Упражнение «Заживо погребенный»

Слабости

Мы с Петрусом стояли посреди бескрайнего пшеничного поля, уходящего до самого горизонта. Монотонно-ровное уныние его нарушал только средневековый столбик с крестом – веха на пути пилигримов. Подойдя к нему, Петрус опустился на колени и попросил меня сделать то же самое.

– Давай помолимся. Помолимся за то единственное, что может нанести поражение пилигриму, который обрел свой меч, – за свойственные человеку слабости. Как бы совершенно ни владел он почерпнутым у Великих Учителей искусством боя, одна из его рук всегда может обернуться его злейшим врагом. Давай помолимся за то, чтобы ты всегда держал свой меч – если сумеешь, конечно, найти его – в той руке, которая не осрамит тебя.

Было два часа дня. В полнейшей тишине Петрус начал:

– Господи, смилуйся над нами, ибо мы – паломники на Пути Сантьяго, а потому наделены пороками и слабостями. В неизреченной милости Своей сделай так, чтобы никогда не смогли мы обратить обретенное познание против самих себя.

Смилуйся над теми, кто сам себя жалеет, считая, что они – хороши, а вот жизнь к ним несправедлива, ведь они не заслуживают того, что случается с ними, – ибо никогда они не смогут вступить в Правый Бой. Но еще большую милость яви тем, кто жесток по отношению к самому себе, кто видит в поступках своих и деяниях лишь коварство и злобу, кто во всех несправедливостях мира винит себя. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…у вас и волосы на голове все сочтены».

Смилуйся над теми, кто приказывает, и над теми, кто все время посвящает работе, принося себя в жертву ради воскресенья, когда все закрыто и некуда пойти. Но еще большую милость яви тем, кто относится к работе своей как к святыне и выходит далеко за пределы собственного безумия, а в конце концов погрязает в долгах или оказывается по воле своих же братьев на кресте. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…будьте мудры как змии и просты как голуби».

Смилуйся над человеком, который может одолеть весь мир, а выиграть в Правом Бою с самим собой не в силах. Но еще большую милость яви тем, кто в Правом Бою одолел самого себя, а теперь околачивается на углах жизни и в барах ее, потому что не смог победить мир. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…всякого, кто слушает слова Мои сии, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне».

Смилуйся над теми, кто робеет взять в руку перо или кисть, резец или иное орудие, считая, что кто-то уже исполнил это предназначение раньше и лучше, нежели он, над теми, кто не считает себя достойным войти под благословенные своды Искусства. Но еще большую милость яви тем, кто дерзнул взять в руку перо или кисть, резец или иное орудие, но Вдохновение свое они облекают в убогую и невзрачную форму самодовольства и сознания своего превосходства над другими. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и не бывает ничего потаенного, что не вышло бы наружу».

Смилуйся над теми, кто ест и пьет и имеет всего вдоволь, но несчастлив и одинок в довольстве своем. Но еще большую милость яви тем, кто постится и воздерживается, осуждает и запрещает, в том полагая святость свою, и поминает имя Твое на площадях. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истинно».

Смилуйся над теми, кто боится Смерти, не ведая, как много царств уже пали во прах, как много мертвых уже умерли, кто несчастлив при мысли о том, что настанет день – и все кончится. Но еще большую милость яви тем, кто, зная многих мертвых своих, сегодня почитают себя бессмертными. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия».

Смилуйся над теми, кто уловлен в шелковые сети Любви и кто почитает себя господином над кем-то, и терзается ревностью, и убивает себя ядом, и мучается, потому что не могут они постичь, что Любовь изменчива, как ветер и как все сущее на свете. Но еще большую милость яви тем, кто умирает от страха полюбить и отвергает любовь во имя Любви Истинной, которая им не известна. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек».

Смилуйся над теми, кто тайну Мироздания сводит к простому объяснению, Бога – к волшебной палочке, а человека тщится представить существом, имеющим потребности, которые должно удовлетворять, ибо ему никогда не дано услышать музыку сфер. Но еще большую милость яви тем, кто, обуянный слепою верой, пытается в ретортах своих получить из ртути золото, кто обкладывается книгами о тайнах Таро и могуществе пирамид. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие».

