Скорик А. П., Тикиджьян Р. Г. Казак станицы Горячеводской: механизмы сталинской мифологии // Родина (г. Москва). 2010. № С. 113-115.

доктор философских наук, доктор исторических наук, профессор;

ТИКИДЖЬЯН Руслан Геннадьевич, кандидат исторических наук, доцент
КАЗАК СТАНИЦЫ ГОРЯЧЕВОДСКОЙ

Механизмы сталинской мифологии
За множеством диаметрально противоположных оценок личности и деятельности Сталина до сих пор остаётся не до конца прояснённым вопрос об истоках массового народного благоговения перед ним. Монархические традиции, выраженные знаменитой дихотомией «добрый царь и плохие бояре», едва ли не в полной мере сохранялись и в Советской России, несмотря на весь радикализм большевистских преобразований. Патернализм и наивный монархизм – эти черты были присущи сознанию российского крестьянства как наиболее консервативного и приверженного традиции социального слоя. Сознание казачества как специфической группы земледельческого населения отличали те же характеристики, выраженные, пожалуй, даже более ярко в связи с особым положением, которое казаки занимали в социальной структуре дореволюционной России.

В марте 1934 года органами ОГПУ Азово-Черноморского края была ликвидирована «контрреволюционная монархическая организация иоаннитов» в составе 67 человек, проживавших в хуторе Западный Сосык, станице Старо-Минской, городе Краснодаре, селе Койсуг. Руководитель организации, «тайный поп» И.Ф. Буслов, именовавший себя «преемником Иоанна Кронштадтского», показал на допросах, что он и его сторонники были монархистами: «Все мы, участники нелегального течения иоаннитов, являлись сторонниками царя батюшки и считаем, что расцвет России может быть лишь при монархии». На одном из «явочных пунктов» в доме казака станицы Старо-Минской секта «скрывала так называемого «царского наследника Алексея», привезённого туда неким Калмычек Емельяном из ст. Павловской, с целью широкой популяризации монархии среди казачества Дона». «Наследника» иоанниты даже возили по некоторым станицам в сопровождении всё того же Емельяна [1]. Казалось бы, на дворе XX век, и вдруг – самозванец, как во времена Смуты или пугачёвщины! Однако в середине 1930-х донские и кубанские казаки остались совершенно равнодушны к попыткам пробудить в них «верноподданнические» чувства.

Неприятие свергнутой династии было характерно и для интеллигенции [2], и для крестьянства, не говоря уже о рабочих. Однако казаки, как и большинство населения Советской России, были тверды в своём убеждении о необходимости прочной верховной власти и доверяли не «боярам», а «царю», но в новом обличье. В изменившихся условиях подобного рода настроения и предпочтения трансформировались в культы больших и малых «вождей».

Сталинский культ проникал в массовое сознание постепенно, в начале 1930-х формулировки от «отца колхозов» [3] до «отца народов» ещё не стали повседневной реальностью. Даже в 1934 году наблюдались, казалось бы, удивительные случаи неосведомлённости о «товарище Сталине», подобно произошедшему в одном из колхозов Кореновской МТС Азово-Черноморского края. В ноябре 1934-го там проходила очередная проверка местных партячеек. Проверяющие спросили у колхозницы Набатчиковой (кандидата в члены партии), кто такой Сталин. Та ответила: «Был работящий добросовестный труженик». Комиссия решила идти до конца и поинтересовалась, где же «добросовестный труженик» Сталин работает в настоящее время? Тут Набатчикова сдалась и честно ответила: «Не знаю. Мне муж всю ночь толок о Сталине, а я так и не запомнила» [4]. И таких партийцев в коллективизированной деревне было достаточно много [5].

Да и за рубежом его узнавали далеко не все. В 1932 году американский издатель Рей Лонг направил Максиму Горькому деловое письмо с обсуждением проекта издания в США книги о Советском Союзе. В письме содержался следующий пассаж: «Мне кажется, что Сталин прежде всего должен был бы сказать людям Соединённых Штатов нечто о себе самом. Что такое – грузин? У нас есть штат, называемый Грузия (Джиорджиа), и когда говорят о грузине, мы думаем, что это человек из этого штата. Очень часто, когда я говорил о Сталине как о грузине, мне возражали: «Но я не знал, что он – американец» [6].

