Сорос жизнь, деятельность и деловые секреты величайшего в мире инвестора

ГЛАВА 1

Величайший в мире инвестор

О ткинувшись на спинку высокого кожаного | и кресла за овальным столом, Джордж Сорос созерцает в огромных окнах слева от себя завораживающий вид Центрального парка и лихорадочную суету на 33 этажах под собой. Его чрезвычайно возбуждает очередное вступление в Большую Игру.

Совсем недавно, входя в офис правления фонда в центре Манхэттсна, Сорос ощущал себя скорее гостем, а не хозяином. Но сегодня все вста­ло на свои места. Сегодня он покорит вершину. Или победит банк. Он уверен, что не разучился играть в Игру, и играет даже лучше, чем всегда. А может быть, и лучше всех.

Не скажутся ли его постоянные в недавнем прошлом разъезды по далеким странам? Деятельность фонда шла без потрясений с 1988 года, когда он доверил управление молодому, но зарекомендовавшему себя финансисту Стенли Дракен-миллеру. Когда Сорос появлялся в офисе, они занимались делами вдвоем, хотя иногда спорили о том, как следует понимать изменения на фи­нансовых рынках.

Однако тогда Сорос проводил намного боль­ше времени в Восточной Европе или бывшем СССР, помогая ставить на ноги благотворитель­ные фонды, учрежденные им в 80-х годах для превращения этих стран в образцовые демокра­тии. Годами отдавая все силы изучению финан­совых рынков, он заработал столько денег, сколько ему было нужно. Теперь, на закате жизни, он стремился почаще вырываться из конторской рутины. Ему намного интереснее проводить рабо­чие совещания своих фондов где-нибудь в Вен­грии или Румынии, месить грязь на боснийских улицах, искать приключений.

Но сегодня необычный день. Джордж Сорос готов заключить крупнейшее пари в истории финансов. Его сердцу положено учащенно бить­ся, а ему самому — расхаживать по офису и буравить взглядом испуганных служащих. Но это совсем не его стиль. Неспокоен только мозг Сороса. А сам он сидит, словно воплощенное спокойствие, и задает себе тот же вопрос, кото­рый всегда задавал накануне очередной сенса­ции: правильно ли я поступаю и что из этого получится?

Пока взор отрешенно блуждал по мерцающим белым огням большого города, мысль пребывала за тысячи миль отсюда. Может, стоило самому поехать в Лондон? Сорос не уверен в этом. Но сейчас уже все равно.

Соросу всегда хотелось оставаться вне запо­ведника Уолл-стрит. Его особенно вдохновляло сознание того, что именно он открыл, как грес­ти деньгк лопатой, не находясь под сенью Ныо-Йоркской фондовой биржи.

Учитывая способ инвестиционной игры — плыть против течения, — успешно примененный Соро­сом при оценке финансовых рынков, у него не было никаких оснований тосковать из-за отлу-ченности от «городского» стада. Он с удовольствием оставался, так сказать, на природе, наслаждаясь риском в самых рутинных операциях. Его офис излучал теплоту и уют: на стенах несколько картин, на столах семейные фотогра-фии. Но всего в двух шагах от кабинета Сороса сотрудники усаживались за бесстрастные мони­торы компьютеров и не отрывали от них взгля­дов, как будто поворот головы вправо или влево означал, что они заснули на посту. На стене висел набранный на компьютере плакат: Я ро­дился бедным, но не умру бедным.

Таково кредо Джорджа Сороса. На 62-м году жизни, несусветно богатый, он понял, что выиграл пари и наверняка не умрет бедным. Скорее всего, Сорос уйдет из жизни одним из богатей­ших американцев. Хотя до сих пор никто не заикнулся о том, чтобы убрать этот плакат. Ведь другим в этом офисе тоже нужен стимул. Мно­гие из них разбогатели, стали мультимиллионе­рами. Они тоже не умрут в бедности. Ведь все, кто подвизался рядом с Джорджем Соросом и участвовал в этой золотой лихорадке, научились превращать вес в золото. Офис не похож на Форт Нокс, где хранится золотой запас США, и туда гораздо легче проникнуть. Но в нем ощу­тим все тот же пьянящий запах денег.

Несколько лет он наблюдал за развитием Европейского экономического сообщества и пришел к выводу, что фитиль уже подожжен и вот-вот грянет грандиозный финансовый взрыв.

Сорос — выдающийся финансовый теоретик, свои теории любил проверять в лаборатории из акций, облигаций и курсов валют. И это замеча­тельная лаборатория! Там не бывает недомол­вок. Ничего подобного! Курс акции растет, ос­тается неизменным или падает. Четвертого не дано. И любую теорию, касающуюся рынка акций, можно проверять на практике хоть каждый день.

Многие инвесторы считали мир финансов ра­циональным, будучи уверены, что курсу акций присуща внутренняя логика. Нужно только по­стичь эту логику, и вы разбогатеете!

Сорос так не думал. Он считал мир финансов нестабильным, и даже хаотичным. Он думал так: нужно постичь хаос, и вы разбогатеете! Попытка понять финансовые рынки, словно их изменения являются частью некоей гигантской математической формулы, никогда не приведет к успеху. Сорос убежден, что не математика правит финансовыми рынками.

Ими правит психология. Точнее, стадное чув­ство. Стоит понять, когда и как толпа ринется за той или иной акцией, валютой или сырьем, и удача сама найдет инвестора. Такова вкратце теория Джорджа Сороса.

Сегодня Сорос проверит свою теорию на ев­ропейских финансах в целом. Он готовился к этому не один год, оттягивал, выжидая решаю­щей минуты, когда послышится топот бегущего стада.

И когда Сорос услышал его, он изготовился к прыжку на давно ожидаемую добычу. Если он считает, что верно оценивает финансовую ситуацию, к черту осторожность! На этот раз он был более чем уверен в своей правоте.

