Л. И. Зарембо «слово о полку игоря святославича…» Я. О. Пожарского в русской критике 1820 — 30-х годов

В. Г. Белинский

Интерес к исследованию был настолько велик, что меценат Н. П. Румянцев, на чьи средства оно готовилось, не дожидаясь завер-шения печатания, прислал первые шесть листов в Псков Е. А. Болховитинову [11: 191]. «Не знаю, получу ли отъ графа окончанiе, а надЂюсь скорЂе чрезъ васъ, о чемъ и прошу», — в свою очередь, обращаясь к В. Г. Анастасевичу, торопил события митрополит [11: 191]. Думается, что он не случайно свой Киевский экземпляр (с много-численными маргиналиями) «Ироической пЂсни...» объединил в конволют с «игоревщиной» Пожарского [27: 138]. По мнению ученого, эти два инкунабула «Слова о полку Игореве» были не только сопоставимы, но и в определенном смысле равны в своей значимости для русской культуры. В раритетном сегодня издании Пожарского осуществилось первое печатание текста памятника после невозвратной утраты его в 1812 году, что привлекло особое внимание почитателей древности. Кроме того, нельзя забывать, что еще в 1805 году «ПримЂчанія на древнее сочиненіе, называемое Ироическая пЂснь о походЂ на половцовъ, или Слово о полку Игоревомъ» А. С. Шишкова предварялись рассуждением о потребности возобновления прецедента А. И. Мусина-Пушкина, т. к. его тираж в 1200 экземпляров стал библиографической редкостью [12]. И, конечно же, повторное печатание в столь «элитной» периодике, как «Сочиненiя и переводы, издаваемые Россійской Академіею» [22], не могло удовлетворить читательского спроса.

Публикация средневековой поэмы Пожарским по изданию 1800 года (очень незначительные отступления воспринимались как опечатки) одновременно завершала формирование (и, что очень важно, позволяло осознать его как такового) целого направления в науке о «Слове». Оно базировалось на доверии к труду «самовидцев», признании условно общепринятой редакции древнего уникума, ее инвариантности при возможности многих толкований.

Ведь уже следующий издатель, переводчик и комментатор памятника Н. Ф. Грамматин в 1823 году декларировал иной археографический принцип. Квалифицируя буквальное повторение как «простое перепи-сывание» [4: 8 (без пагинации)], он ставит задачу орфографической унификации оригинала. В дальнейшем обе эти тенденции закрепились, сосуществуют и поныне в филологии «Слова». Однако здоровое стремление к некоей позитивной стабильности, всестороннему анализу печатного текста в качестве базиса для любых модификаций, а также популяризация памятника, введение изучения его в университетские курсы, как и ряд «открытий» поддельных списков «Слова» в те годы неизменно рождали повышенный интерес к варианту, напечатанному по рукописному сборнику. А отсюда, конечно же, к наиболее доступному и последнему по времени его воспроизведению — в книге Пожарского. Достаточно сказать, что три года спустя, в 1822 году, Н. И. Греч в своем «Опыте краткой истории русской литературы» приводит фрагмент «Слова» по этому источнику, как, очевидно, вполне достоверному и принадлежащему перу авторитетного исследователя [6: 353].

