Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

Глава первая

ДО И ПОСЛЕ

Я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

на шлеме, слетев с альпийских склонов на скорости 120 километров в час. Я хочу

пересечь последнюю в своей жизни финишную черту под аплодисменты жены и

десятерых детей, а потом лечь на землю среди знаменитых французских подсолнухов и

мирно почить, поправ тем самым предрекавшуюся мне безвременную мучительную

смерть.

Медленное умирание не для меня. Я ничего не делаю медленно; я все делаю на скорости -

быстро ем, быстро высыпаюсь. Я нетерпеливо ерзаю на пассажирском сиденье, когда моя

жена Кристин, сидя за рулем, тормозит на каждый желтый свет.

- Ты водишь как баба,- говорю я ей.

- Надо было жениться на мужчине,- отвечает она.

Я езжу на велосипеде по всему свету - от проселков Остина, штат Техас, до парижских

Елисейских полей - и всегда считал, что, если мне и суждено умереть раньше времени, это

произойдет, когда какой-нибудь фермер собьет меня своим грузовиком и я улечу в

придорожную канаву. Поверьте, это может случиться. Велосипедисты ведут

нескончаемую войну с водителями грузовиков, которые сбивали меня столько раз и во

стольких странах, что я уже и счет потерял. Я уже научился сам у себя удалять швы: для

этого нужны лишь маникюрные ножницы и сила духа.

Если бы вы увидели мое тело под спортивным костюмом, то поняли бы, что я имею в

виду. Мраморные рубцы покрывают обе мои руки и ноги, которые я чисто выбриваю.

Может быть, водители грузовиков потому и пытаются постоянно наехать на меня: они

видят мои женоподобные лодыжки и, исполнившись презрения ко мне, не сбавляют

скорость. Но велосипедисты вынуждены брить ноги, потому что, когда кожа иссечена и

испещрена песком и мелкими камушками, ее легче чистить и перевязывать, если волос

нет.

жарким смрадом выхлопных газов, от которых во рту остается едкий привкус, и все, что

ты можешь,- лишь бессильно помахать кулаком удаляющимся габаритным огням. Рак

похож на эти грузовики. Он так же сшиб меня и оставил такие же шрамы. Грудь моя

пересечена морщинистым рубцом - прямо над сердцем, куда был имплантирован катетер.

Справа от паха к бедру идет хирургический шов - след от удаления яичка. Но главный

след, оставленный раком,- это два глубоких полумесяца на скальпе, словно следы от

лошадиных копыт. Это осталось после операции на мозге. Когда мне исполнилось

двадцать пять, у меня обнаружили рак яичка и я был на волосок от смерти. Шансов на

выживание у меня было меньше 40 процентов, да и эта оценка, честно говоря, была, по

доброте душевной, завышена врачами. Смерть - не тема для светской беседы, как и рак,

операция на мозге или то, что находится ниже пояса. Но я не собираюсь с вами

любезничать, я хочу рассказать вам всю правду. Я уверен, вы хотите услышать о том, как

Лэнс Армстронг стал Великим Американцем, Живым Примером, Источником

Вдохновения, как он выиграл "Тур де Франс", шоссейную велогонку протяженностью в3

3685 км, которая считается самым изнурительным спортивным состязанием из всех

существующих. Вы хотите услышать о моей вере и моей тайне, о моем чудесном

возвращении и о том, как я встал в один ряд с такими величественными фигурами

велоспорта, как Грег Лемонд и Мигель Индурайн. Вы хотите услышать о моем

лирическом преодолении Альп и героическом покорении Пиренеев, а также о том, что я

при этом чувствовал. Но победа в "Туре" - это самый незначительный фрагмент моей

истории.

