Маяковский (статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. — [М.], 1929—1939.)

Маяковский
(статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. — [М.], 1929—1939.)

Поэтический борец и новатор, Маяковский был тем великим художником, который не выбирал себе «путь, чтобы протоптанней и легче», а шёл отыскиваемой им самим трудной дорогой. Творчество Маяковского противоречиво и сложно. Он органически проделал сложнейшую поэтическую перестройку. Путь Маяковского к искусству социалистической революции, к поэзии пролетариата пролёг через ухабы и рытвины индивидуализма, болезненного мессианистского одиночества и бредовой тоски. От одинокого бунтарства и протеста против капиталистических отношений с позиций абстрактно-гуманистических, — через мелкобуржуазное революционно-космическое восприятие перспектив Октябрьской революции к подлинной пролетарской революционности — таков путь поэта.

Творчество Маяковского связано в начальных своих истоках с русским футуризмом, и всё же Маяковский выделялся из среды русских футуристов. Русский футуризм даже в своих социальных истоках не представлял единства. Литературно-организационное развитие футуризма шло несколькими руслами. ФутуризмИгоря Северянина, Игнатьева, Крючкова, Гнедкова, Олимпова и других эгофутуристов — типичное буржуазное явление в русской литературе, выражавшее начало распада буржуазного сознания эпохи империализма. Футуризм «Мезонина поэзии» (Шершеневич, Ивнев, Большаков и др.) — типичное реакционное мелкобуржуазное порождение этого же периода. Группа футуристов «Гилея», к которой принадлежал и Маяковский (в неё входили: Д. Бурлюк, Велемир Хлебников, Каменский, Кручёных, Е. Гуро и др.), в какой-то мере выражала революционные устремления городской мелкой буржуазии. Но груз буржуазного сознания довлел и на гилеевцах. Их протест против буржуазной поэзии, символистов по преимуществу, был протестом формалистски-литературным. В манифесте гилеевцев 1912, опубликованном в сб. «Пощёчина общественному вкусу», они протестуют против академий и Пушкина, олицетворявшихся, по мнению футуристов, в современных им символистах. Гилеевцы требовали — и это было основным пунктом их положительной программы — работы поэта над изобретением новых слов, ставили в пример опыты Хлебникова, т. е. в конечном итоге противопоставляли свою поэзию символистской по линии лишь формалистски-литературной. Маяковский, подписавший этот манифест, ограничивался в ту пору формальными требованиями. Однако он менее других футуристов мог рассматривать свою поэзию как поэзию формализма.

В 1909—1910, т. е. на самых первых ступенях своей поэтической деятельности, Маяковский в своих стихах разрешал преимущественно формально-стилистические задания, окрашенные пассивно-созерцательным отношением к действительности. Таковы стихотворения «Ночь», «Утро», «Из улицы в улицу», «Порт», «В авто», «Уличное», «Любовь», «Театры» и др. (напр.: «У / лица / лица / у / догов / годов / рез / че / че / рез», «угрюмый дождь скосил глаза / а за / решёткой / чёткой / железной мысли проводов / перина. / И на / неё / встающих звёзд / легко оперлись ноги, / но ги / бель фонарей, / царей» и т. д.). Но уже в стихах 1912 и последующих лет Маяковский в основу кладёт разработку идейно-тематического задания, идёт от содержания, подчиняя формально-стилистические задачи идейно-тематическому замыслу стихотворения. Но и в этот период его творчество ещё полно этих формалистских исканий; благодаря этому его работа ограничена узкими рамками литературных канонов, хотя он и ведёт борьбу с канонами буржуазно-дворянской литературы.

В ранних стихах Маяковского выражены с предельной силой мотивы бездомного одиночества, болезненной усталости, страшнейшего пессимизма, переданы ощущения человека, глядящего на город из городского дна. Улицы города представляются поэту «провалившимися, как нос сифилитика», реки — «сладострастие, растёкшееся в слюни». Люди городского дна, проститутки, бездомные бродяги, нищие — вот к кому обращается Маяковский «Все эти с провалившимися носами знают», что он их поэт. Он уверяет, что «проститутки» его «как святыню на руках понесут и покажут богу в своё оправдание». Обычно на основании этих мотивов ранних стихов и выводился социальный генезис творчества Маяковского как выразителя богемы, одиночки, бунтаря. Такое определение не даёт подлинного облика дореволюционного Маяковского.

