Сорос жизнь, деятельность и деловые секреты величайшего в мире инвестора

ГЛАВА 6

Его наставник Карл Поппер вдохновлял его и дальше мыслить так же широко, разрабатывать всеобщую философскую систему. Она могла бы облагодетельствовать и все человечество и тех, кому удалось со постичь. По словам его давнего друга Байрона Вина, Сорос пришел к выводу, что «чем лучше удастся определить свою цель с помощью теории, тем проще достигнуть ее на практике».

Иногда интерес Сороса к философии приводил его к более осязаемому вопросу об устройстве финансовых рынков. Но для уяснения его теории о рынках придется начать с общей теории Сороса о жизни и человеческом обществе. Одно слово является ключевым для его образа мышления — ощущения.

Многие люди задают себе одинаковые вопросы: что же такое жизнь? для чего я живу? как устроен окружающий меня мир — большой мир, вроде Вселенной, Разума, Человечества? Человек задается подобными вопросами, как правило, раз или два, а потом живет своей обычной жизнью, занимаясь житейскими проблемами, вроде содержания семьи, зарабатыванпя на жизнь, и забывает об ожидаемых ответах.

Однако для философов ответы на подобные вопросы являются делом всей жизни. А Джордж Сорос стремился стать философом. Вряд ли интерес Сороса к философии был вызван каким-то определенным событием; он жил в нем с раннего детства. В предисловии к своей книге «Алхимия финансов», изданной в 1987 году, Сорос пишет: «С тех пор, как я осознал сам факт своего существования, я страстно желал постичь его и считаю понимание себя основной проблемой, которую и нужно решать».

В этом-то вся сложность. И все же разгадка тайн нашей жизни, как и предполагал юный Сорос почти что с самого начала, оказалась практически неразрешимой задачей. По одной простой причине: уже чтобы приступить к изучению того, кто мы такие, нужно посмотреть на себя объективно. Но дело в том, что этого мы сделать не можем. Для Сороса это оказалось трагическим откровением.

«Мысли являются частью предмета мышления; стало быть, наше мышление не имеет независимой точки отсчета, по которой мы можем его оценивать. Ему не хватает объективности». Сорос написал в предисловии к «Алхимии» эту фразу, выражающую всю суть его теоретического анализа. Не имея независимой точки отсчета, люди не могут вылезти из своей оболочки, не могут взглянуть на мир иначе, чем через свои искривленные линзы. В начале 50-х Сорос понял, что «почти все наши взгляды на мир в какой-то мере ошибочны или искажены». Поэтому он решил выяснить, как эти искажения влияют на ход событий.

Вооружившись общими идеями об устройстве мира, Сорос вскоре приступил к изучению устройства Уолл-стрит.

Проблема заключалась в том, что предыду­щие теоретики рынка ценных бумаг решили, будто курс акций определяется в основном ра­циональным путем. Поневоле станешь рацио­нальным! Думать иначе, действуя на рынке, в условиях постоянного риска, было бы невыно­симо.

Приверженцы рационального мышления ут­верждали: если инвесторы располагают всеми сведениями о компании, каждую акцию последней можно оценить в соответствии с ее истинной ценой. Во всеоружии знаний инвесторы ведут себя рационально и, если есть выбор, выбирают наилучшие акции. А курс акций всегда можно рационально соотнести с ожидаемыми доходами компании.

Но если классика учила, что рынок стремит­ся к равновесию, и все свои выводы строила на допущении совершенной конкуренции и совершенных знаний, Сорос думал совсем иначе. Он доказывал, что в реальности любая теория, отстаивающая достижимость совершенных знаний, несовершенна. Решения о покупке или продаже акций основаны не на идеалах экономистов клас­сической школы, но на ожиданиях отдельных людей. И в нашем реальном мире люди могут достичь лишь несовершенных знаний о чем бы то ни было.

«Главное открытие, сделанное мной в облас­ти философии, это постижение роли, которую играет несовершенное знание в развитии собы­тий. Традиционная экономическая наука исхо­дила из теории рыночного равновесия, где пред­ложение и спрос уравновешивают друг друга. Но если понять, насколько важную роль играет наше несовершенное знание, мы поймем и то, что в действительности имеем дело с неким не­равновесием».

Итак, как заметил Сорос по другому поводу, он был «очарован хаосом. Именно так мне удалось зарабатывать: на постижении революци­онных перемен на финансовых рынках».

Еще со времен летних игр в «монополию» на острове Лупа Джорджа Сороса увлекал мир денег. Хотя одна часть его души вольно блужда­ла в царстве науки, более практичная ее часть склоняла его к изучению экономических наук в Лондонской школе экономики.

К своей нескрываемой досаде, он нашел пре­подавание предмета из рук вон плохим. Профессора внушали ему — или, во всяком случае, пыта­лись внушить, — что экономика является наукой.

И что можно сформулировать общие теории или даже открыть законы, по которым действует экономика.

Но Джордж Сорос смотрел на вещи глубже. Он считал: если экономика является наукой, она должна быть объективной. То есть за экономи­ческими действиями можно пассивно наблюдать, не влияя на сами эти действия. Но это, по мнению Сороса, на практике невозможно. Как же экономика может претендовать на объектив­ность, если люди — а именно они являются ко­нечными субъектами экономических действий — необъективны? Если эти люди, в силу своего участия в экономической жизни, не могут не влиять на саму эту жизнь?