На этот раз он готов к ставке неслыханного в инвестиционном бизнесе размера. Если он проиграет — ну, что же, потеряет какие-то деньги. Но это неважно. Он и раньше терпел убытки. Вспомнить хотя бы биржевой крах в октябре 1987 года. Он неверно оценил тенденции на рынке акций, и пришлось заняться сведением убытков к минимуму. Он лишился тогда 300 мил­лионов долларов.

Но чаще он выигрывал — для избранной группки своих клиентов —и делал это так умело и долго, что к июню 1981 года уже удостоился от журнала «Инститьюшнл инвестор» титула Величайшего в мире управляющего капиталом.

Только один год со времени основания Соро­сом ведущего инвестиционного фонда «Кван-тум» закончился с отрицательным балансом. То был именно 1981 год. И все же никто не преуспевал так долго на финансовых рынках, как Джордж Сорос. Ни Уоррен Баффет, ни Питер Линч. Никто. Его послужной список самый лучший на Уолл-стрит.

К концу рабочего дня мысли Сороса по-преж­нему поглощены Лондоном. Там сейчас половина одиннадцатого вечера. Именно в Лондоне происходят решающие события, а не в Нью-Йорке.

Лицо Сороса излучает удовлетворение. Он мысленно вернулся в 9 ноября 1989 года, исторический день падения Берлинской стены. Все осознавали значение этого дня для новейшей истории. Некоторые верили или просто надея- • лись, что после падения Берлинской стены новая, единая Германия окрепнет и будет процветать.

Сорос, как нередко бывало, думал совершенно иначе. Плыть против течения — таков его главный секрет. Он понимал, что единая Германия столкнется с огромными трудностями, ведь объ­единение обойдется в огромную сумму. Он по­нимал и то, что Германию поглотят собственные экономические проблемы, а неурядицы других западноевропейских стран отойдут для нее на задний план.

Замыкание Германии на себя приведет к не­исчислимым последствиям для экономики, а зна­чит, и валюты остальных стран ЕЭС. Так считал Сорос. Он наблюдал и выжидал.

В 1990 году он следил за роковым шагом Великобритании — вступлением в западноевро­пейскую валютную систему, ЕВС. Сорос считал участие в ней Великобритании большой ошиб­кой. Английская экономика была недостаточно сильна, а вступление в ЕВС привязывало англи­чан к экономическому лидеру Западной Европы — новой, объединенной Германии.

Эта привязка, каковы бы ни были ее послед­ствия, закрепляла крайнюю зависимость Великобритании от немцев. Будучи экономически силь­нейшим государством в регионе, Германия могла" решать, что хорошо и что плохо для экономики других стран Западной Европы. По мысли Сороса, эта зависимость от Германии могла оказаться для англичан роковой.

Британия не сможет проводить самостоятель­ную валютную политику, даже когда захочет это сделать. Ей придется согласовывать каждый свой шаг с доминирующей немецкой финансовой политикой.

Как и предсказывал Сорос, в 1992 году в Западной Европе разразился финансовый кризис. Экономика многих стран попала в тяжелое поло­жение. Великобритания пожелала понизить свою учетную ставку.

Однако немцы не желали понижать свою по внутриполитическим причинам: они панически боялись повторения в Германии инфляции. Они не забыли ужасы 20-х годов, когда инфляцион­ный яд довел немецкую экономику до полнейше­го развала.

Если Германия не понизит свои учетные став­ки, остальные члены ЕВС не смогут понизить свои. Для этого им придется пойти на риск ослабления национальных валют, а девальвиро­ванные валюты станут легкой добычей спеку­лянтов.

Великобритания погружалась в трясину все глубже. Экономическое положение постоянно ухудшалось. Завышенный курс фунта стерлин­гов испытывал нарастающее давление. Велико­британия желала поправить ситуацию, но для этого необходимо девальвировать националь­ную валюту, стимулируя таким образом экс­порт. Однако, согласно правилам ЕВС, англича­не вынуждены поддерживать курс фунта на уровне 2.95 марок.

На протяжении всего лета 1992 года британ­ские политические лидеры уверяли, что бурю можно пережить и без девальвации фунта. Страна-де не выйдет из состава ЕВС. Они как-то выведут страну из трясины.

«Чепуха!» — думал Джордж Сорос. Он лучше разбирался в обстановке. Он понимал всю ката­строфичность экономического положения Вели­кобритании. Англичане не смогут остаться в ЕВС. Им придется сойти с корабля.

Кризис разразился в середине сентября 1992 го­да. Просочились слухи, будто итальянцы собираются девальвировать лиру. В Нью-Йорке тор­говцы начали спешно продавать лиры.

В воскресенье 13 сентября 1992 года лира была девальвирована — но только на 7%, ее курс остался в пределах, определенных правила­ми ЕВС.

Инвесторы отлично заработали, поставив на то, что центральные банки западноевропейских стран будут верны принятым ранее обязательствам удер­живать курсы своих валют в установленных ЕВС пределах. Казалось нелепым ставить на измене­ния курса свыше согласованных правилами ЕВС.

Но если итальянцы пошли на девальвацию лиры, чего обещали не делать, не означает ли это, что король-то голый? И обещания других правительств ничего не стоят? Может быть, по­следует вторая волна девальвации... Так не пора ли начать продажу британского фунта?

Внезапно, как по команде, инвесторы и фирмы во всех уголках земного шара разуверились в готовности западноевропейских правительств по­зволить ЕВС определять обменные курсы валют. Теперь они всячески пытались избавиться от слабых валют, включая фунт стерлингов.

По мере приближения 15 сентября росло убеж­дение Джорджа Сороса в том, что Англии придется вывести фунт из ЕВС.

Стенли Дракенмиллер полагал, что настала пора делать ставки против фунта. Он доказывал Соросу, что пора действовать. Сорос предоста­вил ему полную свободу рук, и даже требовал от своего главного торговца довести сумму ставки до размеров, о которых тот и не помышлял. И вот Дракенмиллер, действуя от имени Сороса, продает фунтов на десять миллиардов долларов.

