Кузнецова C

Экзистенциальный взгляд.

Кузнецова C.

Эстония

В литературе и философии эпитет «абсурдный» трактуется как нелепое, бессмысленное, противоречивое, искаженное представление явлений и феноменов окружающего мира. В экзистенциальной традиции философия абсурда, берущая начало в работах Камю и Сартра, предъявляется как характеристика отношения человека с миром, выражающаяся в непредсказуемости и бессмысленности существования, жестокости и безразличии враждебного человеческой индивидуальности мира. Лишенность смысла и самоотчуждение, порождают «абсурдное сознание» (Камю, "Миф о Сизифе»), в котором свобода абсолютна, и выбор не обсуждаем, он всегда «просто вот».

Абсурд связан с образом мыслей и с образом жизни, с определенным стилем поведения. Движение мысли не подчинено раз и навсегда заданной траектории, она подвижна и может двигаться во всех направлениях. Она может «забегать вперёд» - отступать назад, а по Ницше мысль – это танец, мысль с «оглядкой», либо с «лазейкой» – у Бахтина. Мысль могут вдохновлять не только «большие, хорошо утоптанные дороги» логики (Лев Шестов), но и «подвалы» человеческой души или же «лесные тропы», которые внезапно обрываются и будто бы ведут в никуда (Хайдеггер).

Хочу поделиться собственной метафорой по поводу состояния абсурда в творчестве, иногда, к счастью, переживаемое мной. Из невидимого небесного гнезда выпал «птенец» – прямо в комнату моего безмыслия, а иногда и бессмысленности, в пространство пустоты или опустошенности. Кто знает… И, в зависимости от «температуры» души, от чистоты и прозрачности этого пространства, я начинаю заботиться о «птенце», придаю смысл его прилету и существованию. Бывает и так, что недостаточно обогретый, небрежно отодвинутый на периферию памяти, «птенец» улетает в никуда, как будто растворяется .Чтобы этот посланник Музы посещал, чтобы быть удостоенной этого гостя, мне необходимо быть никакой, без логики, без планов, без копошащихся мыслей.

Разум подвержен соблазну быть «другим» и, в то же время, тоскует по «золотой средине», жаждет абсолюта. В результате заставляет себя жить исключительно тем, что ему известно, обходится тем, что есть, и не допускает вмешательства того, в чем нет уверенности. Отсюда можно догадываться, сколько воли и мужества необходимо творцу, чтобы пробиться через обыденность, абсурд нелепости к себе другому, неизвестному. Сотворение другого необычного для клиента мира в психотерапевтическом диалоге – это тот же путь. По собственной воле.

Сознание и хотение…

Состояние абсурда отца, у которого сын спросил о том, «что такое хорошо и что такое плохо»…Одному это – хорошо, а другому – плохо. А как себе объяснить –«нравится – не нравится» клиент? На что опираться? Если на логику, то это «за уши притягивать», а если на смысл такого отношения к клиенту, то его может и не быть. А если совсем нелепо и неуместно переживание, то, что происходит со мной, которая переживает? Досадные помехи в пространстве встречи. А это же не может быть смыслом…

В психотерапевтическом диалоге как и в обычной жизни всегда есть место абсурдным идеям в совместном пути, которые в пространстве зарождающего доверия появляются в переживании неабсурдного существования. Тогда есть и честность перед самим собой, и соотнесенность и внутренняя непротиворечивость смыслов и чувств, и готовность к помощи любому человеческому существу. Однако, эффект ирреальности, абсурдности связан ещё и с тем, что, для клиента, описывающего реальность, эта реальность является как бы «посторонней», не собственной.

«Экзистенциальная философия есть философия, на которой запечатлевается экзистенциальность познающего, она экспрессивна» (Н.Бердяев). Экспрессия противоположна производному опыту, сублимации или подделке.

Откровенность перерастает в от-кровение, становится разоблачением, снятием покровов, обнажением болезненной правды жизни. «Кровь» не лжет, а «кровное» обязательно проявится.

