Символика огня в романе уильяма голдинга «зримая тьма»

Классические работы по символике стихий принадлежат выдающемуся французскому герменевту, философу второй половины 20-ого века Гастону Башляру.

В своем эссе «Художник на службе у стихий», опубликованной сборнике «Право на грезу» Башляр пишет: «Стихии – огонь, воздух, земля, вода, уже издавна помогавшие философам представлять великолепие мироздания, остаются первоначалами художественного творчества». В своих, так называемых, «пристальных чтениях» Башляр преследует трудную задачу: с помощью первоматерии четырех стихий постигнуть образ в его зарождении, где он, в сущности, будет принадлежать и читателю, и писателю.

Согласно Башляру, а области воображения материальные составляющие образа могут классифицироваться в зависимости от того, с какой стихией они связаны. Все четыре стихии – огонь, воздух, вода, земля – способны создавать и показывать яркие образы.

Более того, все четыре стихии имеют своих приверженцев или, точнее говоря, каждая из них – глубоко и материально – уже является как бы системой так называемой «поэтической верности». Стремясь их воспеть, поэты становятся приверженцами какого-нибудь излюбленного образа; они действительно проявляют верность по отношению к избранному или первичному человеческому чувству, к той или иной органической реальности, к одному из четырех онирических темпераментов.

И хотя, согласно Башляру, каждый художник служит какой-то одной из четырех стихий, мы склонны полагать, что творчество выдающегося британского писателя, лауреата Нобелевской премии Уильяма Голдинга пронизано символикой всех четырех.

Рассмотри, однако, один из его романов – роман «Зримая тьма», - где очевиднейшим образом превалирует символ огня, который обжигает читателя с первых его страниц и то угасая, то вспыхивая вновь красной горящей нитью проходит через все повествование. Но так ли одинаково это пламя? Похожи ли между собой те образы, которые рисуют перед нами его пляшущие языки? Предпримем попытку проанализировать символику огня в романе Уильяма Голдинга «Зримая тьма», исходя из различных типов огня, представленных в интереснейшей работе Гастона Башляра «Психоанализ огня».

Один из типов огня, анализируемый Башляром, именуется огонь-созидатель – источник мыслей и грез, огонь, отождествляемый с зародышем. Из всех явлений о один столь очевидно наделен свойствами противоположного значения – добра и зла. Огонь – это ласка и пытка, сияние Рая и пекло Ада. Напомним, кстати, что само название «Зримая тьма» было позаимствовано Голдингом у Мильтона из его поэмы «Потерянный рай», - именно так поэт-классик называет преисподнюю.

Еще Гераклиту принадлежат слова о том, что огонь – отец всех вещей и война всех вещей. В самом деле, первые страницы романа посвящены описанию пожара в одном из районов Лондона, возникшего вследствие бомбардировки в ходе Второй Мировой Войны. Этот пожар с одой стороны завораживает, практически гипнотизирует зрителей своим видом: «на северной стороне гигантского костра …стояли несколько человек, завороженные зрелищем, которое даже им, людям бывалым, предстало впервые. Под шатром прожекторов в воздухе выросла новая структура…- сияние, огненный сноп… Сердце снопа было светлым до белизны. Оно непрерывно дрожало тускнея и снова разгораясь… Людей обезличивало общее молчание и неподвижность… Они смотрели перед собой прямо на сноп, в самое пекло».¹

С другой стороны, огонь вводит в состояние оцепенения своей разрушительной силой. Один из зрителей этого представления «сравнил панораму доков с Помпеей, но Помпею ослепило пеплом, а здесь все было слишком отчетливо, слишком много постыдного, бесчеловечного света… Завтра тут останутся черные мрачные грязные разрушенные стены, слепые окна, но сейчас света было так много, что даже камни казались полудрагоценными, словно в каком—то адском городе.»²

Во время прочтения этих строчек возникает стойкое ощущение, что беспощадная стихия пожирает город, оскверненный войной, стирает его индивидуальность с лица Земли, помогая ей очиститься от всего, что ей чуждо. Земля здесь играет роль материнского чрева, теплого как родное лоно в подсознании ребенка. Там, в сердцевине проросшее семя; там огонь разрушающий становится созидательной силой, огнем-творцом, мужским началом. Поскольку по Башляру, что прорастает, то горит, что горит, то дает росток.

И действительно, читатель становится свидетелем этой огненной метаморфозы. И наблюдает, на фоне разрушения, мучительное, неестественное рождение дитя войны, плода союза Земли и Огня, столь неестественного, что голосом автора произносится фраза: «не бывает такого, чтобы из огня, который плавит свинец и корежит железо, выходили маленькие дети».³

Однако он родился. Ему была дана внешняя оболочка, приносящая ему столько страданий, и он научился быть невидимым. Ему было дано зрение, но он предпочитал смотреть глубже, чем это принято. Ему был дан слух, однако один из его органов – его левое ухо – было настолько обезображено, что люди избегали к нему обращаться. Ему был дан голос, но он, впоследствии, отказался от способности говорить, хоть она и далась ему трудом и болью.