А престиж Пожарского-медиевиста к этому времени, безусловно, был достаточно высок. Об этом можно судить хотя бы по тому, что получен-ную от В. Ганки пражскую публикацию Краледворской рукописи знаменитый меценат «ученой дружины» адресовал для сличения со «Словом» именно ему [20: 30]. Причем единолично, хотя у К. Ф. Калайдовича имелась работа по смежной теме «Опыт решения вопроса… на каком языке написана Песнь о полку Игоря: на древнем ли славянском, существовавшем в России до перевода книг Священного писания, или на каком-нибудь областном наречии?» [9]. Финансируя труд Пожарского, Румянцев, конечно же, был заинтересован и предполагал близкий к сенсации [3] результат сличения «Слова» с фальсификатом чешского панслависта. Можно с уверенностью сказать, что богатый фактический материал и самая идея сопоставления лексики «Слова» с живыми славянскими речениями были уже загодя подготовлены. Е. В. Барсов обратил особое внимание на украинские и польские параллели «Слову» в указанном сочинении Калайдовича и сделал справедливый вывод о том, что «прямымъ и ближайшимъ послЂдствіемъ этого… былъ трудъ Я. Пожарского» [17: 106]. О том же говорят и следующие даты: издание Ганки помечено 1819 годом, а уже в первой половине марта того же года цензор Г. Яценков «позволилъ печатать» в Петербурге 84-страничную (!) книгу Пожарского [20: 2 (без пагинации).].

Имя Пожарского обрело широкую известность и потому, что он предпринял публичную критику толкований «Слова» Шишковым. Современники расценили этот шаг как нецелесообразный, хотя алогизм прочтений высокочиновного филолога признавался очень многими [см., напр.,: 1]. В ответ президент Российской академии выступил с рецензией «НЂкоторыя примЂчанія на книгу, вновь изданную подъ названіемъ: Слово о полку Игоря Святославича, вновь переложенное Я. П. съ присовокупленіемъ примечаній (Санктпетербургъ 1819)», подписанной говорящим криптонимом «А. Б. В.» [16]. (Позднее эта публикация была включена в «Собрание сочинений… адмирала Шишкова» [21], что позволяет предположить широкую известность подлинного имени автора.) Напряженный диалог был продолжен в статье «Антикритика. ОтвЂтъ на нЂкоторыя примЂчанiя, напечатанныя въ Рускомъ ИнвалидЂ, на книгу, изданную подъ названіемъ: слово о полку Игоря Святославича, вновь переложенное Яковомъ Пожарскимъ, съ присовокупленiемъ примечанiй», помещенную в «Сыне Отечества» и сопровожденную словами редактора Н. И. Греча: «Мы не могли отказать Г. Пожарскому въ помЂщенiи сего отвЂта на пристрастный и написанный въ оскорбительномъ тонЂ разбор его книги въ Рускомъ ИнвалидЂ. БлагонамЂренный его трудъ того не заслуживалъ. Изд. С. О.» [24: 266].

Материалы эпистолярного наследия Болховитинова дают нам представление о характере этой полемики. Так, 10 июня 1819 года он писал Анастасевичу: «Я гадаю, что адмиралъ словесности высЂчетъ линьками сего мичмана…» [11: 195]. Тому же корреспонденту 22 августа 1819 года: «…президентъ разсердится на антикритику Пожарскаго; а министръ просвЂщенiя предложилъ даже Академiи Россiйск. о награжденiи Пожарскаго… Каково же президенту награждать своего критика! Сказываютъ, наряженъ уже комитетъ для разсмотрЂнiя сей книги» [11: 213]; 19 декабря 1819: «…который (президент. — Л. З.) также не любитъ отмалчиваться, и хоть презрительною бранью заплатить критику, какъ платилъ всегда и другимъ» [11: 236]; 9 февраля 1820: «… академики любятъ учениковъ, а не учителей» [11: 235].

Печатное выступление Шишкова не было свободно от казусов смешения разноязычных слов и генезиса их значений. Например: «ВЂщій на Польскомъ языкЂ значитъ гадательный, прорицательный» [21: 386], аналогично — о значении «польскаго слова “чили”» [21: 388], автор также отмечал: «Я. П. ... доказываетъ, что по Польски Trudna rzecz значитъ трудная вещь, дЂло (хотя Польское слово rzecz есть одна съ нашимъ рЂчь, а не вещь или дЂло)» [21: 385]. Так президент Российской Академии поучал своего младшего коллегу-филолога, что существительное «rzecz» синонимично глаголу «rzec» и потому родственно русскому «рЂчь».

