Поэма И. Ф. Богдановича

1. 
   Особенности литературного процесса 1760-х–1770-х гг.
   
2. 
   Творчество М.М. Хераскова.
   
3. 
   Творчество В.И. Майкова.
   
4. 
   Ирои-комическая поэма И.Ф. Богдановича «Душенька».
   
5. 
   Поэзия М.Н. Муравьева.
   
6. 
   Становление русской художественной прозы: Ф.А. Эмин,
   М.Д. Чулков.
   
7. 
   Сатирическая журналистика. Н.И. Новиков.
   
8. 
   Особенности развития русской драматургии.
   

8.2. Драматургия Екатерины II.

I. Начинается распад классицизма, хотя он еще сохраняет свою силу. Зарождается сентиментализм. Изменяются представления о функции литературы и ценностной основе иерархии жанров. Характерное классицизму утверждение идеальности государственно-политических интересов, отстаивание сословных добродетелей сменяется теперь осознанием ценности человеческой личности самой по себе. Этим объясняется абсолютизация у сентименталистов нравственного чувства как главного мерила человеческих поступков. Соответственно свойственная высоким жанрам классицизма масштабность мировосприятия уступает в новой системе место доверительной интимности сердечного излияния. Для поэзии этого направления типично воспевание дружбы и тихих радостей любви на лоне природы, где царствуют гармония и естественность, давно утраченные в человеческом общежитии. Путь к достижению общественной гармонии видится при этом в совершенствовании внутреннего мира человека. Особая роль в эстетике сентиментализма отводится исследованию тайников человеческой души. Не случайно в жанровой системе нового направления наибольшую художественную ценность приобретают формы субъективно-исповедального плана, дававшие простор для анализа внутреннего мира личности, ― интимная лирика, где центральное место заняли дружеское послание и элегия, а также эпистолярная и повествовательная проза.

В ряде работ современных исследователей можно прочитать, что сентиментализм приводит на смену «рассудочности», «рационализму», будто бы свойственным классицизму, сенсуализм. Однако подобное утверждение устарело и совершенно неверно. Философской основой русского классицизма (как и европейского XVIII в.) являлось сочетание рационалистических теорий с сенсуализмом Локка. Ведущие русские классицисты (Кантемир, Ломоносов, Сумароков и др.) крайне отрицательно относились к картезианскому рационализму. Сумарокову, например, принадлежит следующий отзыв: «Почти вся Картезиянская философия есть голый Роман. Все без изъятия Метафизики бредили, не исключая славного и славы достойного Лейбница» («Перевод письма г. Сумарокова, писанного им же на немецком языке к приятелю»). Своей лирикой, особенно песнями-романсами и элегиями, Сумароков совершил «прорыв» к сентиментализму (благодаря представлению об эмоциональной природе чувства, не поддающейся логическому объяснению: «Должность мне определяет, / Чтоб престать тебя любить, / Сердце должность преступает: / Не могу тебя забыть»), хотя и оставался в целом в пределах классицизма.

С точки зрения поэтики сентиментализм – своего рода «классицизм навыворот» (В.А. Западов). «Навыворот» – потому, что сентименталисты на место государственной, политической проблематики ставят человеческую личность с её интимными, чаще всего камерными чувствами, притом – обязательно «красивыми». Категорию гражданственности заменяет чувствительность. «Классицизм» же потому, что сентиментализм – искусство нормативное. Сдвигая рамки жанров, поэты-сентименталисты оставляют саму систему жанров, только на первый план в их творчестве выходят те жанры, которые считались в классицизме «средними» (послание, песня, романс, идиллия, салонная басня, сказка, элегия и т.д.). На задний план уходят (но отнюдь не умирают!) жанры «высокие» – прежде всего ода. Что же касается «низких» жанров, то у сентименталистов их просто нет: ведь «низкое» – вообще не предмет искусства; сатиры в принципе быть не должно. «Материалом» для поэзии (или, как говорили в ХVIII в. – её «предметом») может являться только «украшенная природа» (термин французского теоретика Баттё), т.е. прекрасное – это возвышенное над обыденностью, над бытом: красивые чувства, эстетизированные страдания людей, но только эстетизированные. Сентименталисты разрабатывают стих плавный, гладкий, избегающий «звукописи», отказывающийся от звукоподражания. В области тропов сентименталисты стремятся свести до минимума риторику (и это понятно, поскольку преимущественное внимание они уделяют средним жанрам, где риторическим приёмам особенного применения и не может быть). Главное в образной системе и тематике поэтов сентиментализма, как и у классицистов особенно в одах, – обильное применение штампов. Но ведущее положение в сентименталистской литературе занимает уже не поэзия и драматургия (представленная трагедией), как в литературе классицизма, − оно принадлежит прозе: жанрам семейно-психологического романа, дневника, исповеди, путевых записок (классицизм дискриминировал прозу, отводя ей место в сатирической публицистике и комедиях).