В 1912—1917 Маяковский выступает как своеобразный социалист-утопист, как выразитель той группы мелкобуржуазной, гуманистически настроенной интеллигенции, идейное развитие которой впоследствии привело к приятию Октябрьской революции. Основная тема дореволюционного творчества Маяковского — человек и капитализм. В самой уже постановке темы «человек и капитализм» в Маяковском сказалась природа мелкобуржуазного утописта. Силой своего дарования поэт выражал ощущение растерянности, бессилия перед лицом капитализма, уродующего и уничтожающего личность.

Маяковский постоянно с болью, с трагически обречённой любовью обращался к человеку, задавленному капитализмом, но всё же отвлечённому человеку. Человек Маяковского могущественен: «в черепе-шкатулке» сверкает «драгоценный ум», а «под шерстью жилета бьётся необычайнейший комок — сердце». Наталкиваясь ежесекундно на запрещённые зоны, в которые нет входа воспеваемому Маяковским человеку, поэт преисполнялся духом возмущения, протеста. Вражда, ненависть к капитализму окрашивают творчество Маяковского в этот период. «День рождения человека» встревожил «логово банкиров, вельмож, дожей». Человек начинает понимать сущность капиталистического общества. Для него это частная собственность капиталистов и банкиров, скреплённая законами, государственными установлениями, религией. Это понимание далеко от марксистского понимания капиталистических отношений. Но человек Маяковского приходит стихийно к протесту против коренных установлений капиталистического общества. В поэме «Человек» [1916] Маяковский даёт следующий образ капиталистического мира:

«Моё безупречное описание земли

передайте из рода в род.

Рвясь из меридианов,

Атласа арок

пенится,

звенит золотоворот

франков,

долларов,

рублей,

крон,

иен,

марок».

В нём, в этом золотовороте все и вся тонут. Золотоворотом управляет капиталист-банкир, «повелитель всего», ненавидимый человеком Маяковского, грозный, «неодолимый» враг. «Повелитель всего» опутал сетью проводов все страны и землю скрутил в улицы. Он мощен, неуязвим. Он всесилен и всемогущ. Нет силы, способной опрокинуть его господство. Нет выхода.

Маяковский не знал ещё, что есть в этом обществе реальная сила, историческая задача которой и состоит в том, чтобы сбросить иго «повелителя всего» — «некоронованного сердец владельца». Прекрасного, могучего человека, воспеваемого Маяковским, слуги «повелителя всего» — банкиры, вельможи — захватили в плен. Жаждущим работы рукам они дали винтовку, «физическую силу ума», обуздали законом, на сердце — этот необычайнейший «комок» и «чудо» — надели «цепь-религию». Маяковский протестует против закона, против собственности, издевается над богатыми, святотатствует, богоборчествует. Но неуверенность в действенности бунта, мысль о неодолимости «повелителя всего» вызывают страшнейшие пессимистические ощущения («Замкнуло золото ключём / глаза, / кому слепого весть; / навек теперь я заключён / в бессмысленную повесть» /. «Всё чаще думаю, не поставить ли лучше точку пули в своём конце?»). Осваивая капиталистический мир, продажный, бесчувственный, торгашеский, Маяковский противопоставляет ему сокровищницу чувств своего человека и в особенности любовь. В капиталистическом мире человек не может любить по-настоящему. Любовь для человека Маяковского — это социальная трагедия, это рассказ о задавленной капиталистическими отношениями личности. И потому так часто фигурирует в любви человека Маяковского он, второй, который может её (любимую человека) увезти, одеть её «в шик парижских платьев», «камнем навесить жене жемчуга ожерелий». Человек Маяковского может предложить лишь свою любовь, превратившуюся «в сплошные губы», отдать любимой своё тело, в котором «сердце гудит повсеместно», да вместо «шика парижских платьев» «окутать любимую в дым табака». И поэтому любовь человека есть своеобразная форма борьбы, протеста, она трагична, жестока, мучительна. Ноты неуверенности в протесте, признание гнетущего всемогущества «повелителя всего» заставляют Маяковского иногда обращаться к богу с просьбой убрать «проклятую ту, которую сделал моей любимою», и вопрошать с безнадежной тоской, «отчего ж ты не выдумал, чтоб без мук целовать, целовать, целовать».