Смилуйся над теми, кто не видит никого, кроме самих себя, кто из окон своих лимузинов глядит на других как на отдаленный и оттого смутно видный пейзаж, кто, затворяясь на верхнем этаже в кабинетах с кондиционерами, безмолвно терпит одинокую муку всемогущества. Но еще больше милости яви к тем, кто милосерд и великодушен и, раздавая все имение свое, ищет победить зло одной лишь любовью. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…продай одежду свою и купи меч».

Господи, смилуйся над нами – мы ищем и чаем взять в руку возвещенный Тобою меч, смилуйся над народом праведным и греховным, рассеянным по лицу земли. Ибо мы не знаем самих себя и часто думаем, будто одеты, тогда как наги; полагаем, что совершили преступление, тогда как спасли кого-то. Не позабудь в неизреченной милости Твоей обо всех нас – о тех, чья рука, держащая меч, – это и рука ангела, и рука демона одновременно. Ибо мы сущи в мире и в мире пребудем и нуждаемся в Тебе. В Тебе и в законе Твоем, он же гласит: «…когда Я послал вас без мешка, и без сумы, и без обуви, имели ли вы в чем недостаток?»

Петрус завершил свою молитву. Было все так же тихо. Он пристально смотрел на пшеничное поле, простиравшееся вокруг.

Завоевание

В конце того дня мы пришли на развалины замка, принадлежавшего в старину ордену тамплиеров. Присели передохнуть. Петрус раскурил неизменную сигару, я допил оставшееся от обеда вино. Потом оглядел окрестности – несколько крестьянских домиков, башню замка, волнистую поверхность вспаханного поля, приготовленного к севу. Внезапно справа от меня появился, пробираясь через лежащие в руинах крепостные стены, пастух со своими овцами. Небосвод пламенел закатом, и в завесе пыли, поднятой овечьими копытцами, все сделалось призрачным и смутным, словно сон или колдовское видение. Пастух поднял в знак приветствия руку. Мы ответили.

Овцы прошли мимо нас своим путем. Петрус поднялся. Зрелище было впечатляющее.

– Идем! Надо спешить, – сказал он.

– Почему?

– Потому! Разве ты не понимаешь – мы уже давно находимся на Пути Сантьяго?

Но что-то подсказывало мне – его внезапная торопливость таинственно связана с магическим появлением пастуха и овечек.

Через два дня мы вышли к подножью гор, высившихся на юге и ломавших монотонность бескрайнего пространства пшеничных полей. На холмистой равнине там и тут, здесь и там виднелись желтые знаки, упомянутые падре Хавьером. Петрус же без объяснений двинулся прочь от них, упорно забирая все дальше к северу. На мои недоуменные вопросы он сухо отвечал, что проводник – он и, стало быть, знает, куда направляется.

Мы шли уже не менее получаса, когда вдруг послышалось нечто похожее на шум водопада. Вокруг не было ничего, кроме выжженных солнцем полей, и я подумал, что это шелестят колосья под ветром. Но с каждым шагом шум становился все сильней, покуда не исчезли последние сомнения: это и в самом деле – водопад. Необычность же заключалась в том, что сколько ни крутил я головой, так и не заметил вблизи горы, с которой мог бы низвергаться поток.

И лишь перевалив через гребень пологого холма, я понял, в чем дело, и замер в восхищении при виде этого необычайного творения природы: во впадине, способной вместить в себя пятиэтажный дом, бурлила, устремляясь к центру земли, вода. Края этого исполинского отверстия покрывала, обрамляя поток, зелень пышная и буйная, разительно отличавшаяся от чахлой растительности, по которой мы ступали.

– Мы сойдем вниз здесь, – сказал Петрус.

И мы начали спуск, и я тотчас вспомнил Жюля Верна – казалось, будто мы направляемся к центру земли. Спускаться по крутому откосу было нелегко: чтобы не свалиться, я то и дело хватался за колючие ветки, цеплялся за режуще-острые камни, так что, когда мы добрались до самого дна, руки у меня были исцарапаны сплошь.