Вот эта близость принципов поэтики двух литературных направлений и обусловила возможность перехода ряда классицистов на позиции сентиментализма без кардинальной ломки образно-художественной системы, а потом – обратно на позиции классицизма (Херасков, Богданович, Капнист 1790-х гг., Княжнин 1770-х гг. в лирике и комической опере).

Роднит сентиментализм с классицизмом и ещё одно крайне важное обстоятельство общеэстетического характера: и для классицистов, и для сентименталистов несомненно существование неких идеальных норм изящного «вкуса», – норм единых, общечеловеческих и вневременных. Поэтому, создавая образ того или иного персонажа, будь то государственный деятель в произведении классициста или частный человек в произведении сентименталиста, писатель рисует его человеком «вообще», в той или иной пропорции награждённым общечеловеческими чертами и изображённым вне конкретно-исторического быта. Герой литературы сентиментализма – «чувствительный человек», живущий сложной внутренней жизнью, замечательный не воинскими подвигами или государственными делами, а своими душевными качествами, умением «чувствовать».

II. Классицисты с пренебрежением относились к повестям и романам с узко личной, любовной тематикой, пользовавшимся огромной популярностью у низших слоев населения (в недворянских читательских кругах). Повествовательная литература, начиная с Петровской эпохи, распространялась в списках, но с середины XVIII в. повествовательные жанры проникают в печать. Большое место среди печатной художественной прозы занимали переводы («Дон Кихот» Сервантеса, «Робинзон Крузо» Дефо, произведения Вольтера, Руссо, Свифта, Стерна, Гёте и др). С начала 1760-х гг. появляются русские оригинальные романы.

III. Необычайно популярными становятся в означенный период ирои-комическая поэма и новый для России жанр «слёзной комедии».

IV. Наблюдается яркий расцвет в литературе (в рамках классицизма) сатирического направления («кантемировского»). Сатирическая стихия проникает во все области литературы: и в поэзию, и в драматургию, и в прозу. Но с особой силой критико-обличительное отношение к действительности проявилось в сатирической журналистике 1769–1774 гг.

В творчестве Хераскова можно проследить движение от классицизма к сентиментализму. Он является одним из родоначальников русского сентиментализма и в определенной мере предромантизма. В 1757 г. Херасков написал трагедию «Венецианская монахиня». Эта трагедия была резко противопоставлена всему тому, что сочинял Сумароков. В ней отсутствовала политика. В центре внимания оказывались проблема религиозного фанатизма и любовь. Херасков показал обычных, далеко не «героических» людей, для которых любовь оказалась сильнее долга. В основе сюжета трагедии, по словам самого Хераскова в «Изъяснении», лежит переработка реального факта из истории Венеции. После раскрытия заговора испанского посланника в Венеции (в 1618 г.) венецианские власти запретили общение венецианцев с чужестранцами. Вскоре на территории одного из посольств был задержан молодой патриций Антонио Фоскарини, отказавшийся назвать при допросе и на суде причину своего появления в запретном месте. Его казнили как изменника, а через год выяснилось, что он шел на любовное свидание и не назвал истинную причину своего проступка, оберегая честь возлюбленной. Фоскарини публично провозгласили невиновным, и в память о невинно казненном молодом человеке был отлит и установлен его золотой бюст. У Хераскова имена изменены: главный герой – сын сенатора и начальника стражи Коранс, его возлюбленная – Занета. Действие происходит в Венеции. Необычна декорация: «Театр представляет часть монастыря святой Иустины и часть дому послов европейских». Романтический колорит. Трагедия резко полемична по отношению к трагедии русского классицизма. Человеческие чувства, страсти, эмоции. 3 действия (а не 5, как в классицистической трагедии). И по форме, и по содержанию, и по театральной обстановке (зрелищной) это трагедия даже не сентименталистская, а предромантическая.

