Структурализм и постструктурализм

Структурализм и постструктурализм

Структурализм предположил возможность рассматривать исто­рию как совокупность всякого рода конечных, самодостаточных структур (как систем отношений к детству, смерти, власти и т.п.). Но если история представляет собой совокупность конечных струк­тур, то это означает ее (истории) дискретность (неединство, не­цельность, разобщенность). Прежде всего, пожалуй, такая дискрет­ность была установлена в истории науки (Г. Башляр, Т. Кун), которая выявила некумулятивный характер движения научного познания, т.е. его непоследовательный, неединый характер. Она отныне мыслилась как смена познавательных парадигм, обусловленных возникновени­ем одной идеи (группирующей вокруг себя все остальные идеи, об­разующие данную парадигму) или системы идей. Отсюда возникли предпосылки сомненияв безусловности представления о непрерыв ности истории. Появились основания противопоставления истории как рассказа (единого и непрерывного, истории как книги) истории как действительности — «разрывной», не поддающейся универсаль­ным обобщениям. Это делало невозможным существование всемир­ной истории как научного (а не литературного) жанра. Это ставило под сомнение и возможность философии истории в той мере, в какой в ней делаются обобщения, касающиеся истории как таковой, ее универсальной логики, ее общего направления. Это также ставило под сомнение возможность определения истории как прогрессивно­го либо, напротив, регрессивного движения (что так характерно для историософских концепций, например, эпохи Просвещения). А ведь «важнейшая характеристика классического историзма — представ­ление о всемирном единстве истории и ее прогрессивном движении. Идея прогресса — стержень, организующее начало новоевропей­ской исторической мысли»¹. Единая история в принципе означает нечто доступное для мысли, поскольку мысль схватывает именно общее. Идущая от Плотина мысль о том, что реально лишь то, что причастно единому, утверждает основоположность тождества мыш­ления и бытия. В случае классической философии истории — тож­дества мышления и истории. Но примат дискретности в истории, постулируемый структурализмом и постструктурализмом, не означа­ет признания бессмысленности истории. Скорее, речь идет о конста­тации невозможности (если оставаться на почве фактов, а не зани­маться необоснованными спекуляциями) единого субъекта истории и единого ее объекта

Эта констатация вызвала к жизни провозглашение смерти «авто­ра» (Р. Барт), смерти «человека» (М. Фуко), соотносимое со знаме­нитым высказыванием Ницше «Бог умер». Разумеется, речь идет не о физической кончине человека, но о кончине того воззрения, со­гласно которому творцом истории является некое Я, личность (тоже «вещь», с точки зрения Фуко) — источник всех «практик» и движе­ний. Это означает «обращение к приемам безличного, деперсонали­зированного подхода, когда историческое полотно можно анализи­ровать анонимно и «позиционно», не прибегая ни к индивидуальной психологии, ни вообще к личностям и именам как самоактивным центрам истории». Согласно Фуко, реальны (как предметы истори юского исследования) именно «практики», именно системы взглядов, а не конкретные лица, не массы. Люди «встроены» в эти «прак­тики», они им подчиняются, следуют им, и поэтому нельзя говорить о них, как о «производителях» такого рода «практик», хотя, конечно, это не означает, что «практики» могут существовать сами по себе, (без участия человека. Речь идет именно об ориентации внимания исследователя, чем, собственно, и занимается современная метаисто-рия. Фуко и его единомышленники представляют позицию, согласно которой, простой биографизм, берущий за основу как раз личность в ее уникальности, есть подход малопродуктивный. Он должен быть предварен изучением социальных, поведенческих, ментальных струк­тур, определяющих изучаемую эпоху. Фуко предлагает в качестве ме­тодологического принципа примат «внешнего» над «внутренним», т.e. фактически преимущественное внимание к безличным общест­венным процессам, а не к внутренним переживаниям субъекта с его особой формой адаптации к этим процессам (на что, как известно, предлагал обращать главное внимание В. Дильтей, а позже экзистенциальные философы).

По мнению современного французского историка М. де Серто, прежняя история исходила из примата тождественного. Она «сшива­ла» разрывы во времени, видя за этими разрывами этапы некоего поступательного единого по сути своей процесса; Философия истории создавала собственную модель восприятия истории. Она исходила из I галичия во всех этих этапах единого смысла. Она унифицировала историческую реальность. Современный же исследователь, с точки зре­ния де Серто, концентрирует внимание именно на «отступлениях», «разрывах» (например, на критических точках изменения графиков роста народонаселения, заработной платы и т.п.). Он исходит из того, что раньше было не то, что теперь. Методика исторического иссле­дования отныне культивирует дистанцию по отношению к своему объекту. Подобная дистанция является не исходным пунктом иссле­дования, который следует затем устранить, объединив прошлое с на­стоящим посредством единой схемы, но конечным пунктом. Истори­ческая работа выявляет не правило, а исключение. «Работа заключает­ся в том, чтобы производить негативное, являющееся значимыми.

Следует обратить внимание еще на один важный пункт пост­структуралистской метаисторической модели — переоценку самого объекта исторического исследования. Вопрос о том, что именно такое исследование собственно должно изучать. В последние десяти­летия «история перестает быть для историка простой совокупно­стью подлежащих систематизации кирпичиков-фактов, подвержен­ной аналитическим процедурам, внешней по * отношению к познающему мертвой данностью, неотъемлемой частью которой осознается историк. Современные методологии все в большей мере отталкиваются от постулата о предпосылочности познавательной ак­тивности». Что это значит? Выше уже отмечалось, что для традиционной историософии история является чем-то безоговорочно объек­тивным, имеющим характер данного, непосредственного. Скажем, в той мере, в какой объект истории — прошлое, оно неприкосновен­но, существует само по себе. Вроде книги, которая уже написана, дана сознанию исследователя и остается только ее интерпретиро­вать, пытаться понять сокрытый в ней автором смысл. С точки зре­ния постструктуралистов, однако, объект историка нельзя всерьез признавать объективным, независимым от того, кто историю изуча­ет, а кто к ней просто обращается, Иначе говоря, в истории нельзя реально (но можно в абстракции) отделить субъект от объекта. Субъект до известной степени делает возможным объект. Постструктурализм достаточно убедительно обосновывает необходимость включения субъекта познания в поле исследования. Речь идет в дан­ном случае не о человеке как творце истории, но о том, что история как наука, описывающая эту событийную канву, невозможна без учета познавательной активности историка. В истории как предмете имеется теоретический компонент, который привносится в нее осмысливающим историю теоретиком. Поэтому теоретическая исто­рия должна включать в себя и исследование того «возмущения», ко­торое вносит исследователь в его «чистый» объект.