Трагический конфликт, в котором человеческое сознание сталкивается с неизбежностью судьбы, с неизбежностью высшего порядка, перерастает в трагикомическое зрелище, в котором нет никакого смысла, - ни человеческого, ни сверхчеловеческого, - в котором правят либо слепые механизмы природы, либо слепые механизмы общества, превращающие человеческую жизнь в абстракцию, как, например, в истории с молодой женщиной, которая, оформив, наконец, развод с мужем, в свои 30лет, не в силах была «развестись» с отцом. Абсурдный «супруг»-отец не хотел отпускать от себя ни на шаг красавицу дочь, ревнуя ее к каждому столбу. Трагикомично выглядит мать наркозависимого парня, которая не подпускает женщин к сыну и не допускает даже мысли ,что сын будет жить с другой, а не с ней и другая будет его отмывать, кормить с ложечки, лечить и т.д.

Встреча для клиента как «самовыговаривание». В какой-то степени это высказывание звучит как упрощенность. Его функция, прежде всего, избавить психотерапию от синдрома научности, от субъект-объектного познания и приблизить ее к настоящей реальности. «Экзистенциализм можно по-разному определять, но самым важным представляется мне определение, что это есть философия, которая не хочет объективирующего познания» (Н.Бердяев). Делать из чего-либо объект, значит отдалять, помещать на расстоянии. Объективирующий разум это разум наблюдающий, препарирующий, способный бесконечно приближаться к предмету вместо того, чтобы познать его в собственном смысле. Разум создаёт модели, слепки с действительности, сам будучи дистанцированным от неё. «Кругом одни ксерокопии» - со слов клиента, неудовлетворенного собой и миром. Повествуя отстраненно о своих невзгодах и тяжестях, многогранно отзеркаливая события, человеку не так больно. Он приспосабливается к своему «сегодня». Психотерапевту в этой исповеди услышать «что-то здесь не так», почувствовать степень «настоящности» переживания –задача непростая.

Шиворот-навыворот всей эмоционально-волевой сферы клиента-подростка в его повествовании на встрече, да и в его настоящей жизни - это попытки противостоять логике, рассудочности и однозначности определений, которые ему предлагает взрослый мир. В безусловном характере этого противостояния и заключается жизненный посыл, интенция, энергетика существования. «Я-такой» - укрытие для переживающего абсурд подростка. И он рискует, испытывает судьбу, эмоционально и физически. «Кто я?» - вопрошает к мнению только сверстников отрок. Можно предполагать важность его окружения в такой момент.

"Я больной" –плечи взрослого мужчины опущены, во взгляде нет и намека на борьбу. И это не только настроение, не только поза, но ещё и выход, «ниша безветрия» для потерпевшего неудачу, крах в противостоянии между смыслом и бессмысленностью. Тогда абсурд уходит, тогда яснеет реальность для самого терапевта. Клиент же не хочет, не готов расстаться с этой «дубленой кожей». Ему в ней спокойнее. Абсурдный смысл настоящего. А как же психотерапевтический диалог? Куда двигаться? Искать черную кошку в темной комнате? Возможно ли добыть песчинки смысла, уменьшающего беспочвенность бытия? И тогда диалоги похожи на отмывание золотых слитков и жил, а пространство встреч – на прииск.

Теория как система рациональных конструкций должна уступить место теории как описанию действительности, к которой познающий имеет непосредственный доступ. Самовыговаривание в экзистенциализме либо исповедально, эмоционально насыщенно, наследуя традиции Кьеркегора, либо феноменологически точно, эпически неторопливо, как например у Хайдеггера.

Трудная задача для психотерапевта в процессе совместности увидеть способ переживания трагедии потери клиентом, иногда уже абсурдно привычный, в котором еще или уже нет описания и отстранения. А есть уже только отпечатки пережитого. «Смакование» горя – застревание в скорби. Помочь скорбящему клиенту увидеть абсурд бессмысленности существования, эгоизм и гордыню –неспешные и такие трудные шаги сотрудничества. И только потом разглядеть смыслы в таком проживании горя и потери. «Не торопимся» - вспоминаются слова-обереги от ошибок спасания и упасания, услышанные на семинарах доктора А.Е.Алексейчика.