Отправляясь домой на Пятую авеню, Сорос ка­зался необычайно спокойным. Ночью ничто не тревожило его сон.

В семь часов утра в квартире Сороса раздал­ся звонок. Дракенмиллер сообщил последние но­вости. Сорос услышал слова доверенного помощ­ника: все прошло великолепно. Пока Джордж Сорос мирно спал, он получил прибыль на сумму 958 млн. долларов. А если приплюсовать к ним доходы Сороса от других операций, связанных с кризисом ЕВС, они в целом приблизились к двум миллиардам.

Англичане назвали день 15 сентября, когда им пришлось вывести фунт стерлингов из ЕВС, «чер­ной средой». Сорос назвал его «белой средой».

Именно эта ставка, одноразовое вложение 10 млрд, долларов в расчете на девальвацию Великобри­танией фунта, принесла Джорджу Соросу все­мирную славу. И остается его величайшей уда­чей в инвестиционном бизнесе.

Именно благодаря этой ставке Сорос, «вели­чайший в мире инвестор», превратился в живую легенду мира финансов.

После сентября 1992 года вокруг Джорджа Сороса множатся мифы.

Главным из них стал миф, будто он способен управлять рынком: одно его слово о каком-ни­будь товаре вроде золота или валюте вроде не­мецкой марки могло вызвать крутой поворот в торговле ними. Цены могли расти и падать в зави­симости от его слое.

Он казался непогрешимым, достойным подра­жания.

Журналист, снявший о Соросе документальный фильм в декабре 1992 года, через два месяца после его удара по британскому фунту стерлингов, был поражен кажущейся способностью Со­роса повелевать рынками: «Скажем, вы инвести­руете в золото, и поскольку это делаете вы, все думают, что и им следует инвестировать, поэто­му цены на золото повышаются. Вы пишете статью, в которой ставите под сомнение курс немецкой марки, — и ее курс начинает пони­жаться. Вы инвестируете в недвижимость в Лон­доне — и на следующий день тенденция к сни­жению цен на нее как будто изменилась на противоположную. Целесообразно ли одному че­ловеку обладать таким влиянием? »

Явно польщенный комплиментом. Сорос по­пытался предугадать будущее. «Сейчас приписываемое мне влияние преувеличивают. Я более чем уверен в этом. Но все вернется на круги своя, потому что люди поймут, — Сорос изобра­зил широкую улыбку, — что я отнюдь не явля­юсь непогрешимым, и Вы отлично знаете, что если сейчас я пребываю на гребне волны, точно так же эта волна интереса ко мне рано или поздно спадет».

Как ни крути, Сорос ошибся. Его влияние не преувеличивали. И волна интереса к нему не спадает: Журналист из «Ньюсуик» спросил, как он чувствует себя в роли гуру. Сорос ответил, что его она забавляет.

Забавляет!

Некоторые люди напрочь утратили бы спо­собность забавляться.

К 1994 году имя Сороса окружили такие кривотолки, что на них обратил внимание официальный Вашингтон. Если Джордж Сорос и впрямь повелевает рынками и если усилия одно­го человека могут определять судьбу целых со­стояний, не стал ли он опасным? Не стоит ли призвать Сороса к порядку?

Это стало одной из главных тем, связанных с человеком, который к середине 90-х годов взо­шел на такие вершины в финансовом мире, куда мало кто и пытался проникнуть.

Будучи величайшим в мире инвестором, он накопил больше денег, чем большинство людей увидят, проживи они хоть сотню жизней. Но этот факт лишь отчасти объясняет окруживший его мистический ореол.

Джордж Сорос не просто человек, зарабо­тавший несколько миллиардов долларов. Не про­сто Человек, сокрушивший Банк Англии, как назвал его журнал «Экономист». Не просто Человек, повелевающий рынками, как окрестил его «Бизнес уик».

Деньги, как выяснилось, некогда играли вто­ростепенную роль в жизни Сороса. Он отнюдь не собирался стать инвестором мирового класса и сколотить несметное состояние. Нет, он стре­мился стать философом и всегда чувствовал себя уютнее в царстве разума, а не финансов.

И все-таки он обнаружил в себе дар делать деньги, и большие деньги. Они приходили к нему удивительно легко. Возможно, поэтому он считает, что деньги его развратили. Он хотел добиться в жизни чего-то большего, чем просто накапливать богатство.

Сорос не считал финансовую спекуляцию без­нравственной или обыкновенной игрой. Он не оправдывался за свои поступки; просто богатст­во как таковое его не возбуждает. Сорос зарабатывал деньги, чтобы вкладывать их в других людей — и чтобы этот вклад запомнился надолго.

Он изображает себя скорее философом, а не финансистом. Ему нравилось называть себя несостоявшимся философом, так как это напоми­нало ему о том, что он пытался делать в юности, но потом забросил.

Он мечтал внести свой вклад в сокровищницу человеческих знаний, знаний об устройстве этого мира и о том, как действуют в нем человеческие существа. Их поиски Сорос начал еще в студен­ческие годы. Они привели его в мир философии, и он какое-то время хотел стать профессором философии. Он изучал экономику, но всегда казался в этом мире скорее гостем.

Прослушав курс лекций по экономике, Сорос счел себя одураченным. Он решил, что экономистам не хватает практических знаний о том, как же устроен этот мир. Эти мечтатели говорили только о неких идеальных ситуациях и глубо­ко ошибались, считая мир вместилищем рациональности. Уже тогда Джордж Сорос прекрасно знал, что мир намного хаотичнее, чем внушали ему экономисты.

Приступив к формулированию собственных тео­рий — теорий знания, теорий истории, а позже финансовых теорий, — Сорос все более утверж­дался во мнении, что мир во многом непредска­зуем и по сути своей иррационален. Короче говоря, этот мир очень трудно описать.

Он пытался изложить эти теории в виде книги, но сделать их понятными и удобоваримыми ока­залось Соросу не под силу. Иногда он сам не понимал, что же он написал. Раздосадованный сложностями покорения академических вершин, Сорос принялся за поиски более доступных миров.