Херасков-драматург создавал и классицистические трагедии в духе Сумарокова (например, «Борислав», 1774; «Пламенна», 1786 и др.), и сентиментальные «слезные драмы» («Друг несчастных», 1771; «Гонимые», 1775 и др.).

В лирике Херасков начинает ориентироваться на средние жанры, которые в творчестве классицистов не играли ведущей роли (элегия, идиллия, песня). Для лирики поэта характерна установка на «приятность» эмоций, на раскрытие красоты, нравственной значительности будничного, обыкновенного, в ней иногда слышится живое чувство. В 1762 г. вышел его сборник «Новые оды» («Анакреонтические оды» ― при переработке). Херасков способствовал росту популярности в русской культуре и литературе анакреонтики. Но у него она имела свои особенности. Херасков в споре о предмете поэзии занял собственную позицию: «я буду петь героев и безделки». Критерием ценности поэзии Херасков первым провозгласил внимание прекрасного пола, внимание «любезной» (что иногда ошибочно приписывается Карамзину):

А я стихи слагаю

И часто лиру строю,

Чтоб мог моей игрою

Понравиться любезной

(«Иные строят лиру…»).

Отказавшись от высокого одического слога Ломоносова, он стремился к гладкой, разговорной легкости стиха.

В 1764 г. ― сборник «Нравоучительные басни». Новое в развитии басни у Хераскова ― морализм как основа басенной структуры (перенесение центра тяжести на вопросы морали) и стремление к литературной сглаженности языка.

В 1769 г. ― сборник «Философические оды или песни» («Оды нравоучительные» при переиздании): поэт вносил в свои стихотворения нравоучительность, воспевал добродетель. Его любимая мысль: несовершенство мира определяется прежде всего пороками и противоречиями человеческой души. Показательно для сборника следующее стихотворение:

Когда сей шар, где мы родимся,

Пылинкой зрится в мире сем,

Так чем же мы на нем гордимся,

Не будучи почти ничем?..

…Колико сам себя ни славит

И как ни пышен человек,

Когда он то себе представит,

Что миг один его есть век,

Что в мире сем его не видно,

Ему гордиться будет стыдно.

На что же все мы сотворены,

Когда не значим ничего?

Такие тайны сокровенны

От рассужденья моего;

Но то я знаю, что Содетель

Велит любити добродетель.

Космическая тоска, размышление о трагедии человека ― и «тощий» вывод, характерный для моралиста, для масона.

В торжественных одах (на различные официальные случаи) Херасков пошел по среднему пути, совмещая черты поэтик Ломоносова и Сумарокова.

В 1770 г. начинает писать эпическую поэму «Россияда». Работа над ней была прервана в 1771 г. написанием поэмы «Чесмесский бой». Это героическая поэма о современных событиях, посвященная знаменитой победе русского флота в Чесменской бухте 26 июня 1770 г. во время 1-й русско-турецкой войны (потери: турки – более 60 кораблей и 10 тысяч человек, русские – 11 человек). Все наиболее героические эпизоды боя воспроизведены с протокольной точностью. Герои поэмы – подлинные участники сражения (Алексей и Федор Орловы, адмирал Грейг, кн. Долгорукий и др.). Херасков воспел героическую смерть безвестного канонира, у которого ядром оторвало обе ноги («в покое умирать, друзья, меня оставьте; / Не мне служите вы, отечество прославьте»), доблесть простых русских воинов, которые, получив ранение, умирая, продолжают сражаться. Поэт прославлял храбрость и твердость безымянного Россиянина, который ценою собственной жизни снял флаг с турецкого корабля, чтобы «над турками победу возвестить». Поэма пронизана сентиментальными настроениями (погиб князь Федор Козловский, друг Д.И. Фонвизина; горе и радость Алексея Орлова по поводу утраты и возвращения брата и т.д.).

