁸.

На самой низшей ступени иерархии до нападения на Советский Союз находи­лись польские военнопленные. По мнению ведомства иностранных дел, Польша после своего поражения перестала существовать как субъект международного права. Поэтому мандат Швеции, как государства-гаранта, был признан утратившим силу²⁹. Далее, из этого делался вывод, что в отношении поляков можно применять только отдельные части Женевской конвенции о военнопленных, которые не яв­ляются условием существования государства, что привело к ликвидации важней­ших прав пленных. Так, например, установленные Женевской конвенцией о военнопленных военные суды по делам о преступлениях пленных были заменены чрезвычайными судами. Пленные по большей части были освобождены, - из-за чего согласно Женевской конвенции они лишались всякой защиты, - и были вынуждены подписывать трудовые договоры, после чего становились бесправными рабами³⁰ и подвергались гиммлеровскому «обращению с иноземцами»³¹. Среди

польских военнопленных особой дискриминации с самого начала подвергались ев­реи. Унтер-офицеры и рядовые формально были освобождены из плена и достав­лены в Польшу в гетто, где они вскоре в ходе «окончательного решения» были уничтожены. Офицеров поместили в офицерских лагерях в гетто³². Позднее отно­сительно советских военнопленных между отделом по делам военнопленных в ОКВ и РСХА было заключено соглашение, согласно которому военнопленных по заявке полиции безопасности формально освобождали из отдела по делам военно­пленных и передавали для ликвидации в гестапо³³.

Всё это было явным нарушением Женевской конвенции о военнопленных, причём не только отдельных её положений: статья 4-я Женевской конвенции запрещает какие-либо различия в обращении с военнопленными за исключением чётко определённых льгот. Здесь особенно чётко бросается в глаза тот факт, что пол­номочные лица в ОКВ и ОКХ совершенно не заботились о соблюдении междуна­родных правовых обязательств даже тогда, которые те, в отличие от обязательств в отношении Советского Союза, были совершенно ясны. То, что Польша и Юго­славия подписали и ратифицировали Женевскую конвенцию, было нелицеприят­ным фактом. Пока был возможен контроль со стороны третьих лиц, с ними обра­щались терпимо³⁴. В остальном же, представляется, не было никаких препятствий для проведения национал-социалистской расовой политики. То, что евреи среди английских и американских пленных испытывали сравнительно меньшие тяготы³⁵, объясняется тем, что очень явно сознавалась опасность ответных репрессий. Это ясно видно из приказа отдела по делам военнопленных от декабря 1941 г., в ко­тором указывалось, что к военнопленным в соответствии с Женевской конвенцией о военнопленных следует применять только армейский военно-процессуальный кодекс, после того, как в отдельных лагерях были применены отличные от него на­казания. Они, согласно приказу,

являются рискованными ввиду возможных ответных действий в отношении не­мецких пленных во вражеских странах и, если только речь не идёт о советских и польских военнопленных, не должны более применяться³⁶. Для вермахта в проводимой им политике данное исключение означало ещё один шаг на пути к политике уничтожения советских военнопленных. Пренебре­жение нормами Женевской конвенции, которое проявилось в готовности «отпус­кать» пленных еврейской национальности в СС и создавать в подконтрольных вермахту лагерях гетто для пленных польских и французских евреев, подготовило отбор «политически нежелательных» советских пленных и их передачу для уничто­жения айнзацкомандам полиции безопасности³⁷.

Военное руководство в ОКВ и ОКХ своим добровольным сотрудничеством при разработке иерархии военнопленных само себя поставило в положение, логичес­ким следствием которого являлось активное участие в нацистской политике унич­тожения на Востоке, совершенно игнорируя тот факт, что в этом случае готовность к такому сотрудничеству и так была существенно выше.

В то время, как для описания развития комплекса «преступных приказов» имеются довольно хорошие источники, материалов для анализа планирования

На процессе по делу ОКВ генерал Рейнеке утверждал, будто начальник ОКВ Кейтель сообщил ему примерно в мае 1941 г. о возможной войне против Советско­го Союза и в соответствии с этим обязал его дать распоряжение об обучении штабов лагерей военнопленных и о подготовке лагерей на востоке Германии. При этом Кейтель запретил возводить какие-то постройки; подготовительные мероприятия должны были проводиться только на учебных полигонах. Впрочем, о самом факте нападения Рейнеке якобы узнал только 22 июня 1941 г.³⁹

Напротив, из других источников видно, что подготовка к строительству лагерей военнопленных началась по меньшей мере в середине апреля 1941 г. и что в сред­нем звене в это время уже было известно, что с советскими военнопленными следовало обращаться гораздо хуже, чем с другими пленными. В военном дневнике VI инспекции по вооружению в Мюнстере под 30 мая было записано, что адми­нистрация VI корпусного округа в середине апреля обратилась с просьбой к инспек­ции по вооружению об оказании помощи необходимыми материалами для по­стройки новых лагерей для военнопленных.