«Неизвестный» оппонент А. Б. В. благодаря своему высокому официальному статусу оказал значительное давление на русские научные круги, на судьбу книги «Слово о полку Игоря…» (не переиздавалась никогда) и самого литератора, который, насколько известно, уже более не обращался к данной теме. А его сторонник и апологет Греч в 1922 году, непосредственно цитируя произведение по изданию Пожарского, не упоминал имени автора книги и не называл его в числе первых переводчиков «Слова» [6: 35, 353].

И все же влияние труда Пожарского на ученую мысль, общественное мнение начала ХIХ века было чрезвычайно велико, оно значительно превышало задачу, которую имел в виду граф Румянцев, финансируя издание: сличить Богемскую Царедворскую рукопись Ганки со «Словом о полку Игореве» [20: 30]. Содержание исследования, самая методика и результаты были очень неожиданными. Пожарский первым стал сопоставлять язык «Слова» с живыми славянскими речениями, в том числе активно с польским. А примеры из белорусского казались фантастичными. И если не знать первый язык было правилом хорошего тона в России того времени, то о втором и сказать было нечего [Cм. подробнее: 7]. Практически в книге была поставлена и решалась проблема, о важности которой значительно позже, во второй половине 1830-х годов, заявит А. С. Пушкин: включение в сопоставление с лексикой «Слова» «всех наречий славянских..., где еще сохранились они (лексемы. — Л. З.) во всей свежести употребления» [13: 148]. Имя Пожарского становится широко известным славистам Польши (М. Вишневский, Л. Лукашевич, В. Мацеевский, А. Белевский, С. Красиньский), Чехии (Й. Добровский, В. Ганка), Германии (К. Ф. Зедергольм), Франции (Ф. Эйхгоф).

Однако русские ученые-современники, и даже такой знаток древностей, как Болховитинов, небезоговорочно приняли сам способ и результаты прочтений. Сразу же по получении от Румянцева книги, он отвечал: «Мы читали переводъ г. Пожарскаго съ Кеппеномъ и замЂтили во многихъ мЂстахъ удачную догадливость переводчика» [Цит. по: 17: 107]. Но то же явление — осторожнее оценивал в письме к Анастасевичу от 23 мая 1819 года: «Канцлеръ (Румянцев. — Л. З.) прислалъ мнЂ… Пожарскаго… Мы съ Кеппеномъ читали нЂсколько и не вездЂ его толку повЂрили» [11: 191]. (Важно обратить внимание, что цензурное разрешение для выхода в свет книги было подписано лишь двумя месяцами ранее этой даты — 11 марта 1819 года.) А уже в следующем своем, печатном, обращении к этому предмету, он иносказательно публично признал верность аргументации ученого: «ПЂснь сія писана чистымъ языкомъ Славено-Рускимъ. Но весьма многiя слова и цЂлыя слово-сочиненiя Польскiя, видимыя въ сей ПоэмЂ, …заставляютъ полагать, что языкъ ея хотя Рускiй, однакожъ… сближенный съ Польскимъ» [2: 37].

Труд Пожарского способствовал формированию сравнительно-лингвистического метода изучения «Слова» в России, отражал процесс демократизации мировоззрения ученых. Но о том, как это осуществлялось медленно и часто нерешительно, непоследовательно, свидетельствуют научные поиски Грамматина.

