Работа выполнена на кафедре истории России и зарубежных стран

Республиканского гуманитарного института

Санкт-Петербургского государственного университета

Научный консультант: доктор исторических наук, профессор Смирнов Николай Николаевич.

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Волков Валерий Степанович;

доктор исторических наук, профессор Калашников Владимир Валерьянович;

доктор исторических наук Рупасов Александр Иванович.

Санкт-Петербургский Университет МВД России.

Защита состоится «____»______________2007 г. в «____» часов на заседании диссертационного совета Д 212.232.52 по защите диссертаций на соискание учёной степени доктора наук при Санкт-Петербургском государственном университете (199155, г. Санкт-Петербург, пер Декабристов, 16. Зал заседаний Учёного совета).

Автореферат разослан «____»______________2007 г.

И.о. учёного секретаря

диссертационного совета

доктор исторических наук, профессор М.Ю. Крапивин

Вместе с тем, революции 1917 г. сопутствовала гражданская война, которая, с одной стороны, защитила октябрьские завоевания, с другой - привела к большим человеческим жертвам, усугубила трудности дальнейшего развития нашего Отечества, способствовала централизации и бюрократизации советского общества, созданию однопартийной системы. В целом период 1917 – начала 20-х гг., подобно Смуте начала ХУ11 в., наложил заметный отпечаток на развитие нашего народа на несколько веков вперёд. На излёте этого периода в Кронштадте произошло восстание военных моряков, которое, явилось символом начала протеста против установившегося характера советской системы в рамках её самой, демократической альтернативы её развития.

Как и во всякие периоды революций, гражданских войн и восстаний, в период 1917 – начала 20-х гг. в России демократические в своей основе и направленности устремления масс сопровождались проявлениями левого экстремизма - социальным нетерпением, стремлением авантюристически настроенных элементов искусственно ускорить общественное развитие и с помощью насилия приблизить наступление «светлой жизни», насилием утвердить утопически понимаемые ими революционные идеалы. Это не только способствовало ожесточённости гражданской войны, но и во многом предопределило после периода нэпа новое выдвижение левоутопических лозунгов «ускорения» развития народа («построение социализма в одной стране», «коммунизм через 20 лет», «совершенствование развитого социализма»), что в свою очередь повлияло на левоутопический характер задач перестройки и революционное падение советской системы с соответствующими левоутопическими попытками «ускорить» демократическое и рыночное развитие.

Начало ХХ1 в. ознаменовано появлением международного движения антиглобалистов. Являясь демократическим по своему характеру, оно во многом явилось историческим наследником радикального молодёжного движения «новых левых», распространённого на Западе в 60-х – 70-х гг. прошлого века и допускает в свои ряды небольшие, но активно выступающие группы левых экстремистов, которые своей деятельностью в значительной степени компрометируют всё движение. Актуальность нашей темы объясняется также масштабностью террора в современных условиях. Террор – крайняя степень экстремизма. В терроре особенно близки грани между левым и правым его видами или флагами, под которым он выступает. Во всех них в той или иной степени присутствует ультралевый элемент. Активизировавшиеся с 80-х годов прошлого века исламские террористы заполнили в странах «третьего мира» историческую нишу, которую в 60-х – 70-х годах занимали ультралевые боевики маоистского толка. Многие из них масштабные акты террора в нашей стране и в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. считают частью мировой исламской революции. Не меньший масштаб могут иметь акты террора на море, а также такая его форма как пиратство, борьба с которым вновь стала актуальной задачей для нашего флота.

Отдельные акты индивидуального террора и разного рода левоэкстремистские действия имели место в известных «бархатных» революциях в странах Восточной Европы в конце ХХ в. Как их продолжение в начале ХХ1 в. на постсоветском пространстве прокатилась волна т.н. «цветочных» революций. В них уже гораздо более заметны были проявления левого экстремизма. При этом имели место попытки экспорта «цветочных революций». Запад зачастую их поддерживает, так же как и вообще проявляет стремление «экспортировать демократию», что, по сути, также является проявлением «левизны». Разного масштаба протестные выступления время от времени происходят и у нас в стране. В ходе них неизбежно имеют место проявления левого экстремизма. Они чаще всего провоцируются молодежными левацкими организациями, но бывают и «седые революции» (пенсионеров в январе 2005 г.). При этом властные силовые структуры показывают неготовность к проявлениям левого экстремизма. С одной стороны наблюдается замалчивание подобных случаев, с другой - имеет место необоснованная жёсткость в их подавлении, которые только провоцируют левый экстремизм.

