Перевод на русский язык А. М

Уважаемые господа!¹ Сегодня я выступаю перед вами с намерением доложить реферат о работе, первая часть которой под именем Йозефа Брейера и моим собственным уже была опубликована в «Центральном бюллетене по неврологии». Как видно из названия работы, речь в ней идет о патогенезе истерических симптомов, и можно догадаться, что мы пытаемся отыскать ближайшие причины возникновения истерических симптомов в области психической жизни. Но прежде чем я остановлюсь на содержании этой совместной работы, я должен вам сказать, к чему она относится, и назвать вам автора и выявленный факт, на который мы, по крайней мере по ходу вещей, опирались, хотя в развитии своих представлений мы были вполне самостоятельными.

Как вам известно, уважаемые господа, все наши новые достижения в понимании и в познании истерии связаны с работами Шарко. В первой половине восьмидесятых годов Шарко начал уделять внимание, как говорят французы, «большому неврозу», истерии. В ряде исследований ему удалось доказать регулярность и закономерность там, где другие наблюдатели-клиницисты из-за своей недостаточности или своего недовольства видели лишь симуляцию или загадочный произвол. Можно сказать, что все новое, что мы узнали об истерии, прямо или косвенно восходит к его почину. Но, на мой взгляд, среди многочисленных работ Шарко нет более ценной, чем та, в которой он помог нам разобраться в травматических параличах, которые возникают при истерии, и поскольку наша работа, как мне кажется, является ее продолжением, я прошу у вас позволения еще раз подробнее обсудить перед вами эту тему.

¹ Доклад, прочитанный доктором Зигм. Фрейдом на заседании «Венского мед. клуба» 11 января 1893 года. Отредактированная оригинальная стенограмма доклада, опубликованная в Wiener Med. Presse. [Это прим. появилось уже в первой публикации.]

13

Представьте себе случай: индивида, который до этого не был болен, который, возможно, не был отягощен наследственно, постигает травма. Эта травма должна отвечать определенным условиям; онадолжна быть тяжелой в том отношении, чтос нею связано представление об опасности для жизни, об угрозе существованию; но она может быть не тяжелой в том смысле, что при этом психическая деятельность не прекращается; иначе эффект, который мы от нее ожидаем, пропадет; то есть она может не сопровождаться, к примеру, сотрясением мозга, действительным тяжелым повреждением. Кроме того, эта травма должна иметь особое отношение к части тела. Представьте себе, что в плечо рабочего попадает тяжелое полено. Этот удар сбивает его с ног, но вскоре он убеждается, что ничего страшного не произошло, и с легким ушибом приходит домой. Через несколько недель или месяцев, проснувшись однажды утром, он замечает, что травмированная рука, словно парализованная, бессильно свисает, хотя в промежуточный, так сказать, инкубационный период он совершенно нормально ею пользовался. Если это был типичный случай, то может быть так, что возникают непонятные приступы, что после ауры¹ индивид ощущает внезапную слабость, буйствует, бредит, и если в этом делирии он говорит, то из его слов можно заключить, что у него повторяется сцена несчастного случая, приукрашенная, скажем, различными фантазмами. Что же здесь произошло, как объяснить этот феномен?

Шарко объясняет этот процесс, воспроизводя его, искусственно вызывая паралич у больного. Для этого ему нужен больной, который уже находится в истерическом состоянии, состояние гипноза и средство внушения. Он вводит такого больного в глубокий гипноз, наносит ему легкий удар поруке, эта рука свисает, она парализована и обнаруживает точно такие же симптомы, как и при спонтанном травматическом параличе. Этот удар также может быть заменен прямым словесным внушением: «Твоя рука парализована»; также и в этом случае паралич обнаруживает те же самые свойства.