О многом из того, что я собираюсь рассказать, трудно говорить и многое не очень приятно

слушать. Поэтому с самого начала хочу попросить вас отбросить в сторону мысли о

геройствах и чудесах - я не считаю себя каким-то сказочным персонажем. Моя жизнь - не

"Диснейленд" и не Голливуд. Один пример. Мне приходилось читать в репортажах, что я,

дескать, взлетал на холмы и горы Франции. Но на холм не взлетишь. На холм

поднимаешься мучительно, преодолевая боль,- и, может быть, если работаешь достаточно

усердно, окажешься на вершине раньше других. Рак такой же. Здоровые, сильные люди

заболевают раком; они делают всё возможное и невозможное, чтобы победить свою

болезнь, но все равно умирают. Это главная правда, которую вы должны знать. Люди

умирают. Когда знаешь это, остальное уже кажется неважным. Просто мелочью. Не знаю,

почему я до сих пор жив. Могу только предполагать. У меня крепкая конституция, и

профессия научила меня продолжать упорствовать, когда преграды кажутся неодолимыми

и всё против тебя. Я привык к тяжелейшим нагрузкам и даже люблю их. Это помогло и

послужило хорошей отправной точкой, но никак не могло быть определяющим фактором.

Не могу избавиться от ощущения, что в моей победе над смертью наибольшую роль

сыграло слепое везение. В 16 лет мне случилось пройти медицинское обследование в

далласской клинике Купера, которая является престижным научным центром и

колыбелью революции аэробной физкультуры. Врач, измерявший у меня VO2max то есть

максимальное количество воздуха, которое я могу вдохнуть и использовать, сказал, что

такого высокого показателя, как у меня, в его практике еще не было. Кроме того, в моем

организме оказалось меньше молочной кислоты, чем бывает у большинства людей.

Молочная кислота - это вещество, которое организм вырабатывает, когда устает; именно

оно вызывает боль в уставших мышцах.

Таким образом, я способен переносить большие физические нагрузки, чем большинство

людей, и при этом меньше уставать. Мне повезло: я родился с отличным дыхательным

аппаратом. Но даже это не спасало меня от головокружения и тошноты, которые я

испытывал во время болезни. Болезнь заставила меня отбросить гордыню, открыть глаза и

трезво оценить свою жизнь. Я видел в ней множество достойных порицания эпизодов:

примеры недостойного поведения; начатые, но не доведенные до конца дела; различные

проявления слабости. Я должен был спросить себя: "Если мне суждено выжить, каким

человеком я намереваюсь стать?" И обнаружил, что мне еще надо расти и расти, чтобы

стать настоящим человеком. Не буду вас обманывать. Существуют два Лэнса Армстронга

- до рака и после. У меня любят спрашивать: "Как болезнь изменила вас?" Лучше

спросите, что во мне не изменилось. Второго октября 1996 года я вышел из дому одним

человеком, а вернулся совсем другим. Я был спортсменом мирового класса, имеющим

особняк на берегу реки, ключи от "Porsche" и приличный счет в банке. Я был одним из

лучших велогонщиков в мире, и моя карьера являлась идеальным примером успеха. А

вернулся другим человеком в самом буквальном смысле. Можно сказать, что прежний я

умер и обрел вторую жизнь. Даже тело мое стало другим, потому что в процессе

химиотерапии я потерял всю свою мускулатуру, и, когда накачал мышцы снова, они были

уже другие - не те, что прежде. 4

Правда заключается в том, что рак оказался лучшим событием в моей жизни. Не знаю,

почему я заболел, но эта болезнь сотворила со мной настоящее чудо, и я не хотел бы,

чтобы ее не было. Почему я должен отказываться от самого важного, перевернувшего всю

мою жизнь события? Люди умирают. Эта истина столь страшна, что временами мне не

хватает духу произнести ее вслух. Зачем тогда к чему-то стремиться, можете спросить вы.

Почему бы не остановиться на том самом месте, где мы находимся в данный момент? Но

есть и другая истина. Люди живут. Это противоположно направленная, но столь же

справедливая истина. Люди живут, и порой живут замечательно. Когда я болел, то видел в

каждом дне своей жизни больше красоты, триумфа и правды, чем в любой велогонке,- и

это были человеческие моменты, а не какие-то чудеса. Я познакомился с человеком в

потрепанном тренировочном костюме, который оказался блестящим хирургом. Я

подружился с перегруженной делами медсестрой по имени Латрис, обеспечивавшей мне

такой уход, который мог быть лишь результатом глубочайший близости наших душ. Я

видел детей без ресниц и бровей, "сожженных" химиотерапией, которые боролись за свою

жизнь с упорством Индурайна.