В известном смысле, такое решение далось легко. Ему нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Почему бы не показать всем этим экономистишкам, что он понимает мироздание лучше их, заработав как можно больше денег? Сорос считал, что деньги помогут ему выразить свои взгляды. Короче говоря, если он заработает кучу денег, это поможет ему стать, в конце концов, философом.

Мир, в который он вступил, мир высоких финансов, сулил щедрые плоды. Однако и риск был устрашающе велик. Тут не было места сла­бонервным.

Возможно, робким выпадет несколько удач­ных лет. Но потом их сломает нервная нагрузка, чувство ответственности за чужие деньги. Цена высока, и средством платежа служит потеря сна, досуга, друзей и семейной жизни, потому что рубить узлы на финансовых рынках — адская работенка. Поэтому слабонервным лучше по­дыскивать другое себе поприще.

Сорос, напротив, слабонервным не был. Он обладал поразительным хладнокровием. Просто не проявлял никаких эмоций. Если его инвести­ции окупались, он испытывал удовлетворение. Если нет, не бежал бросаться с крыши ближай­шего небоскреба. Он был сдержан и спокоен;редко хохотал и столь же редко впадал в уныние.

Сорос был, по его излюбленному выраже­нию, критиком; часто он в шутку называл себя наиболее высокооплачиваемым критиком в мире. Эта фраза несла в себе оттенок отстраненности, парения над схваткой. «Я — критик процессов. Я не предприниматель, создающий новое дело. Я — инвестор, оцениваю уже готовое. Моя зада­ча на финансовых рынках — это задача критика, и мои критические суждения выражаются в моих решениях покупать или продавать».

Хотя Сорос занимался инвестициями с 1956 го­да, сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке, по-настоящему его карьера началась в 1969 году. Именно тогда он создал свой инвестиционный фонд под названием «Квантум». И деятельно руководил им — за исключением нескольких лет в начале 80-х годов — на протяжении последую­щей четверти века. В конце 80-х его амбиции заметно поумерились, и он большую часть време­ни посвящал благотворительности. Однако он всегда поддерживал постоянную связь с управ­ляющими своих инвестиционных фондов.

«Квантум» был одним из первых офшорных фондов, куда могли свободно вступить инвесторы-неамериканцы. Большинство других офшор­ных фондов могло иметь, согласно законодательству США, не более 99 инвесторов и, как правило минимальный инвестиционный капитал не менее одного миллиона долларов. "Квантум" является также хедж-фондом — загадочным инвестиционным партнерством богачей, готовых на любой риск, что­бы разбогатеть еще больше. Фонд Сороса играл на понижение, используя сложные финансовые инструменты, и занимал огромные суммы денег — такая стратегия была просто непосильна для мел­ких инвесторов.

Когда хедж-фонды только создавались, не­большая часть менеджеров избрала стратегию сбалансированной покупки акций, фонды хед­жировались, то есть были застрахованы в том смысле, что менеджеры распределяли портфель акций: для игры на повышение, если рыночный курс возрастет, акции скупали, а для игры на понижение, в расчете на падение рыночного курса, акции продавали.

Сорос и многие другие короли хедж-фондов отвергли подобный подход и вышли за пределы рынка акций США, играя на изменении курсов по всему миру, и не только акций, но и учетных ставок, различных валют и т. д. по всем направлениям финансовых рынков. В среднем фонды Сороса за один операционный день продавали и покупали ценных бумаг на 750 млн. долларов.

И добивались впечатляющих результатов. Если некто инвестировал 100 тысяч долларов в 1969 году, когда Сорос учредил фонд «Квантум», и реинвестировал туда же все дивиденды, к весне 1994 года этот некто мог заработать 130 милли­онов. При сложной процентной ставке прирост составлял 35% годовых. Если бы подобной отда­чи добился небольшой фонд, имеющий, скажем, 50 или 100 млн. долларов, она могла считаться выдающимся достижением; но аналогичные успехи фонда с активами, измеряющимися многими мил­лиардами долларов, потрясли Уолл-стрит.

Акция фонда «Квантум», продававшаяся в 1969 году по цене 41,25 доллара, к началу 1993 года стоила уже 21 543,55 доллара; к тому же ее стоимость можно было получить наличными, сразу или по частям. К июню 1994 года акция фонда стоила уже 22 600 долларов. Чтобы стать акци­онером «Квантума», нужно было инвестировать не менее миллиона долларов. По мнению боль­шинства источников, Сорос лично владел одной третью активов фонда «Квантум».

Сорос сколачивал состояние не по старинке. Капитаны американской индустрии прошлого века, предприниматели вроде Рокфеллера или Карнеги, разбогатели, создавая различные товары, про­давая нефть или металл. Джордж Сорос не вла­дел и не управлял собственной фирмой. За ним не стояла никакая другая сила. Его специаль­ность — улавливать изменения на финансовых рынках, используя огромные чужие капиталы.

Хотя Сорос невысок, он выглядит этаким крепышом. Волнистые волосы коротко стриже­ны, на носу очки в проволочной оправе. Кое-кому он напоминает скорее профессора эконо­мики или инструктора по горным лыжам. Он прекрасно говорит по-английски, хотя легкий венгерский акцент остается. Один из авторов описывает Сороса как «сильного, крепко скро­енного человека с морщинистым лбом, острым подбородком и тонкими губами. Волосы остри­жены под ежик. Говорит ровным, хрипловатым голосом...»

Некоторые воображают Сороса грубияном, и их приятно удивляет, что Сорос внешне не отличается от других. «Он не слишком напоминает угрюмого волка-одиночку», — писала «Гарди-ан». «Спокойная речь и мелодичный венгерский акцент придают ему сходство с европейским вельможей. Лоб Сороса изборожден морщина­ми, сказываются постоянные раздумья о поло­жении в мире. Создается впечатление о нем как об интеллектуале, чего он явно и добивается».