Те, кто признает рациональность и логич­ность экономической жизни, утверждают также, что финансовые рынки всегда правы. Хотя бы в том смысле, что рыночные цены стремятся учи­тывать будущие события, даже когда их воз­можный ход не вполне ясен.

Неверно! — утверждает Джордж Сорос. Большинство инвесторов, как он однажды сказал, начинают верить в свою способность предвидеть будущее поведение рынка, то есть учитывать будущие события еще до того, как те произойдут. По мнению Сороса, это просто не­возможно. «Любое мнение о будущих событиях пристрастно. Я вовсе не хочу сказать, что факты и мнения существуют независимо друг от друга. Совсем наоборот, и я утверждал это в более подробном изложении теории рефлексивности, мнения изменяют факты".

В самом деле, рыночные цены не могут быть правильно определены, поскольку всегда игнорируют возможные и реальные последствия бу­дущих событий. Рыночные цены всегда определены неправильно, потому что отражают пристрастия субъектов, а не рационального взгля­да на будущее.
Участники рынка действуют пристрастно,

и сами их пристрастия влияют на ход событий
— Но искажение действует в обоих направле­ниях, — признает Сорос. — Не только участники рынка пристрастны, но и сами их пристрас­тия могут повлиять на ход событий. Может показаться, будто рынки способны точно пред­видеть будущие события, но на деле не будущие события определяют нынешние ожидания, а как раз наоборот, нынешние ожидания определяют будущие события. Ощущения участников рынка почти всегда ошибочны, и есть обратная связь между ошибочными ощущениями и реальными событиями, что приводит к несоответствию между ними. Я называю эту обратную связь рефлексив­ностью.

Обратная связь между ощущениями и реаль­ностью, которую Сорос назвал рефлексивностью, послужила основой всей его теории. Сорос был убежден, что поведение финансовых рын­ков объясняет не теория совершенного рынка, но рефлексивная связь, существующая между пристрастиями инвесторов и тем, что он называ­ет реальными событиями, иначе говоря, основа­ми экономического поведения фирм.

По мнению Сороса, именно «пристрастия» инвесторов к тем или иным акциям, положительные или отрицательные, вызывают рост или падение курса этих акций. Пристрастия действу­ют как «самовозрастающий» фактор, который потом вместе с прочими «подспудными тенден­циями» влияет на ожидания инвесторов. Вы­званные ими изменения курсов побуждают ме­неджеров к новым покупкам акций, или даже слиянию, приобретению или выкупу данных ком­паний, что, в свою очередь, влияет на основные показатели акций.

Следовательно, курс акций не определяется однозначной реакцией на доступные инвестору сведения. Это скорее результат ощущений, вы­зываемых как эмоциями, так и точными данны­ми. В «Алхимии финансов» Сорос писал: «Когда в событиях участвуют мыслящие существа, глав­ное для нас придерживаться не только фактов, но и ощущений участников. Причинно-следст­венная связь ведет нас не от факта к факту, но от факта к ощущению и от ощущения к факту».

стоимость акций, а сами активно влияют на определение их стоимости.

Вторым ключевым положением соросовской теории стало осознание роли заблуждений. Заблуждения, или, как иногда выражается Сорос, расхождения между мыслями участников и действительным положением дел, неустранимы Иног­да такие расхождения сравнительно малы и легко исправимы. Такое состояние он называет «близ­ким к равновесию». Но иногда расхождения значительны и не исправятся сами по себе. Такое состо­яние Сорос называет «далеким от равновесия».

Если расхождения велики, ощущения и ре­альность удаляются друг от друга. И нет способа сблизить их снова. Ведь продолжается дейст­вие разъединяющих их факторов. Подобные далекие от равновесия состояния принимают один из двух видов. В первом случае, хотя ощущения и реальность далеки друг от друга, ситуация ста­бильна. Для Сороса как инвестора она неинте­ресна. Другой крайностью является нестабиль­ная ситуация, когда события развиваются столь стремительно, что мышление участников не по­спевает за ними. Такая ситуация чрезвычайно привлекательна для Сороса.

Всегда существует возможность чередования подъема и спада. Инвестиционная теория Сороса утверждает, что подобные чередования спо­собны усиливаться, поскольку рынки пребывают в постоянном движении и неопределенности. За­работать деньги можно на поиске путей игры на нестабильности, поиске неожиданных возмож­ностей.

Определение фазы подъема или спада не со­ставляет особого труда. Для этого инвестору достаточно узнать, как оценивают другие инвес­торы положение экономики в целом. Определе­ние того, что «думает» в каждый конкретный мо­мент рынок, то есть сумма инвесторов, является важнейшей частью метода Джорджа Сороса. Если инвестор знает, что «думает» рынок, он сможет занять выгодную позицию, поставив на то, чего никто не ждет, сыграть на ожидаемом или уже начавшемся чередовании подъема и спада.

Как происходит подобное чередование?

нансам и благоустройству городов 13 апреля 1994 года, Сорос вкратце изложил ход подобного процесса, заявив о своем несогласии с расхо­жей мудростью. Если большинство считает, что финансовые рынки стремятся к равновесию и способны точно предвидеть будущие события, то Сорос исходит из того, что «финансовые рынки не просто предвидят будущее, а помога­ют творить это будущее».

Иногда, говорит он, финансовые рынки спо­собны влиять на экономическое положение в целом, хотя, как считается, они только отража­ют его. «Когда это происходит, рынки пребы­вают в динамическом неравновесии и ведут себя совершенно не так, как считается нормальным в теории совершенных рынков».