Однако Сталин, в отличие от многих своих соперников по ЦК, прекрасно понимал и учитывал в своей политической деятельности такие специфические черты российской ментальности, как патернализм и «царистские» иллюзии. Философ Георгий Федотов справедливо писал: «Сталин чувствует себя преемником не только разбойников и казаков, но и царей российских, которые для него собирали и ширили государство», и «сознательно строит свою власть на преемстве от русских царей и атаманов. Царь-Пугачёв...» [7] И сам «вождь» определённо говорил о необходимости использования традиций: «Почему всё старое плохо? ... Ильич всегда говорил, что мы берём старое и строим из него новое. Очищаем старое и берём для нового, используем его для себя» [8]. Знание народной души позволяло Сталину соответствующим образом «работать на публику» в образе мудрого, доброго, заботливого, но также и грозного, строгого «батюшки-царя».

Казакам основания для выражения верноподданнических чувств партийные лидеры дали далеко не сразу. 10 марта 1925 года информотдел ЦК РКП(б) подготовил сводку сообщений с мест под названием «О казачестве». Отмечалось, что «не исключена угроза превращения «матёрых» казацких гнёзд в русскую «Вандею», что «почти по всем материалам» с мест настроение казачества «характеризуется как враждебное и недоверчивое по отношению к советской власти и партии», что казачество ощущает себя в качестве «пасынков власти советов», вследствие чего «при первых серьёзных испытаниях для советской власти этот вопрос (то есть казачий. – Авт.) может стать во всем его объёме» [9].

Поворот в настроениях казаков произошёл в связи с решениями апрельского пленума ЦК РКП(б) 1925 года и развёрнутой властями политикой «лицом к деревне», по существу означавшей в казачьих регионах «лицом к казачеству». Политика эта, правда, вызвала далеко не однозначную реакцию. Местные партработники утверждали, что в результате «мужики стали хозяином, а коммунисты – слугой» (один из возмущённых большевиков даже обозвал либеральные мероприятия ЦК в отношении деревни «фашизмом») [10]. Полномочный представитель ОГПУ по Северо-Кавказ­скому краю Е.Г. Евдокимов утверждал, что «до лозунга «лицом к деревне» кулак, главным образом казачий кулак, отсиживался», а затем стал активно бороться за места в сельских и станичных советах, землеустроительных комиссиях [11]. Иногороднее крестьянство выражало возмущение и опасения возросшей активностью казаков. Один селькор с Дона в мае 1925 года писал в «Крестьянскую газету», что «тёмная казачья масса радуется тому, что скоро можно будет гулять плёткой по мужицким спинам» [12].

Казаки же в большинстве своём давали мероприятиям властей восторженные оценки. Один из терских казаков выражал в своём письме, направленном в «Крестьянскую газету» осенью 1925 года, радость по поводу того, что советская власть наконец-то «повернулась лицом к казачеству. А то до сих пор казаки чувствовали себя как бы обиженными» [13]. Политика «лицом к деревне» дала выход и патерналистско-монархическим настроениям казачества. Казаки благодарили советских «вождей», активно используя в своей риторике и практике чествования (или просто в обращениях к представителям власти), накопленные ещё в досоветский период приёмы и методы, словесные формулировки. «Вожди», и в том числе Сталин, как бы приравнивались при этом к членам царской фамилии. Показательно в данном случае обращение одного донского селькора к человеку, занимавшему пост председателя ЦИК СССР: «Всемилостивый Дорогой тов. Михаил Иванович Калинин» [14].

Один из советских журналистов в юмористической форме отразил душевные терзания донцов, отправившихся в 1926 году к Калинину: «Как с ним говорить? Протянуть ли ему руку при встрече и сказать: – «здравствуйте», или вытянуть руки по швам и сказать: «здравия желаем, ваше...», то есть как же ваше, когда оно наше?.. Ежели сказать так: «здравия желаем, ваше рабоче-крестьянское»... а какой у него титул? [«]Председательство»?.. Что-то вроде не так. Нет такого титула... [Ведь Калинин] царь – не царь, а ежели старой мерой мерять, то и царь... по ритуалу...» [15] То есть, казаки использовали досоветские титулы и приёмы общения с властью не потому, что им так хотелось, а потому, что иных образцов они просто не знали.