Журналисту из «Обсервер» Сорос показался человеком сугубо европейского склада. «На этом стройном, элегантном человеке лежит неизгла­димый отпечаток учтивости и тонкой иронии завсегдатаев венских Кафе времен Австро-Вен­герской империи. Раньше его вполне можно было представить попивающим кофе со сливками за партией в шахматы с Троцким где-нибудь в ста­ром кафе «Централь» в Вене».

Английская газета «Индепендент» так обоб­щила образ Сороса: «Он ничем не напоминает ослепительного Гордона Гекко — антигероя клас­сического фильма 80-х «Уолл-стрит». Он выглядит гораздо моложе своих лет, возможно благодаря регулярной игре в теннис и равнодушию к экстравагантному стилю жизни, который Уолл-стрит предлагает по-настоящему богатым людям. Он не пьет и не курит, неприхотлив в еде. Он похож скорее на серьезного и не слишком щеголеватого профессора из Центральной Европы».

К концу 70-х и в начале 80-х Соросу стал досаждать излишне пристальный интерес к его персоне. Ведь ему приходилось управлять инвес­тиционным фондом, переросшим, по понятиям Сороса, границы управляемости.

Но он в полной мере овладел искусством выживания. Это отцовское наследие он успешно применил во время второй мировой войны, скры­ваясь от нацистов в Будапеште в 1944 году. Чтобы выжить на финансовых рынках, иногда приходилось идти на попятную. Это Сорос и сделал в начале 80-х. Он ушел в тень. Передал управление фондом о другие руки.

И пришел к поистине судьбоносному выводу. Он хотел от жизни чего-то большего, нежели просто преуспеть в финансовом мире. Посколь­ку он не гедонист, деньги могли принести ему далеко не все. Он хотел обратить их на служе­ние доброй цели. А так как он не нуждался в одобрении семьи или совета директоров, то решив потратить деньги определенным образом, он мог тратить их без оглядки.

Подобная свобода, даже разновидность власти приучили его долго и тщательно обдумывать, на что же потратить деньги. В итоге Сорос остано­вился на величественном проекте поддержки открытых обществ, сначала в Восточной Европе, а по­том и в бывшем Советском Союзе.

Сорос давно покинул Венгрию; он не мог под­чиниться политическим системам, воцарившимся в его стране, — сначала фашизму, а после вто­рой мировой войны и коммунизму. «За крытые» общества, охватившие всю Восточную Европу и СССР, просто оскорбляли его, твердого сторон­ника политической и экономической свободы, процветавшей в Америке и Западной Европе.

Другие (чаще правительства стран Запада, иногда частные фонды) тоже пытались внед­риться в эти общества. Но до сих пор ни один отдельный представитель Запада не преследовал цели добиться столь радикальных перемен.

Сорос считал себя достаточно сильным, чтобы бросить подобный вызов. Подобно тому, как он учился инвестиционному бизнесу, он начал по­немногу, тщательно анализируя успехи, расхо­довать свои деньги. Он надеялся (и эта надежда может осуществиться очень нескоро) взломать закрытые общества.

Опираясь на свою финансовую мощь, Сорос хотел заронить эти идеи в те умы в Восточной Европе и СССР, которые потом, пусть и посте­пенно, заставят свои страны принять западные свободы, которыми так дорожил Сорос. Трудно добиться этого, не вызывая подозрений, а добить­ся одобрения политического руководства и про­сто невозможно. Но он хотел испытать судьбу.

Первую серьезную программу помощи он осу­ществил в 1979 году в Южной Африке, но она завершилась неудачей. Обратив свои взоры на Восточную Европу, Сорос закрепился в Венгрии в 1984 году. Позднее он утвердился во всех странах Восточной Европы и в Советском Союзе.

Даже малейшая зацепка в этих странах была немалым успехом, учитывая подозрительность и враждебность местных властей. А благотвори­тельные фонды Сороса процветали. К середине 90-х он пожертвовал им сотни миллионов долла­ров. В 1992 и 1993 годах Сорос выделил 500 милли­онов и пообещал вскоре выделить еще столько же. В 1993 году он предоставил России больше средств, чем многие западные правительства, хотя сам Сорос признал положение в стране « катастрофическим ».

Джордж Сорос, величайший в мире инвестор, превратился в Джорджа Сороса — величайшего в мире благотворителя.

Он стал крупнейшим западным спонсором, исключая правительства, на всем пространстве между Дунаем и Уралом. Возводимый многими в ранг святого и обвиняемый скептиками в самозванстве, Сорос все же нашел способ показать себя, добиться уважения и сделать что-то важное вне пределов Уолл-стрит и лондонского Сити.

Благотворительность с целью открытия за­крытых обществ принесла ему намного больше удовлетворения, чем накопление всех денег в мире. Она давала ему и прекрасную рекламу. Он искал популярности, просто обожал ее, ибо хотел убедить мир в том, что он не просто супербогач.

И все же Сорос остался не совсем доволен своей славой, ибо понимал, что от него ждут раскрытия тайного мира его инвестиционных операций. Он хотел известности, но только доброжелательной. Он хотел оставаться, по мере сил, частным лицом, но его амбиции, достижения и возможности были для этого слишком велики.

Когда Сорос осознал, что он не в силах скрыться от интереса прессы, он постарался использовать новообретенную славу в своих целях. Он всегда избегал откровений по поводу своих инвестиций. Но внезапно изменился, стал охот­но делать публичные заявления о том, какие именно финансовые рынки его привлекают. Сорос никогда не вникал в тонкости международных отношений. Но теперь стал раздавать советы практически по любым вопросам внешней поли­тики, от проблем НАТО до кризиса в Боснии, надеясь привлечь к себе внимание политических лидеров мира. В частности, он желал быть заме­ченным американскими политиками. Вскоре ора­торский запой Сороса обернулся против него. Ува­жения к нему не прибавилось, зато раздались обвинения в невиданном высокомерии.