Судя по высказываниям сотрудников администрации VI корпусного округа, можно сделать вывод, что военнопленные, предназначенные для этих лагерей, должны были сами строить себе жилые помещения и размещаться на огороженном, но неподготовленном для жилья месте. Предположение близко к тому, что речь идёт о военнопленных, с которыми будут обращаться без обычного внимания. (Как позже выяснилось, с русскими.)⁴⁰

Эти распоряжения могли быть отданы только отделом по делам военноплен­ных, а значит соответствующее планирование должно было начаться не позже мар­та 1941 г., то есть в то же время, что и рассмотрение планов⁴¹.

Сохранившиеся документы отдела «L» штаба оперативного руководства вермах­та позволяют заключить, что и этот отдел в значительной мере был вовлечён в подготовку вопроса о военнопленных. 18 мая 1941 г. были разработаны директивы о привлечении на работы советских пленных в запланированных рейхскомисса-риатах, 21 мая были готовы «Докладная записка с проектом положений об обраще­нии с военнопленными» и проект (?) «Об организации службы содержания военно­пленных по плану «Барбаросса». О содержании и последствиях этих документов трудно судить, поскольку сами документы не сохранились⁴².

Таким образом, следует заключить, что изданный 16 июня 1941 г. отделом по делам военнопленных приказ «О службе содержания военнопленных по плану «Барбаросса» в важных своих частях поступал на предварительную разработку к Варлимонту в отдел «L»⁴³. Этот приказ регулировал полномочия службы содержа­ния военнопленных на Востоке и принципы, по которым следовало обращаться с советскими пленными. Как уже говорилось, ответственность в вопросах, связанных с военнопленными, была разделена между ОКВ и ОКХ; за прифронтовую зону ответственность несло ОКХ, а за территорию рейха и генерал-губернаторство, а также за районы командующих войсками в будущих рейхскомиссариатах - отдел

по делам военнопленных в ОКВ. При этом в зоне ответственности ОКВ было пре­дусмотрено тройное деление: Для передачи пленных из зоны ответственности ОКХ на восточной границе I корпусного округа (Восточная Пруссия) и генерал-губерна­торства следовало создать «приёмные пункты военнопленных»; внутри этих терри­торий нужно было подготовить приёмные лагеря, в то время как для всей осталь­ной территории рейха было предусмотрено создание 19 «стационарных лагерей для рядовых военнопленных» (т. н. «шталаги») и «лагерей для офицеров-военноплен­ных» (т. н. «офлаги») на 30000-50000 мест и общей вместимостью до 790000 плен­ных. Одновременно было приказано, чтобы лагеря в Восточной Пруссии и в гене­рал-губернаторстве заполнялись пленными «до максимального предела» и «лишь по особому приказу ОКВ» пленные могли быть эвакуированы на территорию рейха⁴⁴.

Обширный раздел был посвящен обращению с советскими военнопленными. Как и в «преступных приказах», здесь имелось «обоснование», наполненное элемен­тами национал-социалистской идеологии. Оно почти дословно согласуется с «ди­рективами о поведении войск в России» и было направлено на то, чтобы развеять сомнения войск, ссылаясь и апеллируя к расовым предрассудкам⁴⁵:

Большевизм является смертельным врагом национал-социалистской Германии! Поэтому по отношению к военнопленным Красной Армии рекомендуется крайняя осторожность и повышенная бдительность. Следует считаться с коварным поведе­нием, особенно со стороны военнопленных азиатского происхождения. Исходя из этого, следует применять решительные и энергичные действия при малейших признаках неповиновения, особенно против большевистских подстрекателей. Полное устранение всякого активного и пассивного сопротивления! Всякое общение военнопленных с гражданским населением или с охраной следует решительно пресекать.

Противник не признал Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными от 27 июля 1929 г. И несмотря на это, её требования составляют основу для обращения с военнопленными⁴⁶.

Это последнее предложение звучит весьма цинично ввиду последующих огра­ничений, которые отбросили не только основное содержание Женевской конвен­ции о военнопленных, но и важнейшие положения Гаагских конвенций о ведении сухопутной войны от 1907 и 1899 гг. Это предложение было, пожалуй, весьма характерно для тех немногих сведений, которыми располагали разрабатывавшие приказ офицеры о духе и содержании Женевской конвенции; однако важнее было то, что это предложение развеяло их сомнение в том, что, несмотря на исключе­ния, они действуют в соответствии с международным правом⁴⁷. В частности, было приказано⁴⁸:

1. 
   Военнопленных к работам в экономике не привлекать, но «использовать только для непосредственных потребностей войск». - По 3-м вышеназванным конвен­циям пленных нельзя было использовать для работ на военных предприятиях⁴⁹.
   