– Дивное творение природы, – сказал Петрус.

С ним нельзя было не согласиться. Этот возникший посреди пустыни оазис со свежей растительностью, на которой вспыхивали мириадами радуг капли воды, вблизи был так же прекрасен, как и при взгляде сверху.

– Здесь природа показывает свою силу, – настойчиво произнес Петрус.

– Верно, – согласился я.

– И позволяет показать нашу силу нам. Давай поднимемся по этому водопаду. По склону, вдоль потока воды.

Я снова поглядел на картину, открывающуюся моему взору. Теперь меня уже не восхищал прекрасный оазис, эта изощренно-прихотливая выдумка природы. Я стоял перед пятнадцатиметровой стеной, по которой с оглушительным грохотом мчался поток. Маленькое озерцо, образованное им внизу, было неглубоко – в рост человека, но гремящая вода устремлялась в отверстие, уходящее невесть в какие бездны. Откос был крутым и гладким, уцепиться не за что, а озеро – слишком мелко, так что, если свалишься, вода не смягчит удар. Задача казалась совершенно невыполнимой.

Я вспомнил о том, что произошло пять лет назад, когда, чтобы исполнить чрезвычайно опасный ритуал, тоже требовалось совершить восхождение. Наставник тогда предоставил мне возможность выбора – продолжать или нет. Я был моложе, пребывал в упоении от открывшегося мне могущества Наставника и от чудес Традиции, а потому решил не отступать. Хотелось продемонстрировать свою отвагу и мужество.

И вот, на исходе первого часа, когда мне предстояло выполнить самую трудную часть задания, ветер вдруг задул с такой силой, что мне, чтобы не сорваться вниз, пришлось вцепиться в маленькую площадочку, на которой я стоял. Каково же было мое удивление, когда через минуту я заметил – кто-то поддерживает меня, помогая принять более устойчивую и безопасную позу. Открыв глаза, я увидел перед собой Наставника.

Он несколько раз взмахнул руками, и ветер внезапно стих. С невероятным проворством, обнаруживавшим порой отработанный навык левитации, то есть умения парить в воздухе, он спустился с горы и велел мне следовать за ним.

На дрожащих ногах добравшись до низу, я с негодованием осведомился, почему не унял он ветер до того, как тот налетел на меня.

– Это я его и послал, – был ответ.

– Чтобы погубить меня?

– Чтобы спасти. Ты не смог бы подняться на вершину. Когда я спрашивал тебя, хочешь ли совершить восхождение, я проверял не отвагу твою. Но мудрость. Ты выполнял приказ, который я тебе не отдавал. Если бы ты владел искусством левитации, все было бы в порядке. Но ты предпочел проявить храбрость там, где требовалось всего-навсего благоразумие.

И в тот день он рассказал мне о магах, которые, теряя здравомыслие в ходе озарения, переставали отличать свое собственное могущество от могущества своих учеников. На том отрезке моей жизни, что была посвящена изучению Традиции, мне приходилось встречать трех великих Наставников – одним из них был и мой собственный, – способных перенести свое могущество из плана физического в такие сферы, которые обыкновенному человеку не могут привидеться даже во сне. Я видел чудеса, я слышал точные предсказания будущего, я знал всю цепь прошедших реинкарнаций. Мой Наставник рассказал мне о событиях на Мальвинах за два месяца до того, как аргентинцы захватили острова. Он подробно описал ход событий и – в астральном плане – объяснил причины, приведшие к вооруженному столкновению.

Однако с того дня я стал замечать, что существуют и такие маги, которые, по выражению Наставника, «потеряли здравомыслие в процессе озарения». Они почти во всем – и даже в могуществе своем – были подобны Наставникам: я своими глазами наблюдал, как один из них за пятнадцать минут предельной концентрации заставил прорасти брошенное в землю зерно. Но и он, и кое-кто еще уже ввергли в безумие и отчаянье многих своих учеников. Кое-кто из них попал в психиатрические клиники, и по крайней мере один случай завершился самоубийством. Этих магов внесли в «черные списки» Традиции, однако контролировать их было невозможно, так что, насколько я знаю, иные продолжают действовать и сегодня.