В 1779 г. Херасков выпускает «Россияду», рассказывающую о взятии Казани Иоанном Грозным, – первую завершенную эпическую (героическую) поэму в русской литературе, выход которой знаменовал обретение национальной поэзией жанра, признававшегося венцом литературы классицизма. Это произведение (попытка создать национальную героическую эпопею) наиболее традиционное у Хераскова; оно отличается классицистическими чертами: возвышенностью и торжественностью стиля. При создании поэмы Херасков обращался к традициям народного творчества. Отдельные ее мотивы и образы восходят к народным историческим песням об Иване Грозном. Херасковым используются народная легенда о древнем граде Китеже, русская «мифология», фольклорные эпитеты. В «Россияде» воспеты, по словам автора, «знаменитые подвиги не только одного государя, но и всего российского народа», но она вносит мало нового в литературу по сравнению с незаконченной героической поэмой «Петр Великий» М.В. Ломоносова.

В целом же творчество Хераскова отличалось несомненным новаторством. Он с полным основанием имел право сказать о себе:

Как новых стран искал

Колумб, преплыв моря,

Так ищем новых мы идей,

Везде паря…

(«Пилигримы», 1795).

Новаторство Хераскова более всего проявилось в лирических стихах, где высокие раздумья о смысле человеческой жизни, о славе и т.п. сочетаются с интимными переживаниями, порою окрашенными в иронические тона. Высокая тема в результате растворяется в иронии или в интимном мире человека. Так, стихотворение «Апрель», насыщенное философскими рассуждениями («Я мысли в вечность погружаю / До первых бытия начал / И всю вселенну вображаю, / Когда Господь ей образ дал») заканчивается иронической насмешкой над ущербностью человеческой натуры:

Друг другу мы напоминаем

Желаний наших главну цель;

Апрель обманом начинаем,

Едва ль не весь наш век – апрель.

В лирике Хераскова культивировались дружеские послания, философские оды, элегии, сонеты, эпиграммы. Для произведений поэта характерны мотивы личного самосовершенствования, темы житейской суеты, бренности земного, абстрактное морализирование, предпочтение жизни на лоне природы «градскому» бытию. Поэт отказывался от высокого одического слога и вместе с тем стремился ослабить обличительный пафос, характерный для сатиры Сумарокова. В поэзии Хераскова, как и в ряде его пьес, рождалась стилистика сентиментализма, открывавшая дорогу «новому слогу» Карамзина.

Херасков, в отличие от многих современных авторов, писал романы. Их у него три: политико-моралистический роман «Нума Помпилий, или Процветающий Рим» (1768); авантюрно-любовные романы «Кадм и Гармония» (1786), «Полидор, сын Кадма и Гармонии» (1794). Все они насыщены аллегорическими образами и масонской символикой.

По жанровому разнообразию своего творчества Херасков мог сравниться с Сумароковым.

В 1807 г., после кончины писателя, Г.Р. Державин сочинил четверостишие «К портрету М.М. Хераскова»:

Любимец русских муз (в нем наш Вергилий цвел)

Монархов подвиги, дела героев пел:

Се вид его лица, души ― стихи свидетель,

А жизни ― добродетель.

3. 
   Василий Иванович Майков (1728–1778) продемонстрировал
   

Майков был сыном ярославского помещика, отставного военного, и сам служил в Петербурге в Семеновском полку. Перейдя на гражданскую службу, он был товарищем (помощником) московского губернатора, занимал видный пост в Комиссии по составлению нового Уложения, в 1770–75 гг. находился на должности прокурора Военной коллегии. В ярославский период жизни произошло его личное знакомство с выдающимся русским актером и театральным деятелем Ф.Г. Волковым. Майков получил весьма скромное домашнее образование. Свой литературный вкус он развивал самостоятельно и в дружеском общении с крупнейшими писателями той поры, прежде всего с Сумароковым и Херасковым. В журнале Хераскова «Полезные увеселения» в 1762 г. появились его первые стихотворения. В его лирике сказалось влияние Ломоносова и Сумарокова. Сумарокова Майков считал своим учителем в поэзии. Ему посвящена «Ода о суете мира» (1775), которая была написана Майковым в период его увлечения масонством и поэтому содержит характерные масонские идеи о скоротечности земного существования, религиозно-мистические мотивы. В ней он подчеркивает нравственную и поэтическую авторитетность Сумарокова:

Свет исполнен злых пророков

И исполнен суеты,

Муз любимец, Сумароков,

Возвести о сем мне ты,

Коль во свете всё пременно,

Всё нетвердо, ломко, тленно,

Сан, богатство, жизнь-мечта,

Чем же Свет нам толь прелестен,

Коль всему конец известен?

Что же в нем не суета?