В психотерапевтических диалогах реальность жизни повествующего может ускользать от внимания слушающего. Что слышит психотерапевт? С одной стороны –«приглаженные» суждения, как «колобки» на дорогах рассудка, вроде бы неуязвимы, и психотерапевт «ест» эти гладкие предсказуемости и угощает своей «логической стряпней» сидящего напротив. С другой – что закрывают эти заготовки в рассказе клиента? Уязвимость и страдания по потерям человека, сидящего напротив? Или страхи, опасения, боязни быть собой, настоящим? А может быть, сегодня это его вполне осознанный выбор? И расставаться с привычными вербальными «шариками» он уже или еще не хочет? Тогда – что не так в его жизни сегодня? Ведь он пришел на эту встречу, сделал поступок, через чего-то переступил. Где же лазейка в его «кладовку» боли? И надо ли и когда ее, эту дверь открывать? Или ждать, когда сам откроет? И далее - совместный труд к взаимопониманию.

На пути понимания страданий Другого важно помнить, что все в рассказе клиента имеет значение, что мысль как вопрос, бывает важнее отточенной мысли-ответа. Мужчина 36 лет, давно не живущий свою жизнь, а проживающий только жизнь своего начальника. Молодая женщина, которая неспособна отдалить от себя отца и выбрать мужа, которого любит. И много живых картин существования. Человек, качающий на волнах «быть» или «иметь», связан ситуацией, возникшей не по его воле.

В каких же случаях можно утверждать, что важность, которую приносит на встречу человек, не абсурдна и обладает смыслом? И сколько ему проживать духовную смерть, остановку в одиночестве, оставленности, никомуненужности? Когда, в какой момент человек вдруг помыслит о море, которому нет дела до не умеющего плавать, тонущего. «Как допускаешь ты, Господи?» До-пускать. До-пусть… Это ли не о свободе выбора каждого живущего? По староверским канонам, сопровождающим мое детство, чем больше о Боге говорим, тем меньше его с нами. Поэтому мне на встречах с верующими клиентами это помогает осмысливать по-земному его страдания, отделять «зерна от плевел». «Бог менее могущественен, чем полицейский, солдат или банкир" (Бердяев).

В первой своей крупной работе «Шекспир и его критик Брандес» (1898) Л. Шестов говорит - «Человек живет или не живет, радуется или страдает, падает или возвышается — все это лишь поверхность, видимость явлений: сущность же их — падение камня». Что подразумевал под камнем великий мыслитель? И что в этой метафоре есть для меня? «Человека можно понять, — формулирует Шестов этот главный принцип, — лишь живя всей его жизнью, спускаясь с ним во все бездны его страданий — вплоть до ужаса отчаяния и восходя до высших восторгов художественного творчества и любви».

А если этот человек – клиент психотерапии? И тогда наша задача войти в его внутреннюю жизнь, чтобы уяснить себе, что же он ищет, ради чего и зачем страдает, приходит к ужасу, преступлению, безумию: иными словами — нам нужно войти с включенной камерой своей души, записать этот хаос и выйти, не наследив, без суеты и спешки. Которая из меня и кто во мне будет просматривать эту запись? И когда? Сейчас или после? Я, которая под властью догм, полученных на своем профессиональном и жизненном пути, или я – не подавленная мышлением и свободная от вопроса «где камень зарыт», от задачи непременно справиться и стать победителем «соцсоревнования»?

С-правиться…С правом… «Право-то у вас есть, да кто вам его даст» - это опять низкий поклон доктору А.Е.Алексейчику. Как, будучи живой и настоящей, противостоять абстрактным принципам, которые на логическом уровне очень цепко держат психотерапевта в данной парадигме. Практический путь к освобождению самого «внимателя» страждущему – наживать навыки до естественности правила «эпохе», когда все имеет право быть увиденным, услышанным и достойным внимания психотерапевта. А если о свободе, то «чем больше мы забираем свободы себе, не считаясь с реальной взаимосвязанностью с другими, тем меньше остается привязанностей и здоровой зависимости от других, значит – больше одиночества и опустошенности» (Р.Кочунас) Опять острие абсурда.

Понять и понимать клиента – это уже дорога к сотворению мира для двоих. Профессионализм психотерапевта в экзистенциальной парадигме в том и состоит, чтобы войти в мир клиента, почувствовать его «сегодня», побыть в этом кажущемся хаосе чувств, пережить, «пережевать» и остаться собой, не навязывая ему никаких выводов и решений. А это возможно только тогда, когда есть или появляется доверие, то есть, вместе дошли до веры и отправились в «сотрудный» путь из абсурда безнадеги, из нелепицы, бессмысленности.