Получив в 1821 году как «награду трудовъ» бриллиантовый перстень от императрицы Елизаветы Алексеевны за «Песнь воинству Игореву, писанную старинным русским языком в исходе ХII cтолетия и с оного переведенную на употребляемое ныне великороссийское наречие стихами старинного же русского размера, с краткими историческими и критическими замечаниями» [см.: 4: 7 (без пагинации)], он предпринял ее новое, расширенное издание под заглавием «Слово о полку Игоревомъ, историческая поема, писанная въ началЂ ХIII вЂка на славенскомъ языкЂ прозою, и съ оной преложенная стихами древнЂйшаго Русскаго размЂра, съ присовокупленiемъ другаго буквальнаго преложенiя, съ историческими и критическими примЂчанiями, критическимъ же разсужденiемъ и родословною» [4]. Декларируя в нем свое общее негативное отношение к принципам толкований Пожарского и, очевидно, приверженность русофильству в лингвистике, отмечал: «Я едва имЂю понятіе о Польскомъ языкЂ» [4: 86], что не помешало ему ниже утверждать: «Г. Пожарскій, по обыкновенію своему, прибЂгаетъ къ Польскому языку; сей для него при изъясненіи темныхъ мЂстъ въ Сл. о пол. Иг. то же, что для мореходца компасъ въ бурную, мрачную ночь, съ тою только разницею, что етотъ вождь никогда не обманываетъ, а Польской языкъ вЂчно вводитъ въ ошибку Г. Пожарскаго» [4: 189 — 190]. Однако же в практике интерпретации древних речений Грамматин нередко принимает такие заключения, противостоящие положениям всех предшественников, цитирует, дополняет и развивает аргументацию Пожарского, но не делает при этом ссылок на его работу как источник.

Показателен в данном отношении пример со словом «зегзица», где приоритет Пожарского в установлении параллели «зегзица» — «кукушка» совершенно бесспорен. В первом издании фрагменту оригинала «Ярославнынъ гласъ слышитъ: зегзицею незнаемь, рано кычеть: полечю рече, зегзицею» соответствует «Ярославнинъ голосъ слышится: она, какъ оставленная горлица, по утрамъ воркуетъ: “полечу, я, говоритъ, горлицею”» [22: 68]. Шишков не вполне соглашался с этим вариантом: «Толкованіе сіе по соображенію повЂствованія прилично здЂсь; но впрочемъ составъ сей рЂчи трудно разобрать; ибо оная состоитъ изъ четырехъ словъ, изъ которыхъ три: зегзица, не знаемь, кычеть, суть не извЂстны» [22: 171]. Сам он переводил либо опуская какое-либо прямое соответствие, либо отдавая предпочтение варианту 1800 года: «Единъ жалостный гласъ рано по утрамъ носится тихо по воздуху: младая, прекрасная Ярославна, восходитъ на стЂны градскiя, и простирая взоры свои въ страну, куда вожделЂнный сердцу ея супругъ унесъ съ собою всЂ ея радости, плачетъ и вопiетъ: “Полечу я горлицей...”» [22: 228]. Грамматин в своем переводе сопоставляет образ Ярославны с кукушкой [4: 59], а в разделе «ПримЂчанiя къ Слову о полку Игоревомъ» пишет: «Перв. Изд. перевели зегзицею незнаемь: как оставленная горлица; но 1) зегзица не горлица, а кукушка; сiя послЂдняя попольски: гзегзелица и гзегзолка, побЂлорусски: зегзюлка, помалороссiйски: зозуля» [4: 188].