Недопущение проявлений левого экстремизма имеет значение и для современного военного строительства. Экстремизмом является вообще необоснованный примат военного начала над политическим, стремление военными средствами «ускорить» достижение политических целей. Таких попыток не мало в наши дни. Сегодня, в частности, особенно важно найти верное соотношение между мерами по гуманизации, демократизации Вооруженных Сил и укреплением воинской дисциплины. Тем более, что военная реформа, назревшая ещё в ВС СССР, стоит до сих пор на повестке дня во многом в силу недостаточной осознанности её не только как внутриармейской проблемы, а дела всего народа и, следовательно, зависящей от происходящих в его среде революционных процессов, включая «левые».

Только когда советская историческая наука столкнулась с необходимостью изуче­ния идейных противников большевиков (не считая полузабытых работ 20-х годов), «левая» опасность или «мелкобуржуазный революционизм» стали рассматриваться на политическом уровне, главным образом через деятельность политиче­ских партий, групп и течений, прежде всего, левых эсеров и анархистов. С середины 60-х годов в связи с необходимостью критики маоизма начали появляться и затем достигли некого минимального уровня довольно крупные исследования по истории «мелкобуржуазного революционаризма»². По сути единственной значительной работой, которая исходила из признания наличия у большевиков в период I9I7 г. помимо правого фронта борьбы, второго – левого, была работа И.В. Ильиной³. После Октябрьской революции большевики, став правящей партией и решая созидательные задачи, столкнулись с гораздо более сильным давлением своих политических противников «слева», в том числе и в своих собственных рядах. Однако при упрощенной «черно-белой», а точнее, «красно-белой» трактовке истории гражданской войны у всех противников большевиков выпячивалась «правая» сторона, связь с правой контрреволюцией, а «левая» - смазывалась. Левые противники большевиков, как правило, «прикрывались левой фразой». Особенно это относилось к нередко издававшейся литературе о троцкизме. Тем более не шла речь о зёрнах демократизма в «левизне».

Недостаток внимания советской литературы к исследованию борьбы большевиков с левой опасностью в революционные годы может вызвать определенное недоумение. Ведь КПСС много сил прилагала, особенно в последние десятилетия своего руководства страной, для борьбы с обвинениями ее в тоталитаризме. Исследовать воп­росы «левизны» позволяли, казалось бы, и ленинская методология, и очевидные исторические факты. Однако без внимания оставалась, например, оценка В.И. Лениным Апрельских тезисов как призыва «к осторожности и терпе­нию»¹. Только с конца 1987 г. перестали умалчивать о «левой» ошибке самого В.И. Ленина в 1917 г., заключавшейся в ускорении начала вооруженного восстания, которую он приз­навал и которая хорошо была известна советским историкам². Оче­видно, руководство КПСС не хотело умалять руководящую роль большевиков в победе Великого Октября. Но главное, «левизна» имела корни в народных массах, поэтому борьба с «левизной» означала в определённой степени признание борьбы с народом. А лозунг «Партия и народ едины» был «священным». Поэтому левацкие выступления долго списывались на происки «провокаторов буржуазии» и «левых» партий. Деятельность самих этих партий потому долго и не изучали, что они слишком были близки к народу и непосредственно отражали «левое» массовое сознание. К 80-м годам престарелое руководство КПСС, с одной стороны, уже значительно оторвалось от народа, с другой, - испытывая всё возрастающее оппозиционное давление снизу, помнило о прежнем таком давлении, но помнило, как о требованиях к своим вождям быть верными идеям Октября и В.И. Ленина. Однако широкие народные массы уже больше привлекали западные идеи.

90-е годы не привели к принципиальному перелому в историографии левого экстремизма. Публикаций о крайностях революционного насилия и красном терроре в годы гражданской войны было множество, но подавляющее большинство из них носило популистский характер, исходило из стремления компрометации политики большевиков при крайне критическом отношении к известным советским трудам о красном терроре³. Главным источником для таких публикаций в основном являлся эмоционально пристрастный труд белоэмигрантского историка С.П. Мельгунова¹. Сегодня по-прежнему издаются крупные работы о красном терроре, но основанные уже на обширном документальном материале². Однако, тот факт, что большевики как ведущая, а затем как единственная правящая партия страны сами были озабочены проблемой левого экстремизма, изначально был и сейчас ещё остаётся вне рамок исследований.