Я сам еще не вполне понимаю, что это было. Единственное, что я могу сделать – это

рассказать вам, как это было.

Разумеется, я должен был бы знать, что у меня что-то не так со здоровьем. Но

спортсменам, а велосипедистам особенно, свойственно самоотречение отказываешься

прислушиваться к усталости и боли, потому что должен закончить гонку. Велоспорт - это

самоистязание. Ты крутишь педали целый день, шесть или семь часов в любую погоду по

булыжнику и песку, под ветром, дождем и я даже градом, но не должен прислушиваться к

боли. Болит все. Болит спина, болят ноги, болят руки, болит шея и конечно, болят

ягодицы.

Так что нет, я не должен был обратить внимание на своё неважное самочувствие в 1996

году. Когда той зимой у меня слегка опухло правое яичко, я сказал себе что с этим можно

жить, поскольку был уверен что это как-то связано с ездой на велосипеде или какими-то

физиологическими процессами. На моих спортивных показателях это никак не

сказывалось, и я не видел причин останавливаться.

В велоспорте чемпионами становятся, как правило уже в зрелом возрасте. Необходимы

годы, чтобы зарастить физическую выносливость, и стратегический ум обретаешь только

с жизненным опытом. К 1996 году я почувствовал, что наконец-то достиг своего расцвета.

Той весной я выиграл.

"Флешь-Валонь", тяжелейшую гонку через Арденны, в которой до той поры еще не

преуспел ни один американец. Финишировал вторым на дистанции "Льеж-Бастонь-Льеж",

классической гонке на 267 километров, которые необходимо преодолеть за один

изнурительный день. Выиграл "Тур Дюпон", 12-дневную гонку протяженностью почти

2000 километров по горам Каролины. К этим результатам я добавил еще пять вторых мест

и впервые в своей карьере был близок к тому, чтобы войти в пятерку лучших

велогонщиков мира.

Но любители велоспорта после моей победы в "Тур Дюпон" заметили во мне нечто

странное: обычно, пересекая финишную черту первым, я энергично сжимаю и разжимаю

кулаки. Но в тот день я был слишком изможден, чтобы торжествовать победу в седле.

Глаза мои были налиты кровью, лицо раскраснелось. 5

После весенних побед я должен был бы ощущать уверенность в себе и приток энергии, но

чувствовал только усталость. У меня болели соски. Если бы я разбирался в физиологии

немного больше, то понял бы, что это признак болезни. Это означало, что у меня был

повышен уровень ХГЧ, гормона, который обычно вырабатывается в организме

беременных женщин. В организме мужчин он присутствует в крошечных количествах и

повышение его уровня означает дисфункцию яичек.

Я думал, что просто перетрудился. "Встряхнись,- говорил я себе,- ты не можешь

позволить себе уставать". Меня ждали два самых главных соревнования сезона: "Тур де

Франс" и Олимпийские игры в Атланте,- и это были те соревнования, ради которых я

столько старался.

С дистанции "Тур де Франс" я сошел уже на пятый день. После гонки под проливным

дождем у меня заболело горло, и начался бронхит. Я кашлял, у меня болела спина, и я уже

просто не мог ехать дальше. "Не могу дышать",- объяснил я журналистам. Как оказалось,

это были пророческие слова.

В Атланте мое тело предало меня снова. Я приехал шестым в гонке на время и

двенадцатым в шоссейной гонке. Результаты эти можно было бы назвать совсем

неплохими, но они никак не отвечали моим высоким ожиданиям.

Вернувшись в Остин, я пытался убедить себя, что причиной всему был грипп. Я много

спал, но не высыпался. Однако я не обращал внимания на свою сонливость, списывая ее

на тяжелый сезон.