Подобные чередования подъемов и спадов случаются не часто. Но они оказывают разрушительное воздействие на экономику. Чередова­ние подъема и спада может произойти только тогда, когда ситуация на рынке определяется модой. «Под этим я понимаю такое поведение, когда люди покупают в ответ на рост цен и продают в ответ на снижение цен, причем про­цесс этот имеет самовозрастающий характер... Одностороннее, вслед за общей тенденцией, по­ведение неизбежно приводит к резкому краху рынка, но само по себе не является причиной последнего. Главный вопрос, который следует задать себе, таков: а что же вызывает подобное поведение?»

Ответ Джорджа Сороса: ошибочные ощуще­ния участников рынка подпитывают себя сами. Другими словами, инвесторы сами доводят себя до горячки, или страдают стадным мышлением. А рынки всегда подпитывают свою собственную горячку, всегда излишне возбудимы, всегда склонны к крайностям. Эта сверхвозбудимость, эти скачки к крайностям и вызывают чередования подъема и спада.

Значит, для успешных инвестиций главным становится узнать, в какой именно точке рынки приобретают самодвижущую силу, и когда эта точка определена, инвестор легко узнает, нача­лась ли уже новая фаза или вот-вот начнется. Как пояснил Сорос, «смысл рефлексивных про­цессов можно изложить в общих чертах следую­щим диалектическим образом: чем больше неоп­ределенность, тем больше людей- подвержены тенденциям, сложившимся на рынке; а чем силь­нее вызванная этим спекуляция, тем неопреде­леннее становится ситуация».

• непризнанная тенденция;

• начало самовозрастающего процесса;

• успешная проверка рыночных тенденций;

• растущее среди инвесторов убеждение;

• расхождения между ощущениями и ре­альностью;

• апогей;

• наконец, начало зеркально обратного само­возрастающего процесса.

Сорос также утверждал, что значение спеку­лятивных сделок возрастает, пока тенденция сохраняется. Более того, именно пристрастия ин­весторов подпитывают тенденцию, так что чем сильнее проявляется тенденция, тем прочнее ста­новится пристрастие. Наконец, когда тенденция установилась, она может действовать независи­мо от личных пристрастий.

Байрон Вин, инвестиционный аналитик по акциям американских компаний в нью-йоркской корпорации «Морган энд Стенли» и давний друг Сороса, поясняет эту теорию более популярно:

«Главная мысль Сороса заключается в том, что сначала дела идут отлично, а потом очень плохо. И нужно осознавать, что когда дела идут отлич­но, они вот-вот пойдут плохо. Упрощая его тео­рию, скажу: важно признать неизбежность из­менения тенденций на совершенно противоположные. Главное — определить, где этот поворотный пункт».

Примеров проявления рефлексивности предо­статочно. В 1988 году Сорос отметил в статье в «Уолл-стрит джорнэл»: «Если люди разувери­лись в национальной валюте, снижение ее курса обычно усиливает инфляцию в стране, а это в свою очередь ускоряет падение обменного курса. Если инвесторы доверяют менеджерам компа­нии, рост курса акций облегчает менеджерам выполнение того, что ожидают от них инвесто­ры... Я называю такие процессы, поначалу само­возрастающие, а потом и саморазрушительные, рефлексивными процессами».

Самые крупные барыши Сорос получал, когда ему удавалось определить «самовозрастающие» тенденции курса акций компании или группы компаний. Инвесторы внезапно изменяли свое отношение к той или иной отрасли и начинали активно скупать акции соответствующих фирм. Процесс самовозрастания, который проявляется в импульсивном приобретении акций, увеличива­ет прибыли компаний в данной отрасли, компа­нии увеличивают свои доходы с помощью зай­мов, продажи акций или приобретения новых пакетов акций.

Так начинается фаза подъема.

Игра заканчивается, когда насыщение рынка и растущая конкуренция лишают отрасль перспектив и курс акций начинает завышаться.
Определите самоусиливающиеся тенденции

на рынке акций - и получите огромные прибыли
Когда это становится ясным, торжествуют игроки на понижение. В 60-е годы яркий пример такой ситуации дали многоотраслевые компании. Вы­сокий курс их акций поощрял эти конгломераты на приобретение все новых компаний-сателли­тов. Подобная тактика еще больше взвинчивала курс акций, пока те не обесценивались в один миг.

По мнению Сороса, явление рефлексивности отчетливо видно л в широком использовании займов: «Займы основаны на оценке кредито­ром способности заемщика обслуживать теку­щий долг. Оценка обеспечения займа считается независимой от собственно займа. Но на деле займ может повлиять на стоимость обеспечения. Это верно и для частных лиц и для экономики в целом».

Еще один пример рефлексивности, на этот раз из второй половины 80-х годов, когда цена спроса при слиянии компаний приводила к пере­оценке активов фирм. Она вынуждала банкиров охотнее ссужать деньги другим покупателям, а это, в свою очередь, еще больше взвинчивало цены. В конце концов, цены стали слишком вы­соки, но неустойчивый рынок акций с завышен­ным курсом продолжал игру на повышение. Согласно теории рефлексивности, крах стал неиз­бежен.

Таков Джордж Сорос — прямо скажем, не­обычный инвестор.

Он не играет на финансовых рынках по тра­диционным правилам, как другие.

Эти ребята считают мир и все его содержи­мое рациональным по своей природе.

И рынок акций не исключение.

Сорос тоже не прочь сыграть по правилам, но он, к тому же, пытается понять, когда эти правила изменятся. Потому что тогда они вызо­вут рефлексивную связь, а та, в свою очередь, новое чередование подъема и спада.