2. 
   Эти работы не оплачиваются; офицеры и медицинский персонал жалованья не получают⁵⁰.
   

то, что в ОКВ к этому времени уже рассчитывали на значительную смертность среди пленных. Не зарегистрированные пленные «официально» вообще не числились.

6. 
   «Предметы одежды и снаряжения, особенно котелки [...], столовые приборы, палатки и т. д.» следует оставлять военнопленным и «при перевозке в лагеря на тер­риторию рейха разрешать брать с собой». Это говорит о том, что пленных предпо­лагалось размещать с минимально возможными материальными издержками; па­латки, между прочим, должны были служить пленным укрытием до тех пор, пока они сами не построят себе бараки. При этом, конечно, не считались с тем, что пленные при окружении или во время последующих затем длительных изнури­тельных маршей только в самых редких случаях могли сохранить предметы своего снаряжения⁵².
   
7. 
   О питании пленных был издан особый приказ⁵³.
   
8. 
   Пленным не разрешались никакие связи с государством-гарантом или с общест­вами помощи⁵⁴. Тем самым исключался всякий контроль и возможная помощь, в том числе гуманитарного порядка.
   
9. 
   Доверенные лица, которые должны были представлять интересы пленных перед государством, в чьей власти они оказались, не должны допускаться к военно­пленным⁵⁵.
   

Таким образом, от сущности конвенции ничего не осталось. Содержание поз­воляет видеть, что основная мысль 3-х конвенций, а именно, что с пленными «в любое время должны обращаться по-человечески», была устранена. Следующие, изданные после 22 июня приказы об обращении и питании военнопленных доста­точно это подтверждают.

Особо следует обратить внимание на 2 момента в приказе:

1. «Руководящий состав» (офицеры и унтер-офицеры) должен отделяться и уво-

На первый взгляд кажется удивительным, что для обращения с комиссарами не было дано никаких распоряжений. Но при более точном рассмотрении становится ясно, что это означает не что иное, как то, что приказ о комиссарах был уже из­вестен и предполагалось его выполнение. Касающийся «руководящего состава» абзац практически дословно заимствован из неоднократно упоминавшегося при­каза Гальдера от 3 апреля⁵⁸; там, правда, значится: «Офицеры, политические ко­миссары, унтер-офицеры»⁵⁹.

2. Далее в лагерях, входивших в зону ответственности ОКВ, было приказано
производить «отбор [военнопленных] по их национальной принадлежности», при-
чём «прежде всего» следовало обращать внимание на немцев, украинцев, бело-
русов, поляков, литовцев, латышей, эстонцев, румын и финнов. Это соответство-
вало проводившейся уже на Западе и Юго-востоке политике разделять пленных по
этническим группам, чтобы с некоторыми из них обращаться лучше и натрав-
ливать их всех друг на друга. Однако удивительно, что и здесь не были упомянуты
ни комиссары, ни евреи. Национал-социалистская расовая политика, как уже
говорилось, нашла своё отражение и в вопросах, касающихся военнопленных. Так,
16 июня 1941 г., когда вышел рассматриваемый здесь приказ, отдел по делам
военнопленных приказал евреев среди французских военнослужащих размещать

отдельно, то есть создать в «шталагах» и «офлагах» гетто⁶⁰. Поэтому трудно предста­вить, чтобы считавшиеся особенно «неполноценными» восточные евреи не при­влекли к себе никакого внимания; напротив, следует предположить, что их судьбу определял не сохранившийся особый приказ⁶¹.