Теперь, на седьмом десятке лет, Сорос по­стоянно подчеркивает, что он в первую очередь благотворитель, а его карьера инвестора осталась в прошлом. Хотя слава еще раз свалилась на него в 1992 году, после сокрушительного удара по британскому фунту. Казалось, он сам доби­вался очередной рекламной шумихи. Он был готов подробно освещать миру свою благотвори­тельность. И упорно хранил свои деловые секре­ты, хотя общественность стремилась узнать как можно больше о том, как этот человек стал. величайшим в мире инвестором.

Дальнейшее изложение является попыткой ана­лиза жизни и карьеры этого замечательного че­ловека, общественной и личной ипостасей Джорд­жа Сороса.

Ребенок робкий, слабосильный или просто заурядный тешится мечтами о том, как он по мановению руки станет Самсоном, Сталлоне или — за вычетом явного акцента — Шварценеггером. Ребенок, редко покидающий дом, лишенный воз­можности путешествовать, мечтает стать летчи­ком или астронавтом.

Психиатр, при желании, всегда может найти подоплеку таких фантазий: ребенок слишком любит свою мать или наоборот; ребенок слиш­ком обожает отца или наоборот. Но как быть с ребенком, уверовавшим в то, что он есть Бог? Как быть с Джорджем Соросом, выросшим в обеспечен­ной семье в Будапеште 30-х годов, иначе говоря, с нормальным ребенком, который любит спорт, имеет много друзей и ведет себя, как и все дети его возраста?

Насколько легче было бы объяснить гранди­озные мечты взрослого Джорджа Сороса, если он уже в детстве проявлял необычайно сильные мессианские настроения?

В зрелом возрасте он ничем их не выдавал, не делал излишне резких жестов и всячески демонстрировал отход от столь необузданных воззре­ний. Но только вообразите, насколько это тяжко для человека, верящею в свою божественную природу!

«По правде говоря, — напишет он в одной из своих книг, — я с детства несу в себе могучие мессианские фантазии, которые я вынужден скры­вать, иначе они могли бы доставить мне немало хлопот».

Одним из способов сокрытия было как можно меньше говорить о них. В редких случаях, когда он все же заговаривал о них, английская газета «Индепендент» от 3 июня 1993 года передавала следующее: «Это своего рода болезнь, считать себя неким божеством, создателем всех вещей, но я не страдаю от этого с тех пор, как начал лечиться».

А в самом пространном изложении своих детских фантазий, помещенном в изданной в 1987 году книге «Алхимия финансов», Сорос признался, как мучился в юности и не мог ни с кем поделиться своей тайной.

«Я не удивлю читателя, если скажу, что я всегда был слишком высокого мнения о себе. Скажу проще, я всегда воображал себя неким Богом или экономическим реформатором вроде Кейнса или, еще лучше, ученым вроде Эйнштей­на. Но я не настолько витал в облаках, чтобы не понимать излишней смелости подобных притя­заний и не скрывать их как тайный грех. Когда я вырос, это во многом предопределило мои беды. Потом в моей жизни реальность сблизи­лась с вымыслом настолько, что я смог при­знаться в этой тайне хотя бы самому себе. Нечего и говорить, что после этого я стал чувствовать себя намного счастливее».

Поразительная мысль! Реальность сблизилась с его фантазиями о себе как о Боге! Неужели Джордж Сорос полагает, что жизнь преуспевающего финансиста и филантропа претворяет в явь его детские мечты о собственной божествен­ности?! Очевидно, именно это он и имеет в виду.

Помимо этого отрывка, Сорос лишь вскользь упоминал вслух, почему он считал себя Богом и что он хотел сказать подобным признанием. По­жалуй, если бы «прижать» его, то Сорос стал бы убеждать всех, что он просто шутил, что он вовсе не считал себя Богом. Иногда он даже подсмеивался над своими детскими фантазиями. Один журналист предложил Соросу замахнуть­ся на престол папы римского.

— Зачем? — спросил он. — Я уже его пат­рон.

Вот и разберись, где тут шутка, когда чело­век, даже в старости, убежден, будто одарен свыше уникальными способностями?

Джордж Сорос в роли Божества.

Звучит неубедительно, но помогает понять за­вышенную самооценку, сохранившуюся у него с раннего детства.

Поскольку Джордж хранил свои детские мечты в тайне, никто из знавших его в детстве не припоминает, чтобы он настаивал на божествен­ном происхождении. Они вспоминают, что он любил верховодить другими детьми. Многие его сотрудники полагают, что своими откровениями о том, как он мнил себя Богом, Сорос как бы подчеркивает нынешнее превосходство над дру­гими. Словно ища оправданий гиперболам Соро­са, они отрицают его заявления, говоря, будто он имел в виду нечто совсем другое.

Один из этих людей утверждает, будто Джордж Сорос не считал себя Богом, но только полагал, что может разговаривать с Богом! Другой счита­ет, что Сорос просто выразил владеющее им чувство всемогущества: говоря о своей божественности, он просто с напускной иронией срав­нивает себя с другими, как некоторые сравнива­ют себя с Наполеоном.

Знающие Джорджа Сороса, говоря так, же­лают опустить его на грешную землю. Им не нужен друг или коллега, воистину уверовавший в свою божественность. Эти люди отринули бы как помешанного любого другого человека, выска­зывающего подобную крамолу. Но не Джорджа Сороса. Ведь он внушает им еще и страх.

Что натолкнуло юного Джорджа на такие мысли?

Возможно, не обошлось без влияния родите­лей. Они не чаяли в нем души. Но и папа Тиводар, и мама Элизабет точно так же не чаяли души и во втором сыне, а он уж никогда не мнил себя Богом.

Джордж родился в Будапеште в 1930 году. Во всех биографиях, будь то пресс-релизы, выпущенные финансируемыми Соросом учреждения­ми, или его собственные книги, день и месяц его рождения не упоминаются. Только год. Причи­ны этого не ясны.

При рождении он получил венгерское имя Дьердь Шорош. Потом он переиначил его на английский лад — Джордж Сорос. Хотя по-венгерски его фамилия произносится как Шорош, он приучил своих английских и американских знакомых гово­рить Сорос. Его единственный родной брат Пол родился двумя годами ранее.