Определяющим в историографии темы диссертации являлись разные аспекты изменения отношения к Октябрьской революции. В течение постсоветского периода наряду с демифологизацией революции достаточно определённо утвердилась тенденция представлений о её судьбоносности и закономерности, а вместе с этим, наряду с расширением внимания к гражданской войне, и - внимания на социальные аспекты войны, отхода от единственно военно-политической её трактовки. Этому способствовала открывшаяся широкая возможность знакомства с оппозиционной большевикам литературой, переиздание эмигрантских мемуаров и «спецхрановских» книг советских авторов. Однако до сих пор не переизданы важные труды, раскрывающие многие вопросы борьбы с «левизной» с позиций сторонников Октябрьской революции³.

Едва ли не наиболее многочисленными в постсоветской литературе о революции и гражданской войне стали книги биографического жанра. В них «левые» фигуры привлекают всё большее внимание историков. По количеству публикаций здесь бесспорно первое место принадлежит о Н.И. Махно. Были опубликованы воспоминания самого Н.И. Махно и его соратников⁴, а также книги самых разных авторов о махновском движении. Однако, несмотря на значительную роль матросского фактора в махновском движении, он в них пока ещё почти совсем не выделяется. Важные исторические факты и документы, в том числе и касающиеся матросских настроений, хотя и наряду с художественным вымыслом, содержат книги и статьи о других «левых» персонажах⁵. Деятельность ряда «левых» фигур представлена также в сборниках, объединённых под общим названием «авантюристы»¹. Данные книги написаны во многом на основе сочинения эмигранта А. Ветлугина, изданного в 1921 г. в Париже, «Авантюристы гражданской войны». Недостатком работ об авантюристах является то, что в них не акцентируется внимание на народных корнях их появления и авторы не делят их на правых и левых, поскольку научные цели у них не являются главными. Эти черты присущи и имеющейся книге об авантюристах на флоте Н.А. Черкашина². В ней авантюры рассматриваются в художественной форме и, прежде всего, как опасные приключения. Но часть содержания книги посвящена революции 1917 г. и она написана на основе редких документов. Публикации о военных моряках из литературы биографического жанра периода 1917 – 1921 гг. для нас, безусловно, особенно важны. В период перестройки таких изданий было особенно много о Ф.Ф. Раскольникове и о А.В. Колчаке. О А.В. Колчаке темпы публикаций не снижаются до сих пор³. Но в них внимание сосредотачивается на его роли как лидере белого движения и очень мало места отводится матросскому фактору. Однако заметно пробуждение некоторого интереса и к матросским фигурм. Это, прежде всего, касается П.Е. Дыбенко и А.Г. Железнякова⁴.

Публикации биографического жанра, объективно анализирующие деятельность исторических личностей, накопленная в постсоветских изданиях фактологическая база наряду с советскими работами о массовом сознании 20-х годов и ряда авторов 60 - 70-х годов (Г.Л. Соболева, В.Ф. Шишкина и др.) способствовали развитию социальной истории периода 1917 – 1921 гг. Выводы социальной истории и исторической массовой психологии имеют для нашей работы важное методологическое значение. С одной стороны, в революциях и гражданских войнах массы играют главную роль, революция – «праздник эксплуатируемых и угнетённых». С другой стороны, в массовой психологии, в психологии толпы лежит социальная основа левого экстремизма. В Октябрьской революции не партия “тащила” массы на «штурм старого мира», а массы (в авангарде которых были матросы) выбирали себе руководителей, в том числе и большевиков. Белоэмигрантская и западная историография Октябрьской революции, длительное время, относясь к революции, как к «путчу большевиков», работала на советскую официальную концепцию: революция - дело большевиков. В результате утверждалось представление о революционном процессе как «планомерном», а это вело к умалению роли массовых стихийных настроений, искажению причин исторических событий. С утверждением социального подхода в российской историографии стало меняться и отношение к причинам левого экстремизма. Так, внимание от «террора большевиков» стало переключаться на внимание к российскому революционному террору вообще. Сначала такие работы имели в значительной степени не научный, а популистский характер. Но затем во многом под влиянием актуальности вопросов террора в мире, в них стали исследоваться корни экстремизма в массовой психологии. Важной вехой здесь был вышедший в 1997 г. фундаментальный труд В.П. Булдакова¹. Вместе с тем ему присущи некоторые крайности во взглядах, в частности, представление о революции едва ли не как о коллективном безумии.