Но человек Маяковского, несмотря на все путы, продолжает оставаться гордым, могущественным человеком, — у него и «громада любовь» и «громада ненависть». Можно посадить верхом на мозги «закон», можно надеть на сердце «религии цепь», но нельзя представить, чтобы человек не нашёл на земле места, где не было бы закона, религии, денег и «повелителя всего». Отсюда вырастала у Маяковского страстная вера в человека, в его радостное и светлое будущее — гуманистический утопизм поэта. В социалистическом обществе, в которое придёт свободный человек, не место «сытым мордам», «тушам опоённым», всем этим судьям, взяточникам, полицейским, прихлебателям и верным слугам «повелителя всего». И Маяковский страстно верил в то, что «свободный человек», о котором кричал он, «придёт», он страстно хотел социалистического рая, где некому будет мучить человека. «Люди родятся, настоящие люди, бога самого милосердней и лучше». Утопически звучит в его устах и наступающая революция. В широко известном месте из «Облака в штанах» о грядущем шестнадцатом годе, как годе революции, Маяковский рисовал водителем этой революции того же абстрактного человека.

К империалистической войне 1914 Маяковский отнёсся отрицательно, став на пораженческие позиции. Этим он выделялся из среды других мелкобуржуазных поэтов, в массе своей оголтелых патриотов и шовинистов. В «Войне и мире» [1916], пожалуй единственной во всей русской поэзии того времени антивоенной поэме, с такой исключительной силой протестующей против войны, Маяковский писал:

— не надо!

К протесту против войны Маяковский привёл своего человека. Но этого мало. Маяковский, имевший давние счёты с «повелителем всего», в нём же почуял и виновника этой войны. Зачинателей войны он клеймит убийцами. Самому изображению войны предшествует изумительная по сатирической силе картина современного ему капиталистического Вавилона. В нём «мясомассая, быкомордая орава», «орущая», «жрущая», «пьющая», «по ночам взбирающаяся потеть друг на друге, сотрясая город скрипом кроватей».

Причина войны, по Маяковскому, — «рубль, вьющийся золотолапым микробом в прогрызанной душе». Отношения капиталистической собственности сделали основной чертой души человека погоню за рублем. Деньги, стремление к наживе и выгоде сделали неизбежной империалистическую войну. Страшный лик войны в потрясающе сильных строфах своей поэзии и рисует Маяковский. Он не знает, что выход из этой войны лежит через превращение империалистической войны в войну гражданскую. Но он верит в то, что его человек бросит воевать и прекратит эту войну. И тогда вслед за ней наступит ожидаемый Маяковским рай на земле и «Тогда над русскими, / над болгарами, / над немцами, / над евреями, / над всеми: — по тверди небес / от зарев алой / ряд к ряду / семь тысяч цветов засияло из тысячи разных радуг...» «День раскрылся такой, / что сказки Андерсена / щенками ползали у него в ногах». Увлечённый радостью утопической картины, Маяковский провозглашал:

«Славься человек,

во веки веков живи и славься!

всякому

живущему на земле,

слава,

слава,

слава!»

Дореволюционный период творчества Маяковского выражал те группы задыхающейся в тисках капитализма мелкобуржуазной гуманистически настроенной интеллигенции, которые с ростом пролетарской борьбы постепенно примыкали к пролетариату, шли под его руководство, захваченные грандиозностью перспектив борьбы, хотя не осознавали ещё конечных целей и путей этой борьбы. На этой именно основе вырастали у Маяковского своеобразные социалистические устремления утопического характера.

В социалистической мечте Маяковского нет ясной картины социально-экономических отношений будущего общества. Но ему ясно одно, что в воображаемой им стране социалистическою рая будут отсутствовать порождённые капитализмом отношения, которые давят, разрушают, уничтожают лучшее, что есть в этом мире, — человека. Рисуя восторженно картины будущего, Маяковский не видит реальных путей классовой борьбы для достижения этих целей. В страну утопии приводит Маяковского гуманистический протест, да ещё от имени абстрактного человека.