Аналогичное пренебрежение аргументацией своего предшественника, отыскание речений не для дополнительного подкрепления ее, а с той целью, чтобы вместо нее представить новые источники, нередкость в книге Грамматина. Так, в отношении толкования принципиально важ-ного, ключевого для идеологемы древнего произведения выражения «потяту быти» мнения Шишкова и первоиздателей разошлись. В Мусин-пушкинском издании читаем: «Тогда Игорь възрЂ на свЂтлое солнце и видЂ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, и рече Игорь къ дружинЂ своей: братiе и дружино! луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти: а всядемъ, братiе, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону.» — «Тогда Игорь возрЂлъ на свЂтлое солнце, и, видя все свое воинство тьмою прикрытое, воскликнулъ къ дружинЂ своей: Братцы и дружина! лучше быть изрубленнымъ, нежели достаться въ плЂнъ: сядемъ, братцы, на своихъ быстрыхъ коней, да посмотримъ на синiй Донъ» [22: 8] (Подчеркнуто мною. — Л. З.). Под пером Шишкова эта художественная зарисовка воспроизведена эвфимистически и лишена исторической достоверности: «Участь наша будЂтъ побЂда или смерть, но не плЂнъ» [22: 204]. При этом в «ПримЂчаніяхъ / Александра Шишкова...» прокомментирован: «Корень глагола потятъ неизвЂстенъ мне… Думать должно, что глаголъ тяпать происходитъ отъ тогожъ самаго корня» [22: 91]. Пожарский в своих «ПримЂчаніяхъ…» обосновал верность интерпретации 1800 года: «Въ БЂлоруссiи говорятъ: перетялъ дрова, перерубилъ дрова. По Польски pociọc (потять) значитъ порубить, посЂчь» [19: 35]. Очевидно, что дополнительные примеры употребления этой лексической единицы в сочетании с уже отмеченными способствовали бы более развернутой и обоснованной аргументации перевода. Но в труде Грамматина не учтены примеры Пожарского, он ссылался лишь на цитату из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина: «Перуна же повелЂ привязати коневи къ хвосту, и влещи съ горы по Боричеву на ручай; 12 мужа пристави тети жезлiемъ», что позволило ему утверждать «Происходитъ от древнего гл. тети, сЂчь, бить» [4: 100].

Означенные выше позиции были достаточно распространенным яв-лением не только в русской научной критике, но и иноязычной переводческой деятельности. Показательно, что о поэтической интер-претации памятника А. Белевского в 1833 году на польский язык «Wyprawa Igora na Połowców» Э. Я. Гребнева обоснованно утверждает: «Хотя А. Белевский не указывает, каким русским источником он пользовался, можно с уверенностью сказать, что это был перевод Я. Пожарского» [5: 182]. Эта же исследовательница справедливо отмечает использование образов Белевского, как и прочтений Пожарского в переводе А. Красиньского «Pieśń o półku Igora» 1856 года без ссылок в комментариях. (Однако, на немецкий перевод Ганки таковые имеются.) [27: 95].

В том же году переводчик ходатайствовал о возможности дарения своего сочинения Александру II. По этому поводу был составлен Рапорт чиновника особых поручений министерства народного просвещения С. Н. Палаузова. Известный историк в своем заключении отразил общепринятые, господствовавшие в русской науке взгляды и оценки. Среди критических изданий «Слова» 1800 — 1830-х годов он избирает для сопоставления с екзегетикой Красиньского лишь позиции Карамзина, Пожарского и Белевского. При этом, подчеркивая достоинства рецензируемого сочинения, безусловно, подразумевает и высокий авторитет предшественников, когда говорит: «Яснéе толкование Красинского (чем Пожарского. — Л. З.)». Отзыв Палаузова, очевидно, вполне соответствовал и удачно отражал умонастроения официальных кругов — по его результатам 12 декабря 1856 года Александр II пожаловал польскому переводчику бриллиантовый перстень [см.: 8: 343].

Как видно, в новых условиях никто из лингвистов не стал бы, чувствуя общественное осуждение, с бравадою писать, что он не знает польского языка, как это делал в свое время Грамматин, или «сочувствовать» заблуждениям «несчастного самолюбия» Пожарского, как Шишков.

Начало сороковых годов ХIХ столетия стало в известном смысле переломным для книги Пожарского: возрастает положительное внимание к ней, появляются в печати благожелательные комментарии, публичные оценки.