Джордж Сорос постоянно следит за финан­совыми рынками, ищет признаков наступающего подъема или спада. Зная, что иногда финансо­вые рынки можно определить рефлексивными отношениями, Сорос чувствует в себе достаточ но сил, чтобы обойти прочую инвесторскую бра­тию.

Однако обладание этим секретом не гаранти­рует Соросу постоянной прибыли. Иногда возникают проблемы, не имеющие никакого отно­шения к его таланту инвестора. А иногда они прямо зависят от этого таланта.

Например, иногда рефлексивных процессов просто не было. Или они были, но Сорос не сумел их вовремя распознать. Хуже всего быва­ло, когда Сорос искал рефлексивный процесс и думал, что обнаружил его, только для того, чтобы неверно определить природу этого про­цесса.

В некоторых случаях Сорос делал ставки, не учитывая, как следует, специфику данного рынка, то есть, действует ли в данном случае рефлек­сивный процесс или нет. Но он всегда искал рефлексивные процессы. Когда же находил их и мог этим воспользоваться, Сорос пожинал плоды, оцениваемые в суммы со многими нулями.

Признавая свою теорию недостаточно зре­лой, Сорос тем не менее полагал, что теория рефлексивности помогает точнее объяснить, как заработать деньги на финансовых рынках. Гово­ря высокопарно, он считал, что теория рефлек­сивности поможет прояснить и устройство наше­го мира. Вот что говорит Джордж Сорос-философ, а не Сорос-инвестор: «Я считаю, что пристрас­тия участников рынка служат ключом к понима­нию всех исторических процессов, в которых участвуют мыслящие существа, точно так же, как генетическая мутация служит ключом к раз­гадке биологической эволюции».

Однако Сорос знал, что было бы утопией возлагать на эту теорию слишком большие надежды. Как бы ни желал он обратного, Сорос испытывал растущее разочарование тем, что он не преподнес миру эпохального открытия. Тео­рия оставалась ошибочной. Он никак не мог определить, что же он понимает под несовершенным знанием участников. Более того, теория не позволяла делать достаточно надежных прогнозов.

В конце концов, Сорос в отчаянии признал, что его идея о причинно-следственной связи пристрастий участников рынка, будучи весьма цен­ной и интересной, недостаточна для подлинной теории. Она чересчур абстрактна. А чтобы тео­рия приобрела практическую ценность, она долж­на давать более точные прогнозы, когда насту­пят чередования подъема и спада. Но именно этого она и не делала.

Сорос был в высшей степени честен, признавая ограниченность своей теории. Он возлагал на нее немалые надежды, и когда они рухнули, он мог бы промолчать. Но он этого не сделал. Не создав достаточно общей теории, он верил, что придуманное им окажется хоть в чем-то полезным другим. «Я нашел только подход, спо­собный прояснить то опасное состояние, в кото­ром пребывает наша финансовая система».

Реакция на соросовскую теорию рефлексивности колебалась от признания ее слишком сложной и непонятной до восторженного одобрения. Среди сбитых с толку оказалось немало давних и близких сотрудников Сороса. Одним из них был Роберт Миллер, старший вице-президент «Арнольд энд Блейхредер», работавший с Со­росом еще с 60-х годов. Попытка автора выяснить мнение Миллера о теории рефлексивности завершилась обескураживающе.

Автор: Вы беседовали с ним об этой тео­рии?

Миллер: Редко.

Автор: Вы читали «Алхимию финансов » ? Миллер; Я читал отрывки из нее. Автор: Можете ли вы сказать чем эта теория поможет другим?

Миллер (рассмеявшись): Едва ли!

Другие охотнее включались в обсуждение тео­рии. Уильям Додж, старший вице-президент и главный инвестиционный аналитик в нью-йорк­ской компании «Дин Уиттер Рейнольдс», при­знался, что он не читал «Алхимию финансов», но считает соросовскую теорию рефлексивности совершенно правильной. «Джордж обращает наше внимание на то, что курс акций значительно отличается от их реальной стоимости. Это по­зволяет заработать на торговле ими».

В мае 1994 года минуло семь лет после выхо­да в свет «Алхимии финансов». Авторитет Сороса в деловых кругах велик как никогда. В связи с этим книгу впервые издали в мягкой обложке, снабдив новым предисловием. Сорос написал, что хочет внести важное замечание по поводу теории рефлексивности и прояснить что же он имел в виду с самого начала.

«В «Алхимии финансов» я изложил теорию рефлексивности так, словно она истинна всегда. Это верно в том смысле, что механизм обратной связи является атрибутом рефлексивности и может быть задействован в любое время, но неверно втом смысле, будто он действует всегда. На самом деле, как правило, он настолько слаб, что его можно преспокойно игнорировать».

Сорос прояснил и еще один важный момент. «Содержание моей книги обычно сводят к утверждениям, что оценки стоимости акций участ­никами рынка всегда пристрастны, и на рыночные цены влияют главным образом эти пристрас­тия». Если бы этим дело ограничивалось, то, по мнению Сороса, незачем было бы писать целую книгу. « Моя идея заключается в том, что иногда эти пристрастия влияют не только на рыночные цены, но и на так называемые основы экономи­ки. Вот тогда рефлексивность становится очень важной. Подобное случается не всегда, но когда случается, рыночные цены изменяются опреде­ленным образом. Они тоже играют сложную роль; они не просто отражают упомянутые ос­новы; они сами становятся одними из основ, которые формируют дальнейшую эволюцию цен».