Свойственная Маяковскому утопичность предопределила собой восторженное отношение поэта к Февральской революции. Стремление различных классовых групп к свержению самодержавия, различных по своим задачам и конечным целям, было принято Маяковским как действительное «слияние классов», отражено им в стихах «Революция», «Поэто-хроника», «Ода революции» и оценено как осуществление «братства», как исчезновение противоречий и борьбы, как наступление социалистического рая на земле. Ему казалось, что Февральская революция выведет народы из состояния ужасной империалистической войны, что эта революция пересмотрит «миров основу», разрушит «тысячелетнее прежде», что эта революция наконец переделает «жизнь снова», до «последней пуговицы в одежде». Но утопизму радости Маяковского, вызванной Февралём, очень скоро был нанесён решающий удар. Революция в феврале не прекратила войны, не могла прекратить, и Маяковский, как и огромнейшие массы трудящихся России, через войну начал понимать истинный смысл Февральской революции. В августе 1917 Маяковский публикует в «Новой жизни» прекрасное стихотворение «К ответу», в котором разоблачает империалистический характер продолжающейся бойни («Во имя чего / сапог / землю растаптывает скрипящ и груб / кто над небом боев? / Свобода / бог / рубль, / когда же встанешь во весь свой рост / ты отдающий жизнь свою им. За что воюем?»).

Реальная действительность, продолжение войны временным буржуазным правительством, рост социалистической борьбы пролетариата начинают разрушать гуманистические иллюзии и мелкобуржуазную утопичность воззрений Маяковского. Он начинает понимать, что империалистическая бойня санкционирована буржуазно-демократическими установлениями, он видит, что над нею веет дух рубля, франка, доллара, марки.

Социалистическая революция, совершённая русским пролетариатом в октябре 1917, открыла Маяковскому, революционно настроенному мелкобуржуазному утописту, грандиозные перспективы. Его многолетняя мечта о человеке, о его прекрасном будущем получила наконец реальное воплощение. При этом новая действительность начинала исправлять и наполнять реальным содержанием абстрактно-гуманистическую мечту поэта. Теперь он уже начинает понимать, что пролетариат является руководителем октябрьского переворота, что конечная цель этой борьбы — установление социалистического общества, которое сделает человека действительно свободным. Октябрьская революция поэтому есть тот рубеж, с которого начинается интенсивный творческий рост поэта.

Первое крупное произведение Маяковского, отразившее октябрьский переворот и первый этап борьбы пролетариата за свою власть, — это «Мистерия Буфф» [1918], «героическое, эпическое и сатирическое изображение эпохи». В «Мистерии Буфф» воплощены некоторые типичные черты пролетарской поэзии военного коммунизма. Политическая направленность, публицистическая заострённость «Мистерии» чрезвычайно сближали её с пролетарской поэзией того периода. Космичность восприятия революционных событий, типичная для поэтов «Кузницы», пышно расцвела в «Мистерии» [«Места действий: 1) Вся вселенная, 2) Ковчег, 3) 1 картина: Ад, 2 — Рай, 3 — Земля обетованная»]. Социалистический характер мотивов поэзии, особенно социалистические мотивы освобождённого труда, то, что типично для представленной Д. Бедным линии пролетарской поэзии, воспринят, освоен и Маяковским («Трудом любовным, приникнем к земле / все, / дорога? кому она. / Хлебьтесь поля! / Дымьтесь фабрики! / Славься! / Сияй! / солнечная наша / Коммуна»). Но в «Мистерии Буфф» ещё сильны отзвуки проблем, волновавших Маяковского в дореволюционный период (абстрактный человек, социалистический рай). В «Мистерии Буфф» Маяковский как бы прощается с своим абстрактным человеком. В момент, когда «нечистым» трудящимся угрожает голодная смерть на отвоёванном у эксплоататоров ковчеге, является человек, отзвук гуманистической мечты поэта, и указывает им путь борьбы, маня трудящихся в землю обетованную, где «сладкий труд не мозолит руки» и «работа розой цветёт на ладони». Человек-водитель воплощается в нечистых, и этим Маяковский словно говорит: «Смотрите, тот человек, о котором я орал всю свою жизнь, борясь за него с законом, с религией-цепью, властью вещей оказался воплощённым в батраке, в кузнеце, ибо эти люди достойны того социалистического рая, о котором мечтал мой человек, идя сквозь ужасы, отчаяние и гнёт капиталистического мира». Во втором варианте «Мистерии Буфф» [1921] этот же человек фигурирует уже в качестве пришедшего рассказать нечистым как очевидец о социалистическом рае («Я видел, — говорит он, — тридцатый, сороковой век. Я из будущего времени просто человек»). Здесь Маяковский уже умеет видеть в рабочем того времени человека социалистического будущего. Как ни пытался Маяковский конкретизировать очертания земли обетованной, всё же и во втором варианте картины социалистического рая слишком общи, абстрагированы, и при виде их на Маяковского нападает «косноязычь».