При всех своих пороках, Тиводар Шорош послужил для своего младшего сына ярким примером. Он был прокурором и к рождению Джорд­жа уже прошел внушительную жизненную школу, чей опыт остался неизгладим. Во время первой мировой войны Тиводар попал в плен и провел три бурных года в России — с первых дней революции в 1917 году до окончания граждан­ской войны в 1920. Все эти годы он кочевал по Сибири и надеялся выжить. Он делал все, чтобы выжить, как бы противно ни выглядело это «все».

Вспоминая о тех страшных годах, Тиводар говорил мальчику, что во время революции возможно все. Хотя сами эти слова вряд ли могли послужить рецептом выживания, но для сына они означали очень многое. Постепенно Джордж осознавал, что его отец — человек очень умный, даже хитрый, который перехитрит кого угодно. Мальчик относился к нему с величайшим почте­нием.

Ференц Нагель младше Сороса на год и по-прежнему живет в Будапеште. Он инженер-химик, работает на всемирно известном электролампо­вом заводе «Тунгсрам». Впервые он встретился с Джорджем в 1936 году на острове Лупа, из­любленном месте отдыха горожан на Дунае, в часе езды к северу от Будапешта, где Соросы и Нагели приобрели дома. Если дела шли плохо, вспоминает Нагель, Тиводар всегда находил выход. «Он ни разу не проигрывал всерьез. По словам Нагеля, свою решимость сын унаследовал от Тиводара. И прагматизм тоже. Позднее Джордж вспоминал: «На чьей стороне он был во время гражданской войны? Разумеется, на обеих. Ему пришлось поступить так, чтобы выжить». Для Джорджа важно было то, что у Тиводара были все необходимые для этого качества.

Искусство выживания стало первостепенной ценностью в жизни Джорджа Сороса. Некоторые из присущих Тиводару качеств были бесцен­ны на войне, но в мирное время зачастую меша­ли. К началу 30-х годов Тиводар уже не казался героем обитателям Лупы. Симпатичный черноглазый брюнет, он был атлетически сложен и любил заниматься спортом. Тиводар славился щедростью, непостоянством и отвращением к труду. «Мой отец не работал. Он просто делал деньги». Так казалось юному Джорджу.

Ференц Нагель живописует, как однажды летом Тиводар собирался на работу. Каждый день в семь утра он садился на пароход и отправлялся в свое будапештское бюро. «Когда Тиводар слы­шал гудок парохода, — вспоминал Нагель, — он поспешно надевал брюки и начинал бриться. Даже на пристань выбегал с бритвой в руке и продол­жал бриться по пути. Для него было правилом валяться в постели до самой последней минуты. Хотя среди юристов это скорее исключение. Он всегда был пронырой».

Иначе говоря, плевал на приличия, играл не по правилам и обходил острые углы.

Если о Тиводаре шла дурная молва, Джорд­жу его образ жизни казался привлекательным, хотя многие вспоминали о присущей Тиводару страсти отлынивать от тяжелой работы. Как признал позднее и Джордж, отец очень мало работал после возвращения из русского плена. Но в этом были и хорошие стороны. Отец мог уделять детям больше внимания, и Джорджу это нравилось. Он любил болтать с отцом и многое узнавал из их разговоров. Если кто-то считал Тиводара транжирой, Джорджа это не волнова­ло. Он просто не обращал внимания на то, что денежные дела отца то приходили в упадок, то шли прекрасно, то снова шли плохо. Пусть и невольно, Тиводар передал сыну многое, что тот пронес через всю свою жизнь. «Одним из его уроков была бессмысленность заработка денег ради самих денег. Богатство может стать обу­зой».

Для тех, кто подобно Тиводару ставил пре­выше всего выживание, избыток денег имел и изъяны. Люди охотно покушаются на богатства слишком богатых. Слишком богатые могут изнежиться, и выжить им будет очень трудно. Тиво­дар с успехом внушил эти мысли сыну. Потом, уже скопив столько денег, что большинству и не снилось, Джордж Сорос почти не выказывал своего удовольствия по этому поводу.

Однако величайшим подарком Тиводара млад­шему сыну было постоянное и искреннее внима­ние. Он часто беседовал с ним о всяких премуд­ростях жизни и всячески поощрял у мальчика чувство собственного достоинства. Прививая ему ощущение самоценности, Тиводар провоцировал у Джорджа повышенную самооценку, уверяя: если удалось отцу, то сын и подавно научится выхо­дить из всяких передряг целым и невредимым и справляться с трудностями. И точно так же, как и Тиводар, Джордж понял, что зачастую нужно искать нестандартные методы решения проблем.

Если Тиводар учил мальчика искусству вы­живания, Элизабет привила младшему сыну любовь к искусству как таковому. Джордж был глубоко привязан к матери. Живопись и скульп­тура, музыка и литература составляли важней­шую часть жизни Элизабет, и она старалась передать любовь к ним и сыну. Джорджу боль­ше нравились рисование и живопись, в меньшей степени музыка. Да и позднейший его интерес к философии во многом связан с увлечением Элизабет этим предметом. Хотя в семье говорили по-венгерски,. Джордж выучил также немецкий, английский и французский.

Иегудит Симо, запомнившая его «хорошень­ким мальчиком», живет по сей день в Будапеште. Она встречала Джорджа и его родителей на острове Лупа.

Она вспоминает, что жизнь Элизабет была «нелегкой». Любовь Тиводара к жизни на ши­рокую ногу и непомерная лень были причиной частых ссор в семье, и как ни старалась Элиза­бет не выносить сор из избы, иногда это ей не удавалось. Миниатюрная блондинка Элизабет была типичной домохозяйкой, воспитывавшей двух сы­новей и хлопотавшей по дому, на вид скорее венгерскому, чем еврейскому. Подобно многим зажиточным венгерским евреям, Тиводар и Эли­забет явно тяготились своим иудейским проис­хождением. Потом Сорос не раз заявлял при­ятелям: «Я вырос в еврейской антисемитской семье». Голубоглазый блондинчик — копия ма­мочки, а не знойного отца, — Джордж не был похож на еврея и сиял от радости, когда кто-ни­будь говорил ему об этом. Величайшим счастьем для него было услышать, что у него совсем нееврейская внешность.

