Ростислав Туровский1

Концептуальные основы географического моделирования и факторного анализа выборов

Сразу же следует заметить, что электоральные геоструктуры по своей сложности безусловно коррелируют со сложностью и структурой партийных систем в том или ином государстве. Наиболее простые геоструктуры характерны, естественно, для стран с двухпартийной системой, где партийный раскол превращается в своей территориальной проекции в географический раскол. В европейских странах и некоторых других западных демократиях в той или иной степени проявляется полицентризм, как партийный, так и, следовательно, географический. Наряду с типичной географией голосования за консерваторов и социал-демократов (или социалистов), выступающих чаще всего основными полюсами партийной системы, появляется география голосования за либеральные партии, коммунистов или других левых радикалов, ультраправых националистов, зеленых, а в некоторых странах еще и за христианско-демократические партии (как в Скандинавии, где они существуют отдельно от правоконсервативных) и партии, ориентированные на аграрный сектор (та же Северная Европа).

Таким образом, компаративный анализ географии голосований должен проводиться с поправкой на структурные особенности национальных партийных систем, которые могут отличаться разной степенью полноты и идеологических смещений в предпочтениях избирателей в сравнении с другими странами. Это усложняет электорально-географическое моделирование и процесс создания общей теории электоральных геоструктур и в то же время позволяет определить более точные закономерности.

Географический метод электорального анализа имеет две взаимосвязанные составляющие – построение географических моделей избирательного процесса и факторный анализ географических закономерностей голосований.

Весьма продуктивной моделью, позволяющей анализировать географию голосований, является модель «центр – периферия». Использование этой модели основывается на представлении о трехмерном характере географического пространства в любом государстве (как и на любой территории). Суть моделирования заключается в рассмотрении территории в качестве системы центров и периферий по вертикали и геокультурных ареалов по горизонтали с определением соответствующих отдельным элементам этой системы типов голосования. При этом система центров и периферий в основе своей идентична в каждом государстве, и потому с ее помощью легче всего сравнивать электоральные карты разных стран (хотя центры разных стран могут иметь очень разный статус в глобальной системе «центр – периферия»). Напротив, геокультурные системы уникальны, и выстроить их по одному шаблону практически невозможно. Поэтому анализ геокультурного измерения выборов проводится для каждого государства в соответствии с его реальным делением.

Двухмерная плоскость государства представляет собой его геокультурную карту с характерными для нее этническими, конфессиональными, субэтническими и иными ареалами и расколами (границами). С исследованиями этой «плоскости» связан наиболее традиционный метод электоральной географии – метод расколов. Этот метод основан на поиске противостоящих друг другу территориальных групп с противоположными типами электорального поведения.

Приведем в качестве примера цепочку рассуждений С.Роккана, которая может считаться эталонной для электорально-географического исследования этого типа (Rokkan, 1970; Taylor, 1989). Этот автор выделяет два фундаментальных процесса модернизации в Европе - национальную революцию, которая началась во Франции, и промышленную революцию, которая началась в Великобритании. Эти революции, по его мнению, спровоцировали четыре базовых конфликта - субъекта модернизации с доминирующей традиционной культурой, церкви с государством, промышленности с сельским хозяйством, капитала с рабочей силой. Результатом стало формирование традиционных для Европы партийных систем.

С.Роккан выделяет в Норвегии восемь электоральных расколов, каждый из которых имеет географическое выражение. Один раскол отделяет северную периферию страны, которая голосует преимущественно за Норвежскую рабочую партию социал-демократического толка (НРП), от юго-восточного ядра, где наибольшими симпатиями избирателей пользуется консервативная партия Хейре. Второй раскол противопоставляет юго-западную периферию страны (где голосуют за либеральную партию Венстре и Христианскую народную партию) и юго-восточное ядро (сторонники Хейре). Остальные расколы носят скорее социокультурный характер, но все они неплохо выражены на территории. Третий раскол проходит между городом (сторонники Хейре) и селом (аграрная Партия центра). Четвертый раскол разделяет носителей диалектов буксмол (Венстре) и нюноршк (Хейре). Существовало исторически сложившееся противостояние сторонников сухого закона (Христианская народная партия) и его противников (Хейре). Имеется также раскол между сторонниками традиционной национальной церкви (Хейре) и «раскольниками» (Христианская народная партия). Седьмой раскол связан с конфликтом землевладельцев (Партия центра) с сельскими наемными рабочими (НРП). Аналогичный раскол имеет место в городе: городские рабочие голосуют за НРП, а промышленники за Хейре.

Система расколов существует в любом государстве. С ее помощью возможна интерпретация географии голосований. Действительно, зная, на какие социокультурные группы опирается та или иная партия, можно объяснить результаты голосования в определенном районе, зная о преобладании там определенной группы, или дать прогноз. Или, наоборот, выявление районов преимущественного голосования за определенную партию позволяет предположить социокультурные характеристики населения этих районов.

Исследование корреляции геокультурной неоднородности электорального пространства с электоральными различиями может рассматриваться и в контексте факторного анализа. В этом случае мы говорим об этнокультурных факторах, связывающих соответствующие характеристики территории и ее населения с типом голосования. Этнокультурные факторы связаны с этнической, субэтнической, лингвистической, конфессиональной, историко-географической дифференциацией территории и населения.

Третье измерение геоэлекторального пространства – вертикальное связано с иерархическим устройством пространства, в котором каждый объект, имея определенные геокультурные характеристики, одновременно позиционируется в системе отношений «центр – периферия». Анализ этого измерения присутствует и в модели С.Роккана, когда он, например, говорит об электоральном противостоянии города и села. В системе «центр – периферия» объект может являться столицей государства, т.е. быть центром первого порядка, представлять собой центр второго или третьего порядка, располагаться на периферии и т.п.

Иерархическое, «объемное» и динамичное строение географического пространства интерпретируется с помощью одной из наиболее эффективных географических моделей – «центр – периферия». Эта модель рассматривает любой социальный процесс в его территориальной динамике, отслеживая возникновение и распространение новых явлений - инноваций. На этой основе создается представление о поляризации пространства, которая предполагает выделение генерирующих инновационных центров и периферий, осваивающих или отторгающих инновации (Грицай, Иоффе, Трейвиш, 1991). Таким образом, в географическом пространстве возникают и постоянно воспроизводятся иерархические субъект-объектные отношения между центрами (ядрами) и перифериями.

При этом идентификация центра (ядра) существенно проще, чем анализ дифференциации и стратификации всегда обширной периферии. Важно, чтобы центр постоянно воспроизводил свои функции, т.е. в нем происходила бы непрерывная качественная трансформация, позволяющая ему оставаться ядром продуцирования инноваций (Friedmann, 1966). Подчеркнем, что центр как пространственное явление представляет собой не единичный географический объект, а множество, россыпь центров, объединяемых общностью функций.

Сложность и неоднородность периферийного поведения заставляет исследователей делить периферию на ближнюю, которая попадает под влияние центра, и дальнюю, которая живет сама по себе (Friedmann, 1966). Некоторые исследователи предлагают деление регионов на креативные, адаптивные и консервативные (Грицай, Иоффе, Трейвиш, 1991). Первые служат источником инноваций (аналог центра), вторые их воспринимают (аналог ближней периферии), а третьи – придерживаются традиции, т.е. бывшей инновационной системы, прекратившей свое развитие (аналог дальней периферии)⁴. Кроме того, в геоисторических и геоэкономических исследованиях И.Валлерстайна специально выделяется полупериферия как особый средний слой между ядром и периферией, сочетающий креативные и адаптивные функции (Taylor, 1989; Wallerstein, 1991).

По С.Роккану расчленение условно единого, гомогенного пространства идет по трем направлениям – военно-административному, экономическому и культурному. В результате в пространстве постоянно происходят такие процессы, как фрагментация (членение на единицы, составные части с устойчивыми и плавающими границами), расширение и сжатие фрагментов, реорганизация территориальной структуры с изменением внутренних границ (Rokkan, 1975; Rokkan, 1980; Rokkan, 1983). Система отношений «центр – периферия» описывает вертикальное строение территории, т.е. ее иерархичность и поляризацию. В исследовательских целях имеет смысл объединить административную и экономическую иерархию пространства в единую гео-политико-экономическую структуру, описывающую отношения «центр – периферия» в наиболее общем виде.

При географическом анализе выборов этот подход позволяет снять проблему региональной мозаичности и рассматривать страну в максимально дробном и одновременно генерализованном виде - как систему локализованных территориальных сообществ, занимающих различное положение в рельефе «вертикальных» отношений «центр – периферия». С точки зрения факторного анализа можно говорить о таком важнейшем и характерном для любой страны факторе, как статус места, который влияет на тип голосования.

Критериями синтетической оценки «центральности» и «периферийности» мест могут быть следующие параметры:

• 
  административный статус, позиционирование в политико-административной иерархии (например, столица государства, региональный административный центр и далее вниз по ступенькам административно-территориального деления);
  
• 
  уровень социально-экономического развития («прогрессивность» экономики, ее соответствие индустриальным и постиндустриальным параметрам);
  
• 
  интенсивность и уровень коммуникационных связей (узловое или периферийное положение в транспортных и информационных системах разного иерархического уровня).
  

Модель «центр – периферия» становится действительно полезной для изучения электоральных геоструктур, если связать ее с концепцией диффузии инноваций Т.Хегерстранда. Эта концепция имеет огромную операциональную ценность в электоральном анализе, поскольку позволяет рассматривать политические идеи (и их носителей) в качестве инноваций, которые зарождаются в определенных инновационных центрах и далее распространяются в той или иной степени в направлении периферии. Структурно любая партийная система может анализироваться с точки зрения инновационности или традиционности тех или иных взглядов в контексте мировой истории или частной истории данного государства. То же самое характерно и для геоструктуры, в которой в самом первом и грубом приближении выделяются инновационные центры и консервативные периферии. Пространственная система обязательно развивается вместе с диффузионными процессами.

Т.Хегерстранд и его последователи выделяют несколько типов диффузии инноваций (Hägerstrand, 1962; 1967). Во-первых, существует «сплошная» диффузия (contagious diffusion). В этом случае речь идет о непрерывном распространении явления, занимающего, таким образом, все большее и большее пространство. Во-вторых, выделяется иерархическая, или каскадная, диффузия. В этом случае распространение явления идет от центра к центру, постепенно, и явление, таким образом, занимает далеко не всю территорию. Как правило, на начальном этапе появляются центры первого порядка, которые становятся источниками инноваций. От них явление распространяется к более многочисленным центрам второго порядка, затем - к центрам третьего порядка. Пространство же между центрами заполняется постепенно, если заполняется вообще. Еще один тип диффузии инноваций – диффузия через перемещение (relocation diffusion). Она происходит в том случае, если политическая характеристика перемещается, полностью мигрирует из одного региона в другой.

Диффузия инноваций может отличаться не только географическими, но и содержательными особенностями. Выше речь шла в основном о прямой диффузии, когда явление переносится на новую территорию. Но исследователи также выделяют косвенную, или стимулирующую, диффузию (stimulus diffusion). В этом случае территория и связанная с ней культурная группа не принимает явление, однако его появление влечет за собой определенные изменения в доминирующей культуре. Таким образом, диффузия инноваций стимулирует собственный процесс на определенной территории. Этот процесс может быть и негативной реакцией на инновацию, способствующей укреплению традиционной культуры («негативная» диффузия, усиление поляризации в пространственной системе), и трансформацией местной электоральной культуры с определенным «перевариванием» инновации.

Итак, при анализе диффузии инноваций не следует просто фиксировать распространение конкретного явления, поскольку диффузия инноваций не является механическим процессом прямого переноса. Нужно также отслеживать варианты реакции среды, которые не сводятся к одной лишь простой ассимиляции или даже стимулированной извне частичной трансформации местной электоральной культуры. Реакция отторжения с «симметричным» ответом на вызов внешнего мира, например, созданием новой местной партии - тоже один из возможных процессов диффузии.

Исследование пространственной динамики оперирует не только направлениями и типами диффузии, но еще целым рядом понятий и концепций. Например, это концепция барьеров, стоящих на пути диффузии. Выделяются несколько типов барьеров:

• 
  Абсорбирующие барьеры полностью впитывают явление и препятствуют его дальнейшему распространению.
  
• 
  Прерывающие барьеры представляют собой физические препятствия для диффузии (моря, пустыни, горные хребты).
  
• 
  Существуют проницаемые барьеры, которые отфильтровывают поток, частично пропуская его содержимое на новую территорию.
  

В то же время, являясь отправной точкой в исследовании, модель «центр – периферия» не может быть единственным подходом к изучению электоральной геоструктуры. Как уже говорилось, любой объект в пространстве имеет определенную геокультурную принадлежность, наряду с расположением в иерархии центров и периферий. Поэтому необходимо рассматривать влияние геокультурных расколов на географию голосований, особенно в полиэтнических странах и государствах с высокой степенью регионального дробления нации.

Наконец, на плоскости существует «параллельная» система координат, помимо геокультурной. Это – социально-географическая карта страны, с которой связаны социогеографические расколы, противоречия между более богатыми и бедными районами. Эта карта во многом является проекцией отношений «центр – периферия», поскольку инновационные центры как правило являются более благополучными территориями. Однако в отдельных случаях требуется ее специальное рассмотрение для придания анализу большей точности. В контексте факторного анализа речь идет о влиянии социально-экономических факторов на тип голосования. Распространенным методом является корреляционный анализ, позволяющий оценить зависимость голосования за ту или иную политическую силу от квантифицируемых социально-экономических и демографических параметров.

Корректирующее влияние на географическую модель голосования оказывают специфические факторы, которые могут изменять уровень поддержки тех или иных политических сил. В электоральной географии обычно выделяют четыре таких фактора голосований - эффект друзей и соседей (или голосование за кандидата), проблемное голосование, эффект избирательной кампании и эффект соседства (Taylor, 1989).

В нашем исследовании мы будем рассматривать идеально-типические электорально-географические системы. В каждой стране существует своя иерархическая система центров и периферий. При этом в науке пока к сожалению нет четких, математически выверенных критериев отнесения географического объекта к центру того или иного порядка, полупериферии или же периферии того или иного типа. Возможна ситуация, когда административная столица государства не может считаться инновационным центром первого порядка, а в американской модели столичности это и не предполагается. Кроме того, надо иметь в виду, что в рамках глобальной системы инновационные центры одних государств могут выглядеть вполне периферийными по сравнению с другими (поскольку в глобальной системе существует своя градация центров, полупериферий и периферий). В этой связи мы будем говорить о центрах и перифериях в отдельно взятых системах координат тех или иных государств, а отнесение территории к центру или периферии будет достаточно условным, основанным на внешних признаках инновационной активности, промышленного или постиндустриального развития, административной столичности и т.п. Поэтому мы не будем отделять центры от следующих за ними в иерархии полупериферий, поскольку в этом нет необходимости. Речь идет о более или менее единой системе креативных и адаптивных регионов, связанных диффузией одних и тех же инноваций и отличных от консервативной периферии.

В качестве первой гипотезы следует связать голосование за более правые и консервативные партии с периферией, а голосование за их оппонентов – с инновационными центрами. В этом есть ясная политико-историческая логика, поскольку политические партии левого и либерального толка возникали и развивались в качестве политических инноваций. Логично, если голосование за них будет связано с инновационными центрами государств.

Наиболее простым случаем здесь являются США, хотя их партийная система отличается определенным смещением. Демократическую партию, конечно, нельзя считать левой по аналогии с европейскими социал-демократами. В то же время в американской системе координат она является условно «левой» в сравнении с отчетливо правым полюсом в лице республиканцев.

Анализ географии голосований за демократов в США позволяет определить биполярную американскую модель электоральной геоструктуры, в которой инновационные центры голосуют за более либеральные политические силы, а периферия отличается консерватизмом. Это показывает анализ всех последних президентских кампаний в США (особенно кампании 2000 г.), а также результатов парламентских выборов в разрезе штатов⁵. Американская модель может рассматриваться в качестве основной модели анализа электоральных геоструктур в контексте отношений «центр-периферия».

На президентских выборах 2000 г. в США четко оформился Северо-Восток как зона преимущественной поддержки демократов (в лице кандидата в президенты А.Гора). Речь идет о целой инновационной полосе атлантического побережья, протянувшейся от Бостона до Вашингтона с захватом, естественно, Нью-Йорка, креативного центра мирового значения. Эта полоса стала зоной сплошной диффузии инноваций: во всех штатах А.Гор получил более 55% голосов (Массачусетс, Род-Айленд, Коннектикут, Нью-Йорк, Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд, округ Колумбия). Интересно, что столичный округ отличается сверхвысокими и вообще нетипичными для США, где амплитуды разброса голосований между штатами все же не столь велики, результатами голосования за демократов. Все демократические кандидаты на последних выборах стабильно получали здесь около 85% голосов (М.Дукакис в 1988 г., Б.Клинтон в 1992 и 1996 гг., А.Гор в 2000 г.). Для сравнения в наиболее благоприятном для А.Гора Род-Айленде он получил 61% голосов и это по американским меркам очень много. Это феномен определяется, впрочем, не только особой инновационностью Вашингтона, но и геокультурным фактором: непосредственно в городе в населении преобладают афроамериканцы, по понятным причинам голосующие почти исключительно за демократов.

В целом же инновационный статус территории, уровень ее столичности отлично коррелируют с голосованием за Демократическую партию. Это показывает дальнейший и более тонкий анализ. Так, почти 55% голосов А.Гор получает в штате Иллинойс, где расположен Чикаго. На северо-востоке США чуть благоприятнее для демократов такие штаты, как Мичиган (влияние Детройта) и Пенсильвания (старопромышленный Питтсбург и близость к прибрежной продемократической полосе). Напротив, из этого ряда на северо-востоке выпадает довольно правая Индиана, чуть более правый в сравнении со средним уровнем Огайо, а также мелкие северо-восточные штаты, составляющие несколько более консервативное окружение «инновационных» продемократических штатов (Мэн, Нью-Гэмпшир, а также Западная Вирджиния, позиционирующаяся ближе к консервативному югу)⁶.

Также можно говорить о формировании второй группы инновационных центров с хорошо выраженным (но не всегда доминирующим) голосованием за демократов. Это – тихоокеанское побережье США, симметричное атлантическому. Его инновационные центры стали таковыми по принципу каскадной диффузии и диффузии через перемещение, т.е. в процессе освоения и развития территории. Однако сами штаты здесь как правило крупные и сложные по своей внутренней структуре, а потому в целом по результатам голосований они выглядят неустойчивыми и колеблющимися. И все же к демократам стала больше склоняться неустойчивая Калифорния, где А.Гор получил 53,4% голосов (в 1988 г. М.Дукакис в Калифорнии проиграл Дж.Бушу-старшему). Что касается выборов в Конгресс, то демократы занимают 33 из 53 мест от этого штата. Происходит это за счет голосования в креативных центрах - Лос-Анджелесе, Сан-Франциско и др. В штате Вашингтон ситуацию в пользу демократов немного выправляет Сиэттл, и такие примеры можно продолжать. Вообще на президентских выборах 2000 г. в прибрежных тихоокеанских штатах Вашингтон и Орегон А.Гор тоже пусть немного, но опередил Дж.Буша-младшего. В целом для США характерна закономерность, когда штаты, в составе которых имеются мощные центры первого уровня, голосуют за демократов немного активнее, чем их более периферийные соседи (например, Джорджия на Юге, Колорадо в консервативной горно-степной части страны и др.).

В странах с более сложными партийными системами прослеживается подобная тенденция. Соседняя с США Канада отличается доминированием Либеральной партии. Форпостом либералов является крупнейшая провинция Онтарио, которую можно считать инновационным ядром страны (в ее составе находится Торонто и др.). К голосованию за либералов склоняется и соседний Монреаль, однако показатели по Квебеку в целом оказываются принципиально иными, чем в Онтарио в связи с голосованием многих франкофонов за местный Квебекский блок. В то же время для Канады свойственен географический раскол «Запад – Восток», который сглажен в США, и потому инновационные центры, тяготеющие к тихоокеанскому побережью, за либералов голосуют мало (см. ниже).

Очевидно, что европейские либеральные партии пользуются наибольшей популярностью в столицах и иных крупных центрах соответствующих государств. Ярче всего географическая тенденция выражена в Бельгии, где либералы⁷ являются одной из ведущих партий (на выборах 2003 г. они немного уступили социалистам и уверенно опередили консерваторов). Главным форпостом либералов является креативный центр европейского уровня - Брюссель, где на выборах 2003 г. они получили около трети голосов. Еще лучше голосование за либералов выражено в пригородном Валлонском Брабанте (более 40%). Вообще в компактной Бельгии повышенное влияние либералов⁸ легко распространяется на другие относительно крупные центры, во фламандской части – на Восточную Фландрию (столица – Гент), в валлонской – на Льеж. Сплошная диффузия инноваций привела к тому, что и некоторые небольшие и даже скорее периферийные по местным меркам города и провинции Бельгии отличаются повышенными показателями голосования за либералов (по аналогии с американской прибрежной полосой на Северо-Востоке). Например, в валлонской части в этот список даже входит провинция Люксембург – наиболее консервативная из всех валлонских провинций. Это пример показывает высокий уровень адаптивности большинства бельгийских регионов, причем буквально всех регионов Валлонии.

Итак, в европейских странах можно говорить о бельгийской модели голосования за либералов, которая связывает это голосование с инновационными центрами и полупериферийными территориями, попадающими под их политическое влияние в процессе диффузии инноваций. Бельгия показательна тем, что здесь влияние либералов смогло распространиться на значительную часть территории страны и в то же время не на все крупные центры (выпадают более правые Антверпен и Брюгге по геокультурным причинам, о которых речь пойдет ниже).

Более слабые с точки зрения влияния в политической системе европейские либеральные партии тоже добиваются успеха скорее в более благополучных и активных инновационных центрах. Эта ситуация характерна и для других стран Бенилюкса. Например, в Нидерландах Народная партия за свободу и демократию добилась своих наилучших результатов (около 20% и более) в инновационном ядре страны, включающем Северную Голландию (где расположен Амстердам), Южную Голландию (Роттердам, Гаага и др.), Утрехт и Флеволанд⁹. В Люксембурге Демократическая партия лучше всего (более 30% голосов) выступила на выборах 1999 г. в столице страны. В Швеции Народная партия тоже хорошо котируется в регионах столичного типа. На выборах 2002 г. она получила в Стокгольме 18,8% голосов (по стране 13,3%), относительно успешно выступила в близлежащих Уппсале и Вестманланде, а также отличилась во «второй столице» Швеции - Гетеборге (Вестра-Геталанд).

В то же время из «бельгийского» правила есть свои исключения. Их можно связать с теми ситуациями, когда в стране явно доминируют крупные партии социал-демократического и консервативного направления, а либералы выступают в роли небольшого дополнения в этой системе. В этой ситуации они постоянно ищут себе свободную нишу и в политическом пространстве, и в пространстве географическом. Например, в Великобритании либеральные демократы почти в прямом смысле этого слова прячутся по углам страны, которая в целом поделена между лейбористами и тори. Они являются отчасти столичной партией, доказательством чему служит их успех на выборах 2001 г. в ряде лондонских округов (преимущественно западная часть города). И одновременно им удалось выиграть 4 из 5 округов в Корнуолле, т.е. на дальнем юго-западном конце Англии, где даже мыс называется Лендс-Энд (край земли). В целом именно на юго-западных окраинах страны либеральные демократы нашли свои наиболее благоприятные ниши, завоевав 4 из 11 округов в графстве Девон (наиболее крупный центр - Плимут), 3 из 10 в графстве Эйвон (Бристоль). Характерно, что эта партия неплохо выступила в Шотландии, где при полном доминировании лейбористов на правом фланге совершенно не котируются тори. Именно либеральным демократам достался самый, пожалуй, периферийный округ страны, включающий Оркнейские и Шетландские острова на крайнем севере.

Нечто похожее происходит в Германии со Свободной демократической партией. Ее позиции слабее и в наиболее консервативной Баварии, и в тяготеющих к социал-демократам северных землях, равно как и на территории бывшей ГДР. В остатке оказываются довольно разные земли в центре и на западе страны, вытянувшиеся вдоль Рейна (Северный Рейн – Вестфалия, Рейнланд-Пфальц, Гессен¹⁰), а также крайний северный Шлезвиг-Гольштейн, германский аналог Шетландских островов. Здесь СвДП получила более 8-9% голосов. Примером подобной географической модели голосования за «слабых либералов» можно считать и Исландию, где голосование за Либеральную партию оказалось характерным для периферийного северо-запада (более 14% при 7,4% по стране в целом).

Голосование инновационных центров в странах, где основной раскол проходит между партиями социал-демократического (социалистического) и консервативного толка, выглядит сложнее. В качестве рабочей гипотезы можно предположить, что социал-демократы добиваются наибольшего успеха в инновационных центрах этих стран, как это делают, например, демократы в США. Т.е. американская модель, возможно, распространяется и на голосование за европейские левые партии. Данная тенденция может объясняться достаточным количеством «синих воротничков», которые являются главной социальной базой европейских левых. Известно также тяготение к левым европейских интеллектуалов (например, во Франции), лучше представленных, конечно, в городах. Эта гипотеза имеет свои доказательства.

Одним из самых ярких примеров служит Вена, являющаяся главным форпостом австрийских социал-демократов. На выборах 2002 г. СДПА получила в австрийской столице более 45% голосов (при 36,5% по стране в целом), в менее успешном 1999 г. – более 35%. Можно говорить об австрийской модели, в соответствии с которой голосование за социал-демократов является характерным для столиц.

Австрийская модель отчасти характеризует ситуацию в соседней Германии. Здесь форпостами социал-демократов являются северные инновационные центры и прежде всего Гамбург, один из самых крупных и экономически успешных городов страны и Европы в целом. На выборах 2002 г. СДПГ получила в Гамбурге свыше 40% голосов, а в 1998 г. даже более 45%¹². Еще одним и даже более ярко выраженным форпостом социалистов на севере Германии является Бремен. Благоприятна для социал-демократов и земля Северный Рейн – Вестфалия (показатели, близкие к гамбургским), на территории которой находится знаменитый Рур – наиболее мощное индустриальное ядро Германии. В то же время инновационные центры на юге Германии (и, кстати, географически расположенные ближе к Вене) оказываются существенно более консервативными, что смазывает общую картину. Причина раздвоения германских инновационных центров связана с геокультурным расколом, о чем речь пойдет ниже.

Примерно в русле той же тенденции следует и соседняя Дания. Здесь с некоторыми оговорками можно указать на наиболее сильные позиции социал-демократов в основных городах – Копенгагене, а также Орхусе и Оденсе. Сдвиг влево характерен и для Дублина, но с поправкой на слабые позиции ирландских лейбористов, особенно в сравнении с британскими, в условиях консервативной Ирландии.

Важным примером относительного доминирования левых в лице лейбористов является Лондон. На выборах 2001 г. лейбористы взяли 53 из 75 лондонских округов (мэром города избран К.Ливингстон, который позиционируется левее лейбористов). Однако Лондон не является наиболее устойчивым оплотом лейбористов в Великобритании, в нем есть достаточное число консервативных и либерально-демократических округов.

Достаточно выраженная левизна характеризует инновационные центры первого порядка и в некоторых других странах. К их числу следует отнести Португалию, где в Лиссабоне и Порту относительного успеха на выборах добиваются социалисты и в меньшей степени коммунисты. В Новой Зеландии оплотом лейбористов является самый крупный город Южного острова Крайстчерч, а в Австралии к лейбористам склоняется небольшая столица страны Канберра, чем-то напоминая американский город Вашингтон.

Однако выдвинутая гипотеза и связанная с нею австрийская модель электоральной геоструктуры не подтверждается во многих странах. Дело в том, что столичный тип голосования не предполагает однообразия электоральных предпочтений и консолидированного голосования. Добротный креативный центр по определению должен порождать или впитывать извне множество различных инноваций. Поэтому в большинстве случаев столичная электоральная культура оказывается не столько преимущественно левой (австрийская модель) и/или либеральной (бельгийская модель), сколько смешанной в разных пропорциях. В соответствии с этой более распространенной моделью столица представляет собой национальный микрокосм, в котором смешиваются все или почти все характерные для страны электоральные тенденции. Очень часто столичный мегаполис представляет собой страну в миниатюре, где происходит своя внутренняя географическая сегрегация на небольшие районы со своими предпочтениями избирателей (Аксенов, Капралов, 1991). Не следует забывать, что для инновационного центра характерно и наличие некоторых обеспеченных слоев избирателей, которые будут голосовать по консервативному сценарию.

Характерным примером столичной электоральной культуры смешанного типа можно считать Париж, определив таким образом парижскую модель столичного голосования. В собственно Париже, т.е. центральной части агломерации популярность социалистов немного выше, чем по стране в целом¹³, но далеко не абсолютна и намного уступает популярности социалистов в Вене или Гамбурге. При этом часть парижских пригородов весьма благоприятна для коммунистов (особенно Сена-Сен-Дени на севере Парижа). Наоборот, другие пригородные департаменты оказываются благоприятными для правых (Ивелин, О-де-Сен, Сена и Марна, Валь-д’Уаз, а также прилегающий департамент Уаза). Не будем забывать, что нынешний президент Франции Ж.Ширак, представляющий правое крыло французской политики, долгое время работал мэром Парижа¹⁴. Однако затем мэром был избран социалист Б.Делано.

Логично предположить, что благополучные и скорее постиндустриальные столичные центры могут демонстрировать и достаточно сдержанное отношение к левым силам. При наличии в политическом спектре либеральных партий обычно крупный город отдает им значительную часть голосов. Об этом свидетельствуют примеры Брюсселя, а также Амстердама. Показатели социал-демократов из-за этого снижаются. Хотя заметим, что уровень поддержки Партии труда в Северной Голландии все равно выше, чем в Южной Голландии и Утрехте, составляющих вместе инновационное ядро Нидерландов. Пример же Австрии интересен тем, что для адаптации к избирателям крупных городов австрийские социалисты сменили название партии на социал-демократическую и привлекли тем самым более умеренные слои электората. Отчасти этим объясняется сохраняющееся доминирование левых в Вене – при отсутствии в политическом спектре либеральной партии.

Однако именно столичные центры (наряду со старопромышленными районами, о чем речь пойдет ниже) демонстрируют повышенные симпатии к левым радикалам, которые отбирают часть потенциальных голосов у социал-демократов. Коммунисты исторически выступили тоже как инновационная тенденция, но для определенного типа локальных сообществ, т.е. рабочих кварталов в крупных промышленных зонах. Это доказывает уже приведенный выше пример отдельных парижских окраин.

Продолжая примеры, следует отметить, что в Афинах и входящем в столичную агломерацию портово-промышленном Пирее коммунисты и различные левые партии (помимо ведущей социалистической партии ПАСОК) добиваются своих наилучших показателей. На парламентских выборах 2000 г. в Греции коммунисты получили в районе Пирей В более 9% голосов, а в районе Афины В – более 8% голосов (в целом по стране КПГ получила 5,5% голосов). Более 5% получила в Афинах Коалиция левых и прогрессивных сил (в 1996 г. около 9%), что стало ее наилучшим результатам по регионам Греции. Левое движение ДИККИ (Демократическое социальное движение) в более успешном для него 1996 г. набрало в Пирее В более 6% голосов (по стране 4,4%). Греческий пример показывает, что в промышленно развитых инновационных центрах относительным успехом могут пользоваться различные альтернативные левые движения, представленные в стране.

Также следует обратить внимание на популярность левых радикалов в других столицах южных европейских стран. Мадрид является одной из главных баз Объединенных левых в Испании (системообразующую роль в этом блоке играют коммунисты). Здесь в 2000 г. они получили почти 10% голосов, а в более успешном 1996 г. более 15%. В соседней Португалии Лиссабон входит в число наиболее благоприятных территорий для аналогичного блока – Коалиции демократического единства (более 10% голосов на выборах 1999 г.¹⁵). Реформированные коммунисты имеют сравнительно хорошие позиции в Риме (более 10% на выборах 1996 г., в 2001 г., правда, существенно меньше).

Однако не следует считать, что левые радикалы добиваются наилучших своих показателей только в южных европейских столицах. Популярность коммунистов можно, конечно, связать с более низким экономическим развитием определенных стран и большей социальной контрастностью, провоцирующей политическую поляризацию в крупных городах. Но левые радикалы неплохо выступают и в северных столицах. Правда, в адаптированном к условиям более благополучных и стабильных стран северном варианте идет уже не о коммунистах, а о партиях с более нейтральными названиями. Социалистическая левая партия хорошо выступила в 2001 г. в Осло, набрав более 15% голосов¹⁶. Социалистическая народная партия в Дании заметна в Копенгагене и Орхусе, т.е. двух наиболее крупных центрах. Правда, Левая партия в Швеции по своей географии ближе к социал-демократам, которые в этой стране не являются столичным феноменом.

Наряду с левыми радикалами (разной степени радикальности) именно в столицах активно развивается и движение зеленых, которое, кстати, нередко вступает в коалиции с левыми. Это – пример еще одной политической инновации, захватившей крупные центры. Показателен пример Германии, где зеленые стабильно добиваются наилучших своих результатов в Берлине, Гамбурге и Бремене (на выборах 2002 г. на уровне 15-16% голосов). Видимо не случайны относительно высокие показатели зеленых в Гессене (Франкфурт) и Баден-Вюртемберге (Штутгарт). В то же время самый казалось бы загрязненный старопромышленный Рур за зеленых голосует хуже, что доказывает важную вещь: голосование за зеленых чаще коррелирует не с загрязнением воздуха, а с политической инновационностью территории (или и с тем, и с другим сразу, поскольку крупные центры, конечно, не выглядят экологически благополучными). Эта тенденция вновь сближает Германию и Австрию, где зеленые получают в Вене более 10% голосов. В своих странах среди регионов, благоприятных для зеленых, находятся Рим (мэр Рима Ф.Рутелли является выходцем из движения зеленых), Брюссель и Дублин¹⁷.

Разнообразие и смешение электоральных тенденций в столичных центрах ведет в некоторых случаях и к их заметному поправению, которое в ряде случае полностью противоречит австрийской модели. Наиболее яркими исключениями являются столицы Северной Европы, в особенности Осло и Стокгольм, что позволяет говорить о редкой скандинавской модели, предполагающей, что консервативная партия добивается своих наилучших результатов не на периферии, а, наоборот, в столичном центре. На выборах 2002 г. именно в Стокгольме социал-демократы получили свой самый низкий результат по стране, хотя все равно, как и везде, заняли относительное первое место, опередив более консервативную Умеренную коалиционную партию и либеральную Народную партию. В Норвегии настроения в Осло оказываются еще более консервативными, и здесь правая партия Хейре вышла на первое место (отчасти этому способствовало отсутствие в Норвегии либеральной партии типа Народной партии в Швеции, которая забрала в Стокгольме часть более «правых» голосов). В обеих странах столица вместе с некоторыми прилегающими зонами является одним из самых благоприятных регионов для правой партии¹⁸.

Частичные правые инверсии в столицах «скандинавского типа» объясняются историческими и геокультурными факторами. В Швеции имеет место перевернутая картина, когда популярность социал-демократов перешла на часть периферий (см. ниже), тогда как столицы в результате новой поляризации пространства стали отдавать предпочтение правым, а также (что более привычно) либералам (пример Швеции). Отчасти это связано с результатами многолетнего доминирования социал-демократов в политической системе, что привело к диффузии их популярности на перифериях, тогда как инновационные центры стали более правыми. Следы подобной ситуации прослеживаются, кстати, и в Финляндии. Здесь правая Национальная коалиционная партия может считать Хельсинки одним из благоприятных регионов (результат более 20% на выборах 2003 г.), хотя социал-демократы получают в финской столице больше голосов и имеют показатели существенно выше, чем по стране в целом (более 30%)¹⁹. Напротив, далекий исландский Рейкьявик выглядит еще правее, чем Осло. Тем не менее и для Рейкьявика характерна смешанная электоральная культура, поскольку здесь примерно равное число голосов набирают как Объединенная левая партия, так и консервативная Партия независимости, две наиболее крупные партии в стране. Другими словами, скандинавские примеры не являются противоположностью австрийским и германским, поскольку уровень «правизны» местных столиц далеко не достигает уровня «левизны» в других примерах, т.е. необычная скандинавская модель столичного голосования - не столь яркая и выпуклая, как австрийская и скорее является дальнейшей формой развития смешанной модели.

Вообще феномен крупных инновационных центров с относительно сильными позициями правых партий не ограничивается Северной Европой. Он возникает в странах с геокультурными расколами, в которых инновационный центр сдвигается к правому полюсу. Например, в Испании Мадрид больше тяготеет к правой Народной партии, отталкиваясь от более бедной и левой Андалусии и сближаясь с консервативной Кастилией. Интересна ситуация в Риме, который дает наиболее высокие показатели Национальному альянсу, партии, которая считается реформированным наследником итальянских фашистов (более 20% на выборах 2001 г.). Это сближает Рим с южной электоральной культурой Италии, для которой характерная повышенная популярность Национального альянса. Тем временем северные итальянские центры, в т.ч. Милан стали оплотом других правых движений и прежде всего правящего ныне движения «Вперед, Италия!» (точнее - лидера правящей коалиции «Дом свобод»). В Швейцарии северные германоязычные центры Цюрих и Берн не столь сильно отличаются от своего консервативного окружения и больше голосуют за правую Швейцарскую народную партию, напоминая консервативные города Южной Германии. Похожие примеры встречаются и за пределами Европы. В Австралии штат Новый Южный Уэльс (где расположен Сидней - самый крупный город страны) отличается повышенными показателями голосования за более правую Национальную партию (более 9% на выборах 2001 г.). В Новой Зеландии главные центры Северного острова Веллингтон и Окленд тяготеют к местной Национальной партии²⁰.

Особым видом территории в системе «центр – периферия» является окружение столиц. Если рассматривать собственно столицы и их окружение в качестве единой электорально-географической системы, то, как показывает пример Парижа, эта система превращается в слепок с национальной электоральной карты. Для собственно пригородных зон характерна заметная сегрегация, которая связана с социальной структурой населения различных районов. Нередко пригородные зоны оказываются заметно более правыми, чем собственно город, что, очевидно, отражает процессы миграции более обеспеченных слоев в пригородные зоны. Это видно на примере наиболее крупных центров. Наряду с Парижем такая ситуация характерна для Лондона: пригородные графства являются или смешанными по своим электоральным ориентациям, или откровенно правыми. Например, расположенный непосредственно к югу от Лондона Суррей отдал тори 9 из 11 своих округов (что соответствует и другой тенденции, в соответствии с которой южные районы Англии являются наиболее консервативными). Прилегающие к Лондону графства Беркшир, Эссекс, Кент являются по итогам последних выборов смешанными и переходными.

Таким образом, окружение мегаполиса с точки зрения электоральной географии в целом тоже является скорее смешанным по своим ориентациям с сегрегацией более левых и более правых зон, определяемых социальным статусом населения (парижская модель). Типичная картина электоральной сегрегации в столичном ядре отмечается на Мальте с ее практически двухпартийной системой. Лейбористы стабильно доминируют в более индустриализованных, «рабочих» районах к востоку и юго-востоку от столицы. Их оплотами являются такие центры, как Биргу, Заббар, Зейтун, Марсаскала, Бирзеббуджа, Марсашлок, в меньшей степени Паола и др. Напротив, наиболее респектабельные города Слима и Сент-Джулианс отдали на последних выборах более 70% голосов Националистической партии. Немногим от них отстает Биркиркара. Собственно Валлетта отличается расколом электората, но чуть больше тяготеет к правым.

Другая концептуально важная ситуация иногда связана с градиентом между городом и его окружением, если между ними возникает эффект поляризации, или отталкивания (т.е. пригороды становятся абсорбирующими барьерами на пути городской инновации). В этом случае окружение оказывается существенно более консервативным, чем город. Логично, что такая ситуация характерна для австрийской модели: если Вена отличается своей левизной, то окружающая ее Нижняя Австрия, напротив, входит в список более консервативных регионов страны. Для примера: на выборах 2002 г. социал-демократы получили в Вене 44,4% голосов, а в Нижней Австрии 37%. Напротив, Народная партия набрала в Нижней Австрии 47,8% голосов, а в Вене лишь 30,1%. Любопытно, что гораздо левее Нижней Австрии оказывается соседний (и тоже достаточно близкий к Вене) Бургенланд, расположенный вдоль венгерской границы. Бургенланд является одной из самых «социал-демократических» земель Австрии, если вообще не самой «социал-демократической» (46,1% голосов в 2001 г., 41,9% в менее успешном для австрийских социал-демократов 1999 г.).

Классическими районами голосования за левых являются, конечно, старопромышленные районы, для которых характерна индустриальная политическая культура и связанное с ней голосование. Наиболее типичная ситуация возникла на родине индустриальной революции - в Великобритании (Визгалов, 2000), и потому ситуацию, когда старопромышленные зоны активно голосуют за левых, можно назвать британской моделью. Британская модель является разновидностью австрийской, но с одним важным «но». Столица государства при этой модели голосует за левых не столь консолидированно, как собственно промышленные центры страны. Именно для последних характерна самая активная поддержка левых со всеми соответствующими атрибутами – профсоюзами, мобилизацией «синих воротничков» по их социальным сетям и т.п. Эта поддержка является здесь традиционной, «застывшей», превратившись в некую форму индустриального левого консерватизма. В крупном и более постиндустриальном креативном центре этот эффект заметно ослаблен, о чем свидетельствует пример Лондона. Эта ситуация является вызовом для социал-демократов, которые должны адаптироваться к постиндустриальным реалиям креативных и частично адаптивных центров, рискуя в противном случае утратить часть своих позиций в трансформирующихся старопромышленных зонах (о понимании данной проблемы свидетельствует политика Т.Блэра, направленная на идеологическое обновление лейбористской партии).

На выборах 2001 г. по всем метрополитеновским округам, все из которых можно считать старопромышленными районами, лейбористы завоевали 113 округов из 122 возможных. Были взяты буквально все округа в Западном Йоркшире (Лидс, Брэдфорд и др.), почти все округа Мерсисайда (Ливерпуль), Южного Йоркшира (Шеффилд), Большого Манчестера и Западного Мидлендса (Бирмингем, Ковентри). Аналогичные результаты показала и старопромышленная зона на северо-востоке Англии, известная как Тайн-энд-Уир с центром Ньюкасл-апон-Тайн (все 13 округов). Как обычно, активно поддержали лейбористов и старопромышленные зоны Шотландии и Уэльса.

Заметно, что к старопромышленным районам подтягиваются и прилегающие графства. Например, явное большинство округов лейбористы получили в Ланкашире, Дербишире, Нортгемптоншире, Ноттингемшире, Стаффордшире, Уорвикшире, а на восточном побережье - в Хамберсайде, Дареме, Кливленде. Таким образом, по схеме диффузии инноваций голосование за лейбористов распространилось из метрополитеновских районов на близлежащие адаптивные английские графства. Многие из этих графств по своим социально-экономическим параметрам не отличаются от крупных старопромышленных зон. Характерен и пример юго-западного графства Эйвон, где расположен довольно крупный центр Бристоль, которое приближается по своей социальной структуре к метрополитеновскому округу (6 из 10 округов у лейбористов, слабые позиции тори).

Примеры распространения британской модели на другие страны достаточно характерны. Вообще классическим примером левого региона является угольный бассейн с развитой металлургией, но в нынешних условиях более или менее трансформированной и осовремененной структурой занятости (либо это крупный портовый город). Уже говорилось о довольно высоком уровне поддержки социал-демократов в германском Руре. Еще более ярким примером в Германии является Саар, стабильно являющийся одним из самых благоприятных регионов для СДПГ (более 45% в 2002 г. и даже более 50% в 1998 г.) и притом расположенный в довольно консервативном «южном» окружении. В Бельгии оплотом социалистов является аналогичная по социальной истории угольно-металлургическая индустриальная провинция Эно, где они набрали на выборах 2003 г. почти 45% голосов²¹. В Люксембурге эту географическую нишу занимает южная часть страны (наиболее высокие показатели Люксембургской социалистической рабочей партии). В Испании, где социалисты наиболее популярны на юге, на фоне консервативных северных регионов совершенно определенно выделяется «красная» Астурия, что позволяет проводить аналогии с Сааром. Здесь не только высоки результаты социалистов, но и довольно популярны более радикальные Объединенные левые²². Во Франции примером могут служить область Нор-Па-де-Кале на крайнем северо-западе (продолжение бельгийской Эно) и порты, особенно Атлантического побережья (Руан, Гавр, Нант, Брест), где более или менее популярны социалисты. В такого рода районах обычно добиваются своего относительного успеха и коммунисты, другой инновационный продукт индустриальной революции (во Франции это прежде всего Нор-Па-де-Кале, в Испании – Астурия).

Феномен крупных и явно не периферийных регионов с преимущественно левой ориентацией встречается и в других странах, где он требует более сложных объяснений и связан с геокультурными и социальными расколами. Например, в Италии роль «красного пояса» в настоящее время выполняют центральные области Эмилия-Романья (Болонья), Тоскана (Флоренция), Умбрия, к которым примыкают Лигурия и в меньшей степени Марке. На выборах 2001 г. Левые демократы получили в Эмилии-Романье и Тоскане более 30% голосов, в Умбрии и Лигурии около 25%. В 1996 г. были отмечены близкие показатели (более высокие для Умбрии, чем в 2001 г.), к которым тогда приблизилась и область Марке (почти 29%). Причины появления «красного пояса» именно в этой части страны объясняются уникальным сочетанием исторических и социально-экономических факторов. Среди них – историческое вхождение в Папскую область (в результате инновационной тенденцией стало отторжение религиозного консерватизма), характерная «общинная» социальная структура (развитие кооперативов), диффузная инновационная индустриализация второй половины 20 века и др. Все эти факторы, а также традиционные внутриитальянские геокультурные расколы и противоречия между частями страны привели к тому, что именно районы Болоньи, Флоренции и др. стали наиболее «красными» областями Италии.

Также сочетание геокультурных и социально-экономических факторов сделало оплотом Партии труда в Нидерландах северный индустриальный центр страны – провинцию Гронинген (вместе с примыкающей к ней провинцией Дренте). На выборах 2003 г. Партия труда получила здесь около 40% голосов по сравнению с 27,3% по стране в целом. На результат повлияла и культурная история (протестантский север Нидерландов, напоминающий левый протестантский север Германии), и социальная структура (индустриализация), и внутристрановые расколы между севером и более консервативным югом.