Все эти мысли пронеслись в моей голове за какую-нибудь долю секунды – при одном взгляде на водопад, преодолеть который было превыше сил человеческих. Еще я подумал о том, как давно уже мы с Петрусом идем вместе, вспомнил черного пса, набросившегося на меня, а проводнику моему не причинившего ни малейшего вреда. Вспомнил случай в ресторане с обслуживавшим нас официантом, вспомнил попойку на свадьбе. Вспомнил и сказал так:

– Петрус, я ни за что на свете не полезу на водопад. По одной-единственной причине: это – невозможно.

Он ничего не ответил. Присел на траву. Я – тоже. Почти четверть часа мы провели в молчании. Оно обезоруживало меня, и потому пришлось заговорить первому:

– Я не хочу взбираться на водопад, потому что упаду. Знаю, что не погибну: когда я увидел лик моей Смерти, мне открылся и день, в который она придет за мной. Однако, упав, я рискую остаться калекой на всю жизнь.

– Пауло, Пауло… – с улыбкой взглянул он на меня и полностью преобразился: в голосе его звучали нотки Любви Всеобъемлющей, а в глазах появилось сияние.

– Ты скажешь, что я преступаю клятву повиноваться тебе, данную перед началом Пути?

– Нет, ты не преступаешь клятву. В тебе сейчас говорит не страх, а просто душевная вялость. И едва ли ты подумал, что получил от меня бессмысленный приказ. Ты не хочешь совершить подъем, потому что наверняка вспомнил сейчас о Черных Магах¹⁶. Использовать свое право принять решение не значит нарушить клятву. Никто не оспаривает у паломника это право.

Я взглянул на водопад, потом – на Петруса. Я прикидывал, существует ли возможность совершить подъем, и возможности такой не видел.

– Послушай-ка меня внимательно, – продолжал он. – Я пойду первым и не стану применять никакого Дара. И взберусь. А если мне удастся подняться потому лишь, что я знаю, куда поставить ногу, то и тебе удастся. Ты должен будешь только повторять мои движения. Таким образом, я уничтожаю твое право принимать решение. А вот если ты откажешься и после того, как увидишь меня на вершине, то, стало быть, нарушишь клятву.

И принялся снимать кроссовки. Петрус был по крайней мере лет на десять меня старше, так что, если он сумеет подняться, крыть, как говорится, будет нечем. При одном взгляде на водопад у меня похолодело под ложечкой.

Но Петрус не двигался. Разувшись, он сидел на прежнем месте. Потом, поглядывая на небо, заговорил:

– В нескольких километрах отсюда в 1502 году Пречистая Дева явилась одному пастуху. Сегодня ее праздник – день Пресвятой Девы Пути, – и я посвящаю свое покорение ей. И тебе советую. Не надо посвящать ей боль твоих рассаженных об острые камни рук или сбитых ног – все человечество так поступает, принося ей в дар исключительно свои муки и страдания. Нет, я не вижу тут ничего предосудительного, но все же думаю, что она обрадовалась бы, если бы люди посвящали ей не только горести, а и радости.

Я был совершенно не расположен вести беседу. И продолжал сомневаться в том, что мой проводник окажется в силах совершить подъем. Я был уверен, что все это – не более чем трюк, что он просто обволакивает меня словесами, чтобы потом вынудить сделать то, чего я делать не желаю. И, вступив на путь сомнений, прикрыл все же глаза на мгновение и воззвал к Пресвятой Деве Пути. Пообещал – если нам с Петрусом все же удастся влезть по едва ли не отвесному склону – когда-нибудь вернуться сюда.