В «Оде о вкусе. Александру Петровичу Сумарокову» (1776) Майков декларирует принципы, провозглашенные учителем, как основополагающие для своей поэзии:

Не пышность во стихах – приятство;

Приятство в оных – чистота,

Не гром, но разума богатство

И важны речи – красота.

Слог должен быть и чист, и ясен:

Сей вкус с природою согласен.

Сумароков написал «Ответ на оду Василью Ивановичу Майкову» (1776), высоко оценив его поэзию:

Витийство лишнее – природе злейший враг;

Брегися сколько можно

Ты, Майков, оного; витийствуй осторожно.

Тебе на верх горы один остался шаг;

Ты будешь на верхах Парнаса неотложно…

В 1766–67 гг. вышли в свет две части его «Нравоучительных басен». Последовав по пути, намеченному Сумароковым, Майков упрочил «басенную» репутацию разностопного ямба. Это был его значительный вклад в развитие жанра басни, так как разнообразие ритмического рисунка способствовало близости к разговорной речи, непринужденности интонации. В баснях Майков использовал различные лексические пласты вплоть до просторечия, а в некоторых произведениях этого жанра ставил достаточно острые социальные вопросы. Так, в басне «Конь знатной породы» проводится актуальная для всего русского просветительства идея о внесословной ценности человека, когда отличать его следует не за происхождение, а за пользу обществу, делу. В басне «Общество» утверждается необходимость относиться с уважением ко всем сословиям:

На свете положён порядок таковой:

Крестьянин, князь, солдат, купец, мастеровой,

Во звании своем для общества полезны.

В басне «Вор и Подьячий» высмеивается взяточничество чиновников, которое приравнивается к разбою. Вор, укравший у подьячего золотое кольцо, полученное им в качестве взятки, резонно отвечает обличающему его «пострадавшему»:

Разбойник я ночной,

А ты дневной;

Скажу я и без пытки,

Что я пожитки

У ворá украл,

Который всех людей безвинных обирал.

С тобою мы равны, хоть на весах нас взвесить,

И если должно нас, так обоих повесить.

В отличие от других баснописцев того времени, которые, как правило, перекладывали на русский язык Лафонтена, Майков часто заимствовал сюжеты из русского фольклора, например:

Суеверие

Когда кокушечки кокуют,

То к худу и к добру толкуют.

Старухи говорят: «Кому вскричит сто раз,

Тому сто лет и жить на свете;

А если для кого однажды пустит глас,

Тому и умереть в том лете».

А к этому теперь я басенку сварю

И вас, читатели, я ею подарю.

Ходила Девка в лес, услышала Кокушку,

И стала Девушка о жизни ворожить:

«Скажи, Кокушечка, долгонько ли мне жить?

Не выпущу ли я сего же лета душку?»

Кокушка после слов сих стала кокувать,

А Девушка моя, разиня рот, зевать.

Подкралася змея и Девку укусила,

Подобно как цветок средь лета подкосила,

Хотя Кокушка ей лет сó сто наврала,

Но Девка от змеи в то ж лето умерла.

У Майкова больше своего, оригинального, его басни и по стилю гораздо более легкие и шутливые, чем тяжеловесные творения Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Хераскова и даже Сумарокова.В этом жанре Майков последовательно развивал намеченное Сумароковым: сатиру, простонародность, бытовизм.

В 1769 г. Майков сотрудничал в сатирических журналах Н.И. Новикова и Ф.А. Эмина («Трутне» и «Смеси»).

Кроме того, Майков писал трагедии, занимался переложениями псалмов, выражая в них надежду человека, связанную с упованием на Бога. Он сделал переложение 81-го псалма, который позднее переложил и

Самое знаменитое произведение Майкова – ирои-комическая поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх», полная искрометного, блистательного, порой очень едкого юмора, написанная пародийно-сниженным языком. Издана она была в 1771 г., но ее первая часть в списках ходила по рукам еще в 1769 г.

Сумароков в эпистоле «О стихотворстве» писал:

Еще есть склад смешных геройческих поэм,

И нечто помянуть хочу я и о нем:

Он в подлу женщину Дидону превращает

Или нам бурлака Энеем представляет,

Являя рыцарьми буянов, забияк.

Итак, таких поэм шутливых склад двояк:

В одном богатырей ведет отвага в драку,

Парис Фетидину дал сыну перебяку.

Гектόр не на войну идет – в кулачный бой,

Не воинов – бойцов ведет на брань с собой.

