Культурно-образовательные стратегии семей в россии в контексте инновационного развития

А.В. Очкина Пензенский государственный педагогический университет, Г.А. Ястребов Государственный университет – Высшая школа экономики	КУЛЬТУРНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ СЕМЕЙ В РОССИИ В КОНТЕКСТЕ ИННОВАЦИОННОГО РАЗВИТИЯ

В связи с официально принятым в стране курсом на развитие человеческого потенциала и переходом к «инновационному социально-ориентирован­ному типу развития» актуализируются вопросы, связанные с оценкой реального характера воспроизводства человеческого капитала в современной России. В своем исследовании мы поставили перед собой цель рассмотреть один из наиболее сложных и важных аспектов данного процесса. Мы стремились изучить роль культурных ресурсов семьи в формировании и реализации индивидуальных образовательных капиталов, показать, что в нашей стране сложились специфические модели потребления услуг в сфере культуры и образования, детерминированные как целями воспроизводства и повышения социального статуса текущего и следующих поколений, так и осознанием ценности образования, профессиональной состоятельности, определенного уровня культуры как критериев жизненного успеха. Прикладную значимость данной работы мы видим в обосновании необходимости государственной поддержки и выявлении соответствующих типов семей, обладающих высокими культурными ресурсами и продуктивным поведением по отношению к подрастающему поколению, но не имеющим достаточной экономической базы.

Говоря о контексте исследования, необходимо иметь в виду, что в нашей стране почти каждое поколение заставало новую эпоху и было вынуждено пересматривать нормы, ценности, ориентиры, сформированные в предыдущем поколении. Насколько допустимо в этом случае говорить о накоплении культурного капитала в семье, преемственности и стратегии семьи как консолидированного субъекта в какой-либо сфере, в том числе в сфере культуры и образования? С другой стороны, не тормозит ли инновационный прорыв России сохранение в этих сферах специфических стереотипов, иллюзий, устаревших предпочтений? Может быть, именно отказ от семейной преемственности в профессии, стратегиях накопления культурного и образовательного капиталов должен стать необходимым условием подлинно эффективных, инновационных социально-эконо­мических преобразований в России? Создает ли ориентация на получение высшего образования, детерминированная внеэкономическими факторами, дополнительную нагрузку на экономику, стимулируя развитие образовательной системы независимо от экономики (или даже вопреки ей) [Очкина, 2007]? Или, напротив, сохранение культурного капитала семьи, в том числе и устойчивых ориентаций на повышение образования детей, само по себе является ресурсом для инновационного развития, ресурсом, который нуждается в соответствующих структурах для эффективного использования? Все эти дискуссионные вопросы лежат в поле зрения нашего исследования.

Основной информационной базой нашего исследования послужили мате­риалы представительного опроса 2006 г. [Шкаратан, Ястребов, 2007], а также обследования, проведенного в г. Пензе в рамках исследовательского проекта «Культурная преемственность в семье как фактор накопления и эффективности реализации образовательных капиталов (к вопросу о динамизации развития человеческого потенциала в современной России)».

Углубленные полуформализованные интервью, проведенные в г. Пензе с октября по декабрь 2008 г., позволили выявить внутрисемейные механизмы формирования и накопления культурного капитала. Нами опрашивались специа­листы с высшим образованием 41–55 лет, имеющие детей старше 18 лет. В ос­нову методологии сбора и анализа качественных данных был положен биографический метод французского социолога-антропономиста Д. Берто, который, будучи приверженцем воспроизводственного подхода, в индивидуальных достижениях видел «следы» предшествующих поколений. В анализе социальных траекторий индивидов им применялся специфический метод сравнительного анализа, при котором изучаются истории семей, объединенных некоторым признаком [Берто, 1997; Берто, Берто-Вьям, 1992].

Учитывая особенности процессов в российском обществе, их динамизм, а также глубину социальных трансформаций, в качестве первого объединительного признака при отборе единиц информации было выбрано наличие у респондентов высшего образования. Мы предполагали, что в том временном пространстве, которое охватили интервью, именно оно было решающим фактором перелома статуса. Еще одним показателем, объединяющим респондентов, был возраст от 41 до 50, возраст активной карьеры. Эти люди имели, с одной стороны, степени свободы в 1990-е, возможности смены профессии, открытия собственного дела, могли и потерять все преимущества, полученные с высшим образованием. С другой стороны, респонденты этой возрастной группы в массе своей получили образование в Советском Союзе, поэтому в их социально-профессио­нальных ориентациях инерция советского опыта сохранялась в начале 1990-х гг., да и профессиональная карьера развивалась или начиналась еще в советских социально-экономических условиях.

Таким образом, респонденты с выбранными нами характеристиками, с одной стороны, обладают высоким культурным капиталом, который в состоянии передать детям, а с другой, именно они потенциально являются носителями стереотипов относительно социальной роли образования, сложившихся вне современной экономической реальности. Всего мы провели 50 интервью для получения наиболее полной картины накопления и воспроизводства человеческого капитала в нашей стране.