– Все, чему ты научился до сих пор, имеет смысл только в том случае, если будет применено к делу. Помнишь, я говорил тебе, что Путь Сантьяго – это путь тех, кто действует сообща. Я тысячу раз повторял эти слова. И на Пути Сантьяго, и в обычной жизни обретенная нами мудрость ценна тогда лишь, когда помогает ближнему одолеть препятствие. Зачем был бы нужен молоток, не будь в мире гвоздей? А если бы даже и были, но молоток ограничивался похвальбой: «Я могу двумя ударами заколотить любой гвоздь», то и в этом случае он был бы бесцелен и бессмыслен. Молоток должен действовать. Вверять себя руке Хозяина и выполнять свое предназначение.

Мне вспомнились слова Наставника из Итатьяйи: владеющий мечом должен постоянно проверять его и испытывать, иначе клинок заржавеет в ножнах.

– Водопад – это возможность проверить на деле и в ритуале все, чему ты научился и что познал, – продолжал меж тем мой проводник. – Одно, по крайней мере, уже пойдет тебе на пользу: тебе известен день твоей Смерти, и, значит, страх перед концом не вгонит тебя в столбняк, когда нужно будет быстро сообразить, на что опереться. Но помни – придется иметь дело с водой и на ней строить все, что потребуется. А потому, если дурная мысль овладеет тобой, – вонзи ноготь в мякоть большого пальца. И главное – при подъеме ни на миг не переставай опираться на Любовь Всеобъемлющую, ибо это она направляет и оправдывает все твои шаги.

Петрус замолчал. Скинул рубашку, стянул шорты, оставшись в чем мать родила. Потом вошел в воду маленького озерца, окунулся и вскинул руки к небу. Я видел, что он наслаждается прохладой и радужными переливами, играющими в каждой капле воды.

– И вот еще что, – сказал Петрус, прежде чем уйти под завесу водопада. – Эта вода научит тебя тому, как стать Мастером. Я буду подниматься, но меня и тебя разделит стена воды. Ты не увидишь, куда я ставлю ногу, за что цепляюсь руками. Точно так же ученик никогда не может в точности повторить движения своего учителя. Ибо у каждого – свой взгляд на мир, свой способ одолевать препоны и свершать завоевания. Учить – значит показывать: «Это возможно». Учиться – значит сделать это возможным для себя.

Ничего более не прибавив к сказанному, он проник за низвергавшийся сверху поток и начал подъем. Я видел его словно сквозь мутное стекло, различая только силуэт, но все же мог убедиться – Петрус карабкается вверх. Медленно, однако неуклонно. Чем меньше оставалось до вершины, тем больший страх охватывал меня – ведь мне предстояло через мгновение лезть следом. И вот пришел наконец самый ужасный миг: надо было пройти через плотную стену воды, бившей сверху с таким напором, что он мог бы свалить Петруса и швырнуть его вниз. Но вот голова его возникла наверху, и показалось на миг, что водопад струится с его плеч серебрящейся мантией. Да, это длилось одно мгновенье: он стремительно подтянулся, ухватившись уж не знаю за что, – и встал во весь рост, скрывшись от меня за потоком. Потом я потерял его из виду.

И наконец Петрус появился на вершине. Мокрое тело блистало в солнечных лучах. Он улыбался.

– Давай! – крикнул он, махнув мне рукой. – Твой черед!

Да, теперь настал мой черед. Лезть – или навсегда отказаться от своего меча.

Раздевшись, я снова помолился Пресвятой Деве Пути. И окунулся. От ледяной воды тело напряглось, но сейчас же меня с ног до головы пронизала ликующая радость бытия. Недолго думая, я двинулся к водопаду.

Россыпь брызг вернула меня к действительности, то есть вселила то нелепое чувство, которое так ослабляет человека в тот час, когда ему острей всего требуются вся его вера и вся его сила. Я понял: напор гораздо мощней, чем мне казалось раньше, – такая струя, попади она в грудь, способна сшибить меня с ног, хоть я и стоял прочно не на скользком камне, а на дне озерца. Обогнул поток и оказался меж камнем и водой, в узком пространстве, где помещалось только мое тело, вплотную прижатое к скале. И тут я обнаружил, что задача несколько проще, нежели она виделась издали.