Так, в 1844 году Д. Н. Дубенский, предпринимая критику текста «Слова» (с позиций сторонника лексического поля только древнерусской литературы), подробно останавливается на славянских сопоставлениях Пожарского [см.: 19: ХI — ХII, ХХ — ХХI и др.]. Они же стали предметом анализа в книге лекций профессора Московского университета С. П. Шевырева «История русской литературы, преимущественно древней» [25: 258]. На них фокусируется внимание в критико-библиог-рафическом обзоре А. И. Смирнова «О “Слове о полку Игореве”: Литература “Слова” со времени открытия его до 1875 г.» [23: 29]. Барсов в своем труде «“Слово о полку Игореве” как художественный памятник Киевской дружинной Руси», резюмировавшем итоги изучения древней поэмы в ХIХ веке и в полной мере отражавшем «единодержавную» точку зрения на «Слово», о работе Пожарского писал: «НЂкоторыя мЂста въ переводЂ Пожарскаго дЂйствительно очень удачны, и даже именно тЂ, … для объясненія которыхъ менЂе всего нужно обращаться къ польскому языку» [17: 107 — 108]; при этом он 34 раза обращался к опыту прочтений 1819 года [18: по имен. указ.].

Этапом истинного завершения той бурной полемики 1820 — 30-х годов и ее «угасающего» продолжения на протяжении всего столетия, полагаю, можно считать публикации начала ХХ века. Среди них «Русский биографический словарь» 1905 года и книгу академика А. С. Орлова «Слово о полку Игореве» 1923 года. Подробная персоналия Пожарского (новыми фактами мы не располагаем и сегодня) [15: 255 — 256] и определение целого периода в изучении «Слова о полку Игореве» как времени Калайдовича и Пожарского [см.: 10: 29] явились своего рода оценкой вклада последнего в отечественную медиевистику и тем самым постановкой новых задач перед русским «Слово»-ведением ХХ века.

_____________________________

1. 
   А. И. Тургенев в письме Н. И. Тургеневу от 13 (25) декабря 1836 года: «Он (Пушкин. — Л. И.) хочет сделать критическое издание сей песни…, показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей; но для этого ему нужно дождаться смерти Шишкова, чтобы преждевременно не уморить его критикою, а других смехом». [26: 316].
   
2. 
   Болховитиновъ Е. Игоревъ пЂснопЂвецъ… // Сын Отечества. 1821. Ч 71. № 27.
   
3. 
   В связи с этим Е. В. Барсов замечает, что члены румянцевского кружка предполагали найти поддержку их мнений не только анонимно в «Журнале древней и новой словесности» [14], но и предпринимали для этого определенные действия: «Графъ Н. П. Румянцевъ тотчасъ по выходЂ изданiя Пожарскаго одинъ экземпляръ его послалъ Малиновскому и писалъ ему, что онъ “сему появленію не вовсе чуждъ”; а другой экземпляръ Румянцевъ отправилъ Каченовскому, причемъ заявилъ, что онъ состоитъ особымъ почитателемъ его талантовъ и потому ждетъ его слова объ этомъ новомъ прозведенiи; треій экземпляръ посланъ былъ Румянцевымъ митрополиту Евгенiю» [17: 107].
   

5. Гребнева Э. Я. «Слово о полку Игореве» в ранних славянских переводах // «Слово о полку Игореве» и его время. М., 1985.

6. Гречь Н. И. Опытъ краткой исторіи русской литературы. СПб., 1822. В следующем году книга получила дополнительный импульс к распространению в Европе в связи с переводом ее на польский язык С.-Б. Линде: Griecz M. Rys historyczny literatury Rosyjskiej… / Z rosyjskiego prez S. B. Linde. Warszawa, 1823.

7. Зарембо Л. И. Белорусские народные речения в «Слове о полку Игоря…» Я. О. Пожарского // Славянскія літаратуры ÿ сусветным кантэксце: Матэрыялы: YI Міжнар. навук. канферэнцыі «Славянскія літаратуры ÿ кантэксце сусветнай». У 2-х ч. Ч. 1. Мн., 2003. С. 45 — 49.

8. Могилянский А. П. Из истории переводов «Слова о полку Игоре» на польский язык (Отзыв С. Н. Палаузова о переводе А. Красинского) // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. ХХХI.