Вопрос об экстремизме народных масс тесно связан с вопросом о повстанческих движениях и крестьянском бунтарстве, к которому внимание также постоянно растёт. В советское время заслоном к публикациям на эту тему было обязательное использование определения «кулацкий мятеж». При таком «правом» ярлыке левые выступления крестьян в защиту Октябрьской революции имели тенденцию к исчезновению из исторической памяти. Пока публикации о крестьянском бунтарстве в годы гражданской войны имеют в основном целью освещение региональной истории. Но в 2003 г. вышел, по сути, первый специальный обобщающий труд В.Л. Телицына, в котором он показал, что крестьянское бунтарство не сводится исключительно к доминированию классовой борьбы, а является результатом комплексных взаимоотношений, взаимовлияний, переплетения общественного восприятия событий и подсознательных мотивов и эмоций². Историков всё больше привлекает также протестное движение рабочих в городах. Большой вклад в освещение данной проблемы внесли такие историки как В.В. Канищев, Д.О. Чураков, А.В. Гоголевский и некоторые другие³. Для нас ценны, прежде всего, работы о Петрограде. Здесь важной вехой явилось появление в 1999-2000 гг. книг, представляющих в основной своей части сборники ранее почти не публиковавшихся документов с предисловиями и комментариями М.В. Ходякова, В.Ю. Черняева и С.В. Ярова¹. В книгах убедительно продемонстрирована роль политической психологии т.н. «третьей силы» в гражданской войне, в том числе, в такие ключевые периоды обострения левого экстремизма на флоте, как летом 1918 г. и в период Кронштадтского восстания в марте 1921 г.

В этой связи представляется значимой дальнейшая исследовательская работа по идентификации крестьянского бунтарства, протестного движения рабочих и средних слоёв как проявления «третьей силы» в гражданской войне и роли в ней «левого» фактора. Из-за большого разнообразия антибольшевистских повстанческих движений, историки, включая в них особенно движения «зелёных» (в основном дезертиров из Красной и белых армий), правомерно отмечают определённую натяжку в сведении их к общему знаменателю «третьей силы»². Для нас представляет значение такая трактовка этого понятия, которая включает, прежде всего, силы, стоявшие на платформе Октябрьской революции и выступавшие против большевиков под лозунгами «Советы без коммунистов», «настоящей революции» и т.п. Эти лозунги были связаны с идеями «исправления Октября», его «улучшения» и «углубления», осуществления «третьей революции». На практике они проявлялись как в демократических, так и левоэкстремистских политических действиях, что и является предметом нашего исследования. Важной частью «третьей силы» была т.н. «атаманщина». Её идеология наряду с разного рода казачьими, националистическими и др. идеалами содержала в значительной степени левомаксималистские, а именно: борьба против всех властей за федерацию отдельных сёл и волостей во главе с выборными атаманами, за «вольные советы», «против города», а также воспринятый от анархистов после их разгрома весной 1918 г. лозунг «третьей революции»³. «Зелёные» отряды во главе с атаманами были везде, где ранее, хотя бы кратковременно проживали казаки, т.е., по сути, по всей стране за исключением Севера и некоторых других районов. Традиции казацкого бунтарства в них проявлялись со всей очевидностью. Для нас здесь особенно важно учитывать то обстоятельство, что в доимператорский период, когда складывались многие традиции казачества, оно, как это убедительно показано в недавно вышедшей книге А.А. Смирнова¹, было в большинстве своём не кавалеристами, а моряками.