Анализ материалов представительного опроса не выявил устойчивой связи между уровнем образования респондентов и уровнем образования их родителей. Схожие результаты были получены и в качественном обследовании 2008 г., где практически все респонденты имели родителей без высшего образования. Тем не менее любопытные закономерности были обнаружены при анализе связи уровня образования респондента и его (ее) старшего ребенка в разрезе групп, выделенных по различному уровню дохода (критерии выделения групп см.: [Шкаратан, 2008, с. 73–74]). Так, более или менее значима эта связь в срединных группах (от 3500 до 12800 руб. в месяц на члена семьи). На полюсах – в зоне нищеты и бедности и в зоне богатства – эта связь теряет силу. В бедных семьях это, по-видимому, связано с тем, что ощутимая нехватка материальных ресурсов блокирует возможности передачи культурно-образовательного потенциала (даже если он есть) следующим поколениям. Феномен ослабления этой связи в обеспеченных и богатых семьях, на наш взгляд, нуждается в дополнительном изучении.

Расчеты показали, что в целом шансы детей из малообеспеченных семей получить образование в учреждениях с высоким статусом составляют 0,19 (в терминах детерминационного анализа), тогда как у детей из семей со средним достатком – 0,17. То есть фактически эти шансы равны, даже чуть выше в малообеспеченных семьях. Однако шансы детей из семей, где хотя бы один из родителей получил высшее образование, получить образование в учреждении с высоким статусом – 0,23, тогда как у детей из менее образованных семей – 0,13, что практически в два раза ниже. В целом, можно утверждать, что культурно-образовательный статус семьи, в которой воспитывается или воспитывался ребенок, имеет бóльшую емкость при детерминации его шансов на получение хорошего образования, чем ее материальное положение. Здесь, разумеется, большую роль играет то обстоятельство, что в России сохраняется еще довольно большой сектор бесплатного образования. Но, тем не менее, для малообеспеченных семей содержание ребенка, обучающегося на дневном отделении вуза, составляет серьезную нагрузку на бюджет. Обучение в специализированной школе или гимназии, формально бесплатное, требует также дополнительных расходов: покупка учебных пособий, оплата дополнительных занятий и т.д. Эти расходы могут быть незаметны для обеспеченных семей, но для малообеспеченных они весьма существенны, и требуется сильная мотивация для соответствующего реструктурирования бюджетов.

Исследование 2008 г. позволило нам увидеть, что фактор образованности рассматривается респондентами как относительно независимый фактор со­циальной идентификации. Так, при определении социального статуса своих бабушек и дедушек респонденты обязательно учитывали уровень их грамотности и образованности. Этот факт рассматривался ими как равнозначный показателям достатка, если не доминирующий.

Интервью в Пензе показали, что ориентация на высшее образование как средство социальной мобильности сложилась еще у родителей наших респондентов, которые в большинстве своем, как мы отметили выше, высшего образования не имели. Тем не менее во всех семьях, независимо от уровня жизни, решение ребенка продолжить обучение в вузе встретило поддержку родителей. Все респонденты отмечают заметный вклад родителей в их интеллектуальное и социальное становление, особенно в развитие таких продуктивных качеств, как любознательность и трудолюбие. Таким образом, изменение социального статуса детей, выбора ими отличной от родительской жизненной стратегии, будучи характерным явлением для России первой половины ХХ в., отнюдь не означало культурного противостояния поколений. Напротив, дети реализовали те культурно-образовательные стратегии, которые сформировались у их родителей под влиянием социально-экономических и социально-культурных изменений в стране, воспользовавшись развитием и повышением доступности системы образования, ростом спроса на специалистов.

Отметим еще раз, что все респонденты, независимо от уровня дохода и состояния карьеры, видят в высшем образовании огромный потенциал для социального роста. Все респонденты, оценившие карьерные достижения отца или матери как неудачные, в качестве основной причины этих неудач называют от­сутствие должного образования. При этом, отдавая себе отчет в ограниченности возможностей для трудоустройства в сельской местности, где проживали родители, респонденты замечают, что наличие высшего или хотя бы среднего профессионального образования могло бы изменить ситуацию в лучшую сторону.

Преемственность культурных традиций семей, образовательных стратегий характерна для семей всех респондентов исследования 2008 г. Наряду с моделями накопления и развития культурного капитала семей можно выявить и три типа преемственности. Во-первых, профессиональную. В семьях, где существует преемственность профессии, именно профессиональная состоятельность, социальная значимость деятельности рассматриваются как определяющие факторы статуса. Структура потребления в таких семьях, как правило, демонстрирует более высокий уровень социальных запросов, чем тот, который мог бы сложиться при их уровне дохода и благосостояния. Это проявляется в том, например, что часть средств расходуется на предметы, связанные с профессиональными нуждами (специальные книги и журналы, компьютер, Интернет), а также в том, что в таких семьях складывается относительно высокий уровень социальных потребностей. Доход же выступает как ограничитель, что отражается на значительном сокращении повседневных расходов, прежде всего на питание и одежду, а также в отказе от туризма, путешествий. Отметим, что сходные результаты получены и на материалах опроса 2006 г.