Восемнадцатого сентября я отметил свое 25-летие, а пару дней спустя пригласил кучу

друзей на концерт Джимми Баффета, взяв по такому случаю напрокат аппарат для

приготовления коктейля "Маргарита". Из Плано приехала моя мать Линда, и в разгар

праздника я сказал ей: "Я самый счастливый человек на свете".

Я любил свою жизнь. У меня была красивая подруга, Лайза Шилз, с которой мы вместе

учились в университете штата Техас. Я только-только подписал двухгодичный контракт с

престижным французским велоклубом "Cofidis" на 2,5 миллиона долларов. У меня был

шикарный новый дом в средиземноморском стиле на берегу озера Остин. Он строился

несколько месяцев и в его архитектурном оформлении и внутреннем убранстве были

учтены все мои пожелания. Огромные окна выходили на плавательный бассейн и

внутренний дворик в форме раковины, который тянулся к самому причалу, где были

пришвартованы мои личные моторная лодка и водный мотоцикл.

Только одна вещь омрачала тот вечер: во время концерта я ощутил приступ головной

боли. Она началась как тупое постукивание. Я принял аспирин. Не помогло. Боль только

усилилась.

Я попробовал ибупрофен. Проглотил четыре таблетки, но боль не унималась. Я решил,

что причина тому - слишком большое количество выпитых "Маргарит", и сказал себе, что

больше никогда не буду пить эту дрянь. Мой друг и адвокат Билл Стэплтон предложил

мне лекарство от мигрени, которое нашлось в сумочке у его жены Лоры. Я принял три

таблетки. Тоже никакого эффекта.

Боль усиливалась и стала такой, как ее порой показывают в кино: голова раскалывается, и

ее хочется изо всех сил сжать обеими руками, чтобы она не развалилась на части. 6

Наконец я сдался и отправился домой. Выключил повсюду свет и в полной

неподвижности лег на диван. Боль не отступала, но вкупе с текилой так измучила меня,

что я наконец уснул.

Утром голова уже не болела. Отправившись на кухню приготовить кофе, я заметил, что со

зрением у меня что-то не так - края предметов расплывались. "Наверное, старею,- подумал

я.- Может быть, мне нужны очки? " У меня всему находилось оправдание.

Пару дней спустя, когда я, сидя в гостиной, разговаривал по телефону с Биллом

Стэплтоном, на меня вдруг напал кашель. Я давился, и во рту был какой-то неприятный

металлический привкус. "Подожди минутку,- сказал я в трубку,- со мной происходит что-

то странное". Я помчался в ванную и откашлялся в раковину.

Мокрота была с кровью. Я глядел на нее, не веря своим глазам. Откашлялся снова - и

опять выплюнул кровь. Я не мог поверить, что вся эта мерзость выходит из моего тела.

Потрясенный, я вернулся в гостиную и взял трубку. "Билл, я тебе потом перезвоню",-

сказал я и тут же набрал номер доктора Рика Паркера, своего друга и личного врача. Рик

жил по соседству. "Ты не мог бы приехать? - попросил я.- Я харкаю кровью".

В ожидании Рика я вернулся в ванную и снова принялся рассматривать кровавую

мокроту, оставшуюся на дне раковины. Вдруг моя рука повернула кран. Мне захотелось

смыть все это. Иногда я действую, не отдавая себе отчета в своих поступках. Мне не

хотелось, чтобы Рик видел это. Я стеснялся. Я хотел, чтобы ничего этого не было. Рик

приехал осмотреть мой рот и нос. Потом посветил мне в горло и захотел увидеть кровь. Я

показал ему те капли, что еще оставались в раковине. "О Боже,- подумал я,- не могу даже

сказать ему, как много было этой гадости,- так это отвратительно". Рику часто

приходилось слышать от меня жалобы на насморк и аллергию. В Остине растет много

амброзии, пыльца которой вызывает у меня аллергию, а антигистаминные препараты я

при всех своих страданиях принимать не могу из-за жестких антидопинговых

ограничений, существующих в велоспорте. Приходится терпеть.