Неотъемлемой частью «третьей силы» являлась деятельность соответствующих политических партий, групп и течений. Современная историография политических партий периода 1917 – 1921 гг., при стремлении уйти от партийно-политического подхода в освещении революционных событий, благодаря расширившейся источниковой базе, новым принципам классификации и ряду других факторов, сделала качественный сдвиг в своём развитии, прежде всего в виде масштабного проекта «Политические партии России. Документальное наследие» (свыше 40 томов сборников документов), реализуемого в рамках издательской программы «Российской политической энциклопедии» с 1992 г.² В том числе, под влиянием актуальности современного терроризма, а также стремления найти демократический аспект в оппозиционной большевикам партийной деятельности заметно усилилось внимание историков к леворадикальным партиям. Правда, особенно заметно это пока только на диссертационном уровне³. Повышенное внимание проявлениям современного левого экстремизма уделяется в историографии современных политических партий и течений. Он освещается не только в большом числе публикаций в современной периодической печати, но и на сайтах Интернета. Особенно этому уделяют внимание политологические и социологические информационно-исследовательские центры, такие как «Феникс» и «Панорама» при Институте экспериментальной социологии. Ими изданы по данной проблеме специальные научные работы⁴. Наиболее основательной работой в данной области, хотя и далеко не беспристрастной, представляется труд бывшего активного участника некоторых современных леворадикальных движений А.Н. Тарасова⁵.

Если проблема преодоления левацких настроений специально почти не разработана в общей историографии Октябрьской революции и гражданской войны, то в историографии флота этого периода она вообще не выдвигалась. Военно-морская историческая проблематика рассматривалась в основном в рамках военно-политической, а не социальной, «гражданской» истории, с тенденцией локализации её по отдельным узким темам. История флота в период русских революций являлась исключением, но она в основном ограничивалась рамками партийно-политической истории. Только Кронштадтское восстание в марте 1921 г. было едва ли не единственным событием российской военно-морской истории, в освещении которого историки в основном стремились использовать социальный подход. Лишь с конца 90-х годов ХХ в. стали появляться социально-исторические исследования российского Военно-морского флота. В том числе в 1997 г. появилась неоднократно переиздававшаяся и дополнявшаяся в дальнейшем работа В.Д. Доценко, в которой ряд важнейших событий военно-морской истории освещён по-новому, с точки зрения преодоления неадекватного отражения их в массовой психологии¹.

Участие военных моряков в Октябрьской революции и победе Советской власти в советской историографии представлено большим количеством как мемуарной², так и специальной литературы³. Среди специальной литературы особой научной основательностью отличается книга В.В. Петраша, которая надолго определила основные направления исследований по этой теме. Большим достоинством литературы советского периода является её направленность на изучение матросских масс, что позволяет сегодня анализировать социально-психологические особенности матросов и состав флота в целом в 1917 – 1921 гг., сравнивать их менталитет в другие периоды истории флота. Однако и в литературе советского периода революционная роль матросов была должным образом не раскрыта. Хотя советские авторы и стремились прославлять моряков в революции, но основное внимание они акцентировали на роли большевиков, а матросы являлись лишь одним из отрядов, хотя и передовых, революционной армии, организованной большевиками. В советской литературе на опасность революционного авантюризма на флоте обращали внимание лишь некоторые авторы, в частности С.С. Хесин⁴, но подробно эта тема ими не анализировалась. Из всех изученных советских публикаций о революционных моряках в рассматриваемый период почти единственной является письмо в редакцию журнала «Красная лето­пись» - отклик на книгу Ф.Ф. Pacкольникова группы известных кронш­тадтских большевиков¹. Авторы письма утверждали, что игнориро­вать «левую» опасность на флоте, как это делал Ф.Ф. Раскольников, значит преуменьшать руководящую роль флотских большевистских организаций, сводить ее до уровня слепого следования стихийным событиям. Но в целом в сталинский период «левизна» на флоте, даже та, по поводу которой имелись известные отрицательные высказывания В.И. Ленина, квалифицировалась как «смелые революционные действия». И только во время хрущёвской «оттепели» некоторые явно одиозные факты стали пересмат­риваться. Прежде всего, это касалось «Кронштадтского инцидента» в мае - июне 1917 г.² и потопления кораблей Черноморского флота в июне 1918 г.³ С 60-х годов проблемы «левизны» на флоте в 1917 – 1921 гг. в рамках проблем военного строительства начали затрагиваться на уровне кандидатских диссертаций по историко-партийным темам и в военно-исторической литературе. Однако имевшиеся здесь исследования были немногочисленны, а та их часть, которая затрагивала вопросы воинской дисциплины, имевшие отношения к «левизне», носила в основном закрытый характер. Однако левацкие настроения мат­росов нашли отражение в художествен­ных произведениях, так как достижение художественных целей предполагало социаль­но-психологический анализ персонажей⁴.