В интервью мы отметили тот факт, что особенно ярко смещение структуры потребления в сторону культурно-образовательных продукции и услуг в семьях с невысокими доходами характерно для тех семей, где преобладает особый вид преемственности – культурный. Культурная преемственность предполагает существование общих интересов, традиций в организации свободного времени, преемственность в стиле и образе жизни. Для таких семей характерна и наиболее высокая оценка образованности и профессиональной увлеченности, самореализации как факторов жизненного успеха и социального статуса, относительно независимых от уровня дохода.

Социальный тип преемственности связан с включением детей в систему социальных связей родителей, на которые они опираются при получении образования, в начале и в процессе развития карьеры. Подобная преемственность как особый вид накопления и воспроизводства культурного капитала семьи характерна для респондентов с относительно высоким уровнем дохода. Дети получают образование для того, чтобы эффективней развивать предприятие родителей, включаются в эту деятельность с первых карьерных шагов или пользуются поддержкой родителей на протяжении учебы и развития карьеры.

В целом результаты исследования позволяют заключить, что образованность в самом широком смысле воспринимается семьями именно как капитал. Существует значимая связь информационно-культурного потребления, поведения в сфере образования и культуры, с одной стороны, и самооценки не только социального, но и материального положения, с другой. Интервью показали, что наибольшее внимание к образованию и культурному развитию своих детей проявляют респонденты, увлеченные своей профессией и рассматривающие уровень культуры и образования как самостоятельные ценности. Интересно отметить, что профессиональная реализация, увлеченность делом и его социальная значимость рассматриваются как фактор и критерий жизненного успеха как мало и среднеобеспеченными образованными респондентами, так и богатыми и коммерчески успешными. Доход как доминирующий или единственный фактор социального положения называли респонденты, не сумевшие реализовать преимущества высшего образования, потерявшие квалификацию (по данным ин­тервью).

Однако и те респонденты в наших интервью, которым, по их собственному признанию, не удалось реализовать преимущества высшего образования, и даже те, кто полностью утратил и профессию, и квалификацию, не сомневаются в преимуществах обеспечения высшего образования для собственных детей. В тех же семьях, где родители имеют любимую, интересную, хотя и малооплачиваемую работу, ни они сами, ни их дети в ценности высшего образования не сомневаются. Нужно сказать, что именно в этих семьях концентрируется, на наш взгляд, значительный трудовой, интеллектуальный и культурный потенциал, который, к сожалению, не может быть полностью реализован из-за материальных ограничений. Тем не менее эффективность накопления и реализации культурного капитала в семьях с преобладанием культурного и профессионального типа преемственности очень велика, учитывая скромные, как правило, экономические возможности этих семей.

Как показывают материалы опроса 2006 г., образование детерминирует структуру потребления в сфере информации, культуры и образования не в мень­шей степени, чем уровень дохода. Такое потребительское поведение создает возможности развития предложения соответствующих услуг и делает рынок их более емким, чем это было бы возможно при сложившейся структуре дохода, без дополнительных факторов, мотивирующих потребителей. Заметим при этом, что, несмотря на преимущественно ценностную и порой внеэкономическую (точнее, не строго рыночную) детерминацию стремления к получению высшего образования, его уровень продолжает оставаться фактором социальной мобильности во всех смыслах.

Таким образом, на сегодняшний день именно в системе высшего образования России сформирован и продолжает воспроизводиться культурный капитал семей, которым они измеряют свой социальный статус, жизненный успех, социальное положение. Устойчивая ориентация на получение образования сформировала значительную группу людей, для которых социальная ценность, интерес и познавательность – такие же или почти такие же значимые характеристики работы, как и присущее ей материальное вознаграждение. И это тоже вполне ощутимый социально-экономический потенциал. Нам представляется, что мотивацию к получению образования гораздо легче трансформировать в мотивации к получению знаний, квалификации и профессии, чем сломать их совсем. И такой трансформации можно добиться только одним способом: созданием в стране рабочих мест, предъявляющих спрос на высококвалифицированный труд. Это не утопия даже во время кризиса.

Литература

Берто Д. Полезность рассказов о жизни для реалистичной и значимой социологии // Воронков В., Здравомыслова Е. (ред.) Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ. Труды ЦНСИ. 1997. № 5.

Берто Д., Берто-Вьям И. Наследство и род: трансляция и социальная мобильность на протяжении пяти поколений // Вопросы социологии. 1992. № 2, 3.

Очкина А. Концепция изменилась? По следам российских реформаторов от образования // Левая политика. 2007. № 1.

Шкаратан О., Инясевский С., Любимова Т. Новый средний класс и информациональные работники на российском рынке труда // Общественные науки и современность. 2008. № 1.

Шкаратан О., Ястребов Г. Социально-профессиональная структура населения России. Теоретические предпосылки, методы и некоторые результаты повторных опросов 1994, 2002, 2006 гг. // Мир России. 2007. № 3.

Я

стребов Г. Возможности реализации образовательных ресурсов: сравнительный анализ возрастных групп // Мир России. 2006. № 1.