Маленький Мэтти взрослел, и, поскольку он был порожден «агонией горящего города», то у него за плечами не было какой-либо иной культуры, кроме культуры огня. А поскольку согласно Башляру «огонь так обманчив, так двойственен, то и психоанализ объективного познания непременно следует начинать с психоанализа интуитивных представлений об огне». Башляр практически уверен, что именно огонь является первым объектом, первым феноменом, над которым стал рефлектировать человеческий разум. Среди всех явлений первобытный человек выделяет огонь, как достойный объект жажды познания. Именно интуитивные представления тянут Мэтти к истокам своего происхождения. Жажда повторно соприкоснуться с породившим его началом, жажда, также имеющая разрушительный характер, так сказать дочерняя жажда, во множество раз менее масштабная, чем жажда материнская. Даже семенные коробочки потрескивают в разведенном Мэтти огне, имитируя при этом – только в сотни раз тише – разрывы бомб того, первого в романе, пожарища. Один из наименее противоречивых персонажей романа, учитель Мэтти мистер Педигри, как бы объясняя свою пагубную страсть к юным воспитанникам, с жаром рассказывает Мэтти о жажде. «Он говорил, что самая ужасная вещь в мире – это жажда и людям знакомы все виды жажды и все виды пустынь. Все люди страдают от жажды». Парадоксально здесь то, что понятие «жажда», соотносимое силами здравого смысла, историческими, культурными и иными реалиями с совсем другой стихией – водной, в случае с Мэтти кардинальным образом меняет свою направленность. Мэтти испытывает жажду к огню. Огонь и тепло дают ключ к пониманию самых разных вещей, потому что с ними связаны неизгладимые воспоминания, простейший и решающий опыт для каждого человека, а особенно, если этот человек - Мэттью Септимус Виндров, для которого подобный опыт был не просто решающим, огонь для него нечто глубокое, личное, универсальное. Здесь вполне применим подробно проанализированный Башляром комплекс Прометея. Для иллюстрации вышесказанного хотелось бы привести следующий отрывок из текста романа: «теперь Мэтти сумел сложить прутики, поставить свершу горшок, чиркнуть спичкой, поджечь… Сквозь смех и рукоплескания можно было расслышать потрескивание прутиков под горшком, они вспыхнули, загорелась трава, громко лопались семенные коробочки – хлоп, хлоп, хлоп, и вот уже могучее пламя охватило пустошь, дети и взрослые с криками и воплями, отталкивая друг друга, бросились врассыпную, кто-то выбежал на дорогу». ⁴Еще раз подчеркну похожесть этого воспроизведенного Мэтти пожара на тот, что произвел самого Мэтти.

Мэтти, подпадающий в этом отрывке под упомянутый выше архетип Прометея хотел принести, подарить людям свой огонь, своего Бога, пытаясь выступить посланцем, он говорил на единственно доступном, родном для него языке – на языке огня. Однако это сообщение простым людям показалось слишком неясным, противоречащим их природе, от которой Мэтти давно был оторван, оторван живьем, о чем свидетельствует его изувеченная левая сторона.

Он достаточно рано понял, что его отталкивающая внешность превратила бы ухаживания за любой женщиной в фарс и унижение. И он с горечью вычеркнул эти попытки из своего существования. Поэтому в романе отсутствует романтическая сюжетная линия, в привычном смысле этого слова, в которой бы принимал участие центральный персонаж романа. Однако, в «Зримой тьме» присутствует персонаж, который является его противоположностью, хотя и подобные категорические утверждения не вполне уместны в этом бездонном в семантическом отношении романе.

Этот персонаж – одна из близняшек - Софи, а вернее «черная тварь», сидящая в конце тоннеля в ее голове. Кажется, что это именно она расположена на чаше весов напротив чаши с Мэтти, именно она, словно кукловод, управляя изнутри миловидной девушкой Софи, является причиной кульминационного пожара в конце романа.

В философии огня, согласно Башляру, также преобладают вполне четкие сексуальные, половые определения. Так, выделяются мужской и женский огни. Мужской считается природным, но он так глубоко сконцентрирован, что без труда его невозможно привести в действие. Женский огонь – тип, который на данный момент кажется мне наиболее интересным - является внеприродным – универсальный растворитель, питающий тела. Он почти неуловим, хотя вследствие физической сублимации, может приобретать телесность. Здесь у Башляра признаками женственности наделяется дым, признаки женственности приписываются любому явлению смутных очертаний. И действительно, читателю не предоставляется возможность глазами Софи взглянуть вблизи на результат ее преступной деятельности. Вместе с ней мы догадываемся о пожаре по «свету, озаряющему холмы», по «розовому пятну, полускрытому выступом холма»⁵, который несет в себе эти «один-два розовых лепестка»⁶. «Они раскрывались, разрастались, вбирали в себя край очередной тучи, становились все светлее и ярче»⁷, - Софи даже не сразу поняла, что это разгорался ее огонь. Его размытые формы и приятный цвет, однако, вновь пробудили «Софи-тварь», разразившуюся безумным страшным видением.

