Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

ГИБЕЛЬ ШТАТСКОГО ФРИЦА

Оживленная улица в Латинском квартале. Неподалеку от «Бульмиша» — бульвара Сен-Мишель. Перед одним магазином собралась толпа, которая вначале громко разговаривает, затем кричит и, наконец, угрожает.

Магазин довольно большой. Торгует колониальными товарами и деликатесами. У него две зеркальные витрины.

Над дверью рельефными, вычурными золотыми буквами, бежит:

«Фриц Ланге».

Ланге... По-французски это имя можно прочитать и «Ланж», но Фриц ... Фриц!..

И толпа кричит:

— Немецкий шпион!!!

Магазин заперт. Хозяин его, наверно, спрятался в темном углу и молится за себя и свой магазин. Париж разъярен полученными сегодня сведениями с фронта и «Фрицами Ланге», даже если они в третьем поколении уже французские подданные. Ждать добра неоткуда.

Толпа августа 1914 года еще не привыкла к эксцессам. Кое-кто делает мнимую попытку штурмовать магазин, но, не поддержанный остальными, ворча отступает.

Откуда ни возьмись, появляется элегантная дама. Пожилая, но еще интересная. Она поднимает свой такой же вычурный, как и золотые буквы Фрица Ланге зонтик, — шелковую игрушку цвета «шанжан», окаймленную мелкой бахромой и рюшками. Рукой, затянутой перчаткой на пуговках, она ударяет в витрину и ... хрупкий зонтик ломается о толстое стекло.

Но этого достаточно. Звериный рев потрясает квартал, в витрины летят камни, со звоном и грохотом сыплется на асфальт стекло, люди, раздирая костюмы, устремляются через пробоины во внутрь магазина.

— Атансьон! Внимание!

Из витрин на улицу летят банки консервов, ящики, фрукты, полки, банки, под ногами хрустят коробки и овощи, с потолка сыпется штукатурка, летящая вслед сорванным тяжелым бронзовым люстрам.

Раздается улюлюканье. Из темного угла десятки рук вытаскивают Фрица Ланге. За ним его полную супругу.

— Мессье! Медам!— в отчаянии кричит женщина. — Мы французы, самые настоящие французы! Я из Бретани!

— Алле! Алле, саль бош! Ползите, грязные свиньи!

Фриц Ланге, спотыкаясь, прикрывает руками толстый, розовый затылок. Град ударов палками и кулаками сыпется на него. Кровь извилистыми струйками течет по его верхней губе, глаз запух, белый китель изорван, весь в грязных красных пятнах.

— О секур! На помощь!

Из-за угла появляется молодой, одетый в караульную форму офицер. За ним взвод солдата.

— Что здесь происходит?

— Вив л’армэ! Да здравствует армия! — люди бросаются к офицеру. — Мы поймали боша, шпиона, предателя! Вот он, мосье лейтенант! Расстреляйте его.

— Ладно... ладно...

Офицер проходит мимо. «Гард а ву! Смирно!» — приказывает он солдатам, когда те из любопытства начинают выходить из строя. Он проходит мимо и не вмешивается, потому что знает, что толпе нужна жертва отпущения. Пусть лучше она судит Фрица Ланге, чем правительство и генерала Жоффра...

Люди почувствовали кровь. Почувствовали безнаказанность. Магазин Ланге уже разбит, все сломано, выброшено, нагромождено в полные щепок кучи, но жажда разрушения еще не удовлетворена.

Наоборот!

Толпа ищет ответчика за страшные слухи, виновника высоких цен, виновника смертей, неудобств и надвигающихся лишений.

Немцы! Вот кто виноват во всем этом!

И толпа растет. Она рыщет по городу, читает надписи, вывески, срывает их, волочит по улицам дорогие материи, выплескивает на камни ароматный кофе, ломает пышные пальмы, золотые рамы, бьет аршинные зеркала...

Из окон представительства Юлий Генрих Циммерман, из второго этажа помпезного дома, летят дорогие полированные пианино. Со стоном разбиваются они о камни мостовой; как брызги, летят во все стороны клавиши, молоточки. Из витрин конторы Шиммельпфеннига летат бумаги, и, как снег, покрывают улицу. За ними кувыркаются огромные гроссбухи, разбиваются чернильницы, арифмометры.

Норд-Дейтчер-Ллойд не сдается долго. Его зеркальные двери защищены толстыми раздвижными решетками, витрины закрыты веками стальных, гофрированных ставень.

Но руки толпы сильны, сильны, как мускулы сумасшедшего. Кряхтит, гнется железо, топорщатся прутья, по асфальту прыгают гайки, винты, выворачиваются косяки дверей, по сейфам стучат ломы, оглобли, даже столбы вывернутых фонарей, из которых со свистом вырывается вонючий светильный газ.

— Бей немцев!

Париж рычит, как взбесившийся зверь. В полицейские комиссариаты уже прибегают испуганные люди, французы, и требуют:

— Прекратите же это безобразие, мсье ле комиссэр! Они громят уже Румпельмайера, громят только за то, что его фамилия не звучит по-французски.

И действительно; несмотря на то, что в магазинах старинной фирмы вывешены плакаты «мы французы», несмотря на то, что даже дед владельца не говорил уже по-немецки, несмотря на то, что в Париже, Бордо и Марсели живет много разных мосье Хэрингов, Миллэров, Шиллэров и так далее. — Румпельмайер гибнет так же, как погиб магазин Фрица Ланге.

Елисейский дворец встревожен, но пока считает за лишнее обуздывать толпу. Из префектуры внимательно наблюдают за беснующимися кварталами, но наблюдают без формы, без резиновых дубинок, — в обычных канотье и куцых пиджаках. Час, другой, третий ломает, рычит и беснуется Париж. Люди обливаются потом, работают так, как не работали на заводах, расправляются с каменными домами, как с Бастилией. Темперамента нации нашел отдушину.

Но под вечер, — стоп!

Из префектуры, по всем комиссариатам летят телефонограммы:

— Приведите в готовность резервы полиции. Соберите их по дворам сильными группами. Вызовите пожарные команды и попробуйте навести порядок водой. Если эти меры не помогут, то действуйте по усмотрению, но, подчеркиваю, по возможности мягко. Арестованных отпустите через час, два, как только остынут. Поняли?

И вот, с воем сирен по улицам Парижа разбегаются красные автомобили. Люди в канотье внезапно выпячивают грудь, начинают командовать, приказывать. И там, где этих слов не слушают, где дерево продолжаете трещать, a железо стонать и гнуться, там в толпу устремляются ледяные струи воды, раскалывают ее на части, валят с ног людей, оглушают и так уже помутившиеся головы.

Фриц Ланге был первым пострадавшим за войну штатским немцем. Много таких оказалось в других городах, за границей, — в Петербурге, Москве и Лондоне. Редкий большой город отказался от наслаждения безнаказанно пограбить, побуянить и поломать. Много погибло невинных, много пропало ценных вещей, но армии немцев из-за этого не остановились...