Другие приёмы демонстрации своей благодарности и верности власти рождённые ещё во времена самодержавия казаки применяли в 1920-1930-х годах вполне осознанно и с большим удовольствием. Речь идёт о практике принятия тех или иных чиновников, государственных деятелей в состав казачьих станичных обществ, о присвоении им звания «казак».

Как правило, оформление почётного членства представителей царской фамилии в той или иной станице проходило путём волеизъявления самих казаков. Собравшись на станичный сход, они провозглашали почётным станичником того или иного великого князя, а то и самого царя. Таких примеров немало. В частности, великий князь Борис Владимирович, походный атаман всех казачьих войск, во время Первой мировой войны являлся почётным гражданином станицы Каменской Области Войска Донского.

События 1917 года, казалось бы, устранили эту практику. В частности, кубанские казаки «на сходах единогласно исключали из числа почётных казаков членов императорской фамилии и министров двора» [16]. Как утверждали казачьи автономисты Области войска Донского, «казаки, связанные с Россией через её монарха», после «отречения императора стали считать себя свободными от обязательств по отношению к России и её народу, а потому дружно взялись за возрождение независимости, попранной когда-то Петром Первым» [17].

Но в советский период практика принятия представителей власти в члены казачьих сообществ возродилась, хотя и под другим флагом. 1 октября 1925 года станица Боргустанская Терского округа Северо-Кавказ­ского края «праздновала столетие своего существования». Веселившиеся станичники получили приветствия от окружного руководства, от расквартированных в округе воинских частей, а также от самого Калинина. Решив не оставаться в долгу, «казаки постановили приветствовать Советскую Власть и компартию и избрать почётными казаками [станицы Боргустанской] тт. Калинина, Рыкова, Будённого и Фрунзе, а также председателя Терского Окрисполкома и Секретаря Окркома» [18]. Как видим, боргустанцы приобрели за один день сразу шесть новых станичников.

Не избежал подобной чести и генсек. В августе 1925-го «трудовое казачество станицы Горячеводской, празднуя столетие своей станицы, выбрало почётным казаком вождя народов товарища Сталина». Избрание было проведено со всеми формальностями: Сталина не просто утвердили «почётным казаком», но выписали ему специальную грамоту, подтверждавшую его принадлежность к терским казакам. По поручению горячеводских станичников «грамота на звание почётного казака» была передана Сталину секретарём Терского окружного комитета РКП(б) Котляром [19].

Казаки в 1925-м могли знать Сталина как одного из большевистских лидеров, радеющего (пока!) о нуждах селян, и решили выразить ему благодарность зачислением в ряды своего сообщества. Получив от секретаря Котляра свидетельство о присвоении ему звания «почётного казака», Сталин, находившийся в это время в Сочи, отправил в Горячеводскую следующий ответ: «Казачеству Горячеводской станицы Терского округа. Примите братскую благодарность за оказанное вами доверие. Клянусь служить верой и правдой рабочему классу и всем трудящимся нашей великой страны» [20]. Из этих трафаретных фраз невозможно понять, за что Сталин благодарил казаков. Скорее всего, его, «старого большевика», привыкшего относиться к казакам с предубеждением, как к «сатрапам» и «нагаечникам», подобное «доверие» радовать не могло. Отсюда и сухой тон ответного послания.