- Возможно, это носовое кровотечение, – предположил Рик. - Мог лопнуть сосуд.

- Отлично,- сказал я. - Невелика беда.

Я испытал такое облегчение, что ухватился за первое же предположение о не слишком

серьезном расстройстве и удовлетворился им. Рик собрал свои инструменты и уже в

дверях пригласил меня отобедать у них на следующей неделе.

В назначенный день я отправился к Паркерам на своем мотороллере. У меня много

механических игрушек, и этот мотороллер - одна из любимых. Но тем вечером боль в

правом яичке не дала мне насладиться ездой. За столом сидеть тоже было неуютно. Я

старался поменьше шевелиться, чтобы было не очень больно.

Я хотел рассказать Рику о своих проблемах, но стеснялся. Едва ли это было хорошей

темой для застольной беседы, да и с кровохарканьем я его зря побеспокоил. "Он еще

сочтет меня нытиком", - подумал я и решил промолчать.

На следующее утро яичко чудовищно распухло, достигнув размера апельсина. Я оделся,

вывел из гаража велосипед, чтобы отправиться на обычную тренировку, но обнаружил, 7

что не могу сидеть в седле. Всю дистанцию я проехал стоя на педалях. Вернувшись

домой, я, превозмогая смущение, снова набрал номер Паркера.

- Рик, у меня что-то с яичком,- сказал я, - Оно распухло, и я даже в седле сидеть не могу.

Рик воспринял мои слова очень серьезно.

- Тебе нужно немедленно пройти обследование.

Он настоял на том, чтобы я показался специалисту в тот же день. Закончив разговор со

мной, Рик тут лее позвонил Джиму Ривсу, известному на весь Остин урологу. Как только

Рик объяснил мои симптомы, Ривс заявил, что я должен немедленно ехать к нему. Он

будет ждать. Перезвонив мне, Рик сказал, что доктор Ривс подозревает у меня не более

чем перекручивание яичка, но я все-таки должен поехать провериться. Если я откажусь, то

рискую потерять яичко.

Я принял душ, переоделся, взял ключи и сел за руль своего "Porsche". Забавно, но я и

сейчас помню, во что был тогда одет: в брюки цвета хаки и темно-зеленую рубашку.

Офис Ривса располагался в самом центре города, в ничем не примечательном кирпичном

здании поликлиники близ кампуса университета штата Техас.

Ривс оказался пожилым джентльменом с раскатистым голосом, который, казалось,

доносился из глубины колодца, и типичной для докторов манерой относиться ко всем

проблемам с видимым спокойствием - хотя его явно встревожило то, что он обнаружил в

процессе обследования.

Яичко мое было втрое больше нормальных размеров, стало твердым, и каждое

прикосновение к нему отдавалось болью. Ривс сделал какие-то записи, а потом сказал:

- Ситуация подозрительная. Для пущей уверенности вам следует сделать УЗИ. Кабинет

находится через дорогу.

Я оделся и вышел на улицу. Лаборатория ультразвукового исследования находилась в

таком же кирпичном здании на противоположной стороне улицы, что было совсем

недалеко от основного корпуса, но я решил подъехать туда на машине. Внутри оказался

ряд кабинетов и помещений, битком набитых разного рода медицинским оборудованием.

В одном из этих кабинетов мне предложили лечь на стол.

Лаборантка поднесла ко мне инструмент, похожий на стержень, передающий изображение

на экран. Я полагал, что это займет пару минут. Просто рутинная проверка - для пущей

уверенности, как сказал доктор.

Прошел час, а я все еще лежал на столе. Лаборантка, казалось, исследовала каждый

сантиметр моего тела. Я лежал безмолвно, стараясь подавить нарастающую тревогу.

Почему так долго? Неужели она что-нибудь нашла?

Наконец она отложила свой стержень и, не говоря ни слова, покинула кабинет.