Вода не попадала на склон, и то, что мне казалось отполированно-гладкой стеной, на деле оказалось в избытке наделено впадинками, трещинами, уступами. Кровь бросилась мне в голову при мысли, что я мог бы отречься от своего меча, испугавшись лезть по камню, ничем не отличающемуся от тех скал, по которым я взбирался десятки раз. Мне послышался голос Петруса: «Ну что? Видишь теперь, что, как только задача решена, она кажется легче легкого?!»

Почти прильнув ко влажной скале, я начал подъем. И через десять минут прошел все расстояние. Оставался последний отрезок пути – то место, по которому текла вода, прежде чем обрушиться вниз. Но все предыдущие свершения напрочь потеряют смысл, если я не смогу одолеть маленький участок, отделяющий меня от победы. Там и таилась главная опасность, причем я не видел, как справился с нею Петрус, и потому мог рассчитывать только на себя. Собрав всю свою веру в победу и надежду на благоприятный исход, я снова воззвал к Пресвятой Деве Пути, о которой даже не слышал раньше. И очень осторожно начал подставлять голову под ревущий поток воды.

И она обрушилась на меня, окутала сверху донизу и со всех сторон, заслонила свет. Под неистовым напором я крепко цеплялся за скалу, нагнув голову так, чтобы получился хотя бы небольшой воздушный резервуар. Я безоговорочно доверял своим рукам и ногам. Ведь руки уже держали когда-то старый меч, а ноги изведали Дивный Путь Сантьяго. Это были мои друзья, и они не подвели. Но поток воды ревел оглушительно, и вскоре мне стало трудно дышать. Я решил головой вперед врезаться в поток, и на несколько мгновений вдруг стало темно в глазах.

Напрягая все силы, цеплялся я руками и ногами за скалу, однако рев водопада уносил меня, казалось, в какую-то таинственную и дальнюю даль. Стоило лишь поддаться этой влекущей силе – и я оказался бы там, где уже ничто здешнее не имело ни малейшего значения. И не надо было бы прилагать нечеловеческих усилий, чтобы руки мои и ноги остались на скале, и вмиг наступили бы мир и тишина.

Но они – руки и ноги мои – не подчинились моему желанию, воспротивились смертельному искушению. И голова начала выныривать из-под толщи воды – так же медленно, как входила в нее минуту назад. Я был преисполнен глубочайшей благодарности к своему телу, помогавшему мне в этой сумасбродной затее – подняться по скалистому руслу водопада в поисках меча.

И вот, когда голова наконец показалась над водой, я увидел, как сияет надо мной солнце, и жадно, полной грудью вздохнул. Воздух придал мне новых сил. Огляделся вокруг, заметил в нескольких сантиметрах от себя плато, по которому проходили мы с Петрусом. Это и был конец пути. Я чувствовал неимоверное желание подтянуться, уцепившись за что-нибудь, но из-за водяного потока не в силах был разглядеть ни уступа, ни выбоины. Нет, миг завоевания еще не настал, и следовало обуздать порыв. Наступило самое трудное: вода с диким напором била меня в грудь, силясь сбросить назад, на землю, откуда я осмелился уйти вдогонку за своими мечтаниями.

Не время было размышлять о Наставниках и о друзьях, и я не мог взглянуть в сторону и увидеть, что Петрус готов прийти мне на выручку, если я начну соскальзывать. Он, наверно, миллион раз совершал этот подъем, думал я, и не может не знать, что именно здесь и сейчас мне отчаянно нужна помощь. Но он покинул меня. А может быть, и не покинул, а стоит где-то рядом, но я не мог даже повернуть голову, чтобы не потерять равновесие. Я должен все сделать сам. Я должен в одиночку свершить свое завоевание.

Крепко упершись обеими ногами в выступ скалы и одной рукой держась за него, я высвободил другую и попытался с ее помощью примириться с водой. Она не должна была оказывать мне ни малейшего сопротивления, ибо я действовал на пределе своих сил. И рука, зная это, превратилась в рыбу, которая вроде бы покорилась течению, но знала, куда ей надлежит приплыть. Я вспомнил, как видел в детстве в кино: лососи, идя на нерест, одолевали, перепрыгивали пороги – у них тоже была цель и они обязаны были достичь ее.