Ленин в статье «Завоёванное и записанное» (Сочин., т. XXIV, стр. 26), говоря о международном значении Октябрьской революции и её мировом размахе, писал следующее: «Новое движение идёт к диктатуре пролетариата, идёт, несмотря на все колебания, несмотря на отчаянные поражения, несмотря на неслыханный и невероятный «русский» хаос (если судить по внешности, со стороны), — идёт к советской власти с силой всё сметающего с пути потока миллионов и десятков миллионов пролетариев». Эту сторону дела нашей революции в художественно-схематических плакатных образах задумал воплотить Маяковский в поэме «150 000 000» [1920].

Миллионы, поднявшиеся на борьбу за советы, за социализм, лавой двинувшиеся на «повелителя всего» Вудро Вильсона; миллионы, в которых воплотилась «революции воля, брошенная за последний предел», — герои новой поэмы Маяковского. В поэме выразился невиданный в истории героизм и пафос вооружённой освободительной гражданской войны.

«Жажда, пои!

Голод, насыть!

Время

в бои

Тело носить.

Пули погуще

По оробелым!

В гущу бегущим

Грянь, парабеллум!»

Интернациональный характер русской Октябрьской революции персонифицирован в образе Ивана. Хищнический характер загнивающего капитализма воплощён в образе Вудро Вильсона. Бой происходит не только между Иваном и Вильсоном, а — в этом между прочим критика видела схематизм «150 000 000» — в бою участвует вся материальная, физическая, идейная сила классов. «Земной шар самый / на две раскололся полушарий половины». «Ни цветов, / ни оттенков, / ничего нет, кроме / цвета, красящего в белый цвет, / и красного, / кровавящего цветом крови». И вот: «красное всё и всё, что бело, билось друг с другом, билось и пело». В результате этой невероятной, гигантской вселенско-титанической борьбы «эскадра старья пошла ко дну». Будущее победило. В этой поэме также прощупываются отзвуки концепции Маяковского — человек и капиталистический мир. В «150 000 000» в сравнении с поэмой «Человек» Маяковского по-новому изображает действительность. Там человек одинок, затравлен, загнан, «пленник города лепрозория», пленник и слуга «повелителя всего». Здесь, в «150 000 000», человек многомиллионный, взвихренный революцией, поднявшийся на борьбу против капитала и уверенный в своей окончательной всемирно-исторической победе. Однако и в «150 000 000» социалистическое общество выступает не как реальное воплощение каждодневной борьбы пролетариата, вырастающее в ходе самой борьбы, а попрежнему как отдалённейшая утопия о социалистическом рае. И здесь, именно в этих воззрениях, проявился схематизм Маяковского, а не только в плакатности изображения.

Мелкобуржуазное представление больших масс угнетённого и эксплоатируемого народа о конечных целях социалистической революции сказалось у Маяковского не только в «Мистерии Буфф», «150 000 000», но и в стихах того времени: «Левый марш», «Наш марш», «Марш комсомольца», «Гулом восстаний» и др. Именно эти массы представляли борьбу советской республики с интервентами как окончательный бой, вслед за которым сразу наступает социалистический рай, осуществляющий мелкобуржуазную мечту о земле обетованной. Недостатком Маяковского как революционного поэта является непонимание того, что жестокая классовая борьба за построение социализма вовсе не кончается с периодом гражданской войны, что элементы социализма уже наличествуют в той обострённой борьбе, которую ведёт пролетариат в настоящем. Ленин в каждом конкретном ходе пролетарской революции показывал не отдалённый, вселенский социализм, а социализм живой, сегодняшний, как творчество огромнейших масс народа. В 1918, борясь с надвинувшимся голодом, Ленин писал: «Кажется, что это борьба только за хлеб; на самом деле это борьба за социализм». Утопичность воззрений Маяковского выражалась и в его художественном методе и в стиле, и характерным для мелкобуржуазной революционной романтичности поэта является гиперболизм. В поэме «Пятый Интернационал» [1922] Маяковский рассказал объективно правильно о своём художественном методе.