Сорос порицал прочитавших отрывки или всю книгу за то, что они уловили только первую идею, о преобладающем влиянии пристрастий на рыночные цены, но упустили вторую: господствующие пристрастия при определенных обсто­ятельствах сами влияют на основы экономики, а это ведет к очередным изменениям рыночных цен.

Он винил и себя. По его собственному при­знанию, нужно было излагать не общую тео­рию, в которой отсутствие рефлексивности яв­лялось частным случаем, но исходить из того, что сама рефлексивность — частный случай, так как одним из атрибутов рефлексивности являет­ся то, что она случается не всегда.

Его главным оправданием послужило то, что поначалу он исследовал рефлексивность не на

финансовых рынках, а как общефилософскую идею. Исходя из того, что он постиг общую теорию рефлексивности, Сорос решил превзой­ти самого себя. Но оказалось, как он писал, что он ошибся также, считая экономическую тео­рию ложной. Если условия рефлексивности проявляются скачкообразно, верно и то, что эконо­мическая теория ложна лишь иногда.

Какова научная ценность теории рефлексив­ности Джорджа Сороса? На этот вопрос было бы намного легче ответить, если бы Сорос не затемнял суть дела признаниями, что иногда он не следует собственной теории, а реагирует на события на финансовых рынках подобно дикому зверю в джунглях. Он не пояснял, что именно он подразумевает под таким сравнением. А л других случаях Сорос ссылался на приступ свое­го радикулита как на сигнал... изменений к худ­шему на финансовых рынках! Радикулит служит ему в качестве системы раннего оповещения, и только. Он не позволяет достаточно точно опре­делить, что именно произойдет на рынке. Но если Сорос учуял надвигающуюся угрозу, это все равно, что он принял таблетку аспирина. И приступ радикулита сразу проходит!

«Мы притворяемся аналитиками. Даже я иног­да в это верю. Но есть что-то помимо анализа. У меня отличная репутация, однако у меня есть еще и собственная теория. Связь между ними очевидна. Но я не думаю, что мой успех в бизнесе доказывает мою теорию. Во всяком случае, это ненаучное доказательство. Я полагаю, мой успех основывается на чем-то еще».

Поскольку теории Сороса не объясняют все его достижения, можно утверждать, что он просто баловень судьбы. Но мало кто из серьезных специалистов готов согласиться с этим. Я неосмотрительно сказал одному из старейших со­трудников Сороса, Роберту Миллеру, ныне вице-президенту «Арнольд энд Блейхредер», что спо­собность Сороса извлекать гигантские прибыли проистекает из его азарта играть большими чис­лами.

Ответ Миллера гласил буквально следующее:

«Нет. Он не способен играть большими числа­ми. Если он верит, что обстановка благоприятна, он инвестирует, именно потому, что вовсе не считает это игрой. Он рассматривает все это как сценарий некой экономической пьесы». Игра по­сложнее, чем бросать наудачу кубики. Образ действий Сороса проистекает из сочетания его личных качеств, которое может оказаться про­сто неповторимым.

Во-первых, его несомненный интеллект. Если другие инвесторы привязаны к одной компании, отрасли или виду сырья, Сорос всегда поглощен более широкими сценариями международной торговли. В отличие от прочих, ему видны тенден­ции, ритмы и будущие изменения, вызванные публичными заявлениями или негласными реше­ниями лидеров мировых финансов. Сорос лучше всех осознает причинно-следственные связи в мировой экономике. Если случилось А, должно произойти и Б, а после него В. И нечего высме­ивать подобный вид мышления. Ведь он — один из главных секретов успеха Сороса.

Во-вторых, он решителен. Чем еще объясня­ется отрешенность, с которой он покупает и продает нечто на фантастические суммы? Он сам может отрицать свою отвагу, когда заявля­ет, что знание секретов выживания — ключ к успешным инвестициям. А знание этих секретов иногда означает снижение ставок в игре, пред­упреждение убытков, когда они неприемлемы, и постоянное наличие достаточных резервов. Сорос любит приговаривать: «Если игра не складыва­ется, первым делом отступите. Не пытайтесь сразу же возместить свои убытки. А когда на­чнете новую игру, начните с малого».

Наконец, действия Сороса требуют попросту крепких нервов. »Я находился в его офисе, когда он принимал решения о сделках на сотни милли­онов долларов, — сказал Даниэль Дорон, эксперт по законодательству и директор Израиль­ского центра за экономический и социальный прогресс, расположенного в Иерусалиме. — Я не спал бы по ночам от страха. А он играет такими суммами! Для этого нужны стальные нервы. Может быть, он просто настолько закалил их...»

Сороса часто сравнивают с Уорреном Баффетом, другим великим инвестором Уолл-стрит, но обычно это сравнение подчеркивает только ра­зительные отличия между ними. Если Баффет посвятил себя одному-единственному виду ин­вестиций — выкупу солидных компаний по заниженным ценам, — то Сорос действует гибче, перемещает центр деятельности на финансовых рынках, следуя ветрам перемен и пытаясь зара­нее уловить их своими парусами. Баффет поку­пал и продавал акции; Сорос оперирует с валю­той и учетными ставками. Баффет имел дело с отдельными фирмами; Сороса же привлекают общие тенденции на международных финансо­вых рынках.

Одним из наиболее ценных качеств Сороса является способность отбрасывать личные эмоции, действуя на финансовом рынке. В этом смысле его можно назвать стойком.