Итак, сексуальный образ огня по преимуществу служит связующим звеном всех символов. Он объединяет материю и дух, порок и добродетель. Он идеализирует материальный опыт и материализует идеалистическое знание. Кульминационная сцена романа является превосходной иллюстрацией данного тезиса. Так как вблизи этот пожар, в противовес тому, что мы только что рассмотрели, был совсем иным. Он, как и первый пожар романа, сопровождался разрывами бомбы, на территории школы царил хаос. Задуманное Софи похищение ребенка из школы практически состоялось, но вдруг «…в огне произошло что-то странное, он словно принял очертания пылающей фигуры… Она не издавала никаких звуков, кроме шума пламени. Она подкатила к человеку так близко и была настолько чудовищной, что тот выронил сверток, из которого выскочил и помчался прочь мальчик… Человек в солдатской одежде дико пнул пылающее чудовище… огненное страшилище дергалось и вертелось. Некоторое время спустя оно упало, еще чуть позже перестало двигаться».⁸

Так перестала существовать внешняя оболочка Мэттью. Что наиболее примечательно в данном эпизоде, так это, на мой взгляд, оглушительная тишина, в которой развивается это короткое действие, эта тишина оглушает заметно сильнее, чем разрывы бомб. Читатель готов мысленно слышать все, что угодно: вой, рев, стоны, однако, обескуражен тишиной. На самом деле, здесь, как мне кажется, нет ничего удивительного - просто Мэтти перестал быть человеком, изуродованным огнем, сыном огня, он сам стал огнем, наконец-то отбросив оболочку, которая не приносила ему ничего, кроме страданий. Он давно был готов принести эту жертву, более того, он с удовольствием ложится на этот жертвенник, выходя из жизни через те же ворота, через какие в нее вошел.

С точки зрения психоанализа огня Гастона Башляра. Этот эпизод к архетипу комплекса Эмпедокла, согласно которому зачарованный человек слышит зов огня. В разрушении внешней оболочки своего тела ему видится больше, чем просто изменение – обновление, а в данном случае – перевоплощение.

Мэтти и в самом деле перевоплощается и оказывается, наконец, в родной для себя стихии – без опасности быть им покалеченным. Огонь постепенно превращается в солнечный свет, в золотой свет, в золото. Последняя страница последней главы романа несет в себе такой незабываемый образ: «золотой напор ветра изменился в самом своем сердце и сперва поплыл вверх, затем закружился и подался вперед, обвивая Мэтти. Золото вспыхнуло неистовым пламенем. Себастьян в ужасе смотрел, как стоявший перед ним человек растворялся, таял, исчезал, будто чучело на костре».⁹

По Башляру, среди субстанций огонь, несомненно, относится к числу особо ценных, а значит тех, что допускают наиболее сильное искажение объективных суждений. С точки зрения его ценности, огонь во многих отношениях сопоставим с золотом. Гастон Башляр в своей работе цитирует одного алхимика 18 века: «огонь – это природа, которая ничего не совершает понапрасну, не способна заблуждаться и без которой ничто не осуществимо». Огонь, породивший Мэттью, трансформировался в золотой свет, в котором он наконец чувствовал себя комфортно.

Этой сценой и по сути всеми другими сценами романа Голдинг оставляет своему читателю бесчисленное множество способов интерпретации своего глубочайшего произведения.

Как мы имели возможность наблюдать, в романе «Зримая тьма» превалирует тема огня – и по большей части огня, как разрушительной силы. Это также справедливо и по отношению других произведений Уильяма Голдинга.

Следует также заметить, что Голдинг, вернувшись со второй мировой войны, долго не писал не о ней. Хотя именно этого и ожидали от него издатели. «Зримая тьма» - первый роман послевоенного периода, который хоть сколько-то раскрывает тему войны. Можно лишь предположить, что также как это было чудовищно трудно для малыша Мэтти начать говорить («при попытке говорить он стискивал кулаки и морщился, будто слово – это предмет, материальный, иногда круглый как мяч, который надо вытолкнуть изо рта, работая всеми мускулами лица»)¹⁰, также и для самого писателя было мучительно тяжело начинать говорить об опыте, который полностью лишил его иллюзий относительно свойств человеческой природы, заставив перейти на язык символов, один из которых мы только что попытались разобрать.

1. 
   Башляр, Гастон «Психоанализ огня», М.:Прогресс, 1993.
   
2. 
   Голдинг, Уильям «Зримая тьма», М.: АСТ:ЛЮКС, 2005.
   

ПРИМЕЧАНИЯ