Попробуем провести аналогию между двумя этими случаями. Здесь — травма, там — травматическое внушение; конечный результат, паралич, в обоих случаях совершенно одинаков. Если травма в одном случае может быть замена в другом случае словесным внушением, то напрашивается предположение, что также и при спонтанном травматическом параличе такое представление было повин-

но в возникновении паралича; и действительно, многие больные рассказывают, что в момент травмы они и в самом деле испытывали ошушение, что их рука раздроблена. В таком случае травму следовало бы действительно приравнять к словесному внушению. Но тогда, чтобы дополнить аналогию, по-прежнему не хватает третьего. Чтобы представление больного о том, что «рука паршшзована», действительно могло вызвать паралич, необходимо, чтобы больной находился в гипнотическом состоянии. Но рабочий не находился в гипнозе; тем не менее мы можем предположить, что при получении травмы он находился в особом психическом состоянии, и Шарко склонен приравнять этот аффект к искусственно вызванному состоянию гипноза. Тем самым травматический спонтанный паралич полностью объясняется через аналогию с параличом, вызванным внушением, а возникновение симптома однозначно обусловлено обстоятельствами получения травмы.

Но точно такой же эксперимент Шарко повторил и для объяснения контрактур и болей, которые встречаются при травматической истерии, и я хотел бы сказать, что сам Шарко едва ли где-либо в другом пункте так глубоко проник в понимание истерии, как именно в этом вопросе. Но здесь его анализ заканчивается, мы не узнаём, как возникают другие симптомы, и — прежде всего — не узнаём, как возникают истерические симптомы при общей, не травматической истерии.

Уважаемые господа! Примерно в то время, когда Шарко пытался таким образом прояснить истеро-травматические параличи, доктор Брейер в 1880—1882 годах оказывал врачебную помощь одной молодой даме, у которой, когда она ухажившт за своим больным отцом, развилась тяжелая и сложная — не травматической этиологии — истерия с параличами, контрактурами, нарушениями речи и зрения и всевозможными психическими особенностями¹. Этот случай сохранит свое значение для истории истерии, ибо это был первый случай, когда врачу удалось прояснить все симптомы истерического состояния, узнать происхождение каждого симптома и вместе с тем найти способ устранить этот симптом; это был случай истерии, который удалось, так сказать, сделать прозрачным. Доктор Брейер хранил при себе заключения, которые можно было вывести из этого случая, пока не обрел уверенность, что в своих изыс-

15

каниях он не одинок. Вернувшись в 1886 году после стажировки у Шарко¹, в постоянном согласии с Брейером я начал специально наблюдать целый ряд истерических больных и исследовать их в этом направлении; при этом я обнаружил, что поведение той первой пациентки действительно было типичным и что выводы, к которым давал основание тот случай, можно перенести на большее, если не на все, число истерических больных.

терических больных оказывается побудительным моментом, приравнять к тому несчастному случаю при травматическом истерии, ибо сегодня никто больше не сомневается, что и при серьезной механической травме при травматической истерии воздействие оказывает не механический момент, а аффект испуга, то есть психическая травма. Итак, в качестве первого результата из этого получается, что схема травматической истерии, которую Шарко предложил для истерических параличей, вполне пригодна для всех истерических феноменов или, по крайней мере, для самого большого их числа; всякий раз речь идет о воздействии психических травм, которые однозначно определяют природу возникающих в итоге симптомов.

Позвольте мне теперь привести вам несколько примеров. Сначала пример появления контрактур. У уже упомянутой пациентки Брейера на протяжении всей ее болезни обнаруживалась контрактура правой руки. Под гипнозом выяснилось, что в то время, когда она еще не была больна, она однажды пережила следующую травму: она сидела в полудреме возле кровати больного отца и свесила за с-пинку кресла правую руку, которая у нее затекла. В этот момент у нее возникла страшная галлюцинация, от которой она хотела защититься рукой, но сделать этого ей не удалось. Она была сильно этим напугана, но на какое-то время этим все и закончилось. И только с началом истерии возникла контрактура этой руки. У другой больной я наблюдал своеобразное прищелкивание языком при разговоре, похожее на токование глухаря¹. Я наблюдал этот симптом у нее уже несколько месяцев и считал его тиком. И только когда однажды случайно в гипнозе я осведомился о его происхождении, выяснилось, что этот звук впервые возник в связи с двумя ситуациями, в которых она оба раза имела твердое намерение вести себя абсолютно спокойно: один раз, когда она ухаживала за тяжелобольным ребенком — уход за больным часто встречается в этиологии истерии — и, когда он только заснул, решила для себя не создавать никакого шума, чтобы его не разбудить. Однако страх перед действием перешел в действие (истерическое «противоволие»!) и, сжав губы, она производила языком тот цокающий звук. Спустя много лет этот же симптом возник во второй раз, когда она точно так же намеревалась вести себя абсолютно спокойно, и с тех пор он остался. Зачас-

¹ [Речь идет о госпоже Эмми фон Н., случае II, описанном в «Этюдах об истерии».]

17

тую одного-единственного повода бывает недостаточно, чтобы зафиксировать¹ симптом, но если один и тот же симптом появляется несколько раз, сопровождаясь определенным аффектом, то тогда он фиксируется и остается.

Один из самых частых симптомов истерии — анорексия и рвота. Я знаю целый ряд случаев, которые простым образом объясняют возникновение этого симптома. Так, у одной больной возникла стойкая рвота после того, как непосредственно перед едой она прочитала обидное письмо, а затем ее стошнило. В других случаях отвращение перед едой со всей определенностью можно отнести к тому, что человеку приходится питаться за общим столом вместе с людьми, к которым он испытывает отвращение. В таком случае отвращение переносится с человека на пищу. Особенно интересной в этом отношении была та упомянутая женщина с тиком; эта женщина очень мало ела, причем только тогда, когда ее заставляли; применив гипноз, я узнал, что этот симптом, отвращение к пище, в конечном счете был вызван рядом психических травм. Еще в детском возрасте очень строгая мать заставляла ее через два часа после стола съедать холодное, с застывшим жиром мясо, которое она не съела в обед; она делала это с большим отвращением и сохранила об этом воспоминание, из-за чего также и тогда, когда в дальнейшем к этому наказанию ее больше не принуждали, она всегда с отвращением садилась за стол. Спустя десять лет она сидела за столом с одним родственником, который был болен туберкулезом и во время еды постоянно сплевывал в плевательницу; через какое-то время ей пришлось есть с одним родственником, про которого она знала, что он страдает заразной болезнью. Пациентка Брейера какое-то время вела себя как больная гидрофобией; под гипнозом в качестве причины этого выяснилось, что однажды она вдруг увидела, как из ее стакана лакала собака².

Симптомы бессонницы и нарушения сна чаше всего также находят самое точное объяснение. Например, одна женщина на протяжении многих лет могла заснуть только в шесть утра. Долгое время она спала дверь в дверь с больным мужем, который вставал

' [«Зафиксировать» означает здесь: «установить». Это слово пока еще не имеет психоаналитического значения блокировки развития, которое появилось позднее.]

² [Впрочем, этот симптом был первым, который был устранен катартичес-ким методом, причем сам метод был спонтанно инициирован пациенткой.]

18

в 6 часов. С этого времени она обретала спокойствие и могла уснуть, и точно так же она себя вела по прошествии многих лет в период истерического заболевания. Другой случай касался мужчины. Истерический больной последние двенадцать лет плохо спит; но его бессонница совершенно особого рода. Если летом он спит прекрасно, то зимой — очень плохо, и особенно плохо в ноябре. У него нет никакого предположения, с чем это связано. Выясняется, что двенадцать лет назад в ноябре он много ночей подряд бодрствовал у постели заболевшего дифтеритом ребенка.

Не во всех случаях детерминация симптома психической травмой столь очевидна. Зачастую существует, так сказать, лишь символическая связь между поводом и истерическим симптомом. Особенно это относится к болям. Так, одна больная страдала сверлящими болями между бровей². Причина этого заключалась в том, что однажды в детском возрасте она почувствовала на себе испытующий, «пронизывающий» взгляд своей бабушки. Эта же пациентка какое-то время страдала от совершенно непонятных сильных болей в правой [recht] пятке. Как выяснилось, эти боли были связаны с представлением, имевшимся у пациентки, когда она впервые была введена в свет; ею тогда завладела тревога, что она не сумеет найти «верную» или»правильную» [recht] манеру держать себя. Такими символизациями пользуются многие больные для целого ряда так называемых невралгий и болей. Они словно намереваются выразить психическое состояние через физическое, и словоупотребление предоставляет для этого мостик. Однако как раз в отношении типичных истерических симптомов, таких, как ге-мианестезия, сужение поля зрения, эпилептиформные судороги и т. д., невозможно выявить подобный психический механизм.

19

И наоборот, нам часто удавалось это сделать в отношении истеро-генныхзон¹.

Следующий вопрос, на который нужно было бы ответить, таков: какого рода причинная связь между тем поводом, который мы выявили при гипнозе, и феноменом, который впоследствии сохраняется в виде стойкого истерического симптома? Такая взаимосвязь может быть разной. Она может быть, скажем, такой, какой мы приводим ее в качестве провоцирующего фактора. Если, к примеру, кто-то, кто предрасположен к туберкулезу, получает удар в колено, в результате которого развивается туберкулезное воспаление сустава, то это является простым проявлением заболевания под действием причины. Но при истерии такого не происходит. Имеется еще и другой способ вызывания недуга — непосредственный. Проиллюстрируем его с помощью сравнения с инородным телом. Оно продолжает действовать в качестве причины болезни до тех пор, пока не удаляется. Cessante causa cessat effectus¹. Наблюдение Брейера свидетельствует о том, что между психической травмой и истерическим феноменом существует взаимосвязь последнего рода. В случае с первой пациенткой Брейер обнаружил следующее: попытка выявить повод к возникновению симптома одновременно является терапевтическим маневром. В тот момент, когда врач узнает, в какой ситуации впервые возник симптом и чем он был обусловлен, симптом исчезает. Если, к примеру, больной указывает на симптом болей и мы при гипнозе выясняем, откуда у него взялись эти боли, то у него всплывает ряд воспоминаний. Если у больного удается вызвать очень яркое воспоминание, то он видит вещи столь же реальными, как и вначале, и можно заметить, что больной полностью находится во власти аффекта, и если затем заставить его выразить этот аффект словами, то можно увидеть, что при возникновении сильного аффекта эти боли еще раз проявляются очень сильно и после этого

данный симптом как стойкий симптом исчезает. Так происходило во всех приведенных примерах. При этом выявился тот интересный факт, что воспоминание об этом событии было намного более ярким, чем о другом событии, и что связанный с ним аффект примерно был таким же сильным, как при реальном событии. Следует предположить, что та психическая травма действительно продолжает действовать у данного индивида, поддерживая истерический феномен, и что она исчезает, как только пациент о ней рассказал.

Я только что отметил, что, если благодаря нашему методу исследования под гипнозом выявлялась психическая травма, то оказывалось, что связанное с нею воспоминание было необычайно ярким и полностью сохраняло свой аффект. Теперь возникает вопрос: как получается, что событие, которое произошло так давно, скажем, десять или двадцать лет назад, продолжает сохранять свою власть над индивидом, почему эти воспоминания не подвергаются изнашиванию, истиранию, забвению?

Ответу на этот вопрос я хотел бы предпослать несколько замечаний об условиях изнашивания содержания нашей жизни представлений. Здесь можно исходить из тезиса, который звучит следующим образом: если человек испытывает психическое впечатление, то в его нервной системе что-то, что мы пока назовем суммой возбуждения¹, усиливается. Чтобы сохранить свое здоровье, каждый индивид стремится эту сумму возбуждения снова уменьшить². Повышение суммы возбуждения происходит по сенсорным путям, уменьшение — по моторным. Следовательно, можно сказать: если с кем-то что-то случается, то он реагирует на это моторно. Можно с уверенностью утверждать, что от этой реакции зависит, сколько останется от первоначального психического впечатления. Обсудим это на конкретном примере. Если человек терпит оскорбление, получает удар или тому подобное, то психическая травма связана с повышением суммы возбуждения нервной системы. В таком случае у него инстинктивно возникает желание сразу уменьшить это повышенное возбуждение, он бьет в ответ, и теперь ему становится легче; наверное, он среагировал адекватно, то есть отвел столько же возбуждения, сколько ему было доставлено. Тут имеются различные виды этой реакции. Для совсем небольших повышений возбуждения, вероятно, достаточно изме-

' [Здесь Фрейд впервые вводит этот свой термин.] ,

^! |Первые пробные наметки изображения «принципа константности»; см. «Предварительные замечания издателей», с. 11 — 12 выше.] за,!, ._чя >• l

21

нений собственного тела — плача, брани, буйства и т. п. Чем интенсивнее психическая травма, тем сильнее адекватная реакция. Но самой адекватной реакцией всегда является действие. Однако, как остроумно заметил один английский автор, тот, кто метнул во врага вместо стрелы бранное слово, был основателем цивилизации¹, и, стало быть, слово является заменой действия, причем при определенных обстоятельствах единственной заменой (исповедь). Таким образом, наряду с адекватной реакцией имеется менее адекватная. Если же реакции на психическую травму вообще не было, то тогда воспоминание о ней сохраняет аффект', который имелся вначале. Стало быть, если кто-то, кого оскорбили, не может отплатить за оскорбление ни ответным ударом, ни бранным словом, то тогда существует возможность того, что воспоминание об этом событии снова вызовет у него тот же аффект, какой был вначале. Оскорбление, за которое отплачено, пусть даже только словами, вспоминается иначе, чем то, которое пришлось стерпеть, и в нашей речи молчаливо перенесенное страдание характерным образом обозначается как «обида». Итак, если по какой-то причине реакция на психическую травму не состоялась, эта травма сохраняет свой первоначальный аффект, и там, где человек не может избавиться от усиления возбуждения с помощью «отреагирования», существует возможность того, чтоданное событие станет для него психической травмой. Правда, здоровый психический механизм имеет другое средство избавиться от аффекта психической травмы, даже если моторная реакция и реакция с помощью слов фрус-трирована, а именно ассоциативную переработку, избавление с помощью контрастирующих представлений. Если оскорбленный человек не наносит ответный удар и не ругается, то он все-таки может уменьшить аффект, вызванный оскорблением, вызвав у себя контрастирующие представления о собственном достоинстве, недостойности обидчика и т. д. Каким бы образом здоровый человек ни избывая оскорбление, вконечном счете он всегда приходит к тому, что аффект, который вначале был прочно привязан к воспоминанию, теряет свою интенсивность, а лишенное аффекта воспоминание с течением времени подвергается забвению, истиранию.

' [Как было доказано Андерссоном (Andersson, 1962, 109—110), это намек на изречение Хьюлингса Джексона.]

¹ (По всей видимости, в первом издании произошла опечатка, и в этом месте, как и девятнадцатью строками ниже, стоит слово «эффект».]

22

Мы обнаружили, что у истерических больных сплошь встречаются впечатления, которые не лишились аффекта и воспоминание о которых осталосьживым. Таким образом, мы приходим к тому, что эти ставшие патогенными воспоминания занимают у истериков особое привилегированное положение в отношении изнашивания, а наблюдение показывает, что при всех поводах, ставших причинами истерических феноменов, речь идет о психических травмах, которые не были полностью отреагированы и изжиты. Стало быть, мы можем сказать, что истерик страдает от не полностью отреагированных психических травм.

Имеются две группы условий, при которых воспоминания становятся патогенными¹. В одной группе в качестве содержания воспоминаний, к которым восходят истерические феномены, обнаруживаются такие представления, при которых травма была слишком тяжелой, а потому нервной системе не хватило силы, чтобы тем или иным образом с нею справиться; затем представления, при которых социальные причины делают реакцию невозможной (как это часто бывает в супружеской жизни); наконец, бывает так, что данный человек просто отвергает реакцию, вообще не желает реагировать на психическую травму. Тут в качестве содержания истерических делириев часто встречается как раз тот круг представлений, который больные в нормальном состоянии всеми силами от себя отметали, сдерживали и подавляли (например, богохульство и эро-тизмы в истерических делириях монахинь). В другом же ряде случаев причина того, почему не состоялась моторная реакция, лежит не в содержании психической травмы, а в других обстоятельствах. Очень часто в качестве содержания и причины истерических феноменов обнаруживаются переживания, которые сами по себе совершенно несущественны, но которые приобрели высокую значимость благодаря тому, что пришлись на особенно важные моменты болезненно усилившегося предрасположения. Например, аффект испуга возник при другом тяжелом аффекте и благодаря этому достиг такого значения. Подобные состояния непродолжительны и с остальной духовной жизнью индивида никак, так сказать, не связаны. В таком состоянии аутогипноза индивид не может ассоциативно изжить

¹ [Эти две группы в дальнейшем привели к серьезным разногласиям между Брейером и Фрейдом. Первая группа относится к разработанной Фрейдом концепции «защиты», на которой он впоследствии выстраивал все свои теории, тогда как гипотезу Брейера о «гипноидных состояниях» он вскоре отверг. См. «Предварительные замечания издателей», с. 12 выше.]