Если другие позволяют своим пристрастиям вмешиваться в процесс принятия рациональных решений, Сорос прекрасно понимает, что муд­рый инвестор — это бесстрастный инвестор. Глупо претендовать на непогрешимость. Хотя трудно пережить внезапный крах акций, на ко­торые ставишь, гораздо лучше, как постоянно делает Сорос, сразу признавать свои ошибки.

В один прекрасный день в 1974 году Сорос играл в теннис со своим знакомым. Раздался телефонный звонок. Брокер из Токио поведал Соросу секрет: разгоревшийся в этом году скандал по поводу «уотергейтского дела», видимо, завершится отставкой президента Ричарда Ник­сона. Брокер дал понять Соросу, что японцы почти не реагируют на возникшие у Никсона проблемы.

Осуществляя крупные операции на рынке япон­ских акций, Сорос должен был решить, стоит ли их сворачивать. Его соперник по корту заметил, что лоб Сороса покрылся испариной, чего не было во время игры. Сорос сразу решил продать все свои активы. Без малейших колебаний, не посоветовавшись ни с кем перед столь ответст­венным шагом. Решение пришло к нему за долю секунды.

Аллан Рафаэль, работавший с Соросом в 80-х го­дах, считает, что редкий среди инвесторов стои­цизм сослужил Джорджу хорошую службу. «Таких людей можно пересчитать по пальцам. Когда Джордж ошибается, он не кипятится. Но не говорит, что прав он, а не другие. Он сразу признает свою ошибку и выходит из игры, пото­му что продолжение неверных ставок грозит разорением. Нужно помнить об этом все время, даже дома или во сне. Это всецело поглощает вас. Глаза на лоб вылазят. Если бы этот бизнес был полегче, им занимались бы даже лаборант­ки. Но он требует необычайной самодисципли­ны, уверенности в себе и, главное, бесстрастности».

Выдвигайте гипотезу

и проверяйте ее на рынке

Теперь о пресловутой самоуверенности Соро­са. Если он считает свое инвестиционное решение верным, ничто не может остановить его. Никакие операции не покажутся слишком крупными. Назад пусть оглядываются тряпки! По мнению Сороса, самой большой ошибкой является не дерзость, а излишняя осторожность. «Почему так мало?» — один из его любимых вопросов.

Наконец, он обладает незаурядной интуи­цией. Неисповедимы озарения, когда стоит спекулировать по-крупному, а когда выйти из игры, когда правильно понимаешь обстановку, а когда ошибаешься.

«Как правило, я просто выдвигаю некую ги­потезу и проверяю ее на рынке. Если я ошибся и рынок реагирует иначе, я очень переживаю. Начинается радикулит, но когда я исправляю ошибку, исчезает и боль. Я чувствую себя в своей тарелке. Вот так и проявляется интуи­ция».

«Суммируя» таланты Джорджа Сороса-ин­вестора, Байрон Вин утверждает: «Гениальность Джорджа заключается в необычной самодисцип­лине. Он смотрит на рынок с чисто практичес­кой точки зрения и знает, какие силы влияют на цены акций. Джордж понимает, что рынок со­держит и рациональны г и эмоциональные аспек­ты. И знает, что он тоже иногда ошибается. Он готов к самым решительным действиям, когда он прав, и может выжать из открывшихся ему возможностей все, и готов любыми средствами уменьшить свои убытки, когда ошибается... Он умеет быть очень убедительным, когда уверен в своей правоте, как было во время кризиса анг­лийского фунта осенью 1992 года».

Интуиция Сороса проявляется в умений пред­видеть изменения на рынке акций в ту или иную сторону. Этому не научишься в школе, даже в Лондонской школе экономики. Подобным даром обладают немногие. Сорос в их числе. Эдгар Астер, его лондонский компаньон, без труда указывает на корни успехов Сороса:

«Главный ключ к успеху — знание психологии. Он знает силу стадного инстинкта. Он знает, когда толпы ринутся на поиски, и предлагает им нужный товар».

Возможно, наиболее яркой чертой характера Сороса, лучше всего объясняющей его таланты инвестора, оказалось умение войти в некий за­крытый клуб, включающий верхушку междуна­родного финансового сообщества. В этот клуб не подают заявлений. Большинство его членов — политические и экономические руководители бо­гатых государств: премьер-министры, министры финансов, директора центральных банков. По приблизительным оценкам, их общее число не превышает две тысячи человек, рассеянных по всему миру.

Поскольку он не является демократически избранным лидером, Сорос не пользуется одинаковым с ними статусом. Но по мере того, как экономическая власть уходит из рук политиков, а подобные Соросу инвесторы приобретают все больший вес на финансовых рынках, растет и вес самого Сороса. Политические лидеры хотят познакомиться с ним, узнать о его замыслах. Разумеется, он также желает знать, какие реше­ния готовят руководители разных стран.

Немногие инвестора допущены в этот клуб подобно Сбросу. Если другие читают о лидерах в газетах, Сорос общается с ними напрямую: завтракает с министром финансов, обедает с директором центрального банка или наносит свет­ский визит премьер-министру.

Главный секрет успеха Сороса:

он добился доступа к мировым лидерам
Например, в начале 80-х годов Сорос посетил Банк Англии, который пригласил его высказаться по поводу возможностей оживления финан­совых рынков с помощью ограничений денеж­ной массы. Внимание банкиров он привлек в 1980 году покупкой английских облигаций на миллиард долларов. И эта инвестиция окупилась сторицей.