На вопрос, в какой мере на самом деле была проведена подготовительная работа по приёму ожидавшихся пленных на территории рейха и в генерал-губерна­торстве⁶², ответить довольно сложно. Позднейшая обстановка в лагерях на террито­рии рейха заставляет предположить, что начатые в соответствие с отданными в апреле распоряжениями подготовительные работы ограничились заготовкой «ого­роженных, но совершенно неподготовленных для жилья» мест. Лучшую информа­цию источники дают о приготовлениях в генерал-губернаторстве. Однако и здесь видно, как между маем и июлем концепция содержания военнопленных была ра­дикализирована по ряду положений. Начальник службы содержания военноплен­ных особого назначения в генерал-губернаторстве, генерал-лейтенант Гергот⁶³ получил в начале мая задание оборудовать 4 пересыльных лагеря для военно­пленных, «которые время от времени, в зависимости от имеющихся транспортных средств, должны освобождаться от военнопленных путём их эвакуации на терри­торию рейха»⁶⁴. Приказ ОКВ от 16 июня предусматривал создание уже 6 лагерей, в которых следовало разместить военнопленных «до максимального предела их вместимости»⁶⁵. 2 июля Гергот получил от отдела по делам военнопленных в ОКВ приказ переоборудовать эти лагеря на зимний период для длительного пребывания в них 1 млн. военнопленных. То, что это значительно превышало плановые за­дания и материальные возможности генерал-губернаторства, ясно из того, что командующий войсками генерал-губернаторства уже в тот же день заявил по телеграфу протест ОКВ⁶⁶.

В генерал-губернаторстве для подготовки лагерей также было сделано лишь самое необходимое. Были подготовлены только «летние лагеря», в которых военно­пленные должны были находиться большей частью под открытым небом в норах и землянках⁶⁷. Резюмируя ряд последовательных планов, становится ясно, что сна­чала, как и в случае с пленными других национальностей, большую часть совет­ских пленных предполагалось доставить на территорию рейха, где их наряду с другими пленными надлежало использовать для работ в промышленности и сельском хозяйстве. На 2-м этапе планирования решено было в зависимости от численности пленных по возможности удалить их с территории рейха. На 3-м этапе ясно прослеживается тенденция любой ценой и невзирая ни на какие последствия для военнопленных вывезти их с территории рейха⁶⁸.

В связи с проблемой подготовки лагерей возникает вопрос, на какое количество военнопленных рассчитывало или должно было рассчитывать военное руковод­ство. В сохранившихся документах на этот счёт нет конкретных указаний, однако выводы о приблизительном количестве сделать можно. Неоднократно упоминав­шийся организационный приказ отдела по делам военнопленных от 16 июня 1941 г. предусматривал создание на территории рейха, - причём все на учебных поли­гонах⁶⁹, - 19 лагерей общей вместимостью на 790000 человек. Для генерал-губер­наторства и I корпусного округа (Восточная Пруссия) были предусмотрены 6 или 8 комендатур стационарных лагерей, что при средней величине лагеря на террито­

рии рейха (40000 чел.), позволило бы разместить 560000 человек. При этом для определения вместимости указывались критерии - «возможность предотвращения массовых побегов и бунтов, а также возможность достаточного медицинского обслуживания (против угрозы эпидемии)». Это указывает на то, что в этих лагерях планировалось создать ещё более примитивные условия, чем в таких же на терри­тории рейха, и разместить в них возможно большее количество пленных. Если принять в расчёт ещё и тех пленных, которых следовало использовать на работах в прифронтовой зоне и в рейхскомиссариатах, - а это большая их часть, - то можно предположить, что расчёт делался по меньшей мере на 2-3 млн. пленных. К такому же количеству можно прийти на основании предполагаемого весной 1941 г. со стороны ОКВ и ОКХ боевого состава Красной Армии в 227-247 соединений⁷⁰. Это тем более верно, если учесть, что исходили из того, что сопротивление Красной Армии будет сломлено уже в первые 4 недели войны и что основные её силы могут быть «окружены и уничтожены» в первых пограничных сражениях⁷¹. Следователь­но, при планировании надо было исходить из того, что в течение 6-8 недель нужно будет обеспечить снабжение по меньшей мере 1-2 млн. военнопленных.

ОКХ на основании уже упомянутого приказа Гальдера от 3 апреля издало осно­вополагающие директивы, которые были изменены в июне в отдельных своих пун­ктах⁷³. Уже говорилось о том, что положения этих директив отменяли важнейшие части Женевской и Гаагской конвенций, причём это делалось, вероятно, не на ос­новании речи Гитлера от 30 марта⁷⁴. В частности, было дано указание:

1. 
   Пленные уже в дивизиях должны использоваться в прифронтовой зоне в каче­стве «ценной рабочей силы»⁷⁵.
   
2. 
   В тыл должны отправляться только те пленные, которые не нужны на работах; пленных, взятых в самых первых боях, следует включить в «тыловую организа­цию», то есть отправить на территорию рейха и в генерал-губернаторство.
   
3. 
   «Руководящий состав (офицеров, политических комиссаров, унтер-офицеров) следует отделить в первую очередь и направить в тыловую организацию».
   
4. 
   Для эвакуации следует использовать порожний транспорт (то есть возвра­щающиеся грузовые автомашины), чтобы избегать нарушения дорожного движе­ния марширующими колоннами пленных.