9. [Неизвестный]. Опыт решения вопроса… на каком языке писана Песнь о полку Игоря… // Труды Общества любителей российской словесности. М., 1818. Ч. 11.

10. 
    Орлов А. С. Слово о полку Игореве. М., 1923.
    
11. 
    Письма митрополита Евгения Боловитинова к В. Г. Анастасевичу (1813 — 1820) // Русский архив. 1889. Кн. 2.
    
12. 
    «Приступая къ изученiю сихъ примЂчанiй, сдЂланныхъ и сообщенныхъ въ Академiю отъ члена оной Вице-Адмирала Александра Семеновича Шишкова, считаемъ за нужное помЂстить здЂсь само сочиненiе сiе точно въ томъ видЂ, въ какомъ оное въ Моск†въ 1800 году напечатано: ибо безъ того читатель, желающiй видЂть въ подлинникЂ тЂ мЂста, о которыхъ въ примЂчанiяхъ разсуждается, можетъ затрудненъ быть отысканiемъ сей книги, тЂмъ паче, что уже оной не находится болЂе у книгопродавцевъ» [22: 24].
    
13. 
    Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1996. Т. 12.
    
14. 
    Рассуждение о переводе г. Пожарского «Слова о полку Игореве» и примечаниях, сделанных на оное // Журнал древней и новой словесности. 1819. Ч. 6. № 9, 10, 11.
    
15. 
    Русскій біографическій словарь / Изд. под наблюденіемъ предсЂдателя Императорскаго Русскаго Историческаго Общества А. Н. Половцова. СПб., 1905. Плавильщиковъ — Примо (см. Приложение).
    
16. 
    Русский инвалид. 1819. № 157, 158, 159, 160, 161.
    
17. 
    Слово о полку Игоре†какъ художественный памятникъ Кiевской дружинной Руси. ИзслЂдованіе Е. В. Барсова. М., 1887. Т. 1.
    
18. 
    Слово о полку Игоре†какъ художественный памятникъ Кiевской дружинной Руси. Въ связи съ древнерусскою письменностію и живымъ народнымъ пЂснотворчествомъ. ИзслЂдованіе Е. В. Барсова съ новыми неизвЂстными приложеніями. Ч. II. М., 1885.
    
19. 
    Слово о плъку ИгоревЂ, Святъславля пЂстворца старого времени. Объясненное по древнимъ письменнымъ памятникамъ Магистромъ Дмитрiемъ Дубенскiмъ, ДЂйствительнымъ Членомъ Обществъ при Императорскомъ Московскомъ УниверситетЂ: Императорскаго Исторiи и Древностей Россiйскихъ и Любителей Россiйской Словесности. М., 1844.
    
20. 
    Слово о полку Игоря Святославича, удЂльнаго князя Новагорода-СЂверскаго, вновь переложенное Яковомъ Пожарскимъ съ присовокупленіемъ примЂчаній. СПб.: Въ типографіи Департамента Народнаго ПросвЂщенія, 1819.
    
21. 
    Собраніе сочиненій и переводовъ Адмирала Шишкова Россійской Императорской Академіи Президента и разныхъ ученыхъ обществъ Члена. С. Петербург, 1827. Ч. ХI. С. 382 — 401.
    
22. 
    Сочиненiя и переводы, издаваемые Россiйскою Академiею. СПб., 1805. Ч. 1.
    
23. 
    Смирнов А. И. О «Слове о полку Игореве»: [Ч. I]. Литература «Слова» со времени открытия его до 1875 г. // Филологические записки. 1875, № 6; (продолжение: 1876, № 1, 2, 3, 4).
    

25. Шевырев С. П. История русской литературы, преимущественно древней. М., 1846. Т. 1. Ч. 1 — 2.

26. Щеголев. П. Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы: В 2-х кн. М., 1987. Кн. 1.

27. Энциклопедия «Слова о полку Игореве». СПб., 1995. Т. 1.