С окончанием советского периода участие военных моряков в революционных событиях из фактора, способствующего прославлению флота, превратилось в фактор сомнительный. А потому начавшаяся было тенденция на увеличение объёма литературы о революционных моряках сменилась на прямо противоположную. Исследования деятельности революционных матросов исчезли в историографии. В то же время стало возможным изучать ранее запрещённые темы. В целом новую тенденцию в исследовании роли матросских масс в революции в первые постсоветские годы можно было определить известной фразой: «шаг вперёд, два шага назад». В последние годы в периодической печати материалы о революционных моряках вновь стали изредка появляться. Достоинством их является то, что они изображают моряков как самостоятельную силу, причём левооппозиционную большевикам¹. Но поскольку чертой современной историографии является преувеличение левизны большевиков, то и изображение проявлений левого экстремизма в матросских массах имеет определённый перехлёст. Не случайно то, что среди новых материалов по теме большую часть занимают публикации о матросских самосудах над офицерами старой армии и флота². Освещение данных самосудов, также как и некоторых других проявлений левого экстремизма на флоте, содержится в немалом числе новых публикаций по сопутствующим темам. Заметное место в постперестроечный период занимает литература о флоте и белом движении. Бывшие флотские офицеры в эмиграции опубликовали большое количество книг и статей о роли флота в революции. Наиболее интересные работы из них на сегодняшний день переизданы в России и стали доступны широкому читателю.³ Однако в данных произведениях, за исключением книги Г.К. Графа, почти не уделяется внимания революционно настроенным матросам и Красному флоту, так же как раньше в советской литературе – Белому флоту. В постсоветский период появились также публикации, посвящённые антибольшевистским выступлениям матросов. Внимание историков, помимо Кронштадтского восстания в марте 1921 г., было особенно привлечено к ещё одному событию - выступлению Минной дивизии в 1918 г. и вынесению советским судом 21 июня первого смертного приговора капитану 1 ранга А.М. Щастному. Авторы публикаций на эту тему ставили перед собой цель раскрыть «белое пятно» советской истории и показать демократизм лозунгов матросов. Однако они недооценивали революционную, «левую» сторону этого выступления⁴.

Событиям в Кронштадте в марте 1921 г. историки всегда уделяли особое внимание⁵. Среди западных историков преобладающим был взгляд на Крон­штадтское восстание как на первое масштабное народное выступление против утвердившейся после октября 1917 г. коммунистической системы. Советские же авторы ви­дели в восстании мелкобуржуазную контрреволюционную вспышку, инспирированную белогвардей­цами и их зарубежными союзниками. При этом в советской историографии восстания и бытовом сознании советского читателя закреплялось положение о том, что «мятежники» изменили славным революционным традициям моряков-балтийцев. Запад­ные историки, не имевшие цензурных ограничений, в рассмотрении причин восстания были объективнее, отмечая, что среди его инициаторов были разочаровавшиеся в В.И. Ленине ультралевые коммунисты, а само восстание явилось проявлением традиционного русского бунтарства. Последнее особенно присуще П. Эвричу, труд которого о Кронштадт­ском восстании, появившийся в 1970 г. в США и переизданный в 2007 г. у нас, является наиболее авторитетным исследованием¹. До него работы западных авторов почти не оказывали влияния на российскую историографию. Видеть левые причины Кронштадт­ского восстания запад­ным историкам позволяла и возможность знакомства с публикациями о восстании эмигрировавших на Запад его участников, а также анархистских и других «левых» идеологов². Однако западные авторы, руководствуясь отрицанием закономерности и международного значения Октябрьской революции, представлениями о ней как о деянии большевиков при пропасти между ними и рабочими³, недооценивали общие политические причины революционности народа и матросов, прежде всего, связанные с русско-японской и Первой мировой войнами. Они умаляют антибуржуазные революционные идеалы кронштадтцев и вообще роль их сознательности в восстании, особенно большевистской, а также её эволюцию в 1917-1921 гг. от «левизны» к демократизму. Так, для П. Эврича революционные матросы не авангард народа в 1917-1921 гг., а лишь «мученики» и «невиновные дети революции»⁴.