Этот пример финансовой прозорливости был не единственным, позволившим Соросу войти в число финансовых лидеров мира. С середины 80-х годов, когда он занялся учреждением благотворительных фондов в Восточной Европе, а позднее и в бывшем СССР для поддержки открытых обществ, у Сороса появился новый повод водить дружбу с политическими и экономическими лидерами, особенно в европейских странах.

Стало обычным явлением, когда член прави­тельства посещает конференцию, организованную одним из соросовских фондов, а сам Сорос встречается с политическими лидерами, посещая собрания директоров того или иного фонда. При­гласив писателя Майкла Льюиса в двухнедель­ный объезд своих фондов в ноябре 1993 года, Сорос, после встречи с президентом Молдавии утром и президентом Болгарии вечером, похвастался: «Видишь, на завтрак у меня один прези­дент, а на ужин — другой».

Подобные встречи давали Соросу ощутимые преимущества перед другими инвесторами. Ко­нечно, завтраки с правительственными чиновни­ками не позволяли Соросу узнать точную дату повышения той или иной страной учетных ста­вок или девальвации национальной валюты. Фи­нансовые лидеры неохотно откровенничают на подобные темы за яичницей и бутербродами, даже с Джорджем Соросом. Точнее говоря, осо­бенно с Джорджем Соросом.

Но близость к политической элите позволяет Соросу держать руку на пульсе событий так крепко, что другим просто нечего с ним тягать­ся. Он может месяцами выжидать, пока не уз­нает на одной из таких встреч нечто ценное. Возможно, ключом к успеху станет вскользь обро­ненная министром финансов фраза за завтраком каких-нибудь три месяца назад. Дело в том, что Сорос встречается с министрами и откладывает в памяти содержание бесед, как бы про запас, тогда как все прочие довольствуются чтением газет.
Необходимо иметь по-настоящему с

вободкое время, чтобы преуспеть
Как отметил Джордж Магнус, главный эко­номист по иностранным акциям лондонского фи­лиала «С. Дж. Варбург», «Сорос действгтельно понимает происходящие в мире события и процессы. Его европейское воспитание выгодно от­личает его от современных дельцов. Оно позволяет ему видеть эти события в другом ракурсе. особенно это касается идеи объединенной Европы и объединения Германии... Он обладает тем. что немцы называют Weltanschaung, цельным мировоззрением, не слишком погруженным в проблемы отдельных стран. Он видит широкое полотно событий и превращает их в возможнос­ти хорошо заработать». Именно Цельность мировоззрения придает Соросу столько самоуве­ренности.

«Он не слишком-то радуется своим успехам, — утверждает Джеймс Маркес, помощник Сороса в 80-е годы. — Разве что скажет иной раз: ну, мой милый мальчик, именно так все и должно было случиться! От него часто услышишь что-нибудь вроде «это же совершенно ясно» или «к этому явно осе клонилось», или «причины, вы­звавшие это, выглядят проще простого». Он всегда видит лес там, где другие видят только деревья».

Другим инвесторам не хватает не только при­гласительного билета в закрытый клуб мировой элиты. Даже имей они его, лишь немногие ин­весторы согласились бы проводить с политика­ми столько времени, сколько проводит Джордж Сорос. Им привычнее лихорадочный темп бир­жевого зала. Большинству инвесторов знакомст­во с политиками кажется скорее развлечением, даже пустой тратой времени. Однако Сорос мерит другими мерками: он признает, что нужно находиться достаточно близко от биржи, но пребы­вание вне офиса ценно не только встречами с ключевыми фигурами, оно дает драгоценное время на размышления. По словам самого Сороса, «для

успеха необходим досуг. Нужно время, которое безраздельно принадлежит только вам».

Друг Сороса Байрон Вин высоко ценит по­добный «неспешный» подход к жизненным и финансовым вопросам. «Он считает, что нельзя зависеть от других. Некоторые целыми днями говорят с брокерами. Он полагает, что можно потратить свое время с большей пользой. По­этому Сорос чаще говорит с теми немногими, кто действительно может помочь делу, думает, читает и сопоставляет. Он ищет людей, настро­енных философски. Его не интересуют люди, ко­торые сумели разбогатеть, и только... без какой-то внутренней изюминки. И он чаще занят этим вне офиса. Сорос как-то сказал мне очень важ­ную вещь: твоя беда, Байрон, в том, что ты ходишь на работу каждый день и думаешь, что если ты ходишь на работу каждый день, ты должен что-то делать. Я не хожу на работу каждый день. Я хожу на работу только тогда, когда в этом есть необходимость. И в эти дни я действительно занят делом. Но ты ходишь на работу и что-то там делаешь каждый день, поэ­тому не замечаешь тех дней, когда это по-насто­ящему нужно».

Как проводит время Джордж Сорос? Обычно его рабочий день начинается в 8 или 8.30 утра. Он целыми днями в разъездах, но управляющие фонда могут в любое время зайти в его кабинет или связаться по текущим вопросам.

Сорос всегда разговаривает с управляющими с глазу на глаз и терпеть не может совещания. Иногда, выслушав мнение менеджера. Сорос просит его позвонить другому, придерживающему­ся совершенно противоположной точки зрения. Аллан Рафаэль, работавший с ним с 1984 по 1988 год, говорит: «Если вам что-то по душе, он хочет, чтобы вы услышали мнение того, кому это не по вкусу. Он всегда ищет некоего интел­лектуального соревнования, все время обдумы­вает, верно ли принятое им решение. Приходит­ся обдумывать каждую операцию по несколько раз. Ситуация меняется. Цены тоже меняются. Условия поставок меняются. Управляющему фонда нужно все время думать и продумывать свои решения заново».