Тиводар настолько отдалился от иудаизма, что был не прочь выдавать себя за христианина. Во время войны, например, он подучивал Джорд­жа выпрашивать у солдат сигареты, а затем продавал их еврейским лавочникам. Суть дела заключалась в том, что Тиводар выступал в роли нееврея, сочувствующего евреям. Так, казалось ему, будет безопаснее.

Несмотря на все усилия выделиться из серой массы, друзья детства вспоминают о Джордже как о самом обычном мальчишке. Он мог сколь­ко угодно воображать себя Богом, но никто из его друзей и не подозревал о его незаурядных, хотя и не божественных способностях. Все в один голос говорят, что он был отнюдь не гени­ем, но не отказывают в несомненной сообрази­тельности и инициативности. Когда Джорджу исполнилось 10 лет, он стал издавать газету под названием «Глас Лупы». Два лета он писал все до единой статьи и продавал газету отдыхаю­щим на острове за умеренную плату Ференц На­гель вспоминает, что Джордж частенько дерзил старшим. «Если он во что-то верил, то защищал свою веру непоколебимо. У него был жесткий и властный характер».

Мальчик добился успехов в спорте, особенно в плавании, парусном спорте и теннисе. Два теннисных корта на сорок семей, отдыхающих на острове, — просто роскошь! А вот футбол он презирал как спорт бедных, а стало быть, чужой.

Он увлекался всевозможными играми. Осо­бенно ему нравилось играть в «капитал», венгерский вариант известной «монополии», С семи лет он часто играл в эту игру с другими детьми и почти всегда выигрывал. Хуже всех играл Джордж Литвин. Общие друзья не удивились, узнав, что Джордж Сорос стал финансистом-виртуозом, а Литвин... историком.

Но постоянные выигрыши наскучили юному Джорджу. Чтобы оживить игру, он придумал новые правила. Одним из новшеств стало созда­ние фондовой биржи. Когда Сорос посетил Вен­грию в 60-е годы, начинающий финансист разы­скал Ференца Нагеля, и тот спросил, чем он занимается. Сорос улыбнулся: «Помнишь, как мы в детстве играли в «капитал»? Сегодня я делаю то же самое».

В Будапеште дети до 14 лет были обязаны ходить в школу. Семьи бедняков не могли позволить себе посылать в школу детей постарше.

Миклош Хорн, преподаватель экономики в Будапеште, ходил в младшие классы вместе с Джорджем. Они встретились в 1940 году, когда им было по 10 лет. В том же году они перешли в другую государственную школу, где учились дети цз обеспеченных семей. И все последующие шесть лет просидели за одной партой.

В школе Джордж учился неровно. Поэтому он и Миклош не стали близкими друзьями. «Джордж был дерзким, даже бесцеремонным парнем, а я был тихим и спокойным. Он обожал драки. Даже стал неплохим боксером».

В школе все классы делились на две группы: для евреев и неевреев. Джордж и Миклош Хорн учились в еврейской группе. Хорн отчетливо по­мнит частые стычки между учениками разных групп. Хотя кулачные бои не переросли в анти­семитизм, вспоминает Хорн, от внимания под­ростков не ускользало, что драки случаются в основном между евреями и неевреями. «В ко­нечном итоге антисемитизм давал себя знать. Драки стали своего рода политической акцией».

Хотя юный Сорос участвовал в драках, сра­жения на школьном дворе не были реакцией на антисемитизм. По мнению Хорна, Джордж из­бегал слишком тесных уз и поддерживал хоро­шие отношения с учениками из обеих групп.

Хотя в зрелые годы Джорджу Соросу нрави­лось считать себя интеллектуалом, его способности проявились поздно, и школьные приятели о них умалчивают. Не помнят они и его увлече­ний каким-нибудь предметом. По словам Микло-ша Хорна, «Джордж был далеко не блестящим учеником. Скорее середнячком. Но язык у него был подвешен здорово».

Пол Тетеньи ходил в ту же школу и, подобно Хорну, вспоминает Сороса всего лишь «средним» учеником. Один случай он помнит до сих пор. Весной 1942 года, когда им было по 12 лет, Джордж и Пол пришли на собрание скаутов, где объявили о создании кружка эсперантистов. Желающим записаться туда предложили написать свои фамилии на листке, лежавшем на парте. Джордж как бы в шутку скомкал листок, не дав Тетеньи подписаться. «Ему нравилось всех высмеивать, — вспоминал Пол, — и я боялся, что окажусь мишенью его шуточек. Я хотел забрать у него листок, и мы подрались». Сцепившись в жаркой битве под партой, мальчики, к своему стыду, вскоре увидели лицо склонившегося над ними учителя. За эту драку им вынесли письмен­ное предупреждение.

Когда в сентябре 1939 года началась вторая мировая война, Джорджу было 9 лет. Но его жизнь почти не изменилась, так как тогда на­цисты еще не представляли для Венгрии никакой угрозы. Жители Будапешта занимались своими обычными делами. Вскоре после нападения Советского Союза на Финляндию Джордж прочи­тал в местной газете призыв помогать Финляндии. Он тут же помчался в редакцию газеты, чем поразил журналистов, не ожидавших от девяти­летнего сорванца готовности помогать людям в столь отдаленной стране. Вскоре в газете напе­чатали статью о приходе в редакцию малолетне­го Джорджа.

Однако война разгоралась, и вырисовывалась угроза немецкого вторжения в Венгрию. Джордж Сорос и остальные венгерские евреи не могли скрыться от войны. Очень скоро война без при­глашения ворвалась в их дом, оставив незажи­вающие раны.