В качестве предмета изучения в исследовании избран леворадикальный аспект в сознании и деятельности военных моряков, проявления левого экстремизма на флоте в 1917-1921 гг., влиявшие на общий ход событий в стране, закономерности трансформации леворадикальных настроений матросов в соответствие с меняющейся обстановкой в стране и на флоте.

В соответствие с данной целью ставятся следующие задачи:

- анализ и обобщение опубликованных источников и основных исторических исследований по проблеме участия моряков в революции 1917 г. и гражданской войне, определение степени их полноты и достоверности, выявление научной и практической ценности и значимости для развития исторической науки;

- осуществление историко-социального анализа участия матросов в русских революциях, раскрытие политических и социально-психологических причин распространения левого экстремизма в стране и на флоте в рассматриваемый период;

- выявление левоэкстремистского аспекта в деятельности российских политических партий и течений в 1917-1921 гг. и анализ их влияния на распространение левого экстремизма на флоте;

- освещение февральско-мартовских самосудов на флоте и их влияния на общий ход развития революции 1917 г.;

- раскрытие роли военных моряков в июльской демонстрации 1917 г., в разгоне Учредительного собрания, в «мятеже левых эсеров» в июле 1918 г. и в других важнейших событиях 1917-1921 гг.

- анализ «красного террора» на флоте в годы гражданской войны;

- выявление и обобщение причин антибольшевистских матросских выступлений, анализ их хода и последствий;

- выявление причин Кронштадтского восстания в марте 1921 г. и роли в нём левачества;

- изучение влияния личностного фактора на исследуемые процессы, в том числе, видных политических фигур периода 1917 – 1921 гг.: В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, И.В. Сталина, Г.Е. Зиновьева, А.М. Коллонтай, П.Е. Дыбенко, Ф.Ф. Раскольникова, А.В. Колчака и ряда других;

- раскрытие логики влияния леворадикальных настроений на общий ход военно-морского строительства в советский и постсоветский периоды, выработка практических рекомендаций по преодолению влияния «левого» фактора на ход военной реформы в современных условиях.

Нами активно использовались документы основных архивов страны (всего 94 фондов). Основная часть архивного материала была получена из Российского государственного архива Военно-Морского Флота (РГА ВМФ).

Помимо документов РГА ВМФ нами были привлечены материалы десяти других архивов Москвы и Санкт-Петербурга и нескольких музеев. Вместе с тем, в связи с социально-психологической направленностью исследования мы стремились не абсолютизировать привлечённый архивный материал. Учитывалось, что он отражает период наиболее острой борьбы за власть, а потому часто крайне политизирован, нередко несёт печать откровенной демагогии, призванной скрыть перед массами истинные мотивы поведения и реальные факторы, объективно характеризующие складывающуюся политическую обстановку. Социально-значимые факты, воспринимавшиеся массовым сознанием, в значительной степени оперативно и многопланово отражала периодическая печать. Поэтому мы стремились широко опираться на материалы прессы разных направлений, особенно 1917 года и первых месяцев Советской власти.

Социально-психологический уровень исследуемой проблемы, необходимость языка «неполитической» истории обусловили особое внимание автора к мемуарным материалам. Несмотря на присущие им известные субъективизм и фрагментарность, часто только в них можно было получить представление о складывающейся духовной обстановке, проследить её динамику, понять мотивы действовавших партий и лиц. В диссертации использованы сайты различных авторов и организаций в информационной сети Интернет. Тема гражданской войны в ней присутствует постоянно и является одной из самых востребованных. В сети имеется много сайтов различных левых и экстремистских организаций по удельному весу содержащейся в них информации значительно превышающей таковой в печатной продукции. В целом наличие разнообразных источников дало возможность точнее оценить масштаб и опасность проявлений левоэкстремистских настроений на флоте, их большое влияние на общий ход революционных событий.