Нередко Рафаэль говорил Соросу: «Тут боль­ше нечего ловить.»

Сорос: «Ты не думаешь, что можно еще что-то продать?»

Рафаэль: «Не думаю».

Сорос: «А может, ты хочешь купить еще?»

Операции рассматриваются и так, и этак, со всех сторон.

«У Сороса потрясающая способность зада­вать правильные вопросы. Потом он посмотрит на монитор и прикажет жать на всю катушку», — продолжает Рафаэль. Когда подходит время принимать решение, анализ всех условий занимает у Сороса не более 15 минут.

Управляющие фонда вроде Рафаэля научи­лись гибкости. Ведь не все идет так, как задумал Сорос. Небольшие сделки, миллионов на пять, можно проводить без согласия Сороса. «Но, — как отмечает все тот же Рафаэль, — в ваших же интересах поговорить с ним, потому что он чер­товски умен».

Для самого Сороса ключом к успеху в инвес­тиционном бизнесе кажется его искусство выживания. Хотя трудно считать это искусство особо ценным в данном случае, но для Сороса оно объясняет все его достижения. Например, в «Алхимии финансов» можно прочесть: «В отро­ческие годы Вторая мировая война преподнесла мне незабываемый урок. Мне очень повезло с отцом, он виртуозно овладел искусством выжи­вания в годы русской революции, когда был беглым военнопленным».

В другом месте книги он утверждает, что управление хедж-фондом придирчиво проверяло его познания в искусстве выживания: «Займы дают прекрасные результаты, когда дела идут хорошо, но они могут разорить вас, если опера­ции не оправдывают ожиданий. Труднее всего определить допустимый уровень риска. На этот счет нет общих правил: каждую ситуацию нужно оценивать отдельно. Завершив анализ, остается только положиться на свою интуицию и искус­ство выживания.

Примером последнего может послужить по­ведение Сороса во время биржевого краха в октябре 1987 года. Задним числом выяснилось, что он прекратил некоторые операции слишком рано. Но Джеймс Маркес находит это типичным для Сороса — отступить, чтобы выжить для последующих сражений. Потерпев в результате поспешных действий крупные убытки. Сорос смог предотвратить еще большие потери от неудач­ных операций. «Для многих трудно согласиться с подобным исходом, — утверждает Маркес. — Но Сорос способен на это в силу твердой уверенности, что его дела скоро поправятся. И в самом деле, самые известные удачи пришли к нему после 1987 года. Я думаю, что это его урок всем нам».

Итак, Сорос обладает сочетанием личных ка­честв — умом, дерзостью, стоицизмом и интуицией, — которое позволило ему высоко поднять­ся. Его камертоном стала теория рефлексивности. Она не подсказывает, что именно или (что го­раздо важнее) когда именно делать, однако ука­зывает общие цели и подступы к ним. А личные качества позволяют уточнить путь к конкретной цели.

Потом Сорос начинает действовать. Он осто­рожен и постоянно проверяет ход своих мыс­лей, пытаясь определить, прав ли он, или, если быть более точным, мыслит ли он логично. Сорос анализирует всевозможные гипотезы и на осно­ве этого анализа принимает решение об инвестициях. Потом выжидает, подтверждаются ли его предположения. Если да, он наращивает объем сделок, и величина последних определяется толь­ко степенью его уверенности в успехе. Если же предположения ошибочны, он не мешкая выхо­дит из игры. Он всегда ищет поля применения для своих предположений.

Как вспоминает Маркес, «Сорос частенько говаривал: сначала инвестируй, потом, анализируй. Выдвигай предположения, проверяй их на небольших сделках и жди, когда рынок покажет, прав ты или нет».

Излюбленная стратегия Сороса состоит в том, чтобы держать руку на пульсе рынка. Сорос далеко не всегда прибегает к ней, иногда дажене ставя об этом в известность того же Маркеса в пору их совместной работы в 80-х годах.

После долгих споров оба, в конце концов, могли прийти к решению двинуться напролом. Сорос заявлял: «Хорошо, я хочу купить облига­ций на триста миллионов, так что начинай с продажи на пятьдесят миллионов». Маркес на­поминал Соросу, что они решили купить облига­ций на 300 млн. долларов.

Сначала инвестируй,

потом анализируй
«Совершенно верно, — отвечал Сорос. — Но сперва я хочу посмотреть, как отреагирует рынок. Я хочу побывать в шкуре продавца. Если прода­жа пройдет легко, если я смогу быстро избавиться от этих облигаций, я захочу купить их на еще большую сумму. Но если облигации не найдут спроса, я не уверен, стоит ли мне их покупать».

Ни одна из теорий или стратегий Сороса не является безошибочной, хотя кое-кто искренне верит в противоположное. Эти люди видят спи­сок его успехов и воображают, что столь преуспевающие инвесторы застрахованы от ошибок.

Сороса весьма забавляют подобные рассуж­дения. «Люди заблуждаются насчет моей непогрешимости, поскольку — и я не устаю подчер­кивать это — я ошибаюсь ничуть не реже всех остальных. Но я убежден, что заметно отлича­юсь от них именно тем, что готов сразу признать своя ошибки. Главное открытие моей жизни со­стоит именно в признании изначально присущей человеческому мышлению ошибочности и неточ­ности ».

жүктеу/скачать 1.53 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: