Сборник материалов Санкт-Петербург

– Что для вас стало началом перестройки?

– С визита Михаила Сергеевича в Ленинград, когда он так спокойно общался с народом на улицах. Сейчас бы я это назвал дешевым популизмом, но тогда это так не выглядело, это был определенный прорыв. Стали появляться в лексиконе новые слова, например, слово «свобода», обычно это слово не употреблялось властями. Для меня лично перестройка началась с мая 86-го года, когда в горкоме комсомола объявили о создании центра политического творчества, приглашали всех желающих принять в этом участие.

Я к тому моменту был одним из руководителей так называемой молодежной инспекции охраны природы, которая на птичьих правах существовала при Обществе охраны природы. И я пошел вначале посмотреть, увидел Сережу Пилатова, Свету Агапитову, Володю Ульянова. Алексей Измайлов и Люба Абрамова присоединились к нашей компании потом. И Леонида Пантелеева, брата известного правозащитника Пантелеева. Леонид Пантелеев, собственно, и предложил название «Центр политического творчества», поскольку у него был ансамбль политического творчества, назывался «Грандола». [...] Я предложил Сереже Пилатову уйти от «политического творчества». Отдельные товарищи, всякие художники, писатели и так далее не хотели бы, чтобы их творчество считалось политическим, наоборот, они считают его аполитичным, а работать им надо, хотя они уже давно вышли из комсомольского возраста, скорее подходят к предпенсионному возрасту. [...]

Я новое название не предлагал. Просто сказал, что старое не годится. Наверно, сам Сережа и придумал – Центр творческих инициатив. Ну, не в этом дело, главное, что получилось собрать под это дело людей, и подтянулись там и «Клуб-81», Бориса Иванова, и Товарищество экспериментального изобразительного искусства, это были Юл Рыбаков и Сережа Ковальский, и клуб карикатуристов во главе с Богорадом. Естественно, экологическое и экологокультурное направление. Экологическое на меня возложили, потому как я, вроде, этим и занимался. Я сказал, что пусть у меня будет название «Бюро экологических разработок», потому что аббревиатура хорошая – БЭР, «биологический элемент рентгена» [...]

Потом попались в наши сети Леша Ковалев с Сережой Васильевым, и еще всякие разные люди были, они создавали маленькие группы, потом уходили. И Леша Лушников. Он с нами был не очень долго, потом понял, что нужно развиваться, нужно делать много разных точек, и пошел с Даниилом Крайновым делать общество милосердия. [...]

Еще с нами стали работать Александр Черкасов, Миша Шелег и другие, они сделали центр «ЭТАП: Экспериментальное Товарищество Авторов Песен». Концертная площадка у них раньше на Петроградке была, приходили люди, слушали песни, но на них надавили и их центр закрыли. Это был сезон 86-го года, а в сезоне 87/88-го, с сентября по май, они уже работали на нашей площадке в ДК Ильича. Еще была группа «Дельта» Пети Кожевникова. Это была тоже в принципе экологическая группа, но боролись они в основном с защитными сооружениями от наводнений. Дамба на экологию, честно говоря, не особо влияла. Кожевников в глубине души это, наверное, понимал еще тогда. Но надо было бороться с каким-то символом тоталитарного прошлого, а это был очень хороший символ, практически египетская пирамида, и он боролся с ней. [...]

Центр творческих инициатив стал для нас крышей. Пилатов мужественно поддерживал все наши инициативы, защищал нас всех по комсомольской и партийной линии. [...] Без Пилатова и горкома ничего бы не получилось, он прикрывал и Лешу Ковалева с его митингами, и Витю Кожевникова с его явным антисоветским настроем. Иначе нас таскали бы в КГБ после каждого нашего мероприятия, это было еще советское время, а так можно было работать.

Алексей Измайлов стал первым человеком, который стал делать ночные мероприятия, – весь Дом культуры Ильича на ночь, обычно с субботы на воскресенье, оставался в распоряжении так называемых неформалов. Раньше в 11 часов вообще все закрывалось, а тут люди танцевали, слушали музыку, смотрели кино, еще что-то делали.

– А кто все это финансировал?

– Это был заводской дом культуры, то есть большая часть финансирования шла от завода «Электросила», но мы старались проводить самоокупаемые мероприятия, то есть даже на концерты «ЭТАПа» продавали какие-то билеты. [...]

Да, пока все это дело было в ДК Ильича, в ДК Ленсовета тихо, спокойно сидели экономисты – Петя Филиппов, Чубайс и так далее, и по мере сил и возможностей подрывали социалистическую систему планового хозяйства. Я в экономике слабо понимал. Понимал, конечно, что все, что есть, должно рухнуть, понимал, что потом должно быть хуже, поскольку потом должна пойти инфляция. Меня и западные друзья предупреждали, что скорее всего будет инфляция, на зарплату советского человека нельзя будет купить чашечку кофе. Но все равно вникать в это было выше моих сил. Хотя я с уважением относился к Чубайсу, потому что он мог зарабатывать кучу денег, а он этого не делал, ходил в драных джинсах, не обращал на себя никакого внимания, машины не покупал... Хороший человек. Я до сих пор к нему отношусь с большим уважением.

В конце 1988 года образовалось Российское зеленое движение (РЗД), которое возглавил Олег Максимович Попцов (потом он стал руководителем ВГТРК). В движении был совет, а в совете – бюро. В бюро от Питера входил я и Алексей Ковалев. Замечательные люди были в бюро: Даниил Толниян, который стал министром экологии, Егор Тимурович Гайдар... И Бюро экологических разработок стало иметь двойное подчинение: и Центр творческих инициатив, и Российское зеленое движение. Какие-то финансы еще оттуда пошли, небольшие. Максимум, что они для нас сделали – это три раза нанимали поезд для поездок по стране.

– Был такой экологический поезд?

– Это мы его сделали экологическим, на самом деле он был агитационный комсомольский поезд. Он состоял из 13, по-моему, вагонов, из них два вагона было жилых, у каждого из нас было отдельное купе. Соответственно, экипаж поезда состоял из 18 человек. [...] С нами была концертная группа, барды, они пели жесткие политические песни, это были Валера Куранов и Саша Черкасов. [...]

– А такой участник событий как КГБ?

– Я скучаю по тому КГБ, которое было раньше. Они понимали, что нужно делать. Допустим, у них не было задачи что-то построить, действительно, у полиции не может быть такой задачи, это, скорее, задача идеологов. Они знали свое место очень хорошо. Похоже на грамотного регулировщика, дающего то желтый, то красный. Одни взятки берут, а другие помогают регулировать поток движения. Они очень тщательно регулировали потоки. [...]

На самом деле я с ними так и не сталкивался практически, они больше занимались политическими движениями, всякими ДС и так далее. Не могу сказать, что какое-то движение развалилось под воздействием госбезопасности. Я отлично знаю демократов, извините за выражение. Они друг другу готовы глотки перегрызть в любом случае, их специально ссорить не надо. ДС все равно бы развалилась без всякого воздействия госбезопасности, хотя, наверно, такое воздействие было. Я могу перечислить массу инициатив, которые развалились – под воздействием или не под воздействием, честно говоря, не знаю, но развалились, и хорошо. [...]

– Расскажите о событиях ГКЧП

– 19 августа я пришел на Исаакиевскую площадь посмотреть, что происходит и по мере сил и возможностей принять участие. Первым, кого я увидел был Петя Рауш, известный анархист. Петя Рауш, строящий баррикаду за спасение Совета народных депутатов против сил коммунистической диктатуры у дома лидера конституционных демократов Набокова! После такого постмодернизма я ушел с площади. Поехал посмотреть, что происходит на «Открытом городе» у Александра Михайлова, это в Ольгино было. Пока я туда добрался, стало все более менее нормально, и я поехал домой. Даже выступил на «Открытом городе», сказал что-то типа: «Мужайтесь, товарищи, победа будет за нами, а ихнее дело левое, их победят».

20 августа я походил, дождик был жуткий, посмотрел, что на Чапыгина, занимался какими-то своими делами. Анекдотов сочинил много. После каждого сообщения по радио придумывал новый анекдот. К примеру: военные окружили дачу Горбачева в Форосе, генерал Вареников поднялся по ступенькам, постучал в дверь и сказал: «Горбачев, откройте!». Из-за дверей женский голос: «А Миши нет дома». Генерал Вареников развернулся и ушел. Голос Копеляна за кадром: «Так Раиса Максимовна уже шестой раз обманывала военных». Или: «Ядерный чемоданчик на стол!» – закричал генерал Вареников, стукнул Горбачева по лбу и потом произнес: «Кстати, Михаил Сергеевич, а не съездить ли нам с вами на рыбалку?». Голос Копеляна за кадром: «Вареников знал, что лучше всего запоминается последняя фраза». Или: Горбачев гулял по парку, увидел дупло. Из дупла глядели чьи-то глаза. «Дятел», – подумал Горбачев. «Сам ты дятел», – подумал генерал Вареников. Это потом было опубликовано в газете у Потехина, не помню, как она называлась. [...]

– Откуда у вас была такая уверенность 19 августа, что это все профанация и бутафория, а не настоящее?

– У меня такой уверенности не было, да и сейчас нет, наверное, это все было по-настоящему. Точнее, у тех людей, которые все это организовывали, было все по серьезному, между прочим, риск у них был вполне настоящий, и смерти среди них были вполне настоящие. Я не могу считать это бутафорией. Я назвал это не бутафорией, а постмодернизмом. Все это сопротивление выглядело как инсталляция. Как бы люди играли. Люди, которые сидели в Мариинском, может быть, тоже играли, хотя они честно наливали какую-то дурно пахнущую жидкость в бутылки, затыкали их марлевыми пробками, чтобы в случае чего кидать в танки. Почему это в солидных кабинетах делалось – не знаю.

– То есть вы были уверены, что танки не пойдут?

– Да нет, я был уверен, что это ничего все равно не изменит. Танки ничего не изменят. Переворот ничего не изменит. Страна катилась в пропасть. Денег не хватало, еды не было. С танками или без танков – к реформам Гайдара все равно надо было подойти. Либо посадить всю страну на карточки по 300 граммов хлеба в сутки. А так, конечно, все хорошо, Петра Филиппова наконец-то увидел... У каждого своя радость. Нет, наверное, это все было посерьезнее. Но когда любые действия приведут к одному и тому же результату, смысла бороться я особо не вижу. Ну все равно как бороться за приход зимы или лета.
Беседу вела Т.Ю.Шманкевич

Петр Борисович Шелищ
Из интервью 2008 года:
Летом 1988 года, в период подписной кампании на периодические издания было объявлено, что ряд изданий лимитируется. Естественно, это были самые востребованные издания – «Огонек», «Известия», «Литературная газета»... И началось массовое возмущение, поддержанное и усиленное прессой. Она боролась, может быть, за себя. А читатели – за себя. Но интересы совпали, и это стало очень важной площадкой политической борьбы, на тот момент, может быть, решающей. Тогда вообще каждый день мог стать решающим, ускорить или затормозить надолго начавшийся процесс раскрепощения. И мы это очень чувствовали и включались сходу… Это было как раз в процессе создания первой в СССР общественной потребительской организации. И мы ее создали в ходе борьбы за подписку. Мы объявили общественную кампанию за свободную подписку, собирали подписи, призвали людей присылать нам открытки с тремя словами: «за свободную подписку» – и они присылали сотни таких открыток. [...]

Я участвовал в выборах в Верховный Совет РСФСР. На самом деле я даже выдвигался в Верховный Совет СССР, но мне отказали, не зарегистрировали. Причем после драки, когда все уже закончилось, пришел ответ из Верховного Совета, что меня неправильно не зарегистрировали, должны были зарегистрировать. А на этих выборах меня зарегистрировали. Мы с Андреем Илларионовым баллотировались на Васильевском острове, в 107-м округе. Тогда очень много было претендентов. Там баллотировалась Марина Евгеньевна Салье, которая с папиросой в зубах водила толпы людей по Невскому, перекрывая движение. Сам один раз это видел – произвело очень сильное впечатление. Она, конечно, никаких шансов нам не оставила и взяла тогда больше половины голосов или что-то около половины. А мы с Андреем по три процента получили.

Интересно вспомнить, как мы ходили с ним на встречи с избирателями. Я тогда еще совершенно не понимал, как это все происходит, и мы с ним честно ходили на эти встречи. Андрей каждый раз произносил перед ними один и тот же текст: «Если группа молодых ленинградских экономистов во главе с Анатолием Чубайсом получит власть, то через год рубль станет конвертируемым». И когда мы выходили после этих встреч, я все у него допытывался: «Андрюш, ну, как же это? Расскажи, как он станет конвертируемым?» А он так таинственно, с улыбкой мне говорил: «Узнаешь». Мы таки узнали, когда группа молодых московских экономистов во главе с Егором Гайдаром пришла к власти, что можно за одни день сделать рубль конвертируемым. Но радости от этого что-то не испытали…

[...] Летом или в начале осени 1987 года я поделился с двумя уважаемыми мною людьми идеей общественной защиты прав потребителей. К этой идее я пришел не потому, что меня больше других обижали или я острее других чувствовал, как хамят продавцы или что товары плохие, а потому что тогда активно занимался статистикой, был одним из создателей секции социальной статистики в Советской социологической ассоциации. И у меня была такая идефикс, что наши граждане не готовы к свободе выбора, потому что ничего не знают ни об альтернативах, ни даже о себе как субъекте выбора: каковы их права, в чем их интерес, с кем они близки по интересам, а с кем наоборот. Поэтому ими очень легко манипулировать. Все революции – продукт политического сознания, не базирующегося на правовом сознании и потому крайне неустойчивого. А мы не хотели ни старого застоя, ни новых революций. Значит, надо правовое сознание развивать. И я тогда надумал, что самое мягкое пространство для этого, наименее чреватое всякими репрессиями – это потребительские права. Они нарушаются постоянно – ежедневно, ежечасно, болезненно для людей, задевают их достоинство, не говоря уже о кошельке. И этой идеей я сначала поделился с Владимиром Александровичем Ядовым, который мне сказал: «Ты знаешь, там что-то ребята затевают, какой-то клуб организовывают. Ты поговори с ними».

Через какое-то время я гулял по городу с Анатолием Чубайсом, который был для меня тогда младшим товарищем. Я с его шефом, Константином Федоровичем Пузыней, сотрудничал по научным делам, писали мы что-то вместе, и Пузыня меня с ним познакомил. Он его оставил на кафедре после института. Был он тонкошеий, не то, что теперь. А я работал тогда в проектном институте с автоматизаторами бухучета. И я пригласил Чубайса прочитать нам лекцию об экономической реформе в сфере исследований и разработок – тогда вышло какое-то постановление ЦК и это была модная тема. Я привел его в отдел, он нам прочитал лекцию, потом мы поехали домой. А он жил тогда на Кирочной возле Таврического сада. Мы от метро с ним пошли и заговорились, пару раз прогулялись вокруг Таврического сада. Тогда я и поделился с ним уже подробно этими своими мыслями. И он мне сказал, что дело правильное, на его взгляд, и «вот скоро мы будем учреждать некий клуб, получили уже добро от обкома...».

Так я стал участником учредительного собрания клуба «Перестройка» в какой-то школе на Петроградке. И я там руку поднял и предложил свое направление работы. Там было все в духе инициатив, поэтому я назвал это «Потребительские инициативы» и предложил создать секцию «общественной поддержки потребительских инициатив» или «общественной организации потребительских инициатив», что все приняли с удовольствием. Секция была самая нереволюционная. Интересно посмотреть названия наших секций – все тогда предлагали какое-то коренное переустройство. Выборы Советов, выборы директоров, выборы местных начальников – выборы сплошные. А я все повторял: «Ребята, на кого вы рассчитываете с этими выборами? Навыбирают вам…». У меня был скепсис в этом отношении. Потом меня тоже втянуло во все это, и я про свой скепсис подзабыл. А на самом деле был это обоснованный и правильный скепсис. Вот, собственно, мой путь в клуб «Перестройка».

В ноябре 1987 года было его учреждение. Потом тянулось довольно долго. В сентябре 1988 моя секция (нас было 4 человека) подготовила проект устава, какие-то еще учредительные документы и организовала дискуссию. Основная форма нашей деятельности была публичная дискуссия. В нашем родном ДК Ленсовета мы такую дискуссию провели. А после дискуссии, как было объявлено заранее, прошла учредительная конференция Ленинградского клуба потребителей. Не знаю точно, кому этим обязан, кто-то говорил мне тогда, что связке Чубайс–Гайдар, но была дана команда на корпункт Первого телеканала (тогда это называлось Центральное телевидение) и оттуда прислали съемочную группу. На следующий день мне позвонила директор ДК Ленсовета Людмила Ивановна Трофимова и сказала: «Вот, довели вы меня, в обком вызывали, говорили, кто разрешил?!..». Самого меня вызвали в горком. А вечером через день показали в программе «Время» нашу учредительную конференцию. Был сюжет на четыре с лишним минуты, очень большой сюжет. Вся страна смотрела. Там показывали аудиторию, какие-то фрагменты выступлений и потом длинное интервью со мной. Все, сразу все вопросы отпали. Программа «Время», газета «Правда» – это были вестники. Если они сказали, значит, так и надо. Значит, мы правильно делаем. [...]

– Что такое Агентство социальной информации?

– В Петербурге есть сейчас АСИ, руководитель Роман Могилевский, и в Москве есть тоже достаточно известное АСИ, директор Елена Тополева. Но мы были первые. Что это было? Юридически – малое государственное предприятие, учрежденное «Майнер Невой», дочерним предприятием эстонской фирмы «Майнер», теперь бы ее назвали консалтинговой. Талантливый психолог Александр Павлович Марьяненко был директором этой питерской организации, и он нас по дружбе учредил. Фактически это были я и Анатолий Голов. Нам, поглощенным общественной деятельностью (я) или политикой (Голов), надо было как-то, не тратя слишком много времени, зарабатывать на жизнь. Я добывал заказы, которые, как правило, сам и делал за пару недель. Это позволяло жить спокойно два-три месяца. Потребностей особых не было. Помогали, когда надо было, Татьяна Протасенко и покойный Валерий Голофаст, очень сильный социолог и прекрасный человек, но это даже не особо и требовалось.

Позднее мы преобразовались во что-то негосударственное с тем же названием и четырьмя вышеназванными учредителями, но ничего из этого не получилось. [...] АСИ умерло как юридическое лицо. Но еще какое-то время в 1990-91 годах я выпускал статистические и аналитические материалы для Собчака и других руководителей города под грифом «Агентство социальной информации».

Записала Т.Ф.Косинова

Владимир Ильич Шитарев
Из воспоминаний:
Я занимал место в последних рядах зала заседаний <Ленсовета XXI созыва. – Ред.>, кое-кто называл их «коммунистической галеркой», среди «населения» которой были бывший предгорисполкома Владимир Яковлевич Ходырев, первый секретарь Красносельского РК КПСС Валерий Васильевич Яшин, секретарь обкома КПСС Дмитрий Николаевич Филиппов, начальник «Ленгидроэнергоспецстроя» Юрий Константинович Севенард, первый секретарь Красногвардейского РК КПСС Виктор Кузьмич Борисов, второй секретарь Красносельского РК КПСС Владимир Евгеньевич Близнецов – одним словом те, кто представлял, как тогда говорили, «аппаратчиков». И у нас тоже поначалу была некая эйфория: вот, мол, победили. Но мы были воспитаны на одной идеологии, а в Ленсовет-ХХI в абсолютном своем большинстве пришли люди, избравшие совсем иную идеологию. Поэтому со стороны этого большинства начались шага, блокирующие даже возможность проявления противоположной им точки зрения: нас оттирали от микрофонов, голосовали против включения в ту или комиссию, отказывали в предоставлении слова. Меня, например, шокировало то, как один человек мог голосовать сразу десятью ключами, или как по взмаху руки «бригадира» целая группа депутатов, все как один голосовала «за» или «против» согласно указанию. Впервые я столкнулся с фракционным делением горсовета.

(Автобиография Петербургского горсовета. С. 387)

В моем избирательном округе кандидатов на один мандат оказалось «чертова дюжина» – 13 претендентов. Тогда народ был очень активен: в больших залах собирались большие аудитории, собрания избирателей проходили живо и интересно. Поначалу я думал, что похихикаю и уйду. Но...

Обычно встречи начинались с примерно такого запроса из зала: «Поднимитесь те, кто из вас коммунисты». Ну, я поднимался – коммунист и контр-адмирал (приходил я всегда в форме). «А, вот эта сука лезет во власть! Да вас на столбах надо вешать!»... Вот я и стал задумываться: «А за что меня на столбе-то вешать? И других таких, как я, которые верой и правдой служили Родине?» Задело меня это и даже несколько испугало: не дай Бог, придут к власти как раз вот такие «вешатели», так у нас снова начнется такое, как было четыре года в Гражданскую войну – брат на брата. Вот тогда у меня вместо желания хихихать появилась серьезность предстоящего мероприятия, и я привлек к предвыборной работе своих коллег с кафедры. Никаких особых агитационных материалов у нас не было, листовки появились только во втором туре, в основном все сводилось к встречам с избирателями, которые с удовольствием шли на митинги и собрания. Ничего похожего после 1990 года я уже не видел.

Автобиография Петербургского горсовета… С. 560.

Поскольку в Ленсовете было много людей военных, я понимал, что мое мнение что-то значит и ко мне прислушаются. Меня тоже предложили кандидатом в председатели Ленсовета, но я категорически отказался и пригласил всех своих сторонников голосовать за Собчака. Проголосовали мы не очень уверенно. Надо было 186 голосов, а набрал он, буквально, 217 или 230. То есть даже при таком высоком авторитете Собчака Ленсовет голосовал достаточно сдержанно.

Потом настало время избрать заместителей Председателя. Так я оказался первым заместителем Собчака. Могу сказать, что за меня голосовали значительно активнее – более 300 голосов. Это не в плане того, что я мог бы пройти в председатели Ленсовета. Глубоко убежден, что этого бы не случилось. Но как первый заместитель я, видно, всех устраивал. С Анатолием Александровичем мы жили «душа в душу». Он мне нравился: у него цепкий, хороший ум, он аналитичен, и мне казалось, что он порядочный человек.

Настало время выборов мэра, президента России. И Анатолий Александрович предложил мне идти с ним на выборы в качестве вице-мэра. Учитывая, что я был членом КПСС, Ленинградский обком предложил мне и Севенарду выдвигаться от имени Компартии. Но я однозначно принял предложение Анатолия Александровича. Город проголосовал за нас достаточно дружно, убедительно. Победа была очевидной и с первого раза. Прошла красивая инаугурация, и…

Анатолий Александрович сразу «в карьер»… Беда его, на мой взгляд, состоит в том, что он городом практически не занимался. Он всегда чувствовал себя больше международником. Он очень хорошо был принят в Европе: демократический Ленсовет, Ленинград, такой свободолюбивый и интересный для Запада. Бесспорно, Анатолий Александрович хорошо умел говорить, красиво выглядел. Питерский интеллигент в полном смысле этого понятия. Но он, мне кажется, сделал стратегическую ошибку, которая многое по-другому поставила в нашем городе и в стране. Он слишком рано заявил, что следующим президентом России будет он, а не Ельцин. Он без стеснения подчеркивал, что Ельцин пьяница, и все прочее... Вы же понимаете, что так нельзя. Будучи мэром Ленинграда, он говорил, что избранный президент России недостойный человек. Конечно же, Ельцин не мог ему этого простить. «Добрые люди», работающие за рубежом, все вырезки из газет, где Собчак нелестно отзывался о Борисе Николаевиче, транслировали в Кремль. Все это подавали Ельцину в соответствующих купюрах.

И вот на этом фоне, после августовских событий, идет формирование группы советников президента. Поступило и мне предложение быть советником Ельцина. Естественно, это становится известно Анатолию Александровичу, и понятно как он на это реагирует. Есть мэр, а вице-мэр вдруг становится советником президента. Я понимаю, что попал в неловкое положение. Обратился к Петрову Юрию Владимировичу главе Администрации президента: «Не очень корректно, может быть, Собчак?!». На что он ответил, что говорил с Борисом Николаевичем. Тот категоричен: «Нет, Собчак не будет!». Вижу, Анатолий Александрович очень не хочет, чтобы я был советником президента. И в это время звонят мне от Хасбулатова и предлагают идти к нему в советники. Так я стал советником Хасбулатова. Потом, после драмы 1993-го, когда я пошел на выборы в Законодательное Собрание, заборы в Приморском районе пестрели надписями: «Голосуй против Щербакова! Он друг Руцкого и советник Хасбулатова». Яркие и крупные надписи были на заборах. Это была установка Собчака. Но надписи сработали в мою пользу. В первом же туре я набрал более 60 % голосов избирателей.

Свое неоднозначное отношение к Собчаку Ельцин по противоположности перенес на меня и постоянно демонстрировал ему, что ты, мол, не такой как надо, а Щербаков – то, что надо. Это, естественно, стало главной причиной нашего постепенного отхода друг от друга. Я делал все возможное, чтобы «не подбрасывать дрова в эту топку», но весь аппарат Бориса Николаевича демонстрировал, что Собчак – человек не из команды Ельцина.

Из воспоминаний:
Не могу не рассказать о событиях августа 1991 года. И в первую очередь назвать имя человека, благодаря которому в большей степени в Ленинграде не случилось никаких драм, кровопролития стрельбы: в этом заслуга Виктора Николаевича Самсонова – командующего Ленинградским военным округом в те дни.

Помните многотысячный митинг на Дворцовой площади? Накануне А.А.Собчак отправил меня в В.Н.Самсонову: «Нам необходимо получить разрешение на проведение митинга, поезжай, ты человек военный». Приехал я на площадь, к Главному штабу, вокруг темно. А я был вызван прямо из отпуска, поэтому заявился прямо в белых штанах и светлых тапочках. Захожу, идет заседание Военного совета. Самсонов меня спрашивает: «Кто к нам пришел: вице-мэр или адмирал? И с какой целью?» Отвечаю? «Вице-мэр. Обменяться информацией и обсудить и отладить дальнейшее развитие событий». «Ну, что ж, – говорит Виктор Николаевич, – у нас есть свое начальство, мы ему подчиняемся, но все же нельзя игнорировать городское начальство, ведь мы здесь живем и дислоцируемся. Здесь не гарнизон». Долго мы обсуждали возможности проведения митинга. Я, памятуя о поставленной Собчаком задаче получить добро на митинг, говорил о том, что народ все равно придет, противостояние военных и гражданского населения приведет к жертвам. И это было реально, так как даже в здании Главного штаба была усилена охрана, расположился спецназ, у окон стояли расчехленные пулеметы. Мы нашли таки компромисс: митинг военные разрешают, но толпе на тротуары по периметру площади не вступать, чтобы не случилось провокаций. Иначе – откроют огонь.

Вернулся в Мариинский. Собчак дает пресс-конференцию. Подсел к нему осторожно шепчу ему в ухо: «Самсонов митинг разрешил». Анатолий Александрович тут же, не поворачивая головы в мою сторону, бросил в зал: «Ну, вот что. Я ответственно заявляю: разрешат нам митинг проводить или не разрешат, всех призываю на Дворцовую площадь! Каждый, кому дорога демократия, должен прийти и высказаться...» Он ни словом не обмолвился о том, что генерал Самсонов дал добро на митинг... Мы, соблюдая договоренность, переодели целый полк солдат и офицеров в гражданскую одежду, расставили перед тротуарами по всей площади и наказали вплоть до физического воздействия противиться проходу толпы по тротуарам. А народу собралось! Пришлось давать приказ о закрытии выхода из метро, чтобы народ на Невском проспекте выйти не мог, чтоб не увеличивать наплыв митингующих... Если бы этих мер мы не приняли, море бы вышло из берегов...

Дальше дела сползали по тем же рельсам, что и в Москве, обстановка накалялась, мы отслеживали всю информацию И вот любопытный эпизод, характеризующий генерала Самсонова.

Приехал к нему в очередной раз, говорим с глазу на глаз: «Виктор Николаевич, история рассудит, кто прав, кто виноват. Главное, чтобы не остаться в этой истории провокатором или тем, кто прольет кровь мирных граждан». Командующий мне в ответ: «Если и раздадутся в Ленинграде выстрелы, то первый прозвучит здесь». И он выдвинул ящик своего письменного стола, где лежал пистолет Макарова»...

...А потом кто-то в Москве неудачно сработал, и вдруг я получаю факс: Указом Президента Ельцина В.Н.Самсонов освобожден от командования Ленинградским военным округом и новым командующим назначен контр-адмирал В.Н.Щербаков. Этот факс у меня сохранился. Я в недоумении пытаюсь дозвониться до Москвы. Соединился с А.В.Руцким: «Саша, что за бред?» Он отвечает: «Управляй!» Я отправился к Самсонову. «Принимай дела, вот документы, вот шифры, коды...», – встречает меня генерал. «Виктор Николаевич, это недоразумение… Я же не войсковой начальник, ничего в этом не понимаю». Самсонов: «Президент приказал, выполняй!» Я опять к Руцкому, объяснил, что Самсонов – наш человек, что он сделал все от него зависящее, чтобы не допустить кровопролития в Ленинграде. Руцкой все понял и отправился переговорить с Ельциным. Буквально через 10 минут: «Самсонов остается на месте». А через день уже на сессии Ленсовета командующего ЛенВО В.Н.Самсонова решили снять и арестовать за «пособничество ГКЧП». Пришлось и тут с трибуны объяснять. Разобрались. Позже я о роли генерал-полковника рассказал А.А.Собчаку, тот доложил Борису Николаевичу Ельцину, и вскоре В.Н.Самсонов был назначен начальником Генерального штаба Вооруженных Сил страны. Мало кто знает, что несколько дней после путча нелегко решались вопросы вывода из города Гарболовской бригады. Я с представителями ЛенВО и КГБ обсуждал, кто и где должен остаться, кто покинуть город. А потом отслеживал, чтобы машины с войсками вовремя покинули пределы Ленинграда.

Все время в эти тревожные дни я находился в прямом контакте и с начальником КГБ генералом Анатолием Алексеевичем Курковым. Это был очень трезво мыслящий человек, полностью владевший ситуацией, объективно ее оценивавший. Он никому не пытался угрожать, вел себя исключительно корректно, хотя чувствовал свою силу: мог только слово сказать, и всех бы повязали. Когда закончилось самое страшное, он приехал ко мне и сказал: «Вы человек военный, у меня к вам просьба: сделайте все, чтобы не допустить посторонних лиц к нашим архивам, отделам агентуры. Не исключено, что волной победной эйфории могут воспользоваться иностранные спецслужбы. Нельзя допустить того, чтобы накопленное нами во имя безопасности страны стало достоянием вражеских разведок, тогда нам столетия придется восстанавливать утраченное». Мне пришлось серьезно «повоевать» с некоторыми нашими коллегами, и хотя депутатская комиссия работала после путча в КГБ, самое святое из архивов осталось вне широкого поля зрения. Соответствующие отделы я, как Главный военный начальник города и области, без чьей подписи никакие проверки не проводились, вычеркнул из списка проверяемых.

Автобиография Петербургского горсовета… С. 562-563.

Во время путча меня охраняли два офицера, моряки, боевые пловцы, высочайшего уровня профессионалы. Они все время в приемной сидели. Внимания на себя не обращали, среднего телосложения, тихие. У нас был подготовлен путь к отступлению, была готова и соответствующая штаб-квартира в Кронштадте и на Кировском заводе. Мы за эти несколько дней многие вопросы проработали, готовились в том числе (мне по долгу службы это было) и к отступлению. Все зависело от того, как будет развиваться ситуация.

Я вызвал этих ребят, говорю: «Анатолия Александровича нужно сейчас срочно доставить на Кировский завод, спрятать его там». – «А вы?» – «Я остаюсь». – «Мы не имеем права уйти». Им поручено охранять меня, а я им передаю Собчака. Ну, я написал две строчки приказа, расписался. И они тихонечко Анатолия Александровича провели. В Мариинском дворце окна медицинской части выходят на переулок Антоненко, полуподвальное помещение. Там металлическая решетка окна была подпилена, они его нормально вывели через это окно. На улице стоит москвичок под чехлом, заброшенный, кривой. Они чехол сбросили, а он был просто поддомкрачен, чтобы все думали, что разбитая машина стоит. Ногой домкрат выбили, машина встала на место, сели и отвезли Анатолия Александровича. Минут через 30 с небольшим он звонит мне: «Все, я нахожусь в безопасности, на Кировском заводе». Ну, слава богу!

Когда этих офицеров ко мне прислали, они, прежде всего, меня осмотрели. Достают у меня из пиджака иголочку маленькую с пуговкой – маячок. Кто-то из очень близкого моего окружения воткнул мне в пиджак под воротник этот маяк. Я ходил по Мариинскому, расставлял посты, а меня надежно отслеживали. Тот, кому положено, все знали, что я прошел туда, пошел туда – оповещал этот маяк. Моя реакция: «Вынуть!» – «Нет, нельзя. Если вы вынете, сразу поймут, что около вас есть профессионалы. Они не должны знать. Вроде как мы просто сидим…» [...]

Так иголочку-маячок мы оставили. События развивались не по сценарию. Министр обороны Язов стал себя вести достаточно осторожно. Первым за то, что армия не должна участвовать в этой «свалке», не должна быть на стороне той или иной партии, высказался адмирал флота Чернавин - главком ВМФ. Когда эту весть я озвучил, председатель Ленсовета Александр Беляев вышел на балкон Мариинского дворца и объявил, что Главнокомандующий Военно-Морским Флотом отказался выполнять приказы ГКЧП. Народ, постоянно находившийся у дворца, ликовал.

Через некоторое время мне позвонил Руцкой и сказал, что все закончено, никакого штурма не будет, идет братание с военными, по танкам лазает народ. Все нормально, спокойно. Поздравляю! И так далее.

Я у себя в кабинете составил пять стульчиков и улегся спать. Просыпаюсь, чувствую, кто-то надо мной стоит. Анатолий Александрович подъехал. «Спите-спите, Вячеслав Николаевич. Все нормально, все хорошо. Я вас поздравляю». Я раз – и за воротник, а иголки нет. То есть кто-то из моего очень близкого окружения ее поставил и он же ее вынул, чтобы потом не обнаружили. Кто-то работал на другую сторону. [...]

Запомнился один случай. Одним из советников в то время у меня была Лидия Васильевна Мась. [...] Она тоже тогда была в Мариинском дворце. Там по дворцу бегал мальчишка. Ночь, его близкие уговаривают идти домой, а он: «Я занял пост, я его охраняю». Лидия Васильевна ему говорит: «Надо идти домой, пост этот ликвидирован». – «Нет, не уйду». – «А если тебе это самый главный начальник скажет, этого будет достаточно?» – «А кто это?» – «Контр-адмирал Щербаков». – «Да». Она пришла ко мне: «Помогите. Мальчишку одного надо вывести, родители плачут, не могут его увести, а он охраняет дворец, и все тут». Гаврош такой. Я пошел, она подводит меня к нему: «Вот контр-адмирал Щербаков». – «Точно?». Я говорю: «Да». – «Вот мне говорят, что пост ликвидирован?» Я говорю: «Да». Она строго: «Вячеслав Николаевич, отдайте приказ ему покинуть пост». Я говорю: «Приказываю покинуть пост». И он ушел. Это правда из жизни нашего города.

– Многие, особенно представители советской номенклатуры, комментируют срыв поставок по Госзаказу и слом всей системы снабжения как заговор, который координировался из США. Что вы можете сказать?

– Не скажу ни да, ни нет. Думаю, что была концепция развала Советского Союза, и то, что над этой концепцией работали очень серьезные, умные люди за рубежом, это не вызывает сомнения. Другое дело, механизм ее реализации через ГКЧП оказался не самым удачным.

[...]

Я в городе вводил талоны на продукты и все прочее. Анатолий Александрович в очередной раз вернулся из Парижа: «Ты тут блокаду устраиваешь!» Я отвечаю: «Если мы сейчас талоны не введем, то все». Тогда же мы раскрыли госрезерв и оттуда брали консервы, крупу, сахар. Я понимал, что мы госрезерв съедим быстро. Поставки из Прибалтики прекратились, и из Белоруссии прекратились. Мы же, два города федерального подчинения – Москва и Петербург, всегда кормились госзаказом. Он рухнул, а других механизмов подачи продуктов нет. Решение раскрыть госрезерв было вынужденным.

Хочу рассказать интересный случай. Приехал ко мне ректор Академии балета, Вагановки: «Совсем плохо. Вячеслав Николаевич, мы потеряем поколение мастеров балета, мне нечем их кормить». Я говорю: «Вы составьте мне список, сколько нужно крупы, сахара, консервов…» – «Моих девочек нельзя консервами кормить. Им нужны соки, им нужно то, другое, третье…» – «Где ж я это возьму?» – «Советское государство при всех сложностях находило. Мы их кормим нестандартно, питание особое…». Эта встреча была накануне большого торжества в Православной церкви – 500-летия Геннадиевской Библии. Это отмечалось в Стокгольме, и я был приглашен. РПЦ не ездила, но несколько представителей других конфессий со мной поехали. Они мне и подсказали: когда вы выступать будете, скажите про девочек-балерин. Когда объявили, что вице-мэр Петербурга будет выступать (тогда все с интересом смотрели в сторону России), пять или семь переводчиков сразу поднялись на сцену. Я говорил, а они по очереди переводили. Долго это все длилось. Сказал я и о школе русского балета, что мы сейчас бедствуем, и что с лекарствами у нас проблемы. После этого аплодисменты, и ведущий объявляет паузу. Он обращается к аудитории с предложением пожертвовать для русской школы балета, на лекарства и т.д. Выскочили 10–15 девчонок с коробками из-под вина или папирос и побежали по рядам. Я стою и не могу понять, в чем дело. Потом меня увели. А следующее выступление не объявляют. Потом меня выводят обратно, а на сцене стоит груда коробок с деньгами. Деньги разные, кто с какими был. Я говорю: «Мне нельзя взять эти деньги. Меня же посадят, когда я приеду. Нам лекарства нужно и питание». Когда я уезжал, вслед за мной через некоторое время пришли два рефрижератора – один с питанием, другой с медикаментами. Мы долго оплачивали аренду рефрижераторов, потому что были сложности с таможней, и не знали, куда перегрузить скоропортящиеся продукты. Ректор академии балета тогда сказал: «Вячеслав Николаевич, когда у вас будет внучка, даже если она будет хромая, приводите ее в школу балета. Я ее буду учить».

– Вы вышли из КПСС?

– Нет, все получилось гораздо проще. Я до последнего момента был членом КПСС, будучи первым заместителем председателя Ленсовета, вице-мэром Ленинграда–Санкт-Петербурга. Да, я неоднократно приглашался в Смольный. Поскольку я нередко вел себя не так, как им хотелось, меня пытались учить и для этого приглашали. Но из КПСС я не выходил. Когда Анатолий Александрович Собчак и мэр Москвы Попов решили демонстративно сжечь партийные билеты, мне было предложено поступить так же. Я Анатолию Александровичу сказал, что у меня есть претензии к партии, но я не могу уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля. Сейчас партии очень плохо, и я разделю ее судьбу.

Мне повезло, что эта проблема разрешилась иначе. Был приказ министра обороны о прекращении деятельности КПСС в Вооруженных Силах, и нам было приказано всем выйти из КПСС. [...] Поэтому не бросал я партию, это она меня бросила. Сегодня у меня дома хранятся и учетная карточка, и партийный билет.
Записала Т.Ф.Косинова

Приложение
АНЕКДОТЫ ВРЕМЕН ПЕРЕСТРОЙКИ

Программа «Время». Диктор Игорь Кириллов в черном костюме:

– Дорогие товарищи! Вы, конечно, будете смеяться, но нас опять постигла тяжелая утрата...

* * *
Брежнев и Черненко беседуют на том свете:

– Костя, а кто сейчас вместо нас правит?

– Да Миша Горбачев.

– А кто его поддерживает?

– А чего его поддерживать? Он пока сам ходит.

* * *
Сказали: так держать!

А что держать – не сказали…

* * *
Приметы времени: культ личности

перешел в культ наличности…

* * *
Как выйти из партии? Нужно получить рекомендации двух беспартийных.
* * *
Встретились английская борзая и русская дворняга.

– Ну как, с перестройкой лучше жить стало?

– Еще бы, – отвечает дворняга, – правда, миску с едой подальше отодвинули, зато цепь длиннее сделали и лаять можно сколько угодно.
* * *
Заходит Горбачев в баню. Все дружно начинают коситься на дверь и загораживаться шайками.

– Да вы что, мужики?

– А вы разве без Раисы Максимовны?
* * *
Начало перестройки. Диктант в школе: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...»

– Вовочка, что ты руку тянешь?

– А вы говорили, что Бога нет.

– Сыра...

– А если правительство скажет «Есть контакт?»

– Тогда народ будет есть контакт.
* * *
К хозяевам, которые сидят за столом и пьют чай, приходит гость. Гостя приглашают к столу.

Гость: – Можно помыть руки?

Хозяйка: – Вы руки моете с мылом?

Гость: – С мылом.

Хозяйка: – Тогда чай будете пить без сахара.
* * *
Культурный обмен: мы им – Ростроповича, Солженицына, Нуриева, а они нам – прах Шаляпина.
* * *
Милка показала в койке

Новое движение.

Я-то думал – перестройка,

А это – ускорение.

Хозрасчет – отец родной.

Чем родители такие,

Лучше буду сиротой!   

Ускоренье – важный фактор,

Но не выдержал реактор.

И теперь наш мирный атом

Вся Европа кроет матом.
* * *
Водку мы теперь не пьем,

Сахару не кушаем.

Зубы чистим кирпичом,

Горбачева слушаем.

из перестроечной прессы, из личных архивов.)