Рука поднималась медленно, будто сама собой, безо всякого моего участия, потеряв в воде свой вес. И вот мне удалось наконец высвободить ее и, найдя опору, ей, только ей, ей одной вверить судьбу моего тела. Вот, подобно лососю из кинокартин моего детства, она снова погрузилась в воду возле площадки, нашаривая точку, о которую я мог бы опереться для последнего, завершающего прыжка.

Но скала была до зеркальной гладкости отполирована водой, которая столетиями омывала ее. Но ведь должен же быть какой-нибудь уступ или расщелина – если Петрус смог выбраться наверх, смогу и я. Мне было очень больно: теперь я знал, что остался последний шаг, а именно в эти мгновения силы изменяют человеку и он теряет веру в самого себя. Так уже бывало со мной – совладав с океанскими валами, я тонул в невысокой волне прибоя. Но не век же так будет и недаром ведь решился я пройти Путем Сантьяго – сегодня я должен победить!

Свободная рука соскальзывала с гладкой скалы, а давление возрастало с каждой минутой. Я чувствовал – тело немеет и не слушается, ноги вот-вот пробьют судороги. Вода с силой била меня и в пах – боль была невыносимой. И вот я все же сумел нащупать в камне выбоину – совсем небольшую и расположенную чуть в стороне, но и она, когда придет ее время, послужит опорой для второй руки. Я определил то место, куда должен попасть, а свободная рука продолжала искать путь спасения. В нескольких сантиметрах от первой меня ожидала еще одна точка опоры.

Да, вот она. Вот оно, то место, которое столетиями служило паломникам, проходившим Путь Сантьяго. Я понял это, и вцепился в нее изо всех сил. Другая рука разжалась: ее отбросило назад бешеным напором воды, но я во весь размах плеча описал дугу – и рука попала туда, куда должна была попасть. А вслед за тем все мое тело рывком проделало путь, проторенный руками, и за ними следом выбросилось на вершину.

Последний шаг, великий шаг был сделан. Тело рассекло воду, и уже в следующее мгновенье бешеный водопад стал плавным, почти недвижным потоком. В изнеможении я раскинулся на берегу. Солнце било и грело меня, и я вспомнил, что победил и что жизни во мне ничуть не меньше, чем было там, внизу, в озерце. Шум воды не заглушил шаги Петруса.

Я хотел было приподняться, поделиться с ним переполнявшей меня радостью, но измученное тело не слушалось.

– Лежи-лежи, отдыхай, – сказал он. – Постарайся дышать глубже.

Я послушался и тотчас погрузился в глубокий сон без сновидений. А когда проснулся, солнце светило совсем с другой точки, а Петрус был уже полностью одет и, протягивая мне мои штаны и майку, говорил, что нам пора идти.

– Я очень устал.

– Не беспокойся. Я научу тебя вбирать энергию из всего, что окружает нас.

И он научил меня ДУНОВЕНИЮRAM.

Я делал это упражнение в течение пяти минут, и мне в самом деле стало легче. Я поднялся, оделся, взял свой заплечный мешок.

– Поди сюда, – сказал Петрус.

Подойдя к краю обрыва, я увидел под ногами рычащий водопад и спросил:

– Правда ведь, если глядеть отсюда, кажется, что одолеть его ничего не стоит? Не то что при взгляде снизу, а?

– Совершенно верно. И если бы я показал тебе его отсюда, то предал бы тебя. Ты не смог бы оценить свои возможности.

Я все еще чувствовал слабость и повторил упражнение. И вот мало-помалу Вселенная пришла в согласие со мной и проникла мне в душу. Я спросил Петруса, почему не обучил он меня этой премудрости раньше – ведь на Пути Сантьяго не раз уже нападали на меня и усталость, и душевная вялость.

– Потому что ты их не показывал, – со смехом ответил мне проводник и осведомился, остались ли еще у меня вкуснейшие бисквиты, купленные в Асторге.