Новизна исследования заключается также в том, что с позиций обновлённой методологической базы впервые рассматривается участие матросов в едином революционном процессе 1917 – 1921 гг. Выявление причин левого экстремизма на флоте потребовало впервые выйти на уровень специального исследования социально-психологических факторов, определяющих поведение матросов в экстремальных политических ситуациях, какими были для них события 1917 – 1921 гг. С точки зрения социально-психологических факторов события как революции 1917 г., так и гражданской войны находились в неразрывной связи. Между тем, в историографии флота рубежом Октябрьской революции эта связь разрывалась и во многом продолжает разрываться и сейчас. Если в советский период история флота в 1917 г. рассматривалась с точки зрения приоритета внутренних факторов над внешними, над боевой деятельностью, а в гражданскую войну – наоборот, то сейчас проявляется тенденция поменять эти приоритеты местами. Необходимость исследования вопросов левого экстремизма на флоте на социально-психологическом уровне наряду с ликвидацией вышеуказанных «белых пятен» позволила создать единую логику развития событий на флоте в 1917 – 1921 гг. Восстановление целостности истории флота в 1917 – 1921 гг. позволило впервые связать такие события как матросские самосуды в дни Февральской революции 1917 г. и Кронштадтское восстание 1921 г. Тем самым доказывается возможность и прослеживается логика перерастания левоэкстремистских настроений в демократические. Это позволило дать нетрадиционную трактовку многих частных вопросов революционной истории флота.

В области военного строительства применение социально-психологического анализа для выявления левоэкстрмистских факторов помогает отчётливее видеть связь многих внутриармейских и внутрифлотских проблем с проблемами народного сознания, с политическими проблемами страны, а, следовательно, и яснее определять истинное отношение власти и народа к укреплению своих вооруженных сил. Тем самым стратегия военного строительства может корректироваться с учётом состояния общественного сознания, отношения народа к своим вооружённым силам в данный конкретный исторический период, причём, также - не только при социальной напряжённости, но и в относительно политически стабильные периоды. Так, большое значение имеют вопросы, связанные с решениями о начале боевых действий. Они часто принимаются с левоутопических позиций, с позиций переоценки своих сил, «шапкозакидательства», что приводит потом к поражениям. В периоды военного реформирования, когда возникает потребность поиска его новых эффективных путей, армия и флот зачастую как извне, так и изнутри испытывают давление разного рода «левых» инициатив, в частности, популистских, идущих от власти, или дилетантских, идущих от общественности. В этих условиях выводы нашей работы могут помочь распознавать их кратковременность и конъюнктурность, яснее предвидеть их возможный конечный результат.

Другой областью практического использования выводов диссертации в военном строительстве являются вопросы укрепления воинской дисциплины. Массовые нарушения воинской дисциплины могут носить протестный характер. Обобщение и осмысление нарушений воинской дисциплины через левоэкстремистский аспект (прежде всего на верхнем, управленческом уровне вооруженных сил) позволит видеть оценку их вне армейских рамок – на политическом уровне, уровне народного сознания, поможет не сводить нарушения дисциплины исключительно к недоработкам непосредственного командования и низкому качеству призывного контингента (что повсеместно происходит). Тем самым устраняются искажающие их подлинную оценку армейские рамки, замечается возможный демократический аспект нарушений, в том числе и заложенный уставами, упор в устранении нарушений переносится с административно-насильственных мер, мер взысканий на политико-воспитательные, духовные, а также на коррекцию государственной политики в этой области военного строительства.

Апробация работы. Основные положения диссертации содержатся в публикациях автора. Результаты исследования использовались автором в учебном процессе на протяжении 28 лет преподавательской деятельности в системе ВВУЗов ВМФ, а также в выступлениях и докладах на многочисленных теоретических сборах и семинарах командного состава различного уровня, курсантов и матросов по вопросам воспитательной работы в ВМФ. Они обсуждались на заседаниях кафедр общественных наук ВМА им. А.А. Гречко, ГА ВС РФ, БВВМУ и СПб ВМИ. Положения диссертации излагались автором на совместных научно-практических конференциях и научных чтениях курсантов СПб ВМИ и студентов СПб ИНЖЭКОНа (1996, 1998, 2003, 2007 гг.), на Научно-практической конференция НВО ВМФ (декабрь 1997 г.), на 26-й и 34-ой Всероссийских заочных научных конференциях при издательстве «Нестор» (2002, 2004 гг.), на Всероссийских научных конференциях при СПбГУ «Общество и власть» (2002, 2004, 2006 гг.), на У1-х Царскосельских чтениях (Научно-теоретическая конференция с международным участием в ЛГОУ) 23-24 апреля 2002 г., на Чтениях по военной истории (Международная научная конференция при Военном центре Исторического центра СПбГУ) 7-9 апреля 2004 г., в докладе в Русском географическом обществе (17 мая 2007 г.).