Зевес не молнию, не гром с небес бросает…

…Стихи, владеющи высокими делами,

В сем складе пишутся пренизкими словами.

В другом таких поэм искусному творцу

Велит перо давать дух рыцарский борцу.

…Робенка баба бьет – то гневная Юнона.

Плетень вокруг гумна – то стены Илиона.

В сем складе надобно, чтоб муза подала

Высокие слова на низкие дела.

Майков в полном соответствии с наставлениями Сумарокова в «Елисее…» обыграл важнейшие сюжетные повороты эпической поэмы Вергилия «Энеида» (почти каждому комическому эпизоду в «Елисее» можно найти «серьезную» параллель в древнем эпосе), а также мотивы и образы гомеровской «Илиады». Но Майков вышел за пределы строгих классицистических рамок, нарушив требование описывать «низкий» предмет (тему) «высоким» стилем. Стремясь к стилистическому разнообразию, раскованности «шутливого» творчества, поэт привел в соответствие тему и стиль юмористического произведения.

Майков одним из первых на классицистический Парнас ввел забияку-ямщика и сделал его героем произведения. В «Елисее» пародируется перевод первой песни «Энеиды» Василия Петровича Петрова (официозного поэта, имевшего репутацию «карманного стихотворца» Екатерины II), который под именем мудрой Дидоны восхвалял Екатерину. В поэме Майкова высмеивается синтаксическая сложность и лексическая архаика перевода Петрова. У Майкова с Дидоной сравнивается развратная старушка-начальница Калинкинского воспитательного дома (для перевоспитания девиц нескромного поведения), любовником которой в течение нескольких месяцев состоял Елисей, а затем ее, покинутую ямщиком, утешил старый любовник (строгий и ревнивый) ― начальник стражи. Легко угадывавшийся намек на Екатерину II вряд ли мог порадовать императрицу:

Уж стала заживать ее любовна рана,

Когда ей командир стал другом из тирана.

Хотя прошло еще тому не много дней,

Как отбыл от сея Дидоны прочь Эней,

Но оная не так, как прежняя, стенала

И с меньшей жалостью Елесю вспоминала;

Она уже о нем и слышать не могла,

Портки его, камзол в печи своей сожгла,

Когда для пирогов она у ней топилась,

И тем подобною Дидоне учинилась².

Но вот А.С. Пушкина поэма Майкова очень порадовала. В письме к Бестужеву в 1823 г. он писал: «"Елисей" истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам: "Я мню и о тебе, исподняя одежда, / Что и тебе спастись худа была надежда…"». «Уморительным» нашел Пушкин разговор Зевса с Меркурием и «весь образ седалища», отпечатанный на песке после падений «героя купеческого» в ходе кулачного боя³ с «ямским героем», скрытым под шапкой-невидимкой (песнь пятая):

И Елисей уже бойца того достиг,

Который воевал как черт меж ямщиками:

Уже разит его Елеська кулаками,

И множество ему тычков в глаза влепил,

Которыми его разбил и заслепил;

Свалился, яко дуб, секирою подсечен,

Лежит, Елесею разбит и изувечен;

Трикраты он себя с песку приподымал,

Трикраты на него он паки⁴ упадал,

И наконец на нем лежит и чуть-чуть дышит

И Елисееву победу тамо пишет,

А попросту песок он задницей чертил,

Но встать с него в себе он сил не находил.

Движенья таковы всех к жалости подвигли,

Товарищи его тотчас к нему достигли,

Полмертвого бойца в кабак перенесли

И там ему вина на гривну поднесли,

Которым дух его ослабший ободрили

И паки тем ему дыханье возвратили.

Вторично он в бою попал на ямщика;

Тут паки на него насунулся Елеся,

И паки, раз ему десятка два отвеся,

Сильнее прежнего он дал ему толчок,

Он паки задницей повергся на песок;

Но так уже ямщик купца туда запрятал,

Что весь седалища в нем образ напечатал,

И сказывают все, кто ходит в тот кабак,

Что будто и поднесь в песке тот виден знак.

Опыт Майкова содействовал успехам его литературных последователей в жанре ирои-комической поэмы ― творцов травестийных, бурлескных⁵ и шутливых поэм (от «Гаврилиады» Пушкина до «Про Федота-стрельца, удалого молодца» Л. Филатова).