- Подождите,- сказал я ей вслед,- эй! "Вот тебе и "простая формальность",- подумалось

мне. 8

исследования. Это был главный радиолог. Взяв инструмент, он начал осматривать меня

сам. Это продолжалось в полном молчании еще 15 минут. Почему же так долго?

- Ладно, одевайтесь и выходите в коридор, - произнес он наконец.

Я торопливо оделся и вышел из кабинета. Радиолог ждал меня за дверью.

- Нужно еще сделать рентгеноскопию грудной клетки,- сказал он.

Я удивленно уставился на него:

- Зачем?

- Доктор Ривс попросил.

Зачем им осматривать мою грудную клетку? У меня там ничего не болит. И я отправился

в очередной кабинет, где снова разделся и где уже другая лаборантка сделала мне рентген.

Я был уже не на шутку зол и напуган. Одевшись, я вышел в коридор и снова наткнулся на

главного радиолога.

- Послушайте,- обратился я к нему.- Что происходит? Это никак не назовешь обычной

процедурой.

- Вам нужно поговорить с доктором Ривсом,- уклонился он от ответа.

- Нет. Я хочу знать, что происходит.

- Видите ли, я не хочу говорить за доктора Ривса, но похоже, что он проверяет вас на

онкологию.

Я застыл.

- О черт,- вырвалось у меня.

- Вы должны отнести снимки доктору Ривсу. Он ждет вас в своем кабинете.

Меня охватило леденящее чувство страха, и я, вытащив из кармана сотовый телефон,

набрал номер Рика.

- Рик, тут творится что-то непонятное, а мне всего не говорят.

- Лэнс, я сам точно не знаю, что происходит, но ты должен поговорить с доктором Ривсом.

Может, у него и встретимся?

- Хорошо.

Я подождал в приемной, пока готовили мои рентгеновские снимки, и наконец радиолог

вышел и вручил мне большой коричневый конверт. "Доктор Ривс ждет вас",- сказал он. Я

не отрываясь смотрел на конверт. "Там моя грудная клетка",- сообразил я. 9

Дело плохо. Я сел в машину и снова бросил взгляд на конверт с рентгеновскими

снимками.

Офис Ривса был всего в двухстах метрах, но чувство было такое, что он намного дальше.

В двух километрах. А может, в двадцати.

Когда я припарковался, уже стемнело и рабочий день явно закончился. "Если доктор Ривс

до сих пор ждал меня, тому должна быть серьезная причина,- думал я.- А причина в том,

что я, похоже, влип".

По дороге в кабинет Ривса я обратил внимание, что здание совершенно опустело. Все

ушли. Был уже вечер.

Приехал Рик, и вид его был довольно мрачным. Я сел в кресло, а доктор Ривс в это время

вскрыл конверт и извлек снимки. Рентгеновский снимок подобен фотонегативу: аномалии

на нем выделяются белым. То, что черное,- это хорошо, это означает, что органы чистые.

Черное хорошо. Белое - плохо.

Доктор Ривс прикрепил мои снимки к специальному экрану с подсветкой.

Моя грудь выглядела на рентгене как снежный буран.

- Да, ситуация серьезная,- сказал наконец доктор Ривс.

- Похоже на тестикулярный рак с обширными метастазами до самых легких.

У меня рак.

- Вы уверены? - спросил я.

- Совершено уверен,- сказал Ривс.

Мне двадцать пять. Откуда у меня рак?

- Может, мне проконсультироваться у кого-нибудь еще? - сказал я.

- Разумеется,- ответил Ривс.- Вы имеете полное право сделать это. Но должен сказать, что

в диагнозе я не сомневаюсь. Я запланировал для вас на завтра на семь утра операцию по

удалению яичка.

У меня рак, и он добрался до легких. После этого доктор Ривс рассказал о болезни

подробнее: рак яичек - редкое заболевание; в США ежегодно фиксируют лишь 7000

случаев. Эта болезнь поражает чаще всего мужчин в возрасте от 18 до 25 лет и благодаря

достижениям химиотерапии считается среди онкологических заболеваний наиболее