Практика принятия представителей власти в состав казачьих сообществ применялась и на протяжении 1930-х годов. Однако здесь существует ряд исторических мифов. Так, писатель Гарий Немченко приводил «факт, мало пока известный: в тридцать четвёртом году один из приехавших с Шолоховым стариков, вручая Сталину в Кремле пшеничный каравай, неожиданно завёл речь о том, что «отец народов» – казак вылитый. Молотов и Ворошилов бросились осаживать зарвавшегося станичника, но Сталин вдруг сказал: «А почему бы мне не стать казаком? Но надо, чтоб меня официально приняли». И вскоре в Кремль пришёл необычный протокол: вождю сообщали, что на одном из станичных кругов под Вёшенской ему крикнули старинное «любо!» Традицию, правда, слегка нарушили: «принимали» заочно. Ну да ведь вполне понятное дело: не гулял будущий казак, занят был, приехать не смог» [21].

Возникают серьёзные сомнения в достоверности этого события. Нам не удалось обнаружить упоминания о нём ни в материалах Вёшенского райкома ВКП(б), ни в документах Северо-Донского окружкома ВКП(б) Азово-Черноморского края, хранящихся в Центре документации новейшей истории Ростовской области. Кроме того, станичные круги в начале 1930-х годов исчезли вместе с сельскими (станичными) обществами, ликвидированными в период коллективизации. К тому же вряд ли Сталин мог настолько прочно позабыть о своём принятии в казаки станицы Горячеводской, чтобы в 1934 году не напомнить об этом донцам.

Если бы Сталин действительно стал членом донского казачьего общества, то упоминания об этом событии неоднократно звучали бы во время кампании «за советское казачество», развёрнутой с февраля 1936 года. Но ничего подобного не произошло, и в рамках данной кампании всплыла только более чем десятилетней давности история с Горячеводской. Так, Семён Михайлович Будённый, докладывая в Москву о проходивших в марте 1936 года в Ростове-на-Дону торжествах с участием донских, терских и кубанских казаков, писал: «Почётному казаку ст. Горячеводской т. Сталину «Ура!», – этот лозунг повторялся неоднократно на торжественном собрании» [22].

В действительности Сталин был избран «почётным казаком-колхоз­ником Дона» на общих собраниях в колхозах Северо-Донского округа Азово-Черноморского края только в мае 1936 года [23]. Любопытно, что делегация казаков-колхозников Северо-Донского округа, тогда же прибывшая в Ростов-на-Дону, приняла в состав почётных казаков ещё и секретарей Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаева, М.М. Ма­линова и председателя крайисполкома В.Ф. Ларина (правда, теперь краевые руководители были избраны казаками не конкретных станиц, а отдельных колхозов). Одновременно им были вручены полные комплекты донской казачьей формы. Несколько одутловатый Ларин, напоминавший скорее школьника-отличника, весьма забавно выглядел в казачьей фуражке и гимнастёрке [24]. Вопреки ожиданиям, Сталин практически не отреагировал на эту инициативу северо-донцов.

О сохранении в коллективной психологии казачества монархических настроений и образов отчасти свидетельствовала склонность казаков украшать свои жилища портретами советских «вождей». Иногда они любопытным образом соседствовали с иконами. Один из современников свидетельствовал в 1934 году: «Зашёл я к одному красному партизану, живущему в станице Леушковской Азово-Черноморского края, и увидел... в углу икону божьей матери, под потолком ниже портрет Ленина, ниже Ворошилова и ниже т. Сталина». «Красный партизан» ответил на расспросы своего гостя, поражённого сочетанием этих образов, что «хозяин этой декорации моя жена, и я с ней ничего не поделаю» [25]. Проще говоря, в российской колхозной деревне Ленин занял место в святцах, а то и стал приравниваться к господу-богу (не случайно крестьяне говорили: «Верили в бога, а теперь в Ленина» [26]). Расположение портретов недвусмысленно указывало, что в сознании казаков именно Ленин претендовал на место «бога-отца», а Сталину доставалась роль «бога-сына», а то и «святого духа».

Патерналистские традиции российской государственности, привычные социальные лифты во взаимоотношениях власти и народа в России практически не были поколеблены революционными событиями 1917 года и сохранялись даже в советский период. Формы обращений к представителям власти, ритуалы встреч, речевая стилистика принципиально мало в чём изменились. На привычные «простым казакам» стандарты общения нанизывается большевистский лексикон. Впрочем, как свидетельствуют собранные нами документы, диалог с властью казаки готовы были вести на привычном для них языке.