Экзистенциальная психотерапия сфокусирована на абсурде незнания, растягивает этот момент во времени, поскольку на этом промежутке мышление ещё не пришло к своему единству, не успело отвлечься от «несправедливости» судьбы, «головокружения», страхов, «темноты в глазах». Момент незнания предстает в качестве «синтетического» экзистенциального момента, в котором мыслящий есть в то же самое время существующий: «...экзистенция соединила мышление и существование» (Кьеркегор).

Итак, дистанция в процессе совместности на встречах сокращается не только между повествованием клиента и его реальной жизнью. но и между мыслью и существованием. Это путь к целостности проживания.
«Экзистенциальная терапия основывается на предпосылке, что независимо от видимого хаоса и абсурда, человек может найти смысл в жизни». /Р. Кочюнас/

Интуиция о подлинном и не подлинном в сообщении клиента преобразуется в идею о непосредственном опыте лично переживаемого клиентом и опыте, им же опосредованном рациональными конструкциями (идеями, ценностями, представлениями и т.д.). Клиент захвачен водоворотом настроения, «безопорности», граничащих с «умопомешательством»: Об этом читаем у Сартра – «Существование это не то, о чем можно рассуждать со стороны: нужно, чтобы оно вдруг нахлынуло, навалилось на тебя, всей тяжестью легло тебе на сердце, как громадный недвижный зверь, - или же ничего этого просто-напросто нет...» Если же диалог переживается аутентично психотерапевтом, то существуют по Сартру двое. Это позволяет (или, по крайней мере, не препятствует) искать важное не только в том, что кажется самым важным, но и в том, что считается абсурдным, фантастичным, ненормальным, оторванным от действительности.

«Экзистенциальная философия есть философия, на которой отпечатлевается экзистенциальность познающего, она экспрессивна» (Н.Бердяев). В терапии на встречах мы это можем наблюдать. Поскольку экспрессия противоположна производному опыту, сублимации или подделке, то в проживании встречи с клиентом гасить или подавлять чувства без «оглядывания» - это уходить и уводить клиента от самих себя, настоящих.

Нет, я не хочу быть психотерапевтическим рупором, а хочу уважительно разглядывать Другого и прислушиваться к полифонии его страданий, где полутона иногда важнее главной мелодии. Вопросы, возникающие как след пройденного пути или как предчувствие неведомой тропы, иногда просветляют туман пространства «Между» по М.Буберу. Это когда после встречи. А вот во время встречи – очень неоднозначны «стрелы» этих вопросов.

Насколько «неистинно» я сама живу? И чем от себя самой закрываюсь? А конфронтация с Другим – это не «звонок» ли мне самой о нежелании разделять его страдания? Или, еще сложнее, не о «троне» ли, не о «короне» ли самого психотерапевта? А мои «болячки» - они мне зачем? Может быть, как у великого Ницше? Он пытался глубоко и научно решать глобальные вопросы мироздания, а судьба предлагала ему решить такую маленькую задачку, а именно – жить в своем больном теле и ежечасно относиться к нему и общаться с ним на равных. Я, когда говорю что-то важное на встрече с Другим (а когда говорю, то меньше чувствую), насколько я укрываюсь от себя, настоящей? А Лукерья-утешительница внутри меня сразу тут как тут. «Типа – а как же искренность, а как же – аутентичность?» Ну и т.д. Противостояние близкого и далекого, абстрактного и реального в психотерапевтической встрече –это ли не абсурд, это ли не наковальня, на которой высекаются тексты неумолимости, неминуемости. Если же обратиться к жизни самого Ницше, то его отрыв от земного до высокого был велик и соразмерен его «великости». И бездну его абсурда постичь невозможно. Да и сам Ницше, как мне кажется, успел только заглянуть в эту пропасть.

Как жить и быть между добром и злом? И как уживаться с ужасом и вопиющим злом, которое иногда подходит очень близко? Кому это зло вопиет? Мне? А Других, что же – «по шерстке гладит»? А мои стихи – когда начинают звучать и выкарабкиваются из моего душевного болота, зачем они приходят? И непонятно, как жить, когда зло образа не имеет. С чем и с кем учиться уживаться?

Чую, ночь и маета
Неспроста,
На задворках тишины
Вижу сны.
Поле с житом и тропа,
Как черта,
И вороны - комья черной
Вины.
По тропе несусь я прочь
В эту ночь.
Как спасенье светом
Манит окно.
Кто мне может в этой яви
Помочь
Убежать мне от себя

Не дано.

Работать и творить «ни для чего», лепить из глины, знать, что у творчества нет будущего, что твое произведение рано или поздно будет разрушено, и считать в глубине души, что все это не менее важно, чем строительство на века,- такова нелегкая мудрость абсурдного мышления. Решать одновременно две задачи: отрицания и утверждения - вот путь, открывающийся перед абсурдным творцом. Он должен сделать красочной пустоту. (А.Камю) А сколько раз я в своей жизни творю бессмыслицу? И в итоге ничего не сотворяю.

Итак, я предъявляю к абсурдному творчеству те же требования, что и к абсурдному мышлению. Это - бунт, свобода и многообразие. Отсюда вытекает полная бесполезность творчества. В каждодневном усилии, когда ум и желание, сливаясь, поддерживают друг друга, абсурдный человек находит дисциплину, его самую существенную силу. Дисциплина, упорство и ясность видения соединяются с установкой завоевателя. «Творить - значит придавать форму судьбе. Художественное произведение не только определяет своих героев, но и определяется ими. Комедиант научил нас, что нет границы между видимостью и бытием». (А.Камю) Как понять жизненное значение всего этого? И примириться с несоединимостью абсурда между высями горними творческого взлета и загаженным голубями балконом?

После великих осмеливаюсь на такие вопросы. Дорога к страданиям, слава Богу, уже проторена. Неоднократно я сама на волнах неспокойного моря жизни терялась в противоречиях, прибиваясь то к берегу, где все понятно, ясно и уже прописано - как и куда, то, по независящим от меня стечениям и течениям, отставала от волны и затихала в никчемности и что еще ужаснее, в бесследности своей. Без вины виноватая, слушаю себя и убеждаюсь, что и тут хочу царить. Как же, оказывается, трудно жить свою жизнь. Ведь царим для Других, которым это не всегда даже и надо. А себя для себя нет в такие моменты.

Уместно вспомнить слова, обращенные Бл. Августином к Богу: «Ты всегда был у меня; только я сам не был у себя».

Живем в двух моралях – обычности и трагичных крайностей, либо в ситуации рокового случая, либо в отстраненности звучания строфы или видения образа будущего рисунка. И, как мне думается, глубина пропасти абсурда очень индивидуальна. И есть еще разная степень осознаваемости переживания абсурда. Мораль обычности, обыденности всегда стремится меня саму подчинить стандартам, успокоить обещая легкие раны, быстрое их заживление, обещая стабильность и надежность завтрашнего дня. Я и сейчас ловлю себя на желании объяснить, понять, найти смысл и уложить в схему само явление абсурда. В рассудочности спокойнее. Хотя по Ожегову абсурд – всего-то на всего - нелепица и бессмыслица. Об этом стихи не пережившей абсурда в своей жизни в Елабуге русской глубокоемкой поэтэссы Марины Цветаевой.

Бог прав
Тлением трав,
Сухостью рек,
Воплем калек,

Вором и гадом,

Попранным Словом.

P.S. Абсурд, пережитый мной во время написания этой статьи, это и выбор между теоретическими меткостями великих философов и отзвуками сочувствий в проживании историй клиентов, это и вопрошание самой себе – а кому это нужно? И все же теплится надежда, что есть в моей статье моя извилистая тропа через абсурд, как в терапевтическом общении. так и в личной жизни. И это коллегам может пригодиться, чтобы прокладывать свои тропы на картах жизненных историй клиентов.

Литература

Бердяев Н. Истина и откровение. СПб: Изд-во РХГИ, 1996.

Бердяев Н. Самопознание. М.: "Книга", 1991.

Камю А. Посторонний. С/с в 5тт. т.1. Харьков: "Фолио", 1998.

Камю А. Миф о Сизифе. т.2. Харьков: "Фолио", 1998.

Кьеркегор С. Повторение. М.: "Лабиринт", 1997.

Паскаль Б. Мысли. СПб: "Северо-Запад", 1994.

Сартр Ж.-П. Тошнота. СПб.: "Азбука" - "Терра", 1997.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: "Прогресс", 1990.

Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. В кн.: Сочинения. М.: "Раритет", 1995.

Кочюнас Р. "Контуры экзистенциальной терапии (часть II)" /HPSY.RU/

Кочюнас Р. "Свобода